Текст книги "Правильное дыхание"

– Я не посторонний!

– В смысле – тебя там не было.

Маня, тихо:

– Зато я была. – И уже погромче, так как вдруг дошло, что разговоры-то они разговоры, а: – Это что же ты про меня не собираешься рассказывать! Здрасьте! Так нечестно!

– Про себя ты и сама можешь куке рассказать.

– Э нет, мне тебя послушать интереснее!

– То скучала, то вдруг интереснее.

– Так, про себя-то, любушку, это оно завсегда интересно!

– Ты только учти, что до тебя мы еще нескоро дойдем, а торопиться я не собираюсь. Кроме того, не понимаю, когда нам теперь рассиживаться, каникулы-то уже вот-вот закончатся.

– Шесть дней – это не «вот-вот».

– Могу не уложиться.

– Ну, ты хоть начини!

– Начиню – фу на тебя. Только завтра уже.

Примечания к первой части

Глава 1

не фрикнул – to freak out – психануть

нёрд и т. п. – типажи американской старшей школы. Их очень много; точные соответствия подобрать не всегда возможно. Здесь упоминаются: nerd – зубрила, гик – технарь, cheerleader – девочка, которая танцует на поддержке у футболистов, slut – девушка легкого поведения

«Сквозняк в аллее» – возможно, имеется в виду «Сквозная линия» Л. Улицкой

долинный говорок – valley girl talk, калифорнийский вариант «а он мне такой ваще… а ему такая…»

Глава 2

печенюшки – см. Марсель Пруст, «Поиски утраченного времени»

«Под старость жизнь такая гадость» – А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»

«…Оля с кем попало» – песня гр. «Анонс» (услышана автором в 1989 г.)

«В жизни, как обычно, есть гармония» – на самом деле «нет гармонии», из песни «Гармония» (А. Максимов/М. Пушкина)

не отразилось ничего – М. Ю. Лермонтов, «Демон»

Песочный человек, кукла Олимпия – Э. Т. А. Гофман, «Песочный человек»

Кооператив закупил… – искаж. А. Чехов, «Репетитор»

иезуит, отравивший мать Бернардито – Р. Штильмарк, «Наследник из Калькутты»

Элиза Дулитл – см. Б. Шоу, «Пигмалион»

двухминутка ненависти – Дж. Оруэл, «1984»

в статье «Детская болезнь левизны» – нет, в каком-то докладе

авгуры – жрецы-предсказатели. Цицерон: «Удивительно, как могут два предсказателя воздержаться от смеха, глядя друг другу в глаза»; De Natura Deorum, Liber II, LI

англоязычный диалог автору переводить неохота; вкратце: Елена Васильевна выяснила у Оли, что ту оставят в школе ради показателей, несмотря на непонятное Елене Васильевне плохое поведение

wishful thinking – принятие желаемого за действительное

Глава 3

В. Войнович – писатель-диссидент; зубр – опальный генетик Н. Тимофеев-Ресовский, имеется в виду посвященный ему роман «Зубр» Даниила Гранина – встреча была с последним

мэр – по-английски мэр – mayor (правда, произносится не «мажор», а «мэйор»)

pocker face – лицо игрока в покер, морда кирпичом

Глава 4

puppy crush – или puppy love: подростковая влюбленность в недосягаемый объект

больна… – точнее см. у М. Цветаевой

даже вставить в книжку – В. Маяковский

Бони – британское прозвище Наполеона

Глава 5

huevos rancheros – мексиканская яичница, обычно с остатками вчерашней, мексиканской же, еды

пакоры – индийские запеченные овощи

бросила Бр. – Ж. Агузарова покинула «Браво» в 1988 г.

«облейте мое сердце…» – цитата из песни гр. «Браво» «Синеглазый мальчик»

МакД. – первый Макдональдс открылся в Москве 31.01.1990

04.02.1990 —демонстрация за отмену 6-ой статьи конституции (т. е. против однопартийной системы)

Иностранка – Библиотека иностранной литературы им. М. Рудомино

«Дикая Бара» – чешский х/ф 1949 г. про хулиганистую девушку

Homo Faber – роман Макса Фриша (букв. «Человек дела»), главный герой которого случайно влюбляется в собственную дочь

Глава 6

PG-13 – полудетский кино-рейтинг

акриды – саранча, которой питались библейские аскеты. На самом деле это растение

волк – Г. Гессе, «Степной волк», главный герой не умел танцевать

Часть 2

Глава 1: С начала до середины

«Он мучался куда больше, но в сравнительно разумных пределах.»

