Текст книги "Дневник писателя времён смуты"

Эту записку мой знакомый нашёл в своём почтовом ящике 23 августа 1991 года, когда победа так называемых «демократов» стала очевидной. Автор записки – кандидат наук. На кого же он хочет донести? Мой знакомый, сторонник социализма, работает дворником. Они двадцать лет знакомы. И вот – синдром доносительства. Оказывается, он жив. Между тем страна развалена, всюду царят злоба, ненависть, эгоизм всех форм и национальных окрасок, какие только возможны.

Писатель, с моей точки зрения, – представитель всей человеческой расы, духовный вестник высших сил. Мелкая злоба противопоказана самому статусу художника в жизни и в мире. Но, к сожалению, интеллигенция крайне неважно показала себя в Революции 1917 года. Она плохо показывает себя и ныне. И тогда она не предохранила государство от разрушения, и теперь не стала заслоном на пути разрушителей.

Присмотритесь к фигуре Звиада Гамсахурдия. Участник Хельсинской группы, известный диссидент, правозащитник – и вдруг обнаруживает полную свою противоположность. Демократ становится диктатором мелкого пошиба, едва придя к власти в Грузии. Полагаю, подобное превращение произойдёт и с другими «демократами».

Прекрасна идея повышения статуса народов, а воплощение по всей стране – ужасно. Ужасным может быть и воплощение демократических идей.

Давайте разберёмся в инциденте, произошедшем на площади Свободы в Казани 29 августа, в канун Дня Республики, когда тысячная колонна, условно говоря, «азатлыковцев» врезалась примерно в такую же по количеству колонну, условно говоря, «демократов». Всё происходило на моих глазах, и я пришёл к выводу: это была специально устроенная политическая провокация. Причём провоцирующие импульсы шли с обеих сторон. Я думаю, общественность вправе поинтересоваться у руководителей демократических сил республики, кто из них конкретно первым предложил организовать митинг под своими флагами и с лозунгами: «Долой Верховный Совет Татарстана!» в канун Дня Республики? В этом был уже явно провоцирующий момент. Почему они не организовали этот митинг днём или двумя раньше? Но я считаю, общественность вправе спросить и у руководителей национального движения, кто из них конкретно повёл возбуждённую толпу на штурм «противника»?

Давайте будем прагматиками. Мы вступаем в трудную зиму, где всё непредсказуемо.

Что нам нужно сейчас? Чтобы в трубах парового отопления была зимой горячая вода, чтобы на нашем столе каждый день были хлеб, молоко, картошка и хотя бы раз в неделю кусок мяса. Чтобы работали заводы. Чтобы сосуществовало межэтническое согласие. Разве всё это не нужно вам как людям? Я не понимаю ни «демократов», ни «националистов», которые ради своих политических амбиций хотят всё это взорвать. Кто они – самоубийцы, слепцы? Главное, основное сейчас для миллионов людей – проблема выживания.

Мы же выясняем теперь, кто как себя вёл 19–21 августа 1991 года. Это несерьёзно. Ибо несерьёзен сам предмет разговора. На мой взгляд, не было – позвольте мне высказать парадоксальную мысль – никакого ГКЧП, а было несколько высокопоставленных провокаторов, игравших роли членов мнимого ГКЧП. Я считаю операцию «Путч», проведённую в Москве руководством ЦК КПСС, КГБ, Министерством обороны, гигантской провокацией с далеко идущими политическими последствиями. Да и эти последствия уже налицо: практически под запретом коммунистическая партия, задавлена оппозиция в Верховных Советах СССР и РСФСР, разрушено государство как единое целое. Лжепутч – пролог к смене общественно-политического строя и распаду государства. Впрочем, мне не хочется никого ни в чём убеждать или переубеждать. Теперь это бессмысленно. Кто-то с тоской и ностальгией смотрит на красный флаг, а кто-то с надеждой – на трёхцветный или зелёный. Дело вкуса и выгоды.

