Текст книги "Стрекоза в янтаре"

Глава 13
Обман

– Три горсти листьев барбариса добавить в отвар из трав, настаивать ночь и смешать со столовой ложкой черной чемерицы.

Я отбросила список ингредиентов, словно он был противным и скользким на ощупь. Этот рецепт дала мне мадам Руло. Она считалась одной из лучших местных травниц, однако предупредила, что это зелье опасно.

– Ты все еще уверена, Луиза, что готова на это?

Круглое розовое лицо пошло красными пятнами, пухлая нижняя губка задрожала.

– У меня нет выбора.

Взяв со стола рецепт, она разглядывала его с ужасом и омерзением.

– Черная чемерица… – пробормотала она и передернулась. – Уже одно название нагоняет страх.

– Да, смесь просто дьявольская, – согласилась я. – Будет такое ощущение, что все внутренности вываливаются наружу, заодно с ребенком. Правда, это не всегда срабатывает.

Я вспомнила предупреждение месье Раймона: «Затягивать опасно». Интересно, какой у нее срок? Наверняка не больше шести недель или около того, она ведь тут же поделилась со мной, как только заподозрила, что беременна. Луиза подняла на меня красные заплаканные глаза.

– А ты сама пробовала?

– Господи, нет, конечно!

В отрицании моем было столько пыла, что я тут же спохватилась и прикусила губу.

– Нет. Но видела женщин, которые пробовали. В нашей больнице.

Подпольные абортеры обычно работали на дому и обслуживали лишь свой круг клиентов. Успешно прошедшие через эту операцию в больницу не попадали, но таковых было не много. Я инстинктивно прижала ладонь к животу, словно стремясь защитить сидевшее там беспомощное дитя. Луиза заметила этот жест и отвернулась. Свернувшись калачиком на диване, она обхватила голову руками.

– О, лучше бы я умерла! – простонала она. – За что мне такое несчастье? Почему я не могу родить ребенка от любимого мужа?

Обеими руками она сдавила живот и уставилась на него, словно ожидая, что вот-вот выдавит из него ребенка.

На этот вопрос у меня существовало сразу несколько ответов, однако я понимала, что ей вряд ли будет приятно выслушивать их. Глубоко вздохнув, я присела рядом с ней на диван и похлопала по вздрагивающему, обтянутому парчой плечу.

– Луиза… – начала я. – А ты не хотела бы оставить этого ребенка?

Она подняла голову и уставилась на меня, потрясенная.

– Конечно, хотела бы! – воскликнула она. – Ведь он… Он от Карла! Он…

Тут лицо ее исказилось, и она спрятала его в ладонях.

– Он мой… – прошептала она.

После долгой паузы подняла мокрое от слез лицо и в отчаянной попытке успокоиться вытерла нос пышным рукавом платья.

– Но это невозможно… Если я не сделаю этого, – она бросила взгляд на рецепт и громко всхлипнула, – Жюль со мной разведется. Он вышвырнет меня на улицу. Разразится грандиозный скандал… В обществе от меня отвернутся. Даже отец не сможет защитить меня!

– Да, – кивнула я. – А если…

Долю секунды я колебалась, затем все же решилась:

– А что, если попробовать убедить Жюля, что это его ребенок?

Она впала в глубокую задумчивость. Я потрясла ее за плечо.

– Но я не вижу, как… О!

Тут ее осенило, и она с ужасом уставилась на меня.

– Разве что переспать с Жюлем? Но Карл будет в ярости!

– Карл, – сквозь зубы пробормотала я, – не беременный.

– Да, но он… Нет, я не могу!

Выражение ужаса исчезло, в глазах засветилась надежда.

Мне не хотелось давить на нее. С другой стороны, я не видела причин, по которым она должна была рисковать собственной жизнью ради спасения Карла Стюарта.

– Неужели ты думаешь, что Карл захочет, чтобы ты пошла на такой риск? – спросила я. – Кстати, а он знает о ребенке?

Она кивнула – розовый ротик слегка приоткрыт, руки, сжатые в кулаки, лежат на животе.

– Да. Из-за этого мы в прошлый раз и поссорились.

