Текст книги "Стрекоза в янтаре"

Осмотревшись по сторонам, я обнаружила в комнате и другие предметы, в том числе книжные полки, целиком занимающие одну из стен и забитые трудами по музыковедению, а также нотами, подобными тем, что матушка Хильдегард поставила сейчас на пюпитр клавесина.

Жестом она пригласила меня присесть в кресло, стоявшее возле маленького секретера у стены.

– Там есть бумага и чернила, миледи, – сказала она. – Теперь посмотрим, что может поведать нам этот маленький музыкальный отрывок.

Ноты были записаны на толстом пергаменте, линии четко расчерчивали бумагу. Сами ноты, ключи и знаки пауз были выписаны с невероятным тщанием; по всей видимости, перед нами был окончательный, беловой вариант. В верхней части листа красовалось название: «Lied des Landes», или, в переводе с немецкого, «Сельская песня».

– Название, как видите, предполагает нечто простое, незамысловатое, – сказала матушка Хильдегард, уткнув длинный костлявый палец в страницу. – А форма композиции совсем иная. Вы умеете читать ноты?

Крупная правая рука с коротко подстриженными ногтями и утолщенными суставами неожиданно нежно коснулась клавиш.

Перегнувшись через ее плечо, я пропела три первые строчки отрывка, стараясь как можно правильнее произносить немецкие слова. Она перестала играть и обернулась ко мне:

– Это основная мелодия. Она повторяется в вариациях, но каких вариациях!.. И знаете, это напомнило мне кое о ком. Об одном маленьком старичке немце по имени Бах, он иногда посылает мне свои сочинения.

Она небрежно махнула рукой в сторону полок с рукописями.

– Он называет их изобретениями; надо сказать, они действительно весьма изобретательны, одновременно наигрываются как бы сразу три вариации, переплетаясь между собой. А это, – и она бросила взгляд на нотный листок на пюпитре, – напоминает неуклюжую имитацию одного из его произведений. Я даже готова поклясться…

Что-то бормоча себе под нос, она отодвинула табурет из орехового дерева, встала и направилась к полкам. Пальцы торопливо перебирали ряды рукописей. Наконец она нашла то, что искала, и возвратилась к клавесину с нотами.

– Вот произведения Баха. Довольно старые, не проглядывала их несколько лет… И все же я почти уверена…

Она погрузилась в молчание, быстро перелистывая ноты, лежавшие на коленях, и время от времени сверяясь с листком на пюпитре.

– Ага! – Испустив этот победный клич, она выхватила один листок из нот Баха и протянула мне. – Вот, смотрите!

Произведение называлось «Гольдберг-вариации» и было написано нетвердой, небрежной рукой. Я с благоговением коснулась бумаги и перевела взгляд на «Lied». Понадобилась лишь секунда, чтобы понять, что она имеет в виду.

– Вы правы, это одно и то же! – воскликнула я. – То там, то здесь заменена нота, но в целом это просто копия с оригинала Баха. Как все же странно!

– Разве? – с оттенком удовлетворения в голосе заметила она. – Теперь возникает вопрос: с какой целью этот анонимный композитор ворует мелодию и подает ее в столь необычной форме?

Вопрос был чисто риторический, а потому отвечать я не стала, а вместо этого задала свой собственный:

– Скажите, матушка, разве музыка Баха сейчас в моде?

Посещая салоны, я ни разу не слышала, чтобы там исполняли его произведения.

– Нет. – Она покачала головой. – Герр Бах мало известен во Франции. Кажется, лет пятнадцать-двадцать тому назад он пользовался определенной популярностью в Германии и Австрии, но даже там много поклонников его музыка не снискала. Боюсь, она довольно сложна для восприятия; сложна и изысканна, но в ней как бы нет сердца. Гм… Вот, видите?

Пальцы вновь принялись быстро листать нотные страницы.

– Этот человек повторяет ту же мелодию, почти ту же, но всякий раз меняет ключ. Полагаю, именно это заметил ваш муж, это очевидно любому, даже тому, кто не умеет читать ноты, а с переменой ключа меняется и тональность. А вот и знак…

Да, так и есть, каждый ключ был отмечен двойной вертикальной черточкой, за которой следовал новый дискантовый ключевой знак с понижением или повышением на полтона.

