Текст книги "Рубин Рафаэля"

6

Рафаэль сидел сгорбясь на деревянном стуле за рабочим столом. Он заканчивал рисунок пером. Пальцы были вымазаны чернилами, а мысли то и дело возвращались к событиям этой недели. Пот маленькими капельками собрался у него на бровях. Перед художником лежал эскиз к «Обращению святого Петра», заказанному Папой, но думал он сейчас о другом. Больше всего Рафаэля беспокоил Джулио Романо и страшный синяк на его лице.

В мастерской кипела работа. Натурщики всех возрастов и разной комплекции позировали в различных позах, одетые и почти обнаженные. Тела их принимали разнообразные положения, чтобы удовлетворить растущие запросы многочисленных заказчиков. Рафаэлю, трем его старшим помощникам, нескольким младшим и целой армии старших учеников приходилось трудиться не покладая рук только ради того, чтобы не захлебнуться в работе и не дать Содоме, Себастьяно и Микеланджело наступить им на пятки.

Рафаэль провел рукой по гладким темным волосам и с раздраженным вздохом откинулся на спинку стула. Ему хотелось защитить Джулио. Это рисовальщик и живописец исключительных дарований, но ему всего-навсего восемнадцать. Рафаэль знал, что Джулио Романо, как и всякий художник, очень бережет свои руки, потому что они главный его инструмент. По этой причине ни один серьезный мастер не ввяжется в драку. Выходит, дело снова в Альдо Романо. Рафаэль был в этом уверен. Он познакомился с Романо-старшим четыре года назад, когда согласился взять Джулио в ученики. Альдо был грубым и жадным человеком. Отец и сын составляли яркий контраст: один низкорослый и лысый, другой юный, с гладкой кожей, хорошими манерами, бьющей ключом молодой энергией и почти детской наивностью.

Рафаэль подумал о бесчисленных ночах, которые провел в публичных домах квартала дель Ортаччо в компании своих старших помощников, Джанфранческо Пенни и Джованни да Удине. Джулио ни разу не присоединялся к ним. Даже сейчас, повзрослев, он, работающий с утра до ночи и заслуживший право на отдых, по-прежнему подчинялся деспотической власти отца. Наверное, дело было именно в этом. С чего бы еще Джулио постоянно отказываться от дружеской компании и мужских развлечений?

Мастер отложил перо и потер лицо руками. Он слишком устал, чтобы взваливать на себя новые заботы, но Джулио зависел от него и к тому же стал его другом. Это было важно для Рафаэля. Он поднялся и подошел к мольберту, за которым сидел Джулио, наносивший мазки умбры поверх штрихов, которыми Рафаэль обозначил контуры лица пророка Исайи.

– Пойдем пройдемся, – легко предложил Рафаэль.

Джулио удивленно посмотрел на учителя. Мастер обычно не позволял себе отвлекаться в разгар напряженного рабочего дня, особенно в последнее время. Живые карие глаза Джулио тут же приняли озабоченное выражение. Для паренька, выросшего в неприглядном квартале Бокка делла Верита, потеря места, какое он нашел в мастерской, означала конец всех надежд.

– Я чем-то рассердил вас, учитель?

Рафаэль улыбнулся.

– Мне просто нужен глоток свежего воздуха, и я не отказался бы от компании.

Джулио поставил кисть в высокий стакан, вытер руки. Он с явным нежеланием выполнял просьбу учителя. За дверями мастерской, на Пьяцца Сант-Аполлония, гулял резкий, холодный ветер. Они вышли и направились вдоль низенькой стены небольшого монастыря, принимавшего на попечение сбившихся с пути истинного девиц. Оба были тепло одеты: Рафаэль кутался в плащ из черного бархата с серебряной нитью, плечи Джулио облекала накидка поскромнее, винного бархата, которая завязывалась на шее черной шелковой лентой.

