Текст книги "Правильное дыхание"

Глава 3: Уборка территории

Что-то я все равно смутно помню насчет членовредительства

Пикник на берегу моря. Много разновозрастных дрейфующих людей. В какой-то момент мама и дочка остались одни на одеяле с остатками рождественской индюшки и десерта, чем дочка не преминула воспользоваться – правда, их то и дело отвлекают подваливающие и отваливающие родственники и знакомые, Маня в том числе.

… – Да, последняя история с той историей – но учти, что это мы опять отвлекаемся от основного сюжета. Ну что, советом завуча я воспользовалась на полную катушку, вот только цитаты не выдумывала – чтобы свести риск к нулю. Просто к каждому уроку вызубривала штук пять подходящих – так что быстро накопила фонд, которым потом жонглировала уже во что горазд. Историчка зубами скрипела, но ниже четверки действительно ставить не решалась, хотя было у нее побуждение после первичного шока выдать что-то вроде, как, мол, такая тра-та-та, как ты, может всуе поминать священные имена. Но цитата из Ленина и тройка в ее системе настолько не совмещались, что хоть тихо и негодовала, а сделать ничего не могла. И так бы все мирно и продолжалось, если бы не одна дискуссия, в ходе которой… Что же мы тогда обсуждали, сдается мне, крепостное право, и кто-то там начал возмущаться, почему, мол, все просвещенные помещики – Пушкина помянули – не отпускали крестьян без всяких указов сверху. Как-то слово за слово потянулось, что вот мол, отпустили бы, да, а куда бы эти крестьяне делись – и тут, конечно, выступил кто-то из отличниц: значит, мол, надо было не только крестьян отпускать, но и землю им раздавать. Насчет крестьян я не возражала, а вот земля меня вдруг зацепила, так что не выдержала и ляпнула, что, мол, отдавать тем же крестьянам в аренду было бы попрактичнее, все же одно дело люди, а другое – собственностью кидаться. И тут как пошло-поехало про «надо делиться»… – вот, думаю, дернуло меня, «Голос Америки» что ли переслушала, что забыла, где живу. А историчка уже в раж вошла – радость-то какая после цитатной абстиненции: У тебя, мол, дегенеративное мышление, какая-такая собственность, у нас все общее, вот, докатились, – чуть было про гласность с перестройкой не сказала нехорошее, но обратно испугалась, – и достижения социализьма еще слава богу никто не отменял, и кто из нас не надеется, дети, что доживет еще до того времени, когда от каждого будет по способностям и каждому по потребностям – а кто не надеется, тому лечиться пора – причем давно… Ну и все в таком духе. И тут я опять не выдержала – как черт вселился. Дождалась паузы и говорю: Знаете, Любовь Борисовна, а я действительно хожу к психологу. И вот он мне для восстановления душевного здоровья прописал завести домашнее животное, лучше всего маленькую собачку. Купить собачку у меня денег не хватает, а раз у нас все общее и собственности нет, отдайте мне своего пекинеса, у меня ведь в нем по состоянию здоровья бОльшая потребность. – Да, вот-с, подростковое хамство. Сейчас этим никого не удивишь, а тогда – ну хорошо, Мань, в нашей культурной школе – ой-ей-ей. Прямо шкурой ощущала Светкино безмолвное «блиииииин».

– Выгнала, небось, из класса?

– Выгнала. И до конца года, – говорит, – можешь, вообще не появляться. А в будущем году тебя здесь не будет, это я тебе гарантирую, несмотря на все твои Олимпиады. Или ты в этой школе остаешься, или я. И пошла я домой в твердой уверенности, что все, придется таки искать училище попристойнее. Вот тот же кулинарный техникум, например, чем плохо? Нафиг действительно эту школу с высшим образованием, ничего меня тут по сути не держит, а заниматься и сама смогу, зато чем хочу. Разве что перед завучем теперь неудобно – а с другой стороны, всего одной медалисткой меньше, не велика потеря. И потом опять же – пока я ученица, ничего мне с ним точно не светит, а вот выучусь быстренько в своем кулинарном техникуме, встретимся мы с ним как-нибудь случайно на улице, зазову его домой, накормлю каким-нибудь фуа-гра с профитролями, и все – он мой навеки. Бросит жену и детей – тем более дома он все равно не доедает, судя по внешнему виду, что это тогда за дом такой?