Истина ныне погребена под завалами новой оглушительной лжи. Я не вижу её ни у белых, ни у красных, ни у чёрных, ни у зелёных. Вообще внешний мир сейчас ничего не может дать душе художника, кроме опустошения и горечи. Я только в последние месяцы понял, отчего умер Блок в 1921 году. Ему нечем было дышать, нечем жить. И такое же абсолютное отсутствие кислорода в воздухе и теперь. Ясно одно: кончилась, оборвалась короткая эпоха свободы, демократии, гласности.

Таков, если угодно, мой взгляд на события 19–21 августа. Политический спектакль со лжегероями, миллионными массовками и непредсказуемыми последствиями в масонской обработке.

Раньше «стучали» в КГБ, сейчас, как видим, «стучат» в газету, «стучат» даже на дворников. Впрочем, КГБ, вероятно, тоже принимает доносы.

В людях снова появился страх, ощущение опасности. И страсть к охоте на ближнего.

– Но ведь мэры Москвы и Санкт-Петербурга осудили «телефоны доверия».

– Да, они выступили против кампании угроз, которая уже начала набирать силу. Видимо, последовало указание с Запада. Но насколько продолжителен этот сигнал «отбоя»? Может быть, это тактический манёвр, а потом идеология террора против инакомыслия наберёт силу?

– Ну при чём здесь Запад и террор? Просто психология тридцать седьмого года живёт в нашем сознании, в нас живёт страх. И когда ситуация напоминает, страх вылезает на поверхность.

– Страх нагнетается и сверху. Например, возьмите организацию политического процесса над путчистами, который готовится. Возможно, он ничем не будет отличаться от знаменитых процессов тридцатых годов. Всё будет зависеть, конечно, от ситуации. Между нами говоря, я бы желал видеть в одной общей тюремной камере и «путчистов», и «форосского узника», и героя, взобравшегося на танк. Актёры одного театра. Только роли разные.

– Как можно их рассматривать вместе? Ведь если бы путчисты победили, вот тогда бы действительно были массовые политические процессы.

– Я был в те августовские дни в Перми. В конце второго дня я оценил московско-крымские события именно как спланированный лжепутч.

Я называю происшедшее необуржуазным переворотом, аналогичным по своей природе, – только всё перевёрнуто на сто восемьдесят градусов – двойным, февральскому и октябрьскому – переворотам 1917 года.

– А как вы оцениваете заказ на двести пятьдесят тысяч наручников? Об этом пишут газеты.

– Для организации этой операции нужно было и соответствующее пропагандистское обеспечение. Вполне возможно, что такой заказ и был сделан для того, чтобы после путча об этом появились сообщения в печати. Но вполне вероятен и другой вариант. Возможно, организаторы переворота полагали, что эти наручники пригодятся для таких людей, как я. Мы находимся в шаге от охоты на ведьм. Если эта охота начнётся, то не хватит и двухсот пятидесяти тысяч наручников…

1991, 17–18 сентября

«У человечества одно лицо…»

Нынешний чрезвычайно обострённый интерес к политической истории, к «качеству» человека и его мировой судьбе обусловлен драматизмом современной жизни. Каково быть художником в этом катастрофическом мире, есть ли ресурсы у человека для дальнейшей жизни и творчества, где выход в иное, более светлое бытие? Об этом мои размышления в диалоге с дочерью Майей Валеевой.

Д. Валеев. Мы с тобой два писателя одной крови, но разной судьбы. Я человек, сформировавшийся в шестидесятые годы, но прорвавший «стену» как писатель практически в семидесятые. Ты человек, создавшая себя как писателя в минувшее десятилетие, а именно в восьмидесятые годы. Мы по-разному вошли в литературу. У тебя первая книга вышла в 18 лет, у меня первая премьера состоялась в 33, а первая книжка увидела белый свет в 35 лет. Ты стала членом Союза писателей в 26 лет, а я – в те же 35. Сейчас в жизни общества возникла роковая полоса. Давай сверим взгляды на наше время и роль наших поколений в нём.