Они прошли мимо окон, где в цветочных ящиках росли клематисы, жимолость и буйная герань, потом миновали большой дом с открытой лоджией. Свернули в узкий переулок, где бегала ватага оборванных и чумазых ребятишек. Рафаэль вынул из-под плаща горсть монет и бросил сорванцам. Встречая ребячьи стайки, он всякий раз отдавал им все, что имел при себе, но потом старался уйти от них как можно быстрее, будто пытался убежать от своего собственного, лишенного тепла и ласки, детства.

– Почему бы тебе не пожить какое-то время у меня? – осторожно и вежливо предложил он, когда они шагали через маленькую древнюю площадь с колодцем посредине и темными аркадами.

Джулио выглядел удивленным.

– Пожить у вас?

Перед ними лежал маленький проулок, терявшийся в бесконечном лабиринте домов, мастерских и лавчонок, в одной из которых продавали яркую майолику. Рядом стояла лавка перчаточника. Рафаэль остановился возле нее, делая вид, что рассматривает выставленный в окне товар.

– Я живу в огромном доме, построенном для того, чтобы поражать воображение гостей, а сам брожу по нему в те редкие часы, когда мне доводится там бывать, и слушаю эхо собственных шагов.

– А как же ваш слуга и горничная? Разве их присутствия вам не достаточно?

– Слуга, Людовико, живет в комнатах наверху и не показывается, если только мне не нужно помочь с одеждой. А синьорина ди Франческо-Гвацци вообще не живет в моем доме. Она готовит и убирает комнаты, а потом возвращается к своей семье в Борго Пио.

– Я… я просто видел столько карандашных портретов этой девушки на вашем столе, что подумал…

– …Подумал, что она моя любовница.

– Ну да. Она действительно очень хороша.

– Хороша. И за пару эскудо дает мне возможность ее рисовать. Но в моей постели Елена никогда не была, – легко соврал он.

То была не совсем ложь, потому что случившееся между ним и Еленой – огромная ошибка – имело место вдали от кровати. Только упоминать о сем он не стал, чтобы защитить честь Елены.

Елена ди Франческо-Гвацци происходила из некогда богатого и знатного римского рода, издавна дружившего с семейством кардинала Биббиены. Расточительность отца Елены привела к тому, что семья постепенно обеднела, приобрела скандальную известность, и в конце концов глава ее покончил жизнь самоубийством.

Кардинал, опасавшийся кривотолков, не мог взять в свой дом молодую незамужнюю женщину, поэтому настоял на том, чтобы ее нанял Рафаэль, к тому времени уже объявивший о помолвке с его племянницей. Его преосвященство рассчитывал, что Рафаэль признает необходимость такого решения и будет вести себя благоразумно. Обязанности Елены были необременительными, поскольку работа этой девушке требовалась только для того, чтобы под видом заработка получать доброхотные пожертвования, призванные спасти ее семью от нищеты.

Рафаэль до сих пор не понимал, зачем год назад позволил втянуть себя в эту игру. С тех пор как была достигнута тайная договоренность, к опасной теме больше не возвращались. Елена несколько раз позировала ему, но между ними никогда не возникало влечения. Впрочем, однажды вечером он пересек черту дозволенного. Отчасти от скуки, отчасти из-за жуткого одиночества, которое настигало его в огромном доме, где он оставался наедине со своими мыслями, сомнениями и страхами.

Однако, чем бы он ни пытался оправдать свою слабость, она была ему отвратительна. Рафаэль сам себя ненавидел. Он был мерзавец – пусть одинокий, но мерзавец.

Он был готов дать Елене денег в возмещение за то, что между ними произошло, но она бы их не приняла. Необходимость встречаться с ней каждый день стала для него не только карой, но и напоминанием о том, что за всякую игру приходится платить. Великий Рафаэль действительно мог получить все, чего бы ни захотел. Но у этого была своя цена…

– Поживи у меня, друг мой, скрась мое одиночество.

Джулио улыбнулся. Синяк под глазом приобрел отвратительный желто-сизый оттенок.

– Но моя семья, учитель…

– Как-то давно один человек сказал, что любовь и семья могут стать обузой. Особенно для художника, Джулио, – произнес Рафаэль, думая об отце. – К сожалению, он оказался прав. Стороннему человеку сложно понять, как мы живем, что рисуем и почему.