Вот гараж, утопающий в олеандрах, бугенвиллеях и прочей буйной растительности. Вот дверь гаража – широкая, когда-то белая, а сейчас мало того, что облупившаяся, так еще и расписанная невнятными творениями из серии «Мне 13, и я хочу быть панком». Мама, которая собирается красить давно наболевшую гаражную дверь, прикидывает, с чего бы начать. Маня и кука сомневаются, то ли оставаться с мамой в качестве моральной поддержки, то ли придумать себе еще какое-нибудь занятие, чтобы самих не привлекли к покраске.

Дочка:

– И вообще ее сначала надо не красить, а скребывать песочной бумагой. Чтобы старую краску снимать. Только мне все равно жалко, столько лет рисовали-рисовали…

Мама:

– Наждачной. И больше это не обсуждается, решили уже.

Маня:

– Да шо еще соскребать, давай уже по живому, – видит, как дочка шмыгает, и подбавляет, – по родному… столько лет уже… с потом и кровью рисовалося, видно, – и талантливо-то как. Это ж, небось, и коллекционер какой может отхватить, у тебя есть художники знакомые, Оль, ты бы поспрашивала, а? Прямо вместе с дверью и загонишь.

Дочка:

– Только мы не c потом и кровью рисовали, Маня, ты чего! Это просто краска такая.

– А на вид и не скажешь… На вид оно даже не кровь напоминает, а че похуже…

Мама:

– Так, всё, тем более надо содрать это все к чертовой матери. – Заходит в гараж через боковую дверь, возвращается с приставной лесенкой и увесистой штуковиной, от которой в гараж тянется длинный провод: – Отойдите, чтоб на вас не полетело, сейчас будет весело. – Приставляет машинку шлифовальной поверхностью к двери, сдвигает темные очки со лба на глаза и – дрррр – ошметки, пыль, дверь постепенно местами теряет белесый цвет и возращается к доисторическому состоянию.

Дочка:

– Я тоже хочу, дай попробовать!

Маня (одновременно):

– Ух ты, нет, сначала мне!

Дочка:

– Это почему?

Маня:

– Я старше!

Мама:

– Не, сначала кошку дохлую гоните.

Маня в недоумении, дочка лучше помнит детские книжки:

– Кошки нету, есть яблоко.

– Тоже пойдет. На, но только осторожненько, дырку не протри, она мощная, – потягивается, садится на каменный бордюр и довольно надкусывает яблоко. Маня, которой «не больно-то и хотелось», плюхается рядом и закуривает сигарету, стараясь дымить в сторону.

– Мам, а расскажи дальше! Бабушка-то догадалась, когда ты домой пришла?

– Да что я буду рассказывать при таком шуме.

Маня:

– Кука, мощность пониже сделай.

Мама:

– Так до вечера провозимся.

– Ну и ладно, зато расскажешь побольше.

10 -11 марта 1990 (пятница – воскресенье)

…Так на чем мы остановились: довез до дому, пришла домой, захожу к бабушке в комнату. Ну и пошло как по писаному:

О: – Привет, Илья Соломоныч ушел уже?

Б: – Ага, смотреть свою г*ную программу Время.

О: – Это он тебе так мстит за рабыню Изауру, – присаживается к бабушке и начинает измерять ей давление.

Б: – Ничего подобного, он прекрасно знал, что Изауру я включала только из-за Милочки Никитишны – и вообще сам подглядывал втихаря, – замолкает и внимательно смотрит на Олю.

Б: – О.

О: – Что «О», бабушка, не мешай, а то собьюсь, – затыкает уши стетоскопом. Бабушка терпеливо дожидается ее «140 на 100» с недовольным цоканьем – и продолжает:

Б: – А теперь рассказывай все по порядку.

О: – (удивляясь) Что рассказывать-то?

Б: – Ольга, вот точно так же смотрят кошки, когда до валерьянки дорываются, давай уже, не мучай бабушку.

О: – Бабушка, ну что такого – была в библиотеке… а, да, прочитала интересную книжку.

Б: – И что за книжку?