– В таком коротком отрывке тональность меняется несколько раз! – заметила она, выразительно постукивая по нотам. – И изменения эти лишены какого-либо смысла, во всяком случае с точки зрения теории музыки. Вот, глядите. Основной музыкальный материал тот же, но мы переходим из тональности с двумя бемолями, то есть из си бемоль мажора к ля мажору с тремя диезами в ключе. Еще удивительнее то, как он переходит в тональность с двумя диезами, употребляя при этом соль диез как случайный знак.

– Да, весьма примечательно, – ответила я.

Добавление соль диеза к части, где прежде был ре мажор, превращало эту строчку в идентичную той, что с ля мажором. Короче, причин менять тональность не было вовсе.

– Я не знаю немецкого, – сказала я. – Вы можете прочитать слова, матушка?

Она кивнула, отчего колыхнулся ее чепец, маленькие глазки сосредоточились на рукописи.

– Совершенно отвратительные стихи! – пробормотала она себе под нос. – Кто бы мог ожидать от немцев, обычно они сильны в поэзии. Но это… Хотя…

Тут она сделала паузу и снова встряхнула чепцом.

– Следует признать, что если предположение вашего мужа о шифре верно, тогда слова поэтического значения не имеют. Они вообще не важны сами по себе.

– Но о чем там говорится? – спросила я.

– «Моя пастушка резвится со своими овечками среди зеленеющих холмов…» – прочитала она. – Боже, грамматика просто чудовищна! Конечно, при написании песен допустимы кое-какие вольности в пользу рифмы. Особенно если речь идет о любовной лирике.

– Вы знаете любовную лирику? – удивилась я.

Да, этот вечер с матушкой Хильдегард был поистине полон сюрпризов.

– Любое хорошее музыкальное произведение есть по сути своей не что иное, как любовная лирика, – ответила она. – Что же касается вашего вопроса… да, я разбираюсь. Когда я была молоденькой девушкой, – тут крупные белые зубы обнажились в улыбке, как бы подтверждающей, сколь трудно представить ее в обличье молоденькой девушки, – я была довольно одарена, могла воспроизвести по памяти любую услышанную мелодию, а первое свое музыкальное сочинение написала лет в семь.

Она махнула рукой в сторону клавесина.

– Семья моя была богата, и родись я мальчиком, то, без сомнения, стала бы музыкантом.

Слова эти она произнесла просто, без всякого сожаления.

– Однако вы ведь могли выйти замуж и сочинять музыку? Почему же вы этого не сделали? – с любопытством спросила я.

Матушка Хильдегард картинно всплеснула руками. Я видела, как эти крупные сильные руки выдергивали топорик, застрявший в кости, вправляли поврежденный сустав, принимали запачканного кровью младенца, показавшегося между бедер роженицы. И еще я только что видела, как те же пальцы касались клавиш слоновой кости с нежностью и трепетностью, напоминая движения крылышек бабочки.

– Знаете, – ответила она после довольно долгой паузы, – во всем виноват святой Ансельм.

– Как это?

Она усмехнулась. Некрасивое лицо, утратив обычно присущую ему суровость, стало даже по-своему миловидным.

– О да… Мой крестный, а это был старый король, Людовик по прозвищу Солнце, – небрежно объяснила она, – как-то подарил мне на именины книгу «Жития святых». Мне тогда было восемь. О, это была такая замечательно красивая книга! – мечтательно протянула она. – С золотым обрезом, а переплет так искусно изукрашен драгоценными камнями, что она скорее походила на ювелирное украшение, а не на книгу. Невзирая на это, я ее читала. И хотя мне очень нравились все истории, особенно о мучениках, была в повествовании о святом Ансельме одна фраза, которая нашла особенно глубокий отклик в моей душе…

Прикрыв глаза и откинув голову на спинку кресла, она вспоминала:

– Святой Ансельм был человеком необычайной мудрости и учености, доктором теологических наук. Но также и епископом, священником, заботившимся о своей пастве и внимающим нуждам не только души, но и плоти. В рассказе перечислялись все его труды и деяния, а заканчивался он следующими словами: «Итак, он умер, завершив свой исполненный трудов и пользы земной путь, и обрел тем самым корону в раю».