– А была жена с детями?

– Я предполагала, что была, так как завуч казался очень правильным человеком, из тех, у которых все в жизни по списку, – таким к определенному возрасту положен комплект из жены с ребенком. Мне, конечно, неприятно было с ними вот так расправляться, но кулинарный техникум настраивал на соответствующий лад. Так что муки совести решила отложить на потом, а пока утешалась идиллическими картинами обедов типа «шестнадцатая перемена блюд». Вот только непонятно было, откуда брать еду – видимо, пришлось бы тащить из ресторана, в который устроюсь работать. Воровать, конечно, нехорошо, но у нас же все общее – значит, бери не хочу. Ах да, кстати, и в завуче у меня будет большая потребность, чем у не кормящей его жены – так что опять же имею право. В общем, в итоге пришла в легкий ужас от обилия коммунистических перспектив… (в сторону) Так ты ее спускаешь уже на воду?.. – машет рукой, опять поворачивается к дочке, но тут же встает. – Нет, пошли, он с ней без нас сотворит что-нибудь нехорошее, как пить дать.

Через полчаса, в мокром виде:

– На чем остановились-то? Да, записала себя, значится, мысленно уже в кулинарное училище, на историю ходить перестала, остальные предметы, правда, не забросила, тянула по инерции. Ну и руководствуясь светлыми принципами магического реализма, он же «авось»: пока напрямую никуда не гонят, будем делать вид, что все как всегда, а там уж, как пойдет. И принципы не подвели. Любовриска, оказывается, еще в тот же день поскакала с телегой аж к директорше, а та ей: – Любовь Борисовна, у меня для вас такая новость, прямо не знаю, для школы это, конечно, трагедия, но не можем же мы вас удерживать, в общем, тут говорили со мной из РОНО, очень просят вас прямо с июня на место заведующей какого-то там отдела кислых щей с двойным окладом… Двойной оклад плюс отсутствие школьников – против такого даже Любоврискины принципы были бессильны.

– Но получилось, как она хотела – в школе осталась только одна от вам.

– Именно так, кроме отвама. До конца года все дружно делали вид, что ничего не происходит, а в мае вызвала меня как-то наша третья историчка – молоденькая, забыла уже, как ее звали, и сказала, что ей придется опросить меня по всему учебному материалу за последнюю четверть, чтобы проставить четвертную и годовую оценки. Ты, – говорит, – поготовься недельку… Поготовилась, сдала. Всё хорошо, – говорит, – но на будущее: вот ты, когда рассказываешь, бухтишь своё бу-бу-бу, а надо – с выражением. Ну и что, что голос такой. Попробуй, как на сцене. Вот, лучше уже. И ничего смешного. Ты потренируйся.

А потом она же мне и рассказала про Любовриску, так что стало совсем понятно, откуда подул ветер. – Вот, – говорит, – буду я у вас, видимо, вести в следующем году историю, – и вздыхает. – А вы, небось буйные, я старшие классы вообще боюсь брать, знаю я вас. – Ой, да, – говорю, – наш класс бывает иногда неуправляемым, что есть, то есть, но вы не бойтесь, привыкнете… когда-нибудь, к тому же по сравнению с ашками мы еще ничего, учительский стол не взрывали, только мусорную корзину, и то еще в первой четверти, клей тоже почти никто не нюхает, качки спят себе тихо, металлисты цепями не сильно брякать стараются… – в общем, подтолкнула ее слегка в правильном направлении, в смутной надежде на более существенные перемены в расписании. И таки да, трам-пам-пам, сработало: в девятом классной у нас стала англичанка Елена Васильевна – прекрасно, – а историю взял завуч – еще прекраснее. О, и даже школьную форму мерзкую синюю отменили у старшеклассников! И зажила я еще лучше и веселее и так и прожила себе спокойно всю оставшуюся школу, а потом вышла замуж, стала жить-поживать и добра наживать, конец, а кто слушал…

– Ольга, ты бы хоть ребенка постыдилась.

– Ну вот я именно из-за ребенка и притормаживаю.

– Какой я вам ребенок?!

– Да, Оль, у нее вон и девушка уже есть, чему ты ее плохому в этой жизни уже научишь? Тем более тебя тогдашнюю она уже переросла.

– Ладно-ладно. Просто там еще один неприятный эпизод на подходе. Но это было уже в сентябре.