О: – Про любовь. Местами откровенную, прониклась.

Б: – Так прониклась, что даже волосы распустила в кои-то веки?

Пауза.

О: – Ошибка резидента. Но это для дела было надо.

Б: – Олька, так да или нет?

О: – (вдруг вспомнив) Э нет, ты первая рассказывай!

Б: – (глаза забегали) А что такое? Мы с Ильей Соломонычем исключительно играли в карты – а потом он сделал мне укол. И все, честное слово. Что это тут вообще могут быть за подозрения в нашем возрасте?

О: – (галантно) Да это ж разве возраст. Но ты мне про другое скажи – когда это к нам Елена Васильевна приходила?

Б: – (осторожно) Да вот, намедни… давеча… надысь… забежала быстренько себе, про тебя спрашивала, а что? – Оля красноречиво молчит, медленно кивая по типу «ай-яй-яй», и бабушка понимает, что ее карта бита уже заранее. – Олька, она в меня вцепилась, как клещ в собаку, пристала, как банный лист, допрашивала как… как…

О: – Как Мюллер Штирлица?

Б: – Примерно так, но я —

О: – Но ты ей ничего не сказала.

Б: – (довольная) Но я ей ничего не сказала. И кончай на меня так смотреть, это мне положено на тебя так смотреть!

О: – (мрачно) Да ничего она тебя не допрашивала – небось, нарассказывала, какая я у тебя умница и красавица, и какая ты у меня умница и красавица, и какие мы обе у нас…

Б: – (сообразив, что лучшая защита это нападение) А если и так, ну и что? Тем более – это правда, а вот то, чем ты занималась все это время, – просто безобразие на самом деле! Нет, работа есть работа – тут все понятно. Но подумать только, зачем-то притворяться черт знает кем, два года дурить людям головы, а на самом деле сидеть себе спокойно в библиотеке! Извращение какое-то. Нет чтобы, действительно, влюбляться по пять раз на неделе, бросаться, пардон, в омут страсти каждый раз с головой, разбивать сердца направо и налево, жить полноценной жизнью, а не только ее изображать, как прикрытие, – передыхает, – а она про любовь только в книжках читает! Откровенных, тоже мне.

О: – (важно) Чтобы броситься в омут страсти, нужно сначала почитать, как в него бросаются. (игнорируя бабушкин фырк) А уже потом бросаться самой.

Б: – Так бросилась или нет?

О: – (с достоинством) Бросилась.

Б: – (недоверчиво) И что, прямо таки… совсем бросилась?

О: – Совсем. И бросилась, и поплавала полноценно.

Б: – Ну и как все было-то?!

Оля честно пытается сформулировать ответ, в итоге расплывается в улыбке, медленно сползает с кровати, валится на пол, потягиваясь, раскидывает руки и издает что-то вроде «Бво-а!».

О: – (не меняя позиции) Примерно так.

Б: – (одобрительно) Ну, для первого раза неплохо. (деловито) И когда свадьба?

О: – (подскакивает) Какая тебе еще свадьба?

Б: – Раз все было, как ты описываешь, то чего тянуть?

О: – (с легким ужасом) Бабушка, а зачем вообще свадьба? Это у вас тогда, наверное, было принято…

Б: – При чем тут принято-не принято? После такого мужчина, как правило, меня без кольца на улицу уже отказывался выпускать. Чтобы скорее на короткий поводок. Правда, это им не слишком помогало… – уходит в приятные воспоминания.

О: – (вдруг задумавшись и понемногу стухая) Я так предполагаю, он принципиально не захочет ничем меня связывать. И я не хочу. К тому же, раз все равно ненадолго, то какая разница.

Б: – С чего это прямо сразу такой пессимизм?

На Олю опять накатывает – уже третий раз за день, и вот тут-то можно было бы наконец-то выпустить накопившееся – кому же еще положено реветь, как ни бабушке, но, с другой стороны, бабушку нельзя волновать, так что ладно, опять проехали. Но рассказывать – смягчая обстоятельства – все равно приходится.

Б: – (помолчав) Ну что, Ольга, я тебе всегда говорила? При всей моей любви к мужикам: даже от самого распрекрасного из них надо ждать какой-нибудь подлянки. И чем раньше про нее узнаешь, тем лучше. Чтобы не поздно было выбирать: или сразу смываться, или сразу учиться с этим жить, – вопросительно смотрит на Олю.