При этом воспоминании она немного поморщилась.

– Он страшно разозлился. Сказал, что это целиком моя вина, что я должна была подождать, пока он не восстановит отца на троне. Ведь тогда он рано или поздно стал бы королем. И он обещал, что приедет, заберет меня от Жюля и заставит отца аннулировать мой с ним брак, и наши сыновья смогут стать наследниками английского и шотландского тронов.

Тут нервы у нее снова не выдержали, и она зарыдала, уткнувшись носом в складки платья.

Я возвела глаза к потолку.

– Да успокойся же ты наконец, Луиза! – рявкнула я, напугав подругу ровно настолько, чтобы слезы тут же прекратились.

Воспользовавшись этой паузой, я продолжала гнуть свое.

– Послушай, – начала я как можно более убедительным тоном, – неужели ты всерьез считаешь, что Карл согласится пожертвовать собственным сыном? Пусть даже пока незаконным?

Вообще-то я была почти уверена, что Карл обрадуется любому предлогу устранить это столь внезапно возникшее осложнение, вне зависимости от того, как это может повлиять на его или Луизино предполагаемое потомство. С другой стороны, принц – неисправимый романтик, возможно, его все же удастся убедить, что в каком-то смысле появление ребенка даже на пользу, что это укрепит его положение ссыльного монарха. Но для того, чтобы осуществить это, мне необходима помощь Джейми. При мысли о том, что придется выслушать от него в ответ на эту просьбу, я слегка поморщилась.

– Не знаю…

Луиза колебалась, однако я видела, как отчаянно ей хочется, чтобы ее убедили.

На секунду мне стало жаль Жюля, принца де Рогана, но тут перед глазами со всей отчетливостью встала ужасающая картина: молодая служанка, истекающая кровью, корчится в смертных муках на кушетке, в приемной «Обители ангелов».

Ушла я от де ла Туров уже на исходе дня, еле волоча ноги. Луиза, вконец изнервничавшаяся, сидела наверху в своем будуаре – горничная причесывала и наряжала ее в самый соблазнительный из имевшихся туалетов. Еще бы, ведь ей предстояло ужинать с супругом в интимной обстановке. Я и сама совершенно выбилась из сил и была на грани нервного срыва. Одна надежда, что Джейми не пригласил сегодня никого к ужину. Я тоже нуждалась в интимности и покое.

Он не пригласил. Войдя в кабинет, я увидела его за столом, склонившимся над листками мелко исписанной бумаги.

– Как ты думаешь, кто этот «купец-меховщик» – Людовик Французский или министр Дюверни? – спросил он, не поднимая глаз. – И как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, прекрасно, – ответила я. – А как ты?

– Хорошо, – рассеянно ответил он.

Волосы на макушке стояли дыбом: продолжая вглядываться в строки на бумаге, он скреб пятерней затылок.

– «Портной из Вандома»… Это, должно быть, не кто иной, как месье Гейер, да, несомненно, – продолжал он, водя по письму пальцем, – а «наш общий друг» – это или герцог Map, или же папский посланник. Нет, судя по всему, все же герцог. Хотя…

– Что это, черт возьми?

Я заглянула ему через плечо и тихо ахнула, увидев внизу подпись: «Яков Стюарт, милостью Божьей король Шотландии и Англии».

– Господи! Так значит, сработало?

Обернувшись, я заметила Фергюса. Сидя на табурете возле камина, мальчик методично отправлял в рот сласти.

– Молодец! – похвалила я его.

Он усмехнулся, набитые щеки округлились, и в этот момент он больше всего походил на бурундучка.

– Добыли у папского посыльного, – объяснил Джейми.

Только тут до него с запозданием дошло, что появилась я.

– Фергюс вытащил у него из сумки, пока тот ужинал в таверне. Потом посыльный остался там ночевать, так что до утра письма успеют вернуться на место. Проблем не возникло, Фергюс?

Мальчик проглотил кусок и покачал головой:

– Нет, милорд. Ночует он один. Никому не доверяет, боится, как бы не сперли эти бумажки. – Он презрительно усмехнулся. – Второе окно слева, прямо над конюшней.