– Да, например, такому, как мой отец.

– Я тоже о нем подумал. Мне кажется, тебе будет полезно пожить вдалеке от него и его влияния.

Между ними повисло молчание, они так и шли, не произнося ни слова. Рафаэль, сцепивший руки за спиной, вежливо раскланивался с пораженными горожанами, не ожидавшими увидеть великого художника гуляющим по улице. Мужчины снимали перед ним шапки, а женщины улыбались и перешептывались, прижав пальцы к губам.

– Благодарю вас за предложение, учитель. Я ценю вашу щедрость.

– И правильно делаешь, – ответил Рафаэль с легкой шутливой гримасой, надеясь рассеять натянутость и помочь юноше побороть смущение.

Согбенная старуха в сером одеянии протянула Рафаэлю увядшую ромашку. Он улыбнулся и поклонился ей так, будто перед ним была графиня. Когда он принял у женщины цветок, ее лицо озарилось радостью.

– Дело не в живописи, – наконец произнес Джулио. – Это все мой отец.

– Понятно.

– Он говорит, что я сбился с пути истинного и что он своей рукой изгонит вселившихся в меня бесов. Только так, по его словам, я смогу стать настоящим мужчиной.

– А ты как думаешь?

Джулио вздохнул и покачал головой.

– Я и сам не знаю.

– Трудно тебе в мастерской, да? Мужчина воистину существо совершенное. А мы день за днем вынуждены работать с обнаженной натурой, рассматривать каждый мускул, каждую черточку мужского тела. А ты уже зрелый молодой мужчина.

Джулио с изумлением посмотрел на Рафаэля.

– Да нет! Дело не в этом. Я не желаю того, кого рисую, учитель, – ответил он, заливаясь краской. – Во всяком случае, не так, как ваш друг Содома!

Джованни Бацци, великолепный художник, написавший фреску в одной из спален Киджи, действительно водил дружбу с Рафаэлем. Он был даровит и приятен в общении, но такие люди, как отец Джулио, назвали бы его содомитом. Он спокойно воспринимал свое прозвище – Содома, – уверенный в том, что талант, немеркнущая улыбка и высокопоставленные друзья защитят его от любой опасности, какой были чреваты его наклонности.

– Но твой отец придерживается другого мнения? – спросил Рафаэль.

– Мой отец придерживается того мнения, какое ему удобно. Он считает, что мужчины не должны видеть других мужчин обнаженными. Он обвиняет меня в том, что я такой же, как Бацци, только потому, что я, как и он, рисую. Он говорит, что из-за любви к мужчинам Джованни теперь известен всему Риму как Содома и что вы скоро последуете его примеру!

– Надо же, а Бацци носит свое прозвище с гордостью! – засмеялся Рафаэль и, не замедляя шага, положил руку Джулио на плечо. – Говорит, что оно прекрасно отражает его сущность. Но к моей сущности оно никакого отношения не имеет. Как, впрочем, и к твоей.

– Точно.

– Ты уже достаточно возмужал, чтобы вести жизнь взрослого мужчины, Джулио. Поживи со мной, подумай о своем будущем, о том, кто ты есть и кем обязательно станешь. И учись у нас, у наших желаний и поступков. В общем, присмотрись повнимательнее к жизни художников.

– А как быть с отцом? Он же обязательно придет к вам с обвинениями.

– Предоставь отца мне. – Рафаэль заразительно улыбнулся.

– Я никогда этого не забуду, учитель. Никогда. Как я могу оправдать ваше доверие?

– Продолжай писать так, как умеешь, и учись новому вместе со всеми нами. Этого будет более чем достаточно.

7

Рафаэлю не нравилось бывать в нищем, убогом квартале дель Ортаччо, где, казалось, все стены выкрашены в темные цвета, а все кровати непременно скрипят. Как бы ни старались хозяева домов украсить свои жилища, на какие бы ухищрения ни шли женщины, этот бедняцкий район Рима, расположенный прямо над Тибром, все равно выглядел отвратительно. Когда вода поднималась, сточные воды распространяли нестерпимое зловоние. И все же куртизанки были теперь единственным средством развеяться, которое Рафаэль мог себе позволить. Работы набралось так много, что ему просто необходимо было время от времени забыться в каком-нибудь месте вроде этого. У него не имелось времени на то, чтобы обзавестись нормальной любовницей, да и Агостино оказался прав: Рафаэль был богат, знаменит, страстен и неутомим.