Она замолкла и сидела какое-то время, легонько сжимая и разжимая пальцы.

– Почему-то именно эти слова «исполненный трудов и пользы земной путь» нашли в моей душе сильный отклик.

Она улыбнулась мне.

– Пожалуй, нет для человека лучшей эпитафии, чем эта, миледи. И вот я захотела быть полезной, – продолжила она и вдруг, резко сменив тему, обернулась к нотам на пюпитре. – Итак, очевидно, вся странность заключается в изменении ключа – note tonique. Но что это означает?

Тут вдруг меня осенила догадка, и я едва удержалась от бурного восклицания. До сих пор мы говорили по-французски. Но, наблюдая за матушкой Хильдегард и слушая ее историю, я думала по-английски, и тогда меня осенило.

– Что такое? – спросила Хильдегард. – Вам пришла в голову какая-то идея?

– Ключ! – Я почти смеялась. – По-французски музыкальный ключ – note tonique. А предмет, которым открываются замки, – я указала на большую связку ключей, которую она обычно носила на поясе, а сейчас положила на книжную полку, – называется у вас passe-partout, верно?

– Да, – ответила она, глядя на меня с недоумением, и дотронулась до одного из ключей, напоминавшего по форме отмычку. – Вот этот называют passe-partout, а вот этот, – она указала на ключ с бороздками, – этот скорее clef.

– Clef! – радостно воскликнула я. – Прекрасно!

И я ткнула пальцем в ноты.

– Понимаете, матушка, в английском тоже есть такое слово, и оно тоже означает музыкальный ключ. А по-французски «clef» – это то, чем отпирают двери. И музыкальный ключ служит ключом к шифру. Недаром Джейми говорил, что это английский шифр! Его изобрел англичанин с дьявольски изощренным чувством юмора, – добавила я.

Уловив основную идею, мы без труда расшифровали послание. Итак, раз автор зашифрованного послания англичанин, то немецкие слова в тексте песни используются лишь как источник букв. Уже научившись кое-чему у Джейми, я довольно быстро разгадала шифр.

– Два бемоля означают, что надо брать каждую вторую букву, – начала объяснять я, торопливо строча на листке бумаги. – А три диеза – каждую третью с конца. Думаю, он использовал немецкий, с одной стороны, для маскировки, а с другой – потому что немецкие слова страшно длинные. Для того чтобы выразить ту же мысль, немцам требуется вдвое больше букв, чем англичанам.

– У вас нос в чернилах, – прозаически заметила матушка Хильдегард и заглянула мне через плечо. – Но хоть какой-то смысл улавливается?

– Да, – ответила я, и внезапно во рту у меня пересохло. – Да, смысл есть.

Расшифрованное послание оказалось довольно простым и кратким. И весьма тревожным.

– «Преданные слуги его величества в Англии ждут восстановления законного короля на троне. В вашем распоряжении сумма в пятнадцать тысяч фунтов. Она будет передана из рук в руки лично его высочеству, как только нога его ступит на землю Англии», – прочитала я. – И еще везде пропущена буква «S». Не знаю, с какой целью. Возможно, для того, чтобы получились немецкие слова.

– Гм…

Матушка Хильдегард с любопытством смотрела в исписанный листок, затем перевела взгляд на меня.

– Итак, вы узнали все, что вам нужно, – заключила она. – Могу заверить вас и вашего мужа, что сохраню это в тайне.

– Он не стал бы прибегать к вашей помощи, если б не доверял вам, – поспешила ответить я.

Густые брови поползли вверх, она похлопала ладонью по бумаге.

– Раз уж ваш муж занимается такими делами, доверять кому бы то ни было крайне рискованно. Так что можете успокоить его: я имею представление о чести, – сухо добавила она.

– Хорошо, непременно передам, – улыбнулась я.