Он взмахнул худенькой ручкой, и цепкие пальцы ухватили еще один пирожок.

– Сущие пустяки, милорд.

Внезапно перед глазами у меня возникла картина: худенькая ручка зажата в тиски, над ней топор, занесенный палачом и готовый одним махом перерубить запястье. Я глубоко вдохнула воздух, стараясь укротить спазмы желудка. На шее у Фергюса висел на веревочке позеленевший от времени медный медальон с изображением святого Дисмаса. Оставалось лишь надеяться, что талисман защитит его.

– Понятно, – пробормотала я, изо всех сил стараясь успокоиться. – Так что они там пишут о торговце мехами?

У нас не было времени тщательно изучить послание. Я просто скопировала письмо, а оригинал мы аккуратно сложили и с помощью ножа, нагретого на свече, восстановили печать.

С иронией наблюдавший за этой операцией Фергюс покачал головой.

– У вас ловкие пальцы, милорд, – заметил он Джейми. – Жаль, что одна рука покалечена, а то бы из вас вышел толк.

Джейми равнодушно взглянул на свою правую руку. Ничего страшного: два пальца слегка искривлены, по всей длине среднего проходит широкий шрам. Сильнее всего был поврежден безымянный палец – он практически не разгибался, а второй сустав был расплющен почти полностью. Руку ему сломал Джек Рэндолл в Уэнтуортской тюрьме месяца четыре назад.

– Ничего, – с улыбкой ответил он и игриво ткнул пальцем в Фергюса. – Слишком уж здоровые у меня лапы, чтобы запускать их в чужой карман.

Вообще-то ему удалось на удивление быстро восстановить подвижность всей кисти. Он постоянно носил в кармане мягкий шарик из тряпок, специально изготовленный для него, чтобы тренировать пальцы, и делал эти упражнения по сотне раз на дню, бегая по делам. А если переломанные кости ныли, никогда не жаловался.

– Ну ладно, тогда беги, – сказал он Фергюсу. – А как вернешься, тут же доложись мне, чтобы я не думал, что тебя сцапала полиция или хозяин таверны.

Фергюс слегка поморщился при мысли о столь прискорбной перспективе, однако кивнул, сунул письмо за пазуху, выбрался через черный ход на улицу и исчез в ночи, которая всегда была ему самым надежным другом и защитником.

Джейми долго смотрел ему вслед, затем обернулся ко мне. Только тут впервые за весь вечер он как следует разглядел меня, и брови у него поползли вверх.

– Господи, англичаночка! – воскликнул он. – Да ты ж бледная, что моя рубашка! Как себя чувствуешь?

– Чувствую только голод, – ответила я.

Он тут же позвонил и велел подать ужин. Мы уселись с ним вдвоем у камина, и, пока ели, я рассказывала ему о Луизе. К моему удивлению, он полностью согласился с изобретенным мной вариантом решения проблемы, хотя и мрачно насупил брови и пробормотал несколько нелестных слов в адрес Луизы и Карла Стюарта.

– Я думала, ты огорчишься, – заметила я, подчищая ароматный соус с тарелки корочкой хлеба.

Я наелась, и тело объяли покой и приятная истома. На улице было холодно и темно, ветер, налетающий порывами, завывал в трубах, и так уютно и славно было сидеть рядом с Джейми у огонька.

– А что мне огорчаться? Тому, что Луиза собирается приписать прижитого на стороне младенца мужу?

Джейми хмуро смотрел в тарелку и водил пальцем по краю, собирая соус.

– Знаешь, англичаночка, если честно, я далеко не в восторге от всего этого. Довольно подло так обращаться с мужем, но, с другой стороны, что еще остается делать бедной женщине?

Он покачал головой, перевел взгляд на стол и сухо улыбнулся.

– К тому же не мне рассуждать на темы морали и осуждать других… А воровать чужие письма, шпионить и пытаться свергнуть с трона человека, которого вся остальная моя семья признает королем, разве лучше? Я и сам не без греха, англичаночка.

– Но ты поступаешь так, имея на то вполне веские причины! – возразила я.