О: – …Кстати, бабушка, а вот что там Мила Никитишна говорила, что к ним на выходные сноха приезжает, так что тесно будет совсем, да? Может, ей у нас переночевать? А я бы…

Б: – Вот кошачья морда, вы посмотрите на нее. Что ж ты, едва вошла и уже обратно поскачешь? Так тоже нельзя. Ах, завтра? Ну тогда еще куда ни шло. Я вот даже думаю: Милочка, Илья Соломонович, еще бабку Селёдку позвать из третьего подъезда – и распишется недурная пулечка.

О: – Только смотри, чтобы не до полуночи, как в прошлый раз. (строго) Позвоню – проверю.

Так что с субботы 10-ого марта, началась новая жизнь. Началась не так торжественно, как это сейчас прозвучало – куда более тактично, но ощутимо. Сразу установился новый субботний режим: утро – почта, после почты – занятия, готовка и бабушка, в двенадцать – на троллейбус и не забыть зубную щетку. В тот первый раз было ощущение нереальности происходящего, но одновременно – что оно и должно быть. Помню, как для конспирации надела бабушкин платок и пальто, она еще смеялась, что, мол, подумают, это она сама по мужикам шастает. Перед тем, как сесть в троллейбус, проверяла, нет ли там кого знакомого – не было, – очень редко и потом кого-то встречала, но даже если встречала – ну и что. Обходилось. Вообще удивительно, как у нас рассасывались люди, сколько бы ни ездила одним маршрутом в одно время – всегда разные лица, всегда новые, не то что в маленьких городках, – так что редкая встреча даже с поверхностным знакомым воспринималась подарком. Зато попадались странные водители. Один, например, читал пассажирам стихи собственного сочинения и пел песни – но это был не троллейбусный водитель, а Светкиного автобуса, она жила где-то совсем в Тмутаракани, там и не такое бывало…

Да, я опять тяну резину, Маня, и не из-за склероза, и не стесняясь хардкора. Просто, когда все хорошо, то и рассказывать, как водится, не о чем. В кино такое обычно пускают чередой кадров под музыку. В нашем случае единственная трудность была бы с выбором саундтрека, поскольку, как быстро выяснилось, в чем мы не совсем сходились, так это в музыкальных предпочтениях. Но не суть важно. Подождите, сейчас посмотрю, что-то должна была потом записывать по свежим следам:

«1. стандарт без бедер, лат.-ам. – наоборот. Свинговое (= колебат.) движ.»

Ага, это было в субботу вечером. Учил меня танцевать с переменным успехом.

«2. ПДД + см. устр-во КП, ДВС и тп.» – ну, тут вообще всё понятно. Но это было уже в воскресенье, если не ошибаюсь. Или в следующее? А что же еще с той субботой? Ничего не помню, так что давайте-ка красить уже. И только в белый, без глупостей.

Конечно, я все помню. Помню, открыла дверь новоприобретенным ключом, осторожно вхожу и задерживаюсь на пороге, как кошка в новом доме, поскольку он действительно поновел со вчерашнего вечера. Ничего не изменилось, но вокруг настолько чисто, что это бросается в глаза. То есть, вчера там тоже был порядок, но порядок жилой, а не это нечеловеческое сияние всех поверхностей и блеск всего, что может блестеть, – от дверных ручек до фигнюшек, которые держат зеркало, – кронштейнов, черт их знает. Постояла в дверном проеме, потом вернулась за порог и сняла сапоги там. И верхнюю одежду на всякий случай тоже. Зашла обратно, на цыпочках прокралась к коридорному шкафу, открыла его за саму дверь, а не за ручку, стараясь не дышать, повесила пальто, поставила сапоги. Подумала и решила идти на вкусные запахи из кухни. А оттуда как раз послышалось:

СН: – Ольга Пална? Есть хотите?

О: – Э… Нет, спасибо, дома уже поела!

СН: – Тогда мойте руки и садитесь за стол!

Со вздохом нырнула в ванную – где тоже зажмурилась от сверкания арматуры. Краны, чтобы не заляпать, подцепляла ногтем. Проходя на кухню:

О: – Вы что сотворили с квартирой? Краны сверкают не хуже чем… чем в гостинице «Интурист», о! – довольна сравнением.