– Боже, chere madam! – воскликнула она вдруг. – Вы страшно бледны! Сама я порой засиживаюсь допоздна, совершенно забывая о времени, особенно когда работаю над новым произведением, но вы, должно быть, непривычны к такому режиму.

Она взглянула на часы-свечу, горевшую на маленьком столике возле двери.

– Бог ты мой, уже совсем поздно! Наверное, надо послать за сестрой Мадлен, пусть отведет вас в келью.

Джейми хоть и с неохотой, но согласился, чтобы я провела ночь в монастыре, дабы не возвращаться по темным улицам. Я покачала головой. Я действительно устала, и спина у меня ныла от долгого сидения на табурете, но спать совсем не хотелось. Слишком уж взволновало меня «музыкальное послание», все равно сразу не уснуть.

– Что ж, тогда давайте немного подкрепимся, отметим, так сказать, наши достижения.

Матушка Хильдегард поднялась и направилась в первую комнату, где, как я слышала, позвонила в колокольчик. Вскоре появилась сестра с подносом, на котором стояли стаканы с горячим молоком и пирожные. За ней следовал Бутон. Сестра взяла одно пирожное, положила его на маленькую фарфоровую тарелочку и поставила на пол перед Бутоном. Потом налила ему в миску молока.

Пока я потягивала горячее молоко, матушка Хильдегард аккуратно сложила наши бумаги, убрала манускрипты на полку и поставила на пюпитр какие-то ноты.

– Я для вас поиграю, – объявила она. – Это поможет вам настроиться на сон.

Музыка была нежной и умиротворяющей, с плавными и довольно сложными переходами от высоких тонов к низким, но без напора, присущего произведениям Баха.

– Ваше сочинение? – спросила я, воспользовавшись паузой.

Не оборачиваясь, она покачала головой:

– Нет. Моего друга. Жана Филиппа Рамо. Как теоретик он хорош, однако подлинной страсти в его произведениях нет.

Убаюканная мелодией, я, должно быть, задремала. Разбудило меня бормотание сестры Мадлен. Она подхватила меня под руки, помогая подняться, и увела.

У двери я обернулась и увидела широкую спину матушки Хильдегард в черном и ее слегка сгорбленные плечи – она продолжала самозабвенно играть, целиком отрешившись от окружающего мира. На полу у ее ног растянулся Бутон, уткнув нос в лапы. Маленькое тельце лежало ровно и неподвижно и напоминало стрелку компаса.

– Итак, – заметил Джейми, – стадия переговоров, по-видимому, завершилась.

– По-видимому? – откликнулась я. – Но сумма в пятнадцать тысяч фунтов – это уже определенность.

По тогдашним стандартам пятнадцать тысяч фунтов составляли годовой доход герцога.

Он насмешливо приподнял бровь, разглядывая ноты, которые я принесла из монастыря.

– Ладно. Как бы там ни было, это означает одно: Карл или Яков должны пожаловать в Англию. Находясь в Англии, Карл получит солидную финансовую поддержку, которая позволит ему добраться и до Шотландии. Да, – заметил он, задумчиво потирая подбородок, – самое интересное в этом послании то, что в нем впервые подтверждается намерение Стюартов, или хотя бы одного из них, всерьез предпринять попытку восстановиться на троне.

– Один из них? – удивилась я. – Так ты считаешь, Яков здесь может быть ни при чем?

И я с еще большим интересом стала разглядывать ноты.

– Послание адресовано Карлу, – напомнил мне Джейми. – И пришло оно из Англии, не через Рим. Фергюс выкрал его у обычного посыльного, оно хранилось в пакете с английскими печатями. Не у папского посыльного, заметь себе.

Он нахмурился и покачал головой. Он не успел побриться, и в утренних лучах солнца щетина на подбородке отливала медью.

– Пакет был вскрыт. Карл видел послание. На нем нет даты, поэтому неизвестно, как давно оно попало к нему. Ну и конечно, мы не располагаем письмами, которые Карл посылал отцу. И ни в одном из писем Якова нет ни малейшего намека на то, кем может быть автор этого послания. Не говоря уже о тех персонах в Англии, которые обещали ему поддержку.

Я поняла, куда он клонит.