Он пожал плечами. Отблески пламени освещали его лицо, оттеняя глубокие впадины под скулами и подглазья. От этого он казался старше своего возраста. Мне все время хотелось забыть, что ему не исполнилось еще и двадцати четырех.

– Ладно, что там говорить. У Луизы де ла Тур тоже веские причины поступать именно так, – произнес он. – Она хочет спасти одну человеческую жизнь, я – десятки тысяч. Но разве это оправдывает риск? Опасность, которой я подвергаю жизнь Фергюса и твою, а также благополучие Джареда.

Он обернулся и улыбнулся мне. Огонь высветил прямую четкую линию носа, зажег сапфировым отблеском один глаз, обращенный к камину.

– Впрочем, нет. Думаю, что могу не стыдиться того, что приходится вскрывать чужие письма, – сказал он. – Может статься, нам суждено будет совершать и худшие поступки, чтобы достичь своей цели, Клэр. И я не могу сказать заранее, выдержит это моя совесть или нет. Все же лучше не слишком испытывать ее.

Что тут можно было возразить? Джейми был абсолютно прав. Я протянула руку и погладила его по щеке. Он перехватил мои пальцы, бережно сжал в ладони, потом наклонился и нежно поцеловал.

– Ладно, – вздохнув, заметил он. – Пора и за дело. Теперь, когда мы поели, может, взглянем на письмо?

Письмо было зашифровано. С целью обмануть возможных перехватчиков, как объяснил Джейми.

– Но кто будет перехватывать почту его высочества? – спросила я. – Кому она нужна, кроме нас, разумеется?

При виде этой наивности Джейми фыркнул:

– Да кто угодно, англичаночка! Шпионы Людовика или Дюверни, шпионы Филиппа, короля Испании. Хозяева якобитов и те, кто считает, что при благоприятных обстоятельствах можно этих якобитов обмануть. Торговцы информацией, которые не дадут за жизнь человека и фартинга. Сам Папа, наконец, священный папский престол, где поддерживают ссыльных Стюартов вот уже пятьдесят лет. Полагаю, Папа весьма пристально следит за всеми их деяниями.

Он постучал пальцем по копии письма короля Якова, адресованного сыну.

– Уверен, что до меня это письмо вскрывали минимум раза три, – добавил он.

– Понимаю, – кивнула я. – Неудивительно, что Яков зашифровывает свои письма. Как думаешь, удастся нам разобрать, что он там пишет?

Джейми взял листки и нахмурился:

– Не знаю. Может, частично. Кое-чего я здесь вообще не понимаю. Думаю, что сумел бы разобрать, будь в моем распоряжении другие письма, отправленные королем Яковом. Надо попросить Фергюса предпринять что-то в этом плане.

Он аккуратно сложил листки, сунул в ящик стола и запер на ключ.

– Никому нельзя доверять, англичаночка, – добавил он, заметив, как я удивленно округлила глаза. – Не исключено, что и среди наших слуг есть шпионы.

Опустив ключ в карман камзола, он протянул мне руку, помогая встать на ноги.

Я взяла свечу, и мы поднялись по ступеням. Дом был погружен во тьму, все слуги спали. При мысли, что один, а то и несколько из них могут оказаться вовсе не теми, за кого себя выдают, по спине у меня пробежали мурашки.

– А тебя не пугает, – спросила я Джейми, когда мы поднимались наверх, – что никому нельзя доверять?

– Что значит «никому», англичаночка? Тебе-то уж можно. И Мурте, и моей сестричке Дженни, и ее мужу Айену. За вас четверых я мог бы поручиться головой. И ручался, причем не однажды.

Он скинул с постели покрывала, и я зябко поежилась. Огонь в камине давно погас, и в комнате было холодно.

– Четверо – это не слишком много, – заметила я, расшнуровывая платье.

Стащив рубашку через голову, он бросил ее на стул; в слабом свете луны, льющемся из окна, шрамы на спине отливали серебром.

– А-а, ладно… – протянул он. – Пусть даже четверо. Все равно это больше, чем имеется у Карла Стюарта.