Задумалась, молчит.

Дочка:

– Что, такой сильно неприятный?

– Та… Нет, ерунда. Просто забывается постоянно, вот, пытаюсь восстановить контекстно, – оттягивает, – что у нас тогда было, 89-ый… Вообще отличный был год, за некоторыми исключениями, столько всего происходило, видимо, поэтому всякая фигня забывалась легче… – совсем уходит в воспоминания – да… помню, на Войновича ходили в Дом Медика, с Дусей там еще встретились, из лагеря, неважно, на других… зубров… за журналами-газетами гонялись, по телевизору чего только не смотрели… заседания депутатов, «Взгляд», «До и после полуночи», митинги на Пушкинской, а вот Лужники, собирались тогда в Лужниках уже?..

– Собирались после полуночи?

– Не, кука, это передача такая была, там еще ламбаду однажды показали. Вот тут-то мы всем Крымом и полегли. Лужники, Взгляды – это все ихняя москальская политика (мама неодобрительно урчит в Манину сторону), а ламбада – вот это было да. Как пошли все жо… пардон, но чем же еще! Как пошли крутить и юбки подрезать, маманя моя озверела в который раз, обратно попыталась подол пришить, щас. Да, – Маня довольно жмурится, – жопы-то у нас были, а вот насчет крутить – это немногим было дано.

– Маня, во «Взгляде», между прочим, тоже мтв-шные клипы крутили. А ламбада к нам в 89-ом еще не дошла.

– Не, вроде дошла.

– А я говорю – не дошла. Хотя, может, и дошла. Но концерты уже точно были, Дуся попала на Пола Саймона в парке Горького, с Пинк Флойда одноклассники выходили совершенно другими людьми, это все по рассказам знаю, на концерты мне не хватало, к сожалению, хоть и подрабатывала что-то там – кажется, тогда и начала на почте работать. Закрыли глаза, что 16-ть исполнялось только в сентябре, или вообще не обратили внимания, я же еще и вымахала как следует, опять же за лето, или уже весной. Бабушка считала, что это все гречневая каша – повезло достать пару кило – у нас в роду таких дылд не было. Да, почту разносила с утра пораньше, летом легко оказалось вставать.

– Вот откуда ты такой жаворонок.

– Наверняка. Или наоборот. Неважно, так что и осенью продолжала работать, тем более что бабушке на лекарства стало не хватать, мы-то думали, там только трепыхания эти, а к концу года обнаружилось нечто похуже, в общем, почтовые копейки были кстати, хотя потом и их стало недостаточно, так что пришлось даже, – опять подвисает.

– Ты ничего не пропустила?

– Пропустила-пропустила, возвращаюсь. Ладно, а в первую школьную неделю, буквально 2-ого числа, приключилась со мной похожая ситуевина… (задумывается) Наверное, из-за быстроты реакции все так мгновенно произошло, что из памяти испарилось практически целиком. Помню отдельные кадры, моменты какие-то… Даже где точно было – и то не помню. Где-то у школы. И не поздно, во время занятий? Вот на кой мне понадобилось выходить? А. Да. Случился свободный урок по поводу субботника, то есть уборки территории. Вот и пошла за какой-то тачкой что ли на задворки. А тут эти двое, один из десятого, мажор, и один уже закончивший.

– Не поняла, почему мэр?

– Какой мэр? А, нет, это значит, из хорошей семьи. Иначе – блатной. Я ж тебе объясняла – шпана попроще от меня уже давно отвалила, там у Лизы были связи, скажем так, а этим все чего-то там хотелось…

– И?

– И вот – туман. Зато отлично помню, что было дальше, сейчас опять попытаюсь вам изобразить в реальном времени, так что, будете засыпать, предупредите.

– Ты только в монологи обратно не ударяйся.