Он знал, что своим существованием лишает покоя многих особ в Риме, но теперь это его не заботило. В нем как будто уживалось два человека – распутник, о котором так охотно сплетничали, и одинокий затворник, которого никто не знал.

В компании других художников он вошел в бордель. На Рафаэле был бархатный пепельно-серый плащ с серебряной вышивкой и шапочка в тон, с большим пурпурным пером. Когда он поднял в знак приветствия руку с поблескивавшими перстнями, все присутствующие обернулись, чтобы посмотреть на него. Ругань и смех утихли, послышался возбужденный шепот, пришел сам Рафаэлло!

– Всем вина! – воскликнул он, с натянутой улыбкой, широким взмахом обводя гуляк.

Одна из женщин приняла у него плащ, вторая – шапочку, знатному посетителю тут же предложили самый чистый стул возле карточного стола. Но его привело сюда не желание сыграть в карты или кости, а похоть. Он выпил большой кубок вина, затем другой, ради приличия перекинулся парой фраз с игроками и выбрал девушку с длинной темной гривой и большими глазами, лишенными всякого выражения. Она ничем не была примечательна, разве что огромной грудью, не умещавшейся в голубом кружевном корсете, и Рафаэль даже этому обрадовался.

Оказавшись наедине с безымянной обладательницей пышных телес и копны жестких черных волос, он дал себе волю. Он был груб, до боли мял тонкими пальцами податливые груди. Но когда овладел шлюхой, перед ним возникло лицо совсем другой женщины. Это стало для него настоящей неожиданностью. Он видел ту самую, потрясающую, желанную, недоступную… Маргариту.

Господи, он не должен желать ее! Ему нельзя видеть в ней женщину. Она наверняка еще девственница, невинная девушка. Но, только увидев запретный образ, он почувствовал облегчение. Захваченный ураганом чувственного наслаждения, он застонал и излился.

Мгновение спустя Рафаэль уже неподвижно лежал рядом с девушкой, от которой разило вином и мужским семенем. Его дыхание выровнялось, грудь лоснилась от пота, тело наполняла приятная истома. Сквозь приоткрытые оконные ставни до него доносилась музыка, смех и едкий запах вина и дыма. На крашеном столе рядом поблескивали монеты. Плата за удовольствие. Джанфранческо Пенни был в соседней комнате, а Джованни да Удине еще не выходил из-за игорного стола. Было поздно, и все они в поисках развлечений, пытаясь развеяться после непосильной работы, успели много выпить. Рафаэль все же поддался пороку, которому обещал противостоять.

Однако блаженная расслабленность быстро сменилась острым чувством вины и сожалением. Он молча встал, по скрипучему деревянному полу двинулся к единственному стулу, на который бросил одежду, и стал одеваться. Девушка тоже поднялась и без единого слова облачилась в свой фривольный наряд. Потом взяла монеты и засунула их поглубже в низко вырезанный голубой лиф. Рафаэль машинально поцеловал ее в щеку и слабо улыбнулся.

– Мы скоро увидимся? – спросила она.

– Кажется, нет.

Она внимательно на него посмотрела и улыбнулась.

– Вы влюблены?

– Боюсь, все не так романтично, как может показаться. Работа – это единственная дама моего сердца, – улыбнулся он. – И сейчас она требует так много внимания, что у меня просто не остается времени на развлечения.

– Но вы же забыли об этом сегодня!

– Да, и дорого заплачу за свою забывчивость завтра, когда мне нужно будет оказаться сразу в нескольких местах одновременно.

Она громко и неприятно рассмеялась, и он обратил внимание на широкую щель между ее передними зубами. Странно, но раньше он ее не замечал. Обычно его цепкий взгляд художника не пропускал таких мелочей.