М. Валеева. Мне кажется, что, несмотря на довольно-таки гладкое благополучие нашей юности, моё поколение приняло на себя основной и самый тяжкий удар второй половины XX века. Наши глаза и души прозревают только сегодня. Только теперь мы ощутили холодящий ужас и беспросветность того мира, который с разной степенью энтузиазма и веры творили люди более семидесяти лет. Вы были разочарованы в конкретном моменте, но, наверное, не в системе жизни как таковой. Иллюзии и вера – всегда хорошие помощники творчества. А что остаётся сегодня нам? Что делает любое живое существо, когда ему ломают позвоночник? Когда происходит грубый и резкий слом и все знаки плюс меняются на знаки минус и наоборот?

Д. Валеев. Для вас события последних лет нечто вроде землетрясения?

М. Валеева. Нечто вроде всемирного потопа. Всё тонет в пене и мраке. В людских душах не только потеря ориентации в пространстве, но уже – обыкновенный животный страх за свою жизнь. Страх голода, крови, войны.

Д. Валеев. Если говорить о моём поколении, я думаю, что шестидесятые годы нас как-то закалили. Это были короткие годы, когда мы успели вдохнуть глоток свободы, а потом нас вновь окунули в холодную воду. Нынешний час торжества оккупационной коммерции – тоже вид некоей закалки. Это тоже ледяная вода для наших иллюзий. В своих книгах «Три лика» и «Три похода в вечность», написанных, как ты знаешь, на стыке политологии, истории, искусствознания, философии, истории науки, религиоведения, я наблюдаю в жизни человечества, в мировой истории чередование двух великих мировых стилей. Чёткую ритмику, пульсацию энергий. Понять текущую минуту можно только наложив её на глобальный масштаб. Черты сегодняшнего дня вытекают из общей характеристики эпохи, поэтому в широком смысле говорить в такое время, как наше, о какой-то свободе, о каком-то расцвете человеческой личности можно только с иронией. В принципе, к сожалению, всё происходит как должно происходить. В тот или иной период жизни человеческой расы существует серия однотипных вариантов как некая обязательная «вещь в себе», и живая жизнь выбирает один из них, осуществляя его посредством наших действий, предопределяемых нашей несовершенной, но совершенствующейся постепенно природой.

М. Валеева. Трудно в широком смысле рассуждать о свободе. Как бы искажены ни были наши представления о мире, я всё же уверена: он не настолько агонизирует и не так близко стоит к краю бездны, как наша страна. Нам выпала не очень удачная карта. Из нашего огромного концлагеря нам плохо видно, как там дышит остальное человечество. Меня, к примеру, страшно раздражают все эти бесконечные (в последнее время восторженные) теле-, радио– и прочие репортажи об экономических чудесах в «лоне цивилизации». Мне противно видеть мой мир и мою землю глазами журналиста Петрова или Эпштейна. Я хочу видеть мир собственными глазами. Я видела свою Испанию – и мне не нужны ничьи репортажи и никакие рассказы о корриде. Я полюбила свою Болгарию – и мне глубоко безразлично, кто и что о ней рассказывает. Мне нравится твоя концепция о символических и реалистических стилях, о пульсациях, которыми пронизана жизнь земных существ. Но всё же кажется, что ты оцениваешь мир несколько однозначно, быть может, идеалистически, опираясь в основном на опыт и судьбу России, Советского государства.