– Не гарантирую, но постараюсь. Да там и не до монологов было. И тоже все довольно быстро происходило, примерно так:

5 сентября 1989 (вторник)

Довольно большая учительская, немного учителей – урока нет, но за детками на субботнике кто-то тоже должен наблюдать, – занимаются своими делами, кто сидит, кто стоит. Завуч чуть позади, у окна, рядом учительница географии, на переднем плане какие-то малознакомые учительницы, за одним из столов – уже подскакивая с места – англичанка Елена Васильевна – все это Оля Таранич отмечает чисто автоматически, на фоне непрерывного лихорадочного словоизвержения, источником которого является учительница физики, только что вбежавшая в учительскую и втащившая Олю за собой. За ними в дверях толпятся и тоже галдят любопытные – которых раздвигает школьная медсестра, поддерживающая за плечи спотыкающегося десятиклассника – вид у обоих был бы комичным, так как медсестра махонькая, примерно в половину его роста – если бы не его общая потрепанность и окровавленный нос, грозящий вот-вот превратиться в сливу. Олин вид тоже оставляет желать лучшего, хотя в глаза это не бросается: блузка чуть сбита на бок, на колготке дырка, в целом жива-здорова, но тихо пыхтит, как будто у нее одышка, и держится правой рукой за левый бок. Кажется спокойной – лишь внимательный наблюдатель может заметить в ее взгляде что-то не то, как будто он с трудом фокусируется. Как только завучу удается на секунду его поймать, он тут же сводит рот трубочкой и начинает тихо выдыхать. Оля смаргивает пару раз и тоже начинает правильно дышать – все это под несмолкающий аккомпанимент:

НА: – …уму не постижимо! Вот так взять и – и – а еще и девочка! Вы на него не смотрите! Нет, это тоже кошмар, конечно, но там! Там!! – С ним физрук, (на чей-то вопрос) скорую уже вызвали, да, (подвывает) бедный мальчик, я же его учииила!… С пятого класса, такой хороший был мальчик! (Кто-то в ужасе: «Был?») Не знаю! Все может быть! Как он лежал! Как он лежал! В каком виде! А она – стоит себе и..! Это надо же ведь! И вот просто так, взять и – и избить! Без тормозов совершенно, налетела на них, вот Дима говорит, он кричал, а она – да мы слышали, как он кричал, товарищи, это просто ужас что такое, это же – вот, говорила мне Любовь Борисовна, когда дела передавала, предупреждала, что она на лечении! Это же психопАтия какая-то! Это же ненормально – тем более, для девочки!! Таким место – я не знаю, где!.. – и далее в том же духе душераздирающие подробности про двух зверски избитых ни за что ни про что пацанов, один из которых, между прочим, сын самого Иван Иваныча… Постепенно Оля совсем приходит в себя, но как на все это реагировать, соображает еще плохо. Физичка останавливается, чтобы набрать воздуху, чем пользуется Елена Васильевна:

ЕВ: – Оля, это правда?

НА: – Да что вы её еще спрашивать будете!… – И по второму кругу, с диагнозами вроде той же психопАтии, наложившейся на острую нимфоманИю, а также прорицаниями скорого суда и малолетней колонии или кащенки.

Оля в это время пытается успокоиться и ответить что-то типа «Да, правда, вмазала за дело», но не может, зато опять ловит взгляд завуча. Кроме нее на него никто не смотрит – и его лицо мгновенно преображается. Маска всегдашней невозмутимости превращается в трагедийную: брови домиком, углы губ сильно вниз, одна выпячивается, выражение совершенно несчастное. Оля чуть было не прыскает, но тут его обычный покер-фейс возвращается на место, только в прищуренных глазах читается напряженный немой призыв: давай, мол. Он настолько силен, что Олю как будто что-то подхлестывает. Его рот опять начинает кривиться, на этот раз она в точности копирует его выражение – и все встает на место:

О: – Ыхыыыыы! Ыыыыыхыыыыы!!! – сначала она действительно притворяется, что плачет, и притворяется хорошо – все аж замерли – но, к ее удивлению, притворные рыдания немедленно сменяются настоящим потоком слез. Теперь уже она виснет на растерявшейся физичке и разражается водопадом – как словесным так и реальным, со всеми положенными рвущими душу всхлипами и пароксизмами:

О: – Ыхыы, ой, я не знаю, что ж это такое, мамочкиииии… Как накинутся на меня, а я за тачкой шла, а там они, и давай, ыыы… Так страшно было, так страшно!.. Схватили, а потом..! А… И такой ужас, и не помню ничего уже, что делалааа… Отбивалась, как могла, от них… Один держит, другой подошел и… За тачкой пошла… Аж сердце запрыгало… Ой, господи, кошмар какой, ы-хыыы…

ЕВ: – Оля, ты хочешь сказать, что они первые полезли? Что они с тобой делали?