СН: – Очень смешно.

О: – Нет, серьезно, вы кого-нибудь тут убили, и пришлось избавляться от улик, да? Это единственное рациональное объяснение, которое мне приходит в голову. Добрый день, Сергей Николаич, – тот не отрывается от пароварки на плите, так что приходится подойти и чмокнуть его куда попало – в район виска. Сергей Николаевич только косится на нее и кивает, сосредоточенно переворачивая очередную тефтельку. – Что, правда, да? А сам труп куда дели? – с повышенным вниманием присматриваясь и принюхиваясь к тефтелькам. Сергей Николаевич фыркает, а потом вздыхает.

СН: – (поучительно и мрачно) Уборка – это хорошее средство для снятия нервного напряжения. Добрый день, Ольга Пална.

О: – И что, получилось снять? – Сергей Николаевич удрученно морщит нос. – (сочувственно) Да, сама тоже полночи пропрыгала. Потом вспомнила про хорошую книжку – там, где «Gallia est omnis divisa in partes tres», – я дальше этой первой строчки еще никогда не добиралась, сразу на ней засыпаю. А тут так взвинтило, что заснула уже там, где про Бельгию. Поразительно, ничего не было, а Бельгия уже была, кто бы мог подумать.

СН: – Белги, а не Бельгия.

О: – Ну, белки – это само собой… Вот мне нравится этот древнеримский взгляд. Я так предполагаю: вернулись вы вчера домой, и стали, допустим, проверять тетради. И чем дальше проверяли, чем больше съезжали в школьное состояние, да? А это всё (обводит рукой ненормально чистую кухню), чтобы отвлечься или в порядке взыскания?

СН: – Садитесь уже, Ольга Пална, – вручает ей порцию тефтелек.

О: – А сами?

СН: – Потом как-нибудь. Мне просто значительно больше времени требуется на еду.

О: – А я буду очень медленно есть.

СН: – Медленней меня не получится.

О: – Вы меня еще ждать будете, вот увидите.

СН: – (что-то вспомнив, речитативом) Что бы ни ели вы, съем это медленней…

О: – (поразмыслив, с мелодией) Съесть смогу в тыщу раз медленней вас… Откуда вы это знаете? Мы на английском пели.

СН: – Кино такое было, насколько я помню. И салат берите, – всё-таки кладет себе пару тефтелек. Оля очень медленно надкусывает первую тефтельку и, распробовав, моментально сметает сразу четыре. Отыгрывается на салатном листе, от которого, не торопясь, отрывает по кусочку.

СН: – (безнадежно) Ольга Пална, как бы то ни было, я нарушил субординацию.

О: – (перестав тихо гудеть «Anything you can do») Да.

СН: – Я поступил крайне непрофессионально.

О: – Да.

Пауза.

О: – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но может быть так, что в вашем взгляде читается надежда на то, что я как-то эээ (медленно, отдавая должное глаголу, бережно извлеченному из пассивного словарного запаса) опровергну ваши утверждения?

СН: – Не знаю, что в нем читается, но вынужден признать, что успел привыкнуть к вашим неожиданным логическим – и логичным – вывертам. Но нет так нет.

О: – Ну, хорошо, возьмите пример с меня. Я тоже много чего нарушила и почему-то совершенно не дергаюсь по этому поводу, разве что в чисто практическом плане.

СН: – Субординацию вы, может, и нарушили, но профессиональной несостоятельности не проявили, поскольку вы не являетесь носителем профессии и на вас не лежит связанная с ней ответственность.

О: – Можно подумать, вы поступили безответственно.

СН: – Учитывая мой статус, безусловно безответственно. По большому счету – то есть, по моему собственному – после этого я вообще не имею права занимать свою должность.

О: – Но с другой стороны, вы же наоборот крайне ответственно поступили. Если бы не вы – я прямо и не знаю…

СН: – Ой ли. Одного поце… инцидента в кабинете вам хватило бы за глаза.

О: – Возможно. Зато потом все равно полжизни мучалась бы от этой… фригидности. О.

СН: – И откуда вы только, Ольга Пална, такие слова берете.

О: – (бодро) «Камни его родины», Э. Гилберт, Москва, «Художественная литература», 1966 год. Страницу уже не скажу. …Ну, хорошо, Сергей Николаич, давайте еще раз. Статус-несостоятельность пока отложим в сторону. Как вы считаете, вот мой поступок можно оправдать?