– И Луиза де ла Тур лепечет что-то насчет того, что Карл обещал аннулировать ее брак и жениться на ней, как только станет королем. Так ты думаешь, это не просто пустые обещания?

– Может, и нет, – ответил он, налил из кувшина воды в тазик и ополоснул лицо, готовясь бриться.

– Тогда, возможно, Карл ведет какую-то свою игру? – заметила я, испуганная и одновременно заинтригованная подобной перспективой. – И Яков затеял весь этот маскарад, заставил сына притвориться, что тот готов повести борьбу за трон, чтобы убедить Людовика в потенциальной ценности Стюартов, в то время как…

– В то время как Карл вовсе не притворяется, – подхватил Джейми. – Да, похоже на то. Есть здесь полотенце, англичаночка?

Зажмурив глаза, он похлопал ладонью по столику. Я отодвинула бумаги, чтобы не замочить, и взяла полотенце, висевшее на спинке кровати.

Он окинул критическим взором лезвие, решил, что сойдет, подошел к моему туалетному столику и, глядя в зеркало, начал намыливать щеки.

– Почему, интересно, брить ноги и подмышки – это варварство с моей стороны, а с твоей стороны снимать щетину с лица – не варварство? – спросила я, наблюдая, как он осторожно скребет лезвием подбородок.

– Может, так оно и есть, – согласился он с улыбкой. – Но знаешь, стоит этого не сделать, и все лицо начинает чертовски чесаться.

– А ты когда-нибудь отращивал бороду? – поинтересовалась я.

– Специально – нет, – ответил он и снова улыбнулся. – Но иногда она отрастала, во время скитаний по Шотландии. Когда передо мной стоял выбор: бриться на холоде тупой бритвой или терпеть чесотку, – я выбирал чесотку.

Я рассмеялась, наблюдая, как он одним плавным движением снял мыльную пену со скулы.

– Не представляю тебя с длинной бородой.

– В следующий раз, когда нас пригласят в Версаль, англичаночка, я попрошу разрешения показать тебе королевский зоопарк. Какой-то моряк привез Людовику с Борнео удивительное животное. Называется орангутанг. Ты когда-нибудь видела?

– Да, – кивнула я. – До войны в Лондонском зоопарке жила парочка.

– Ну, тогда ты знаешь, как я выгляжу с бородой, – сказал он, улыбаясь и заканчивая бритье. – Косматый, побитый молью. Похожий на виконта Мариньи, – добавил он, – только рыжий.

Тут, словно вспомнив что-то, он сменил тему беседы и, стирая с лица остатки мыла льняным полотенцем, сказал:

– Так что теперь, англичаночка, думаю, мы должны держать под самым пристальным наблюдением каждого англичанина в Париже.

Подняв рукопись с постели, он задумчиво перелистывал страницы.

– Если некто действительно желает оказать поддержку на таком уровне, к Карлу непременно должен прибыть посланник. Лично я не стал бы рисковать такой суммой, предварительно не убедившись, что пятнадцать тысяч фунтов пойдут на дело. Ты согласна?

– Да, – ответила я. – Что же касается англичанина… А ну-ка скажи, что, его высочество покупает спиртное только у тебя и Джареда или же пользуется еще услугами мистера Сайласа Хоукинса?

– Мистера Сайласа Хоукинса, которого так и разбирает желание узнать, каков политический климат в Шотландии? – подхватил Джейми и восхищенно уставился на меня. – А я-то думал, что женился на тебе только из-за хорошенького личика и ладной круглой попки. Ан нет, оказывается, у моей женушки имеются еще и мозги!

Он парировал удар, который я собралась нанести ему в ухо, и расплылся в улыбке.

– Ладно, англичаночка. Еще не вечер. К концу дня буду знать.

Глава 16
Природа серы

Как выяснилось, принц Карл действительно покупал вино у мистера Хоукинса. Однако, если не считать этого открытия, мы за последующие четыре недели мало продвинулись в своих изысканиях. Все шло своим чередом. Людовик продолжал игнорировать Карла Стюарта, Джейми – торговать вином и навещать принца, Фергюс – красть письма. Луиза де ла Тур появлялась на людях с супругом и выглядела при этом меланхоличной, но цветущей. Меня же по-прежнему тошнило по утрам, днем я работала в больнице, а вечерами любезно улыбалась гостям за ужином.