Еще задолго до рассвета за окном запела птица. Пересмешник. Он повторял свои рулады снова и снова, на разные голоса, примостившись где-то в темноте на краю канавы.

Перевернувшись во сне, Джейми потерся щекой о гладко выбритую ямку у меня под мышкой, затем повернул голову и нежно поцеловал.

– Мм… – пробормотал он, нежно поглаживая меня по спине. – Я рад, что ты наконец избавилась от этой гусиной кожи, англичаночка.

– Вот от этой? – спросила я и легонько пощекотала, отчего его спина тут же покрылась мурашками.

– Ага…

– А ты не избавишься, – тихо прошептала я и пощекотала сильнее.

– Ммм…

Он со сладострастным стоном перекатился на бок и обхватил меня обеими руками. Я наслаждалась соприкосновением наших обнаженных тел. Он был такой восхитительно теплый, словно тлеющая зола, его жара вполне хватало, чтобы не замерзнуть ночью и отважно встретить холодное хмурое утро.

Джейми нежно коснулся губами моего соска, я застонала и вся изогнулась, подалась навстречу его движению. Груди у меня располнели, стали более чувствительными, иногда днем соски чесались и ныли под тесным платьем, словно просили, чтобы кто-то немедленно начал сосать из них молоко.

– А ты позволишь мне хоть немножко пососать тебя, ну не сейчас, а потом, чуть попозже? – пробормотал Джейми и легонько укусил меня за грудь. – Когда родится ребенок и они будут полны молока? Будешь кормить меня вот так, прижав к груди?

Я запустила пальцы в шелковистые волосы и еще крепче прижала его голову к груди.

– Всегда, – прошептала я.

Глава 14
Размышления о плоти

Фергюс оказался настоящим мастером своего дела и почти каждый день исправно доставлял по новой порции корреспонденции его высочества – порой я едва успевала скопировать все до следующего его похода, когда он должен был вернуть на место украденные письма.

Некоторые из них являлись зашифрованными посланиями короля Якова из Рима. Их Джейми складывал отдельно, чтобы на досуге поломать над ними голову. Большинство корреспонденции его высочества было вполне безобидного содержания: записки от итальянских друзей, счета на все более крупные суммы от местных торговцев – Карл испытывал пристрастие к модной одежде и изящной обуви, а также к бренди. Попадались и записки от Луизы де ла Тур, и отличить их было легко по характерному мелкому витиеватому почерку, благодаря которому письма выглядели так, словно маленькая птичка оставила цепочки своих следов на бумаге. К тому же эти письма были надушены духами с запахом гиацинта. Джейми наотрез отказывался их читать.

– Не испытываю ни малейшего желания читать чужие любовные письма, – твердо заявил он. – Даже заговорщик должен хоть чем-то брезговать.

Он чихнул и опустил последнее послание в карман Фергюсу.

– Кроме того, – добавил он рассудительно, – Луиза и так тебе все рассказывает.

Это было правдой. Луиза стала моей лучшей подругой и проводила в моем будуаре не меньше времени, чем в своем собственном. Она то ломала руки и оплакивала потерю Карла, то, напрочь забывая о нем, начинала дивиться тому, как замечательно переносит беременность, – эту чертовку ни разу не тошнило по утрам! Я любила Луизу, несмотря на всю ее взбалмошность. Впрочем, всякий раз испытывала немалое облегчение, прощаясь с ней перед тем, как отправиться в больницу.

Сама Луиза категорически отказывалась сопровождать меня туда. Впрочем, это вовсе не означало, что я шла туда без компаньонки. Нисколько не обескураженная первым своим визитом в «Обитель ангелов», Мэри Хоукинс имела достаточно мужества снова присоединиться ко мне. А потом еще раз и еще. Правда, она до сих пор никак не могла заставить себя смотреть на раны, но и без дела не сидела: кормила больных с ложечки, подметала полы. По всей вероятности, для нее это тоже было приятным разнообразием, отдохновением от великосветских приемов при дворе или в доме дядюшки.

Ее довольно часто приводили в смущение сцены, которые она наблюдала при дворе. Не то чтобы она видела слишком много, нет, просто смутить ее было легко, однако при встрече с виконтом Мариньи девушка не выказывала ни неприязни, ни страха, что позволяло сделать вывод: переговоры о свадьбе еще не завершены, а потому ей ничего об этом не сообщали.