– Если передумаете, синьор Рафаэль, я не стану поднимать для вас цену, как бы ни росла ваша слава. С вами всегда приятно иметь дело, особенно в постели!

Он открыл дверь и с ухмылкой обернулся к ней на прощание.

– Я запомню, – сказал он. Разумеется, он не собирался прибегать к ее услугам. Почему-то он ясно понимал, что теперь долго не захочет ни этой женщины, ни этого места.

Он вернулся домой на рассвете, когда солнце только показалось над горизонтом, озарив небо всполохами робкого розового света. Здания по Виа деи Коронари в этом освещении приобрели романтический вид. Джулио уже не спал. Погруженный в глубокую задумчивость, он сидел на кухне возле закопченного очага, в котором на черном крюке висел горячий чайник. Перед ним на столе стоял нетронутый простой завтрак. Из окон, выходивших на улицу, доносились птичьи голоса и цокот копыт первых лошадей. Рафаэль похлопал Джулио по плечу и рухнул на стул, стоявший напротив молодого человека.

– Слишком рано, Елены еще нет. Но она скоро будет.

– Мне не спалось, поэтому я сам приготовил себе поесть. Надеюсь, вы не против?

– Мой дом – твой дом, дорогой. Ты можешь делать здесь все, что пожелаешь.

Джулио улыбнулся и откусил кусочек хлеба. Они замолчали.

– Значит, вы закончили вчера наброски с этой девушки?

– Да, и крайне доволен тем, что получилось. Но мне бы очень пригодилось твое мнение о том, как разместить остальные фигуры.

– Как обошлась с вами удача нынешней ночью? Эта красотка, дочь пекаря, была к вам так же благосклонна, как и днем?

Рафаэль легко шлепнул Джулио по затылку и улыбнулся. Он очень устал, и ему отчаянно хотелось вымыться.

– Ты прекрасно знаешь, что я весь вечер пил и гулял с Джованни и Джанфранческо. Попробуй как-нибудь, тебе тоже понравится.

Джулио опустил взгляд в свою кружку с домашним вином.

– Такая жизнь не для меня.

– Мужчина есть мужчина, Джулио. Может, если ты попробуешь…

– Я уже пробовал.

Они отвернулись друг от друга. Невысказанные мысли, казалось, растворились в густом розовом свете, струившемся сквозь три кухонных окна. Рафаэль всегда считал, что мужчина должен желать женщину, иначе он не мужчина. Если юноша не стремится обладать женщиной, неизбежно возникает мысль о мужеложстве. Рафаэлю не приходило в голову, что плотский голод может не возникать по другим причинам.

С легким скрипом отворилась тяжелая кухонная дверь, и на порог шагнула молодая женщина с плетеной корзиной, полной хлеба, сыра и рыбы. Вместе с ней в дом ворвался целый букет различных запахов.

– Здравствуйте, синьор Санти, – медленно произнесла она, опуская корзину и снимая плащ.

Елене ди Франческо-Гвацци было почти двадцать, но маленькое пухлое тело, светло-серые глаза и веснушки на переносице делали ее гораздо моложе. Прямые светлые волосы были убраны под простую шапочку, а на лице то и дело вспыхивала стеснительная, робкая улыбка. Когда она повернулась к Джулио, чтобы поздороваться, тот вежливо встал из-за стола.

– Елена, это мой помощник, очень талантливый и блестящий молодой человек по имени Джулио Романо. Придет день, и его искусство превзойдет мое. Какое-то время он поживет у меня. Обращайся с ним так же, как со мной.

Она кивнула и снова улыбнулась.

– Рада познакомиться с вами, синьор Романо. Я с радостью буду исполнять ваши просьбы.

– Я ничем вас не обеспокою, – нервно ответил юноша. – Я сам прекрасно о себе позабочусь.

– Я прихожу сюда каждое утро не из-за беспокойства. Благодаря синьору Рафаэлю моя семья живет в достатке, несмотря на крайние обстоятельства. И я почту за честь позаботиться не только о нем, но и о его помощнике.