Впрочем, имели место два события, несколько приблизившие нас к цели. Карл, утомленный одиночеством, стал вечерами приглашать Джейми в таверны. Мистер Шеридан, его наставник, был слишком стар для подобных эскапад.

– Господи, этот принц пьет как сапожник! – как-то воскликнул Джейми, вернувшись из одного такого заведения.

От него разило дешевым вином, спереди на рубашке красовалось большое пятно.

– Ну вот, теперь придется новую рубашку заказывать.

– Дело того стоит, – заметила я. – Если он, конечно, говорит, когда пьет. О чем вы вообще разговариваете?

– Об охоте и женщинах, – кисло ответил Джейми и этим ограничился.

Выходит, политика занимает принца куда меньше, чем Луиза де ла Тур, или же он скрытен и не склонен откровенничать даже в отсутствие своего наставника мистера Шеридана?..

Второе событие сводилось к следующему. Месье Дюверни, министр финансов, проигрывал Джейми в шахматы. Причем не раз или два, а постоянно. Как и предвидел Джейми, поражения лишь укрепляли месье в намерении взять реванш, а потому нас часто приглашали в Версаль, где я бродила по залам, коллекционируя сплетни и избегая альковов, а Джейми играл в шахматы, собирая вокруг себя толпу зрителей, хотя лично я отнюдь не считала этот вид спорта зрелищным.

Итак, Джейми и министр финансов, маленький кругленький человечек с сутулой спиной, сидели за шахматной доской, настолько сосредоточившись, что не замечали ничего происходящего вокруг, их не отвлекали ни ропот голосов, ни даже звон бокалов за спиной.

– В жизни не видела ничего более утомительного и скучного, чем эти шахматы, – заметила одна дама другой. – И это называют развлечением! Для меня так куда веселее наблюдать, как служанка вылавливает блох у пажа. Они хоть при этом хихикают и визжат.

– Я бы не возражала, чтобы этот рыжий немного похихикал и поверещал, – ответила ее собеседница и послала Джейми очаровательную улыбку – как раз в этот момент он обернулся и обвел толпу рассеянным взглядом.

Тут одна из дам заметила меня и ткнула товарку, приторную блондинку, локотком в бок.

Я приятно улыбнулась ей, одновременно со злорадством отметив, как она начала краснеть – снизу, с шеи. Вскоре все лицо у нее пошло розовыми пятнами. Что до Джейми, то все ее прелести никак не могли отвлечь его от игры, разве только в том случае, если б она запустила свои пухленькие пальчики ему в шевелюру.

Интересно, подумала я, на чем это он так сосредоточен? Вряд ли только на игре – месье Дюверни предпочитал осторожную позиционную борьбу, часто использовал одни и те же гамбиты. Два пальца правой руки Джейми потерли бедро – знакомый мне признак еле сдерживаемого нетерпения, и я окончательно убедилась, что волнует его вовсе не игра. Еще какие-нибудь полчаса – и король месье Дюверни потерпит поражение.

Рядом со мной стоял герцог де Нев. Я заметила, как его маленькие черные глазки остановились на пальцах Джейми. Секунду герцог постоял у доски, задумчиво созерцая ее, потом отошел – удвоить свою ставку.

Мимо меня прошел лакей и, отвесив почтительный поклон, предложил бокал вина. Я жестом отказалась; сегодня я уже выпила достаточно – голова слегка кружилась, в ногах ощущалась некоторая слабость.

Высматривая, где бы присесть, я вдруг заметила графа Сен-Жермена. Возможно, именно на него поглядывал Джейми. Граф же, в свою очередь, смотрел прямо на меня, скорее даже не смотрел, а пялился во все глаза и улыбался. Необычное для него выражение лица, и я сочла, что улыбка ему вовсе не идет. А впрочем, мне все равно, и, отвесив в его сторону как можно более грациозный поклон, я присоединилась к группе дам, болтая о том о сем и пытаясь, когда предоставлялась возможность, навести разговор на Шотландию и ссыльного короля.