Впрочем, сей вывод был опровергнут однажды в конце апреля, когда вдруг утром, на пути в больницу, она, краснея, созналась мне, что влюблена.

– О, он так красив! – восклицала она, ни капельки не заикаясь. – И так… духовен.

– Духовен? – переспросила я. – Гм, да, очень мило…

Про себя я решила, что не поставила бы это качество на одно из первых мест в списке достоинств предполагаемого возлюбленного, но, как известно, о вкусах не спорят.

– И кто же он, этот счастливчик? – спросила я. – Я его знаю?

Щеки запылали ярче.

– Нет, думаю, нет. – Она подняла на меня сверкающие, словно звезды, глаза. – Но… О, я не должна говорить вам об этом, но просто не в силах сдержаться! Он написал отцу. На следующей неделе он приезжает в Париж!

– Вот как? – Эта новость меня заинтересовала. – Я слышала, что на следующей неделе при дворе ждут графа де Палле. Так это он ваш избранник?

Мэри с ужасом отвергла это предположение:

– Француз?! Ну что вы, Клэр! Конечно, нет. Как я могу выйти замуж за француза?

– А чем, собственно, плохи французы? – спросила я, немного удивленная такой реакцией. – Ведь вы говорите по-французски?

Возможно, именно в этом крылась причина: Мэри действительно вполне сносно говорила по-французски, но заикалась при этом куда больше, чем когда говорила на родном языке. Как раз накануне я случайно услышала, как два маленьких поваренка передразнивали ее, называя при этом «маленькая английская неумеха».

– Вы и понятия не имеете, какие они, эти французы, – прошептала она с расширенными от испуга глазами. – Да и откуда вам знать? Ваш муж так добр и так нежен с вами. Уверена, он никогда не позволит се-б-бе обращаться с-с вами таким об-б-разом.

Тут все ее лицо запылало, как пион, а заикание усилилось.

– Вы хотите сказать… – начала я, пытаясь подобрать самые что ни на есть тактичные и приличные слова для описания манер и привычек французов.

Впрочем, помня то, что говорил мне мистер Хоукинс о планах, связанных с замужеством Мэри, я вдруг решила, что следует заставить Мэри выбросить из головы те понятия, которые она приобрела, слушая сплетни в гостиных и гардеробных. Мне вовсе не хотелось, чтобы эта девочка умерла от страха при одной только мысли о том, что ее могут выдать замуж за француза.

– В-вы знаете, что они п-п-проделывают в… в постели? – хрипло прошептала она.

– Гм. – Я старалась говорить как можно более непринужденным тоном. – В постели с мужчиной можно проделывать массу самых разнообразных вещей. А поскольку в городе полно ребятишек, можно предположить, что французы вполне умело пользуются и ортодоксальными способами.

– О!.. Дети… да, конечно, – рассеянно ответила она, словно не улавливая между этими выводами особой связи. – Н-но говорят…

Она смущенно потупила глаза и прошептала совсем уж еле слышно:

– Что они… что эта ш-ш-штука у французов… ну, вы понимаете…

– Да, понимаю, – ответила я. – И насколько мне известно, эта «штука» у французов не сильно отличается от органа, которым Господь Бог наградил и всех остальных мужчин, в том числе и англичан, и шотландцев…

– Да, но они з-засовывают ее женщине м-м-между ног! Я хочу сказать, прямо в-внутрь! – Выпалив наконец эту информацию, она перевела дух и, похоже, немного успокоилась, полыхавшие румянцем щеки побледнели. – Разве англичанин или шотландец когда-нибудь п-позволит себе такое?

Она прижала ладошку ко рту.

– Разве порядочный человек, как в-ваш муж, к примеру, позволит себе так обращаться с ж-женой?

Я приложила ладонь к округлившемуся животу и окинула девушку задумчивым взглядом. Теперь я начинала понимать, почему так называемая духовность занимает столь важное место в списке мужских добродетелей Мэри Хоукинс.