Рафаэль подумал, что у Елены доброе и заботливое сердце, ему было приятно убедиться по выражению лица Джулио, что тот согласился принять заботу девушки. Рафаэль восхищался ее способностью успокаивать и ободрять любого человека, охваченного смущением, даже такого, как неопытный Джулио, который совершенно не знал, как себя вести с женщинами. Хорошо, что она здесь и поможет юноше освоиться. Это даже пойдет на пользу его работе в мастерской.

– Елена, – обратился к ней Рафаэль, нарушая молчаливый обмен взглядами, – мне ужасно хочется помыться. Ты не нагреешь мне воды? И позови Людовико, он наверху. Мне понадобится чистая одежда.

– Сию минуту, синьор. – Она повернулась и подхватила огромный медный котел. Потом, будто вспомнив что-то, обернулась: – Я рада, что вы поживете здесь, синьор Романо. Синьору будет веселее в приятной компании. Здесь уже давно никто не появлялся.

Рафаэль был потрясен. Он понимал, что заслужил этот скрытый упрек. Он задержался на одно мгновение, чтобы бросить на нее выразительный взгляд, потом быстро вышел из кухни.

8

Наступила суббота, и Рафаэль не находил себе места. Уделив слишком много времени выбору наряда, в котором вновь предстанет перед Маргаритой, он опоздал на обед. Простота могла ее насторожить, вычурность – оттолкнуть. Он снова чувствовал себя неуверенным юнцом и едва владел собой, еще не переступив порог обеденной залы, которую украшала его роскошная фреска «Триумф Галатеи», соседствовавшая с огромным «Полифемом» работы Себастьяно.

Рафаэль остановился на неброской тунике из серой парчи, красной шелковой рубахе и красных же штанах. Он легко смешался с толпой приглашенных и проследовал за слугой на свое место. Во главе стола, уставленного серебряной посудой, на большом резном троне, драпированном пурпуром, восседал папа Лев. Рядом с ним сидели его кузен, кардинал Джулио деи Медичи, и его брат, герцог Джулиано. Вокруг них порхали, трепеща, как листья на ветру, испанские прелаты. Рафаэль вежливо поговорил с фавориткой герцога, возле которой его усадили, но мысли мастера ни на секунду не оставляли мастерской и Маргариты Луги.

Девушка из простой семьи, она оставалась безразличной к его роскошной жизни, искусству и не считала позирование для него честью, как другие натурщицы, даже сама Мария Биббиена, которую он однажды писал, а только работой. Она согласилась лишь для того, чтобы заработать денег на пекарню отца.

Неужели его зацепило именно это ее равнодушие?

Впрочем, убеждал он себя, даже если бы она возбуждала в нем земную, чувственную, плотскую тягу, близость между ними исключалась. Даже того немногого, что Рафаэль знал о Маргарите, хватило, чтобы понять: она не ляжет с ним в постель. Более того, он сам обещан другой женщине.

Будто подслушав его мысли о другой женщине, Мария Биббиена повернула к нему голову, изящно посаженную на тонкий стебель аристократической шеи, и робко улыбнулась. Потом встала и направилась к нему под руку со своим могущественным дядей, кардиналом Биббиеной, облаченным в красную мантию и пилеолус. Мария показалась Рафаэлю еще тоньше, чем в их прошлую встречу. Юное лицо еще больше осунулось и постарело от болезней и беспокойства. Она была слишком хрупкой, и круглые совиные глаза ее приобрели еще более неуверенное выражение.

Вопреки своему желанию два года назад он написал с Марии одну из своих Мадонн. Но с тех пор все ее просьбы снова оказать ей эту честь и провести с ней еще немного времени оставались без ответа. Взглянув на нее, угадав надежду в ее глазах, Рафаэль почувствовал, как подпрыгнуло, а потом оборвалось его сердце. Так было всегда.

Она подплыла к нему, одетая в нежно-голубое платье из расшитой жемчугом парчи, с длинными белыми раструбами рукавов. Он вежливо встал, поцеловал ее в щеку и обнял. Потом отвесил поклон кардиналу. Несмотря на то что шевелюра прелата была темнее, чем у его племянницы, между ними существовало определенное фамильное сходство: те же неспокойные совиные глаза, тот же длинный крючковатый нос, те же впалые щеки.