Складывалось такое впечатление, что перспективы восстановления Стюартов на троне мало занимали французскую аристократию. Стоило упомянуть Карла Стюарта, и дамы в ответ лишь закатывали глаза или недоуменно пожимали плечами. Несмотря на самые лестные рекомендации от герцога Мара и других парижских якобитов, Людовик по-прежнему упрямо отказывался принимать Карла при дворе. И почти нищий ссыльный, не являвшийся к тому же фаворитом короля, никак не мог рассчитывать на то, что его будут приглашать в общество и знакомить с состоятельными банкирами.

– Король был далеко не в восторге, что его кузен прибыл во Францию, даже не спросив у него разрешения, – заметила однажды графиня де Браман, когда я вдруг упомянула принца. – Поговаривают даже, будто бы он не против, чтобы Англия и впредь оставалась протестантской, – добавила она. – «Пусть эта Англия горит синим пламенем, а вместе с ней – и этот самый Георг из Ганновера», – процитировала она.

Будучи по природе женщиной доброй, она скорбно поджала губки.

– Мне очень жаль. Знаю, вас и вашего мужа это огорчает, однако…

И она беспомощно пожала плечами.

В тот вечер я рассчитывала услышать еще кое-какие интересные сплетни, но не слишком преуспела. Похоже, якобиты здесь давным-давно всем надоели.

– Ладьей на королевскую пешку! – пробормотал Джейми чуть позже тем же вечером, когда мы ложились спать.

Мы снова остались ночевать во дворце. Поскольку игра в шахматы затянулась до полуночи, а министр и слышать не захотел о том, чтобы мы возвращались домой в столь поздний час, нам предоставили маленький «апартамент» – насколько я поняла, он располагался этажом или двумя выше первого. Там была пуховая перина и окно, выходящее на южную сторону сада.

– Ладьей? – сонно переспросила я, забравшись в постель, и со сладостным стоном потянулась. – Тебе что, всю ночь теперь будут сниться шахматы?

Джейми кивнул и так смачно, с хрустом зевнул, что на глаза у него навернулись слезы.

– Да уж наверняка. Надеюсь, что не разбужу тебя криком «шах!» или «мат!»…

Ноги у меня ныли от усталости и тесной обуви, позвоночник тоже, пока я устраивалась в постели поудобнее.

– Можешь хоть всю ночь на голове стоять, – ответила я и тоже зевнула. – Сегодня меня никто и ничто не сможет разбудить.

Если б я знала в тот миг, как ошибалась!

Мне снился младенец. Он уже созрел и брыкался и кувыркался в моем раздутом животе. Я гладила живот, пытаясь унять его. Но бурление продолжалось, и внезапно я поняла, что это вовсе не младенец сидит у меня в животе, а змея. Я сложилась пополам, подогнула колени, стараясь утихомирить чудовище, стала нащупывать рукой голову гадины, что металась у меня под кожей. На ощупь кожа казалась страшно горячей, а все внутренности вдруг скрутились в клубок и сами превратились в змей, кусая и толкая меня изнутри.

– Клэр, девочка! Проснись! Что с тобой?

Тряска медленно вернула меня к реальности. Я была в постели, на плече лежала рука Джейми, а тело окутывали льняные простыни. Но змея продолжала крутиться в животе, и я застонала, да так громко, что испугала не только Джейми, но и саму себя.

Откинув простыни, он перевернул меня на спину, стараясь распрямить колени, прижатые к животу. Я упорно сопротивлялась, оставаясь скрученной в шарик, и пыталась унять чудовищной силы спазмы, сотрясавшие все мое тело.

Торопливо накинув на меня одеяло, он выбежал из комнаты, успев прихватить со стула лишь килт.

Тут боль обрушилась на меня со всей силой. В ушах звенело, лицо заливал холодный пот.

– Мадам? Мадам!

Приоткрыв глаза, я увидела приставленную к нам горничную; она склонилась над постелью, глаза испуганно расширены, волосы встрепаны. За ее спиной стоял полуголый и еще более взволнованный Джейми. Я со стоном закрыла глаза, успев, правда, заметить, как он схватил служанку за плечо и затряс с такой силой, что из-под ночного чепца вылетели все кудряшки.