Д. Валеев. Я проверял свою концепцию мировых ритмов или волн на материале всего мира. Больше того, я опираюсь на всё пространство человеческого развития, начиная с истоков человеческой культуры, когда не существовало ни наций, ни государств, и выходя за рамки наших дней – в ХХIV – ХХV века, когда опять же ни наций, ни государств не будет. Что любопытно, все эти знаки развития, символические или реалистические, прослеживаются на пространстве всего земного шара. И на западе, и на востоке, и на севере, и на юге. Разумеется, границы между культурами прихотливы, порой сдвинуты по отношению друг к другу на столетия, но они – общепланетарны. Мир – арена сражения Бога и Сатаны. Одни люди, нации, расы осуществляют волю Бога, другие нации исполняют планы Сатаны. Но любопытно: и те, и другие подходы ведут человеческую расу к некоему единству, правда, на принципиально разных основаниях. С этой точки зрения интересно проследить за бессознательными, «соборными» усилиями русского народа, сколотившего на пространствах Евразии огромную, великую державу, прообраз будущей всемирной республики-империи, и, скажем, еврейского народа, рассеянного в мире повсюду, но настойчиво и сознательно следующего талмудистским предписаниям о создании системы всемирного управления. Нужны исследования роли и функции каждой нации, каждой значительной исторической эпохи в системе мировых координат, в глобальном времени-пространстве, наконец, в динамической системе, полюсами которой служат понятия Бога и Не-Бога.

М. Валеева. Я понимаю это, согласна. Но насколько ты уверен, что ознакомился со всеми источниками? Наше замкнутое существование не позволяет нам адекватно оценивать даже то наследие человечества, которое уже имеется. К огромной части исследований мы просто физически не имеем доступа. Наше познание языка не позволяет нам безболезненно преодолевать языковый барьер.

Д. Валеев. Когда я говорю об общей характеристике нашей эпохи, о том, что она целиком «холодна» по отношению к человеку, то эти наблюдения жизнь XX столетия подтверждает, к сожалению, всюду. В политической сфере символическая культура рождает такие явления, как диктатура, правая или левая. Скажем, правые фашистские диктатуры перед Второй мировой войной охватили почти все государства Европы. Что это было? А то, что они не были случайными явлениями, причудой, скажем, Гитлера или Муссолини. Последние были проводниками и носителями этой тенденции в западном капиталистическом мире. Аналогичными проводниками той же самой тенденции в восточном социалистическом мире были, например, Ленин или Мао Цзэдун. А возьми все эти бесконечные, надоевшие перевороты в африканских и латиноамериканских странах, приходы там к власти каких-то диктаторов. Что всё это? Диктатор – политический знак символической культуры. Под знаком диктатора какой-то народ или данная часть человечества собирается в единое целое. Аналогичные процессы видим и в странах, которые мы сейчас называем «демократическими»: демократия там носит условный характер. Когда мы видим на экране телевизора, как пятеро американских полицейских избивают какого-то человека, превысившего на автомобиле скорость, о демократии можно говорить с оговоркой. Там полицейские так же зверски избивают человека, как здесь его теми же приёмами избивают милиционеры. Таково лицо человеческого общества к концу XX века в целом. Оно всюду примерно одинаково. Возьми телехронику, которую мы смотрим каждый день. Это царство насилия врывается в наши дома отовсюду. Вот мы разговариваем с тобой, а ты знаешь, что вчера в соседнем подъезде нашего дома в час дня в лифте была застрелена тринадцатилетняя девочка? Я тебе об этом ещё не успел сказать. И я не уверен, что в таком же лифте где-нибудь в Чикаго или Мельбурне не была вчера застрелена и другая тринадцатилетняя девочка. Определённые стили, ритмы характерны для жизни мирового человека на всём земном шаре.

М. Валеева. Да, но ты хотя бы согласен с тем, что в разных странах они проявляются по-разному?

Д. Валеев. Разумеется. У каких-то народов происходят задержки, сдвиги по времени. Какие-то процессы, скажем, антидемократического подавления личности, где-то развиты сильнее и больше, а где-то меньше. Бытие мира – живая жизнь, и здесь масса оттенков и целый веер нюансов.