– Ваше преосвященство, как всегда, прекрасно выглядит, – солгал Рафаэль.

– А ты выглядишь как никогда успешным. Расскажи-ка нам, чем и где все это время занимался, – потребовал кардинал.

Все то время, которое ты провел вдали от моей племянницы, звучало между слов.

– Я получаю все больше и больше заказов, ваше преосвященство, и даже с помощью всех моих искусных помощников с трудом успеваю заниматься ими всеми. Надеюсь, вы уже слышали, что меня избрали главным архитектором собора Святого Петра и комиссаром древностей?

– Да, я об этом слышал. Но все в жизни, Рафаэлло мио, требует усердного труда и упорства. Все, не только работа. Умный человек не позволит одному встать на пути всего остального.

Мария смотрела прямо на Рафаэля. Вместо гнева или обиды на его равнодушие ее лицо светилось надеждой, и это только раздосадовало художника. Бедная девушка явно обожала его, в то время как сам он чувствовал к ней только жалость и нежность.

– Советы вашего преосвященства всегда дают мне богатую пищу для размышлений.

– Вот и подумай, хорошенько подумай, мальчик мой. – Кардинал опустил взгляд. – Особенно о том, что имеет отношение к дому Биббиена.

Рафаэль вежливо поклонился. С этим могущественным человеком, к словам которого прислушивался Папа и который властен был лишить художника почти всех его заказов, следовало вести себя крайне осторожно.

– Благодарю за мудрый совет, ваше преосвященство. Биббиена сухо улыбнулся.

– Вот и хорошо. А теперь погуляй со своей суженой, перед тем как сесть за стол с остальными гостями. Спроси у нее, как она поживает.

Это был уже приказ, а не просьба, и Рафаэль повел Марию в длинную залу со сводчатым потолком, который ему предстояло расписать. Сквозь раскрытые окна дул легкий ветерок с берегов Тибра.

Мария взяла его под руку своей сухонькой ручкой, и, даже не глядя на нее, он чувствовал, что она улыбается. Рафаэль никак не мог придумать способа расторгнуть помолвку, не лишившись работы или даже самой жизни. Никто не смел перейти дорогу кардиналу Биббиене.

– Я скучала без вас, – мягко произнесла она с нежностью в голосе.

– Вы должны уже понимать, что мое время мне не принадлежит.

– Да, я понимаю. И пока мне не приходится уступать ваше время другой женщине, я готова ждать столько, сколько потребуется.

Они остановились возле окна с расписным проемом и каменной скамьей. Рафаэль жестом предложил Марии сесть и лишь потом опустился рядом и взял ее руки в свои.

– Так не должно быть. Вы замечательная женщина и достойны мужчины, который бы жил только ради вас.

Она провела пальцем по его скуле и улыбнулась.

– Довольно и того, что я живу ради вас, любовь моя.

– Но разве это возможно? – выпалил он.

– Когда мы наконец поженимся, все жертвы будут оправданы.

Он почувствовал, как в нем поднимается волна раздражения.

– Но я не готов к женитьбе и не знаю, когда буду к ней готов! Я не раз говорил вам, что искусство ревниво. Оно всегда требовало и будет требовать впредь меня всего, без остатка!

Племянница кардинала накрыла его руку своими холодными пальцами, сплошь унизанными перстнями. Большей близости их отношения еще не позволяли, а Рафаэлю этот жест лишь напомнил, как неприятно тонко и хрупко ее тело.

– Пусть искусство будет вашей единственной страстью. Главное, чтобы я оставалась единственной вашей избранницей и женой. Мой дядюшка и Его Святейшество рассчитывают на это.

Ему нужно было выпить вина. Нет, вина всего мира было бы недостаточно, чтобы…

Рафаэль поднялся и устало посмотрел на девушку. Она же продолжала спокойно сидеть, лаская его взглядом бесцветных глаз. Подол тяжелого платья расплескался у ног Марии, как лужа на весеннем лугу.