Оля может только то кивать, то трясти головой. Пострадавший пацан по имени Дима, явно не страдающий избытком ума, не выдерживает и выпаливает: «А я ничего не делал! Я только держал! А вот Санёк..!» – и тут же затыкается. Повисает зловещая тишина, которую не может перебить даже тихое физичкино: «Что же теперь говорить Иван Иванычу… А ведь, наверняка, сама их спровоцировала…»

СН: – Марьиванна, закройте, пожалуйста, дверь.

Медсестра, которая уже успела отстраниться от пострадавшего с видом «Всё с тобой ясно», закрывает дверь учительской перед носом у зевак. Учительница географии Галина Сергеевна передает Оле стакан воды.

СН: – Спасибо. (с обычной расстановкой, но звучит почти как Кащей из старых фильмов) Подводя итоги: Не подлежит сомнению, что по показаниям двоих участников происшедшего установлен факт нападения и факт самообороны. Нинель Андреевна, донести до родителей вам предстоит следующее: Если они не будут предъявлять претензий по поводу состояния здоровья их отпрысков, то на последних не будет заведено дело о попытке изнасилования (все съеживаются). В противном случае им предстоит суд и все сопутствующие ему неприятные моменты, как-то пятно на биографии и детей, и родителей – вне зависимости от исхода дела. Все понятно? И вам (пострадавшему), N-ский, надеюсь, тоже. Теперь прошу освободить учительскую – Нинель Андреевна, пойдемте встречать скорую (с улицы доносится татю-тата).

Дважды никого приглашать не надо: как забирают второго потерпевшего и главное – насколько он все-таки жив – хочется посмотреть всем, поэтому учительская мгновенно пустеет – остаются в ней только Оля и Елена Васильевна, которая наконец-то усаживает ее на стул, подливает ей воды и придвигает второй стул себе. Олю все еще слегка потрясывает, она лязгает зубами о стакан, но старается правильно дышать.

ЕВ: – (шипит) У, скоты, слов на них нет приличных… (спохватываясь) У тебя болит что-нибудь? Ты в порядке вообще? Ну, это…

О: – Нет-нет, они ничего такого не успели, вы не волнуйтесь.

ЕВ: – Не хватало еще, чтобы успели… А Сергей Николаич тоже хорош со своими угрозами, (передразнивает завуча) «если будут претензии, то мы тогда…» (воинственно) Сразу надо в суд на них подавать, и дело с концом, тем более что один уже раскололся при свидетелях. А теперь будет ходить, как будто ничего не было, – и вот так всегда!..

О: – Да ничего, Елена Васильевна, так все-таки, наверное, лучше. Мне вот рассказывали, знакомая одна пыталась в суд подавать, так пока показания снимали, пока то-се, сто раз успела пожалеть – как будто, говорила, опять изнасиловали, причем многократно и по кругу. Извините. В общем, как раз угроза мне тут кажется действенней.

ЕВ: – (мрачно) Будем надеяться.

О: – И к тому же, все равно выходит по-честному. Я имею в виду, (смущенно) свое-то они уже в любом случае получили.

ЕВ: – Оль, что ж ты, действительно, со вторым-то сотворила?

О: – Не знаю. Правда – не помню. Да не могла я его чисто физически прямо уж так изувечить, ну, куда мне? Нет, отбиваться, уворачиваться – это да, умею, но вот так чтобы…

Дверь открывается – в учительскую возвращаются завуч и учительница географии Галина Сергеевна.

ГС: – (без предисловий) Ольга, ты мне только скажи – как ты его смогла так уделать?

СН: – Галина Сергеевна, это называется – состояние аффекта.

ЕВ: – Господи, как он там? А то ведь таки засудят…

ГС: – (бодро) Живой, голубок, и практически здоровый. Вроде ничего не отбито-не сломано, синяки обработали, домой отправили. А валялся из-за болевого шока. (хмыкает) Вот за детородную функцию доктор нам не мог стопроцентно поручиться, да. Но скорее всего, и она не пострадала.

ЕВ: – К сожалению, – одновременно с завучем, тот, правда, тут же поджимает губы.

ГС: – Нет, ну, Оль, правда! Вырваться от одного – и обезвредить, потом ухандокать, пардон, другого – как тебе это удалось, а? Аффект-то он, понятно, но это ж надо уметь.