М. Валеева. Я согласна с этим: у человечества, в сущности, одно лицо. Но Россия, 17-й год – это нечто, не поддающееся общему развитию, всеобщим и естественным законам. Для меня это – жестокая мутация. Никакие диктаторские режимы не потребовали столько крови и жертв. Впрочем, и сегодня гибнет людей не меньше. Ну хорошо, вот минует на земле этот стиль символической культуры, подождём до завтра, а завтра – новый поворот к реализму, и с ренессансом реализма человечество вновь обретёт стабильность, надежду, возможность развиваться дальше. Так, что ли?

Д. Валеев. Человечество развивается и сейчас. Реалистические эпохи ничем не лучше и не хуже символических, и наоборот. Человечество просто развивается в разное время под разными знаками. Какова моя точка зрения? Человечество представляет собой единый организм, непрерывно пульсирующий, постоянно эволюционирующий. И, наверное, необходимо изучать и рассматривать жизнь этого мирового организма, в том числе философам, учёным, писателям, в его эволюции в огромном историческом пространстве. Тогда будет понятна и сегодняшняя минута, то, что происходит, например, у нас, да и в других странах. Я не хочу быть адвокатом нынешнего времени или оправдывать жестокости нашей эпохи. Я просто хочу понять, откуда эта жестокость исходит. А исходит она из недр самого человека, из его животной, эгоистической микросоставляющей. Всё зло, которое есть в жизни, это зло самого человека, ещё крайне несовершенного. И мы, писатели, должны, наверное, описывать эту жизнь и этого человека точно. А точно – это значит видеть его сразу во всех состояниях. И в идеальном состоянии, и в состоянии, полярно отстоящем от идеала. Вероятно, и все люди в отдельности, и каждая нация составляют некую пирамиду, устремлённую ввысь, причём вершинные точки существуют пока что только проективно, а не реально. Человеческая раса в целом должна наполнить этот необыкновенный проект плотью своих исторических действий, содержательностью своего духа. В этом смысле наша история – история строительства этой человеческой пирамиды.

М. Валеева. Всё же прогнозы твои в целом оптимистичны, да? Ты веришь в будущую разумную жизнь человеческой расы. А вот моё экологическое образование не позволяет мне быть столь же уверенной в этом. Это уже другая сторона разговора. Хорошо, можно допустить, что человек, в конце концов, осознает себя на Земле единым целым, нас не будут разделять идеология, границы, богатства, национальная кровь, в наших взаимоотношениях исчезнут коварство и зависть. Мы уничтожим всё оружие и саму возможность возникновения войны… Но не будет ли поздно?! Весь XX век человечество потратило на выяснение отношений между собой, на выяснение отношений между нациями, классами, расами, а свои взаимоотношения с Богом, с Природой, с Космосом привело к фатальной, критической грани. Как можно заниматься грызнёй на корабле, когда он погружается в пучину?! Ведь корабль надо спасать. По сравнению с возможностью гибели целой планеты все эти идеологии – коммунизма, капитализма и прочих «измов» – представляются мне словесной шелухой.

Д. Валеев. В книге «Три лика» я выдвигаю концепцию трёх типов человека (микро, макро, мега) и трёх уровней человеческой деятельности. Развитие человечества, если брать опять же всё пространство мировой истории, идёт, согласно моей концепции, от микросостояния (животного эгоизма) к макро– (национальному, расовому и классовому эгоизму) и от него – к мегасостоянию человека (эгоизму планетарному, универсальному). Это не значит, что микрочеловек полностью вытесняется макрочеловеком, а тот – мегачеловеком и в будущем будут существовать только одни совершенные мегалюди. Я не строю в данном случае утопий. Все три составляющие всегда существуют в человеке и человечестве, но какая-то из них в определённые периоды истории доминирует.