СН: – (подумав) Да.

О: – Вы на моем месте поступили бы так же?

СН: – Мне крайне затруднительно вообразить себя на вашем месте. Тем не менее, с учетом всей ситуации, вы, скорее всего, избрали наиболее верный для себя ход действий.

О: – Прекрасно. А раз я поступила правильно – в моих и даже в ваших глазах, – то и вы, являясь необходимой составляющей моего поступка, тоже поступили правильно. Одновременно вы нарушили некие очень важные установки, но вот такая у нас в данном случае сложилась система эээ приоритетов, ничего не поделаешь, – Сергей Николаевич хмурится, но кивает: в формулы это, видимо, кое-как укладывается. К тому же прагматик в нем всегда побеждал педанта – правда, всякий раз не без борьбы. – А если хотите, могу объявить вам выговор в приказе. С занесением в личное дело, все как положено.

СН: – Это по какому праву?

О: – Да, я просто тоже всё думаю насчет субординации… В моральном плане она меня волнует мало, но мне не нравится дисбаланс, сам по себе. Тянет его как-то уравновесить. Видимо, придется теперь воленс-ноленс становиться по меньшей мере директором школы. Надеюсь только, что в очень далеком будущем.

СН: – (фыркает) Могу себе представить вашу школу.

О: – А что такое, думаете, не справлюсь? К тому же, насколько я могу судить, у директора школы функции прежде всего ре-пре-зен-та-ти-вные, а заправляет учебным процессом все равно завуч. Вот буду, как Кира Казимировна, мотаться себе по конференциям и выбивать заодно эти, как их, фонды, да? А вы в это время… – вдруг замолкает и супится.

СН: – А я не собираюсь работать в школе, где, судя по всему, будет официально разрешено списывать.

О: – (делает вид, как будто ее ранили в сердце; сдавленно) Сергей Николаич, вот честно: неужели вы, когда в школе учились, никому не давали списывать?

СН: – (вдруг почти краснеет) Не в таких масштабах. И вообще я не помню, чтобы у нас настолько системно списывали и подсказывали.

О: – Ну, ясное дело, у вас там в Древнем Риме трава, конечно, была зеленее… Не то что по нынешним временам, кхе-кхе.

СН: – (после паузы, с расстановкой) Потому что у нас в Древнем Риме, Ольга Пална, за списывание подвешивали вверх ногами и прибивали гвоздями во всяких неудобных местах.

О: – А я думала, львам бросали на обед.

СН: – Правильно, тех, кто списывал – подвешивали, а тех, кто давал списывать, – львам. У нас в Древнем Риме вообще к зверям хорошо относились, не то что по нынешним временам.

О: – А если только подсказывали?

СН: – В этом случае было достаточно простой честной децимации. (проводит рукой по горлу) …каждого десятого, и все дела. А то выясняй с вами пол-урока, кто подсказал, кому подсказал…

О: – (вздыхает и упрямо качает головой) Дружба дружбой, Сергей Николаич, а служба службой. Децимируйте меня сколько хотите, все равно не перестану подсказывать. Но обещаю, что когда стану директором, честно взвешу все плюсы и минусы официального списывания. И индульгенцию вам заодно выдам – как это говорят, задним числом, да?

СН: – Скорее тогда post mortem.

Оля опять стухает.

СН: – Ээ, Ольга Пална, это мы уже проходили, сегодня на повестке дня другие вечные вопросы.

О: – (бурчит) Проходили… (без особой надежды) А вот бабушка говорит, гранаты надо есть, кому-то, говорит, помогли.

СН: – Ну да, если чеку не забыть выдернуть, помогает моментально. Нет-нет, у меня аллергия на нелегальную медицину. Уж помру как-нибудь спокойно без всякой дряни, гранаты – это еще куда ни шло, по сравнению с… (морщится) нет, не могу такое вслух произносить. Или вот керосин советовали пить, тоже прекрасно.

О: – И наверняка, как его – мумие, да? Хе, мы на его почве с бабушкой недавно дня два не разговаривали. Ей соседка принесла, бабушка воодушевилась, давай, говорит, Оль, вместе лечиться, совершенно волшебное средство. Я говорю: Бабушка, сама этим… мда и травись, а меня не трогай. Cлово за слово, потом она первая пришла мириться: было бы, из-за чего, говорит, а тут из-за птичьего говна поругались, как дураки. Пардон, это была цитата.