– Вы так и ответили на мой вопрос. Тот, который я задала вам в этом самом месте, когда мы последний раз были здесь вдвоем.

Она тогда спросила, когда он снова будет писать ее в образе Мадонны. Рафаэль вздохнул, предвидя неизбежное объяснение, и помог Марии встать. На какой-то миг он почувствовал сострадание к этой молодой женщине, готовой бросить всю свою жизнь к ногам мужчины, который никогда не сможет ее полюбить.

– Я уже говорил вам, что с трудом справляюсь с огромным количеством заказов. Простите, но сейчас я не смогу принять ваше щедрое предложение.

Она застыла.

– Его Святейшество сказал моему дяде, что вы нашли время написать еще одну Мадонну, и без моего участия.

Так вот в чем дело!

Рафаэль медленно повел ее назад, в сторону обеденной залы, где гости уже начали рассаживаться по местам.

– Это очень давний заказ, Мария, который я заканчиваю с чувством огромного облегчения.

– И вы нашли новую натурщицу, лучше меня?

– Не лучше, – быстро поправил он. – Просто более подходящую для задуманного мной.

Когда они наконец сели за стол, Рафаэль почувствовал огромное облегчение. Ему даже не хотелось гадать о том, какие мысли посетили бы Марию Биббиену, если бы она узнала, что жених собирается пораньше уйти с этого ужина, чтобы встретиться с той самой натурщицей. Тем более о том, что бы сделал ее дядя, проведай он об этом.

– Скажите хотя бы, что будете еще меня писать, – прошептала она на прощание, схватив его запястье с удивительной силой.

Не заставляй меня лгать тебе, пронеслось у него в голове. Не унижай себя обманом.

– Разумеется, вы окажете мне честь, позируя для меня. Я непременно воспользуюсь вашим предложением, когда получу заказ, для которого потребуется образ, наделенный вашей тонкой красотой.

Он не смог сказать ей правду, потому что не был жесток. Рафаэль лишь уповал на время, которое изгонит из души Марии все надежды на совместное будущее. И лишит кардинала последних капель терпения.

Да, похоже, ему оставалось лишь только уповать.

В этот миг в залу вступил Содома, закутанный в бархат дивного винного цвета с серебряным шитьем и наряженный в полосатые чулки. Он явился в высоком проеме арки, покрытом росписью, рассчитав свой эффектный выход так, чтобы на него обратили внимание. Содома обладал особенным очарованием, которым не уставал восхищаться Рафаэль. Оно заставляло всех мириться с сомнительной славой Бацци, вполне способной положить конец его карьере.

Содома написал восхитительные фрески для мужского монастыря Монте Оливетто Маджиоре. Рафаэль специально ездил туда, чтобы на них посмотреть. Тонкие, изящные «Святой Себастьян» и «Восшествие на Голгофу» потрясли Рафаэля и косвенным образом положили начало дружбе между двумя великими художниками. Но одного лишь таланта было мало в городе сплетников и интриганов, поэтому Бацци поднаторел в искусстве отвлекать внимание любопытствующих от своих амурных похождений. Как раз в этом доме, на стене хозяйской спальни, красовалась великолепная фреска работы этого замечательного художника.

– О, Рафаэлло! – воскликнул Бацци хрипловатым баритоном. Его пухлые, почти женские губы странным образом контрастировали с аккуратно подстриженными каштановыми усами. На шляпе покачивались огромные перья. – Ты само воплощение цветущего здоровья и успеха!

– Как и ты, мой друг! – улыбнулся Рафаэль, и они обнялись.

– Да, если слухи о твоей новой Мадонне верны, ты снова меня обскачешь.

– Брось, я сам едва за тобой поспеваю, – засмеялся в ответ Рафаэль.

– Ты мне льстишь!

– А ты преувеличиваешь мой успех в сравнении со своим собственным!

– Нет, Рафаэль, ни о каком сравнении даже речи идти не может! Особенно в глазах нашего благодетеля, Его Святейшества.

– Времена меняются, – заметил Рафаэль, вспомнив о взлете Микеланджело в пору правления Юлия II и лишении его всех привилегий с приходом Льва X.