М. Валеева. Но неумение или нежелание нормализовать свои отношения с природой, которые сегодня проявляет человечество, – признак деградации всей человеческой расы. И эта деградация происходит сейчас. Хотя большая часть мира живёт относительно благополучно, окружённая всеми благами цивилизации и комфорта. В нищих же странах этот процесс происходит более явно, приобретает более грубые и убогие формы. Что уж говорить о нашей стране! Государство чуть ли не на краю гибели – до природы ли ему? А тут ещё подоспели мировые сети коммерции, бизнеса. Можно только предположить, какое уродство из всего этого взрастит наша почва. Масскультура опасна при отсутствии альтернативы – внутренней культуры, классики. Свободный человек должен иметь право выбора. А нас опять хотят лишить этого права. Ну, предположим, надоели мне боевики. Приелась эротика. Я классики хочу. Я хочу фильмы Феллини или Карлоса Сауры. Но сегодня я не найду их, можно сказать, ни в одном кинотеатре, потому что очередной кровавый ужас или очередная «смоковница» приносят этим кинотеатрам большие барыши. А там, глядишь, пройдёт время, вырастут новые поколения, и они даже имён Феллини или Тарковского не будут знать! Не нужно им это будет. Понимаешь, я боюсь, что им не будут нужны и твои теории!

Д. Валеев. Да, если человечество не выйдет на мегауровень своей деятельности, оно обречено. Все наши современные трагедии – политические, социальные, экологические, психологические – вызваны тем, что мысли и дела микро– и макрочеловека находятся уже не на уровне конца II – начала III тысячелетия. Те сюжеты, которые предлагает нам действительность ныне, прежде никогда не существовали. Раньше художники жили в «вечном» мире. Они умирали, но мир оставался. Мы теперь живём в «смертном» мире. Прежде тоже существовал в искусстве вечный сюжет добра и зла, но этот сюжет разыгрывался на судьбе какого-то человека, на судьбе какого-то одного народа. Ныне сюжет трагедии разыгрывается на судьбе всего человечества. Уже само человечество как род становится действующим лицом мировой драмы. А где мы, писатели, в этом процессе? Имеем ли мы право на деградацию, на проповеди «конца»? Вот ты – прозаик, публицист. Какие сюжеты проходят через твою душу, какой тип человека является твоим героем?

М. Валеева. У меня всегда было пессимистически-трагическое видение и восприятие мира. На сломе трагедии, боли, безумного чувства – всё отчётливее, острее, ярче. Свой первый рассказ я написала в 1975 году. Мне было тринадцать лет. Рассказ был о любви и о гибели собаки. И позже – хотела я этого или не хотела – трагические финалы преследовали моих героев – людей и животных. В 1980 году в 10 классе я написала свою первую большую повесть «На краю». Тогда ещё и речи не было ни о каких группировках, «гопниках», «казанском феномене». Но вот сейчас я читаю повесть и вижу: в ней то, что разразилось десятью годами позже, – подростковая преступность. В этой повести её герой, обычный десятиклассник, случайно сталкивается с такой группировкой. Меня интересовал вопрос: может ли человек-одиночка противостоять идеологии толпы, силе толпы? Что важнее для человека – жизнь ценой унижения его личности или кара за несгибаемость его души? Мне кажется, это вопрос сегодня животрепещущий не только в контексте «группировки и преступность». Возьмём ту же политику, бесконечные митинги под разными флагами и лозунгами. Ведь чтобы не поддаться искушению поднять свой кулак вместе с тысячной, ревущей от возбуждения толпой, разобраться честно в самой себе – тоже нужны немалое мужество и сила. Повесть «На краю» вышла в «Молодой гвардии» в 1989 году. Некоторые другие повести – «Марь», «Ган-Доржи» – уже касаются, пожалуй, одной из самых для меня больных и трепетных тем – взаимоотношений человека и природы, ответственности человека перед любым живым существом, хрупкости и беззащитности всего живого. Об этом же и вышедшая в «Детской литературе» книжка «У сопки Стерегущей Рыси». Сейчас вот пишу повесть о бультерьере. Волею своей трагической судьбы собака попадает в руки разных людей – возвышенных интеллектуалов и рэкетиров, охотников и бомжей… По сути, это как бы срез нашего общества через восприятие собаки. Я наблюдаю проявления биологической силы. Они одинаковы в животных и человеке. Волчица Ева в повести «Чужая» тоже делает выбор – между любовью и свободой.