– Мэри, – сказала я, – мне кажется, мы с вами должны кое о чем серьезно потолковать.

Войдя в главное приемное отделение больницы, я все еще улыбалась про себя, вспоминая этот разговор с Мэри Хоукинс. Поверх платья на мне был халат из грубой полотняной ткани.

Большинство приходящих хирургов, уринологов, костоправов и терапевтов работали здесь безвозмездно, некоторые же являлись учиться или усовершенствовать свое мастерство. Беспомощные и по большей части безнадзорные пациенты были не в том положении, чтобы протестовать, когда на них ставились самые разнообразные медицинские эксперименты.

За исключением постоянно работавших тут монахинь, штат менялся почти ежедневно. Все же некоторые врачи приходили достаточно часто, я начала узнавать их в лицо и установила некоторую закономерность в их появлении.

Более других интересовал меня высокий сухопарый мужчина, который ампутировал ногу в первый день моего появления в больнице. В результате расспросов удалось выяснить, что звали его месье Форе. В основном он работал костоправом, но иногда пытался делать и более сложные операции, связанные с ампутацией, в особенности когда речь шла о целой конечности, а не об отдельных суставах. Монахини и санитары относились к месье Форе с неким благоговейным трепетом – они никогда не поддразнивали его и не обменивались на его счет грубыми шутками, как поступали обычно со всеми приходящими в больницу волонтерами.

Как раз сегодня месье Форе работал. Я потихоньку приблизилась – посмотреть, что он там делает. Пациент, молодой рабочий с белым как мел лицом, лежал на койке и слабо стонал. Он упал с лесов собора, который постоянно ремонтировался, и сломал руку и ногу. Я поняла, что для опытного костоправа рука серьезной проблемы не представляет. Нога же – совсем другое дело: сложный двойной перелом, затронувший среднюю часть бедренной кости и большую берцовую кость. На бедре из кожи выпирали острые осколки, почти вся верхняя часть ноги представляла собой сплошной синяк.

Мне не хотелось отвлекать внимание хирурга – месье Форе, погруженный в глубокое раздумье, кружил возле пациента, присматриваясь к нему и прицеливаясь, словно огромный ворон, желающий убедиться, что намеченная им жертва еще жива. Он и впрямь очень похож на ворона, подумала я. Этот крупный нос с горбинкой, гладкие черные волосы, которые он не подрезал, а завязывал сзади в пучок. И одеяние на нем было под стать – черное и мрачное, хотя и из дорогой ткани. Очевидно, он имел выгодную практику где-то на стороне.

Наконец месье Форе решил приступить к более активным действиям. Он поднял голову и начал озираться в поисках помощника. Взгляд его упал на меня, и он сделал знак подойти. На мне, как я уже говорила, был халат из грубого полотна, и он, целиком сосредоточенный на своих мыслях, очевидно, не заметил, что я не ношу обычного для здешних сестер чепца.

– Вот, сестра, – сказал он, ухватив раненого за лодыжку, – держите крепко, вот здесь. Но не давите, пока я не скажу. Как только дам сигнал, будете тянуть ногу к себе. Тяните очень медленно, но сильно, понятно?

– Понятно.

Я ухватилась за ногу там, где мне было указано, а месье Форе тем временем не спеша обошел койку, задумчиво взирая на искалеченную ногу.

– У меня тут есть стимулирующее средство, – сказал он, вынимая из кармана и ставя в изголовье кровати небольшую фляжку. – Сужает кровеносные сосуды на поверхности тела и загоняет кровь внутрь, где от нее будет больше пользы нашему другу.

С этими словами он ухватил пациента за волосы и поднес флягу к его рту. Ему удалось перелить все содержимое раненому в рот, не пролив при этом ни капли.

– Вот так… – с удовлетворением заметил он, когда молодой человек перевел дух. – Это вам поможет. Что касается боли… Полагаю, нам лучше провести обезболивание, тогда он не будет сопротивляться нашим усилиям вправить кость.