СН: – А вам от чего лечиться?

О: – Мне? А я не знаю. Для профилактики? Ах, нет, дерматит же, – довольна, что пришло в голову.

СН: – Кстати, а почему у вас постоянное освобождение от физкультуры?

О: – А, это еще с первого класса, оно вообще липовое, – и тут же в ужасе прикрывает рот рукой. – Я вам ничего не говорила! На допросе от всего отопрусь, учтите.

СН: – А вот у вас одышка иногда бывает, тут есть какая-то связь?

О: – Э, вы только меня не записывайте к себе в компанию, не дождетесь. Нет у меня никакой одышки, откуда вы вообще ее взяли. Просто у нас в семье все сердечники, по бабушкиной линии, вот и освободили тогда на всякий случай, врач порекомендовал. Для профилактики.

СН: – Дайте руку. – Проверяет ее пульс: – Сначала было еще ничего, а потом совсем зачастило.

О: – Конечно, зачастит тут. Вот дайте, я ваш проверю, – перенимает его руку и, с трудом, но сосредотачивается. Кривит губы, потом протягивает ногу к его ноге под столом и начинает легко ее поглаживать. Пульс стойко выдерживает испытание, Сергей Николаевич многозначительно кивает, а Оля, отпустив его конечности, обиженно пыхтит:

О: – У меня железное здоровье, а, а, а если дыхание, бывает, и перехватывает и пульс частит, то это скорее от, да, вот, всё того же нервного напряжения, – правильно выдыхает.

СН: – Что, неужели тоже снять не получается? – забирает тарелки и ставит их под воду.

О: – (медленно) Я, конечно, тут не эксперт, но, мне кажется, нервное напряжение такого рода в одиночестве вообще особо не снимешь, – наблюдает за тем, как он быстро домывает посуду и поворачивается к ней, вытирая руки полотенцем. Которое затем аккуратно расправляет и, не глядя, вешает на место. Пару секунд смотрят друг на друга, потом он не выдерживает и тоже начинает улыбаться.

СН: – Десерт? – приглашающе раскрывая дверь в коридор.

О: – (вставая, бурчит) Ну, наконец-то.

– Да, так вот. На этот раз запомнила пианино прямо по курсу – хоть какой-то прогресс по сравнению с пятницей, – но больше ни на что не успела обратить внимания. Мы бы и до комнаты не дошли, если бы оба не вспомнили о том, что забыли вчера, так что пришлось заодно проходить забавный крэш-курс по использованию презервативов, но делу он не помешал, а после – видимо, все еще сказывался хронический недосып – немедленно заснула, прямо как стереотипный мужик. Проснулась через пару часов, сначала вообще не поняла, где нахожусь, и тогда наконец-то стала потихоньку оглядываться, не двигаясь и осторожно приоткрыв один глаз. Вон там дверь, справа от нее стена сплошных книжных полок – но никакого хаоса и нагромождений, все, разумеется, по ранжиру. Дальше придется поворачивать голову, так что поехали обратно: стеллаж, дверь, уже зафиксированное пианино у противополжной стены, кресло, в нем Сергей Николаевич – проверяет таки тетради, разложенные на низком столике, – далее диван, на диване я, а что над диваном? Там нет полок, зато – вспомнила – есть большая картина, и если чуть-чуть сдвинуть голову, то можно наконец разглядеть ее как следует, правда, под углом.

Это, кажется, акварель, вид на город из окна занимает всю картину, рама окна почти совпадает с рамой картины. Город нечеткий, но узнаваемый – высотки, вставная челюсть проспекта… Из окна на город смотрит человек – молодой человек – почти мальчик – сидит спиной, о ужас, свесив ноги прямо в окно, как будто сиганет сейчас с огромной высоты – или полетит. Поза располагает к полету – спина, только кажется, что расслаблена, руки чуть согнуты в локтях – вот-вот и… И чем больше смотришь на его слегка расплывчатые контуры, тем больше их узнаешь – загривок, линию плеч, даже запястья…

Оля осторожно прищуривается в сторону Сергея Николаевича, пытаясь сравнить запястья, и сразу замечает, что он оторвался от тетрадей и смотрит на нее.