Д. Валеев. Меня в общем-то тоже как писателя интересует в жизни этот сюжет пробы человека на прочность. Я всегда описывал его в своих прозаических вещах, да и в своей драматургии. Что сильнее? Внутреннее «я» человека или диктат обстоятельств? Другими словами, можно сломать человека или нельзя его сломать?

М. Валеева. Сюжет хорош. Может, и надо его писать именно потому, что в реальности внутреннее «я» миллионов людей уже не существует или сломано. Сломано ещё в чреве матери. Наверное, уже на генном уровне.

Д. Валеев. Но в целом, по-моему, это сюжет жизни и всего человечества. Мы находимся во внешней среде, враждебной или равнодушной к нам. Мы обречены на противостояние с ней. И вот если человечество можно сломать, если внешняя среда, в том числе Дьявол, находящийся в нашей собственной груди, окажутся сильнее мегачеловека, то с человечеством будет покончено. А если же нельзя сломать человека, даже одного человека, то и у всего человечества есть надежда, значит, оно будет жить. В сюжетах жизни моих героев из пьес «Охота к умножению», «Пророк и чёрт», «День Икс» или героев твоих повестей и рассказов «На краю», «Тейчу» я вижу, что мы пытаемся с тобой ответить именно на этот вопрос: что сильнее – человек или некая сила вне его? Тоталитарная действительность окружает человека в XX веке всюду. И литература – это та область духа, которая по своей внутренней природе противостоит насилию. Кстати, любопытно: мы пишем с тобой по-разному, у нас совершенно разный материал, но в тяготении к драматизму, к трагедийному началу жизни есть какое-то генетическое родство.

М. Валеева. Ну и что же всё-таки сильнее? Как ты сам себе отвечаешь на этот вопрос? По-моему, чаще одерживают верх над человеком обстоятельства бытия. Самое печальное, что часто человек может разумом всё прекрасно понимать, но всё равно плыть и плыть по течению. Уродство системы жизни по-своему, по-уродливому, строит и душу народившегося человечка.

Д. Валеев. В общем-то на этот вопрос, мне кажется, отвечает вся литература, всё мировое искусство. Я говорил о трёх типах личности и трёх уровнях человеческой деятельности, но здесь следует говорить и о трёх уровнях художественной деятельности человека-творца. Мировая культура, согласно моей точки зрения, чётко подразделяется на три уровня; я писал об этом довольно подробно в книге «Три похода в вечность». Человечество разнородно. И культура человеческая разнородна и многоуровнева. Более того, культура строго иерархична, в ней присутствует несколько духовных уровней, и у каждого уровня – своя этика, своя эстетика, свои программные установки или правила игры. И здесь, вероятно, важно, на каком уровне работает художник. Или к какому уровню внутренне тяготеет – сознательно или бессознательно.

М. Валеева. Я согласна, но мне кажется, ничего хорошего не получится, если художник будет умозрительно причислять себя или собрата по перу к тому или иному уровню или искусственно пытаться «выскочить» на какой-то суперуровень. Программа творчества и действия заложена внутри, она как бы данность Бога, а время и история рассудят всех. Пусть будущие поколения решают, кто к какому уровню принадлежал. Правда, истина может быть и им недоступна. Они ничем не лучше нас и будут болеть теми же болезнями. К сожалению, сегодня многие наши писатели заняты не творчеством, а проблемами выживания и борьбой у «кормушек питания», часто замешанной на зависти, злобе, нетерпимости. Ведутся «бои» уже между целыми группировками и группками, обсуждается вопрос, кто какой нации и на каком языке обязан или не обязан писать, подогревается и раздувается идеологическая, национальная и политическая истерия. И этим занята интеллигенция?! Ведь ставка на случайного «калифа», на ту или иную «политическую лошадку» – тупик, ведущий не к расцвету творчества, а к его гибели.