Месье Форе снова полез в свой емкий карман и на этот раз извлек оттуда небольшую медную булавку, примерно трех дюймов в длину, с широкой плоской шляпкой на одном конце. Крепкий костлявый палец тщательно прощупал плоть на бедре, возле паха, затем – тонкую линию вены под кожей. Цепкие пальцы помедлили, еще потыкали в кожу по кругу, видимо, нащупывая нужную точку. Глубоко погрузив ноготь указательного пальца в кожу, словно для того, чтобы отметить это место, месье Форе воткнул туда булавку. Еще одно путешествие в бездонный, полный чудес карман позволило извлечь на свет божий маленький медный молоточек, которым он с одного удара загнал булавку глубоко в ногу.

Нога резко дернулась, потом, похоже, расслабилась. Видимо, сработало и средство из флакончика, введенное орально чуть раньше. Во всяком случае, крови из раны почти не было.

– Поразительно! – воскликнула я. – Что это вы сделали?

Месье Форе сдержанно улыбнулся, на иссиня-бледных щеках появилось даже некое подобие румянца.

– Ну, это далеко не всегда срабатывает, – честно признался он. – Сейчас просто повезло.

Указав на шляпку булавки, он объяснил:

– Тут находится целый узел нервных окончаний, сестра. Я слышал, что анатомы называют его «плексус». Если вам удается точно попасть в него, вся нижняя часть тела практически полностью теряет чувствительность.

Он резко выпрямился, внезапно осознав, что лишь напрасно теряет время на болтовню.

– Сюда, сестра, – приказал он. – Займите свое место. Действие стимулирующего средства ограничено временем, надо немедленно приниматься за дело, пока кровотечение не возобновилось.

Почти полностью расслабленная нога легко выпрямилась, осколки кости ушли под кожу. Следуя указаниям месье Форе, я теперь держала молодого человека за торс, а сам костоправ манипулировал ступней и нижней частью голени, пока мы не наложили швы.

– Достаточно, сестра. Теперь вам придется лишь немного подержать ногу в полной неподвижности.

Он подозвал санитара и велел принести две плотные дощечки и тряпок для перевязки. Вскоре вся нога была аккуратно забинтована, а на открытые раны наложены плотные повязки.

Мы с месье Форе обменялись радостными улыбками по поводу столь успешного завершения операции.

– Хорошая работа, – заметила я, отбрасывая волосы, упавшие на лоб, и тут же увидела, как выражение лица месье Форе переменилось – только сейчас он заметил, что на мне нет чепца.

В этот момент со двора донесся звон церковного колокола. Я уставилась на высокое окно в конце палаты; одна створка его была приоткрыта, чтобы выветривались все неприятные запахи. Небо потемнело и приобрело глубокий синеватый оттенок, – это означало, что день на исходе.

– Простите, – я начала торопливо развязывать завязки халата, – мне уже давно пора домой, муж будет беспокоиться. Страшно рада, что мне выпала честь помочь вам, месье Форе.

Высокий костоправ, онемев от удивления, наблюдал, как я раздеваюсь.

– Так вы… выходит, вы не монахиня? Мне следовало бы догадаться раньше. Однако скажите, кто же вы тогда? – с любопытством спросил он.

– Мое имя Фрэзер, – коротко ответила я. – Послушайте, я должна идти, иначе муж…

Он выпрямился во весь свой огромный рост и поклонился:

– Окажите мне такую любезность, мадам Фрэзер, позвольте проводить вас до дому.

– О… благодарю, – ответила я, тронутая его любезностью. – У меня есть провожатый.

Я оглядела холл, высматривая Фергюса, который в свободное от основных своих занятий время иногда сопровождал меня вместо Мурты. Мальчик был на месте – сидел, привалившись к дверному косяку, и весь так и изнывал от нетерпения. Интересно, как долго бедняге пришлось просидеть здесь? Сестры не пускали его ни в приемный покой, ни в палаты, настоятельно требуя, чтобы он ждал у дверей.

Месье Форе с сомнением оглядел этого провожатого и взял меня под локоток.

– Нет уж, мадам, я провожу вас до самого дома, – решительным тоном заявил он. – Бродить дамам по вечерам в этой части города довольно рискованно, не имея при этом лучшей защиты, чем какой-то ребенок.