– Она теряет ребенка?

Все признаки были налицо. Я корчилась на кровати, скрипела зубами и все плотнее сжималась в клубок, стараясь унять судороги.

В комнате зазвенели еще чьи-то голоса, в основном женские. Меня начали щупать чьи-то руки. Среди звона прорезался и мужской голос – не Джейми, какого-то француза. Он отдавал приказания, и, следуя им, руки схватили меня за щиколотки и плечи, распрямили и уложили лицом вверх.

Под рубашку пробрались пальцы и пощупали живот. Я открыла глаза и увидела месье Флеше, придворного терапевта. Он стоял у постели на коленях и глубокомысленно хмурился. Мне была оказана огромная честь – мною занимался личный врач самого короля, но в те минуты мне было совершенно все равно. Характер болей изменился – спазмы стали сильнее, но реже и повторялись через регулярные промежутки времени, и еще было такое ощущение, будто что-то сдвигается в животе и ползет к нижней его части.

– Нет, это не выкидыш, – утешил месье Флеше моего мужа, стоявшего у него за спиной. – И не кровотечение.

Тут я заметила, что одна из дам, помогавших врачу, с ужасом уставилась на шрамы Джейми. И дернула подругу за рукав, привлекая ее внимание.

– Возможно, воспаление желчного пузыря, – продолжал рассуждать месье Флеше. – Или же приступ печеночных колик…

– Идиот, – пробормотала я сквозь стиснутые зубы.

Скосив глаза вдоль длинного толстого носа, месье Флеше надменно уставился на меня и с запозданием нацепил пенсне, чтобы усилить эффект. А потом, опустив ладонь на мой влажный лоб, заставил закрыть глаза, чтобы больше не видеть моего укоризненного взгляда.

– Скорее всего, печень, – сказал он Джейми. – Сжатие желчного пузыря приводит к накоплению в крови желчного сока, а это, в свою очередь, вызывает боль и… временные неудобства… – деликатно, но властно добавил он и еще сильнее надавил на живот, отчего я так и заметалась по постели. – Ей следует пустить кровь, причем безотлагательно! Плато, таз!

Я вырвалась и изо всей силы хлопнула по руке, лежавшей у меня на лбу:

– Отойдите от меня, вы, шарлатан несчастный! Джейми, не позволяй им ко мне прикасаться!

К постели с тазом и ланцетом приближался помощник месье Флеше Плато. Дамы, находившиеся на заднем плане, хором ахнули и начали обмахивать друг друга веерами, не в силах равнодушно созерцать эту драму.

Джейми с побелевшим как мел лицом переводил исполненный отчаяния взгляд с меня на доктора. Наконец, набравшись решимости, схватил злополучного Плато, оттащил от постели и одним толчком послал его к двери. Ланцет так и закувыркался в воздухе. Служанки и дамы с визгом отпрянули.

– Но месье! Месье!.. – завопил врач.

Он успел натянуть на голову парик, однако остался полуодетым, и полы его халата смешно развевались и хлопали, когда он мчался вдогонку за Джейми по комнате, размахивая руками и страшно напоминая при этом обезумевшее пугало.

Боль снова усилилась, скрутила в клубок все внутренности, я застонала и скорчилась. Когда немного отпустило, я, приоткрыв глаза, заметила, что на меня внимательно смотрит одна из дам. Затем по выражению ее лица я поняла, что ее осенило. Не сводя с меня глаз, она наклонилась и что-то шепнула своей спутнице. В комнате было слишком шумно, чтобы расслышать слово, но я прочитала его по губам.

– Яд… – сказала она.

Внезапно боль резко сместилась ниже, и я поняла, в чем причина. Не выкидыш, не аппендицит и тем более не приступ печени. И не совсем яд. Во всем виноват горький жостер.

– Вы! – кричала я, грозно надвигаясь на мэтра Раймона, который весь так и съежился за своим столом, под защитой нависающего над ним крокодильего чучела. – Вы, ничтожный жалкий червяк с лицом жабы!