Д. Валеев. Сейчас общество больно. И больно чрезвычайно серьёзно. Нужно быстрее выходить на мегауровень деятельности. К сожалению, интеллигенция не выполняет своего назначения.

М. Валеева. Не так давно я ездила в командировку в Крым. Написала для журнала большой материал о проблемах крымских татар. Это удивительный народ – с его почти мистической любовью к родине. Эта любовь, пожалуй, не знает аналогов. Познакомилась с очень многими. У народа святая и ясная цель – обрести потерянную родину. Казалось бы, это могучая, сплачивающая сила. Но и здесь, к сожалению, наблюдается раскол. Да, раскол самого крымско-татарского движения, который ничего, кроме вреда самому же народу, принести не может. И снова во главе раскола – «умная», «тонкая» интеллигенция. Да и в любой точке страны – пока наша интеллигенция выясняет свои отношения или своё божественное происхождение, так называемая «теневая буржуазия» в это время преспокойно правит балом.

Д. Валеев. Знаешь, мы как-то привыкли всегда восхвалять интеллигенцию, петь ей дифирамбы. Собственно, сама интеллигенция всегда льстила себе, подавая себя обществу, народу в качестве неподкупной жрицы истины. Но если проследить за её поведением, начиная хотя бы с 60-х годов ХIХ века и по сей день… Ничего хорошего не вижу. Вспомним, именно либеральная интеллигенция устами Писарева, Ткачёва, Михайловского травила Пушкина (посмертно), Достоевского, Лескова, то есть чистых, вечных художников, пытавшихся встать над политической конъюнктурой дня. Игра в революцию и болтовня о ней в течение пятидесяти лет привели в итоге к февралю, а затем к октябрю семнадцатого года. Интеллигенция ужаснулась, увидев революцию в её первокачестве, но из страха, из желания выжить, тут же закрыла глаза.

М. Валеева. Ты имеешь в виду, она пошла на поклон к новой власти?

Д. Валеев. Да, она пошла на подчинение, на услужение, на сговор с левацким экстремизмом масоно-чекистского толка. И в своей массе, по сути дела, предала всю былую историю России, её тысячелетний путь. Кто в конечном счёте оказал этому движению, прикрывающемуся социалистической фразой, но в практике своей часто антисоциалистическому, военную, техническую, идеологическую и прочую поддержку? Я говорю об основной массе интеллигенции, сделавшей ставку на личное выживание, а не об отдельных её представителях, вставших в оппозицию и погибших или эмигрировавших. И вот ту же самую картину мы видим и в конце 80-х – начале 90-х годов ХХ века, когда интеллигенция опять идёт на сговор с тем же, по сути дела, левацким, теперь уже откровенно антисоциалистическим, масонско-мафиозным радикализмом. И опять с удивительной лёгкостью предаёт исторический путь, какой прошёл в ХХ столетии СССР. Ненужной аномалией становится жизнь целого ряда поколений людей, живущих в промежутке между 1917 и 1991 годами. И эта «интеллигенция» даже не задаётся вопросом, выдержит ли человеческий мир ещё раз новый чудовищный социальный эксперимент?

М. Валеева. Но ведь закономерен и такой вопрос: а было ли что предавать на этот раз?

Д. Валеев. Знаешь, история всё-таки развивается путём непрерывных прибавлений к массе культуры новых слоёв, а не путём постоянных разрушений всего массива культуры. Мы уже во второй раз в ХХ веке начинаем историю с нуля.