О: – (чуть смутившись) Это эээ гимнастика такая, восточная, там учат немножко обороняться. Вин-чунь, вроде кун-фу. Но я не думаю, что это была она, то есть, вырваться – это да, а остальное – скорее все-таки аффект…

ГС: – …О! Вот! Так я и думала про что-то подобное! Как в том фильме, да, – обращается к завучу, который угрожающе хмурится, но на географичку это не действует, – ну, который на дне рождения-то смотрели, Сереж? (Завуч только что не пыхтит) У моих-то, Коровушкиных? (к англичанке и Оле) Там еще один такой, как же его звали, уложил человек писят одного за другим – красивый такой китаец…

ЕВ: – Брюс Ли, небось?

ГС: – Точно! (завучу) Вы ж еще с моим Генкой-то поспорили – ну, что «Галя» (на беззвучное завуча), тут все свои! – Генка-то сразу рот разинул, вот, мол, нашего Сашку бы такому научить, это вам не самбо, а ты ему, что это, мол, все фальшивка подстроенная и не может быть такого эффекта от этого балета – вот, вот! (торжествующе) Видел теперь? Одна в два счета уложила двух бугаев – это, по-твоему, балет? Гони теперь Генке – на что вы там поспорили?

СН: – (сквозь зубы) На «Столичную». И это еще совершенно ничего не доказывает…

ГС: – (весело) Еще как доказывает! А ты все равно не пьешь, зачем тебе вообще водка?

СН: – (нравоучительно) Спирт в доме всегда пригодится. Так (буравя взглядом окружающих, у которых что-то слишком исправилось настроение) – через минуту звонок на урок, Галина Сергеевна. Елена Васильевна…

ЕЛ: – У меня уроков больше нет, я тогда провожу Олю домой.

СН: – Спасибо.

О: – Как домой, у меня же еще шестой урок. И как раз история. (Пропустить первый урок у завуча – вот это катастрофа.)

СН: – Я вас официально освобождаю. (берет с полки классный журнал) Всего доброго, а будете дальше заниматься этой вашей… гимнастикой (бросая насупленный взгляд на учительницу географии), не забывайте про самоконтроль.

ГС: – (на выходе, завуч открывает ей дверь) А главное, Оль, чтоб она тебе больше не пригодилась, тьфу-тьфу-тьфу, – выходя, сначала как бы раздумывает, не постучать ли три раза по завучу, но потом все-таки стучит по двери…

***

– …Мам, не спи! – солнце и соленая вода, всех тянет подремать.

– Ничего я не сплю. Засыпать будем в следующих сериях – надеюсь, уже скоро, иначе это все затянется аж до Нового года. Кстати, выяснили, остается твоя Муся?

– Ох, нет, родичи нажимают, поедет домой.

– А я думала, тут рождество семейный праздник? (это Маня)

– Дело в том, что у нее папа вырос в католической семье, там их в киндергартене монашки замучали с этим рождеством – гимнов заставляли зубрить, чуть что – линейкой по башке, так что у них в семье все атеисты прогорелые, из принципа на Новый год только собираются.

– Оль, ты смотри, практически наши люди, надо было и их позвать. Познакомились бы заодно, а?

– Черт, действительно.

– Не-не, она им до сих пор слегка трусит про нас рассказывать, из католиков-то папа вышел, но в консерваторах остался, так что кто его знает.

– Ну вот здрасьте, твой папа тоже либерал только в устаревшем смысле, а ничего – и глазом в итоге не моргнул. Мне прямо стыдно стало, что тогда сомневалась, решила, что это все американское воспитание, а тут коренные жители – и эвона как…

– Да я не знаю, может, тоже на самом деле проглотят, но там у нее еще и мамочка со странностями…

– С мамочками это бывает, даа, – деланный вздох от Мани.

– И каких это ты еще мамочек имеешь в виду? Можно подумать, у тебя не золотая мамочка? Да ладно тебе, таких еще поискать. Вот у моей, конечно, были эээ…

– Тараканы?

– Но у кого их нет, с другой стороны, к тому же там, в общем, было ясно, из чего ноги росли, объяснимые довольно-таки штуковины, плюс характер… Нет, я, надо сказать, всегда относилась к своей с пониманием. Более-менее. Периодами. Вот привязанности особой, к сожалению, не было, но это двусторонние должны быть вещи, тут ничего не попишешь. Так, всё, а вот теперь действительно отбой. Продолжение в следующей серии.