СН: – На самом деле это был первый этаж. Точнее, полуподвал. Из окна удобно было выходить, – тут же возвращается обратно к тетрадям и одновременно сводит пальцы, показывая, что осталось еще совсем немного.

О: – Ну вот, – поуютнее закутывается в одеяло, но через секунду ощущает потребность сходить, например, в душ. Одежда обнаруживается аккуратно сложенной на стуле справа за диваном, у окна – шторы в пол. Но одеваться не хочется, лучше бы просто набросить что-нибудь – плед? Будет неудобно. А с другой стороны, тут и так тепло. Встает и нагишом направляется в ванную и дальше по этапу. Вчера на двери ванной имелся халат – но сегодня, видимо, пал жертвой съема нервного напряжения. Приходится обходиться полотенцами – одно на подмокшую голову, а другое – саронгом. Заходит обратно в комнату, поддерживая сползающий тюрбан, и тут, конечно, разъезжается саронг. Пытается поймать и его, но замечает на себе взгляд Сергея Николаевича, уже покончившего с тетрадями, раздумывает суетиться и с достоинством выпрямляется. Скидывает тюрбан и гордо оглядывает присутствующую и воображаемую публику, уперев руки в боки, – вот вам, мол, strike a pose. Публика жмурится, то ли от смущения, то ли от удовольствия.

О: – (откинув голову, важно) Я надеюсь, Сергей Николаевич, что вы заслужили право на такое сокровище, – не выдержав, прыскает и проходит к креслу – он как раз успел подвинуться, так что ей тоже хватает места – впритык, но в обнимку в самый раз. Садясь, накрывается подхваченным с дивана пледом. Сергей Николаевич, все еще смеясь, целует ее куда попало, но вдруг отвлекается и застывает. Медленно кивает, как будто что-то вспомнив.

СН: – Да.

О: – Конечно, заслужил.

СН: – Нет… (пауза) Просто, знаешь, когда… – вдруг, впервые на ее памяти, начинает запинаться, – перед… нет, после. Да, после уже, ну… – раздраженно помахивает рукой в районе живота, – после операции. Перед этим я был вполне философски настроен: чему быть, тому не миновать, отец вон тоже довольно рано умер от того же самого, можно сказать, судьба, ничего не поделаешь. К тому же понятие «безвременной смерти» мне все равно казалось смешным, люди всегда умирали когда попало. А после… То есть, я уже заранее настроился умереть, да, причем желательно под наркозом – быстро и со всеми удобствами. Но не получилось (не без недовольства), а после… Понятно: нехорошо отходил от операции, унизительное лежачее положение – чувствовал себя как никогда паршиво. В связи с чем на меня накатило. Не знаю, праведное негодование? В общем, сильно обиделся. Да, все на свете случайно, но тем не менее – это было настолько несправедливо, что казалось издевательством. У меня было достаточно времени, чтобы оглянуться на свою жизнь и объективно признать, что я не сделал ничего, за что должен терпеть теперь подобное. Не участвовал во всеобщем вранье, не состоял ни в каких дурацких организациях, вел безупречный образ жизни, всегда работал и видел пользу от своей работы, насколько мог, ладил с людьми, был в прекрасной физической форме и обладал-таки железным здоровьем. Никаких вредных привычек. Ладно, по молодости курил, но рано бросил. С учетом такой характеристики быстрый вариант без мучений мне должен был быть гарантирован. И это еще, не принимая во внимание… – неважно, суть ясна. Валялся и – крайне нетипично для себя – исходил тихой ненавистью, хотя одновременно осознавал, что она а) непродуктивна б) мешает выздоровлению. Поэтому в итоге согласился на компромисс: я спокойно все терплю, но за это мироздание теперь у меня в долгу. То есть для баланса мне полагается не просто два или сколько там лишних года все той же жизни, которых я не просил, а что-то по-настоящему хорошее. Чего у меня еще вообще никогда не было. Или почти никогда… И знаешь, помогло. С тех пор все, что ни случалось хорошего, воспринимал извинительным подарком. Но такого… – смотрит на нее, изобразив изумление, – вот такого я совсем не ожидал. И когда ты сказала про «заслужил»… Хм, – только кивает, поджав губы.