Текст книги "Правильное дыхание"

Погуляла. А потом еще погуляла – Капе было нужно в очередной паспортный стол. Телефонного сообщения у нас не было – просто договаривались каждый раз на следующий, с Капиной организованностью это было несложно. Окончательно поняла, что гуляю не из альтруистических, а скорее из терапевтических соображений, когда начала рассказывать о Капе дома – и меня неожиданно прорвало в тональности: «Ииии, такой пусечный свадкий котичек». Сергей Николаевич стоически перенес шквал – я довольно быстро пришла в себя и откашлялась – но предупредил, чтобы гуляла подальше от дома. Тут я ним не согласилась: в целях конспирации «гражданка с коляской» – это как раз очень неплохой вариант. Бабушек у подъездов в нашем околотке не водилось, так как не было скамеек, но случайные соседи, углядев меня с коляской, тут же и навеки припечатали бы неинтересной «мамашкой из второго подъезда» и не задавались бы больше никакими вопросами. Причем это была бы только одна сторона конспиративной медали, другую я не слишком торопилась с ним обсуждать, хотя и так уже подзатянула.

А, да, тогда же и пришлось, но сейчас о Михал Вениаминыче. Все шло неплохо, пока однажды не хлынул жуткий летний ливень. Капе дите надо было передать через полтора часа, и сравнительно недалеко от нас, так что гуляла у дома – и побежала спасаться, разумеется, тоже домой. Чуток подсохли в подъезде, но там плохо пахло, а я уже успела проникнуться вечным Капиным «Это не место для ребенка». Хорошо хоть, по счастливой случайности работал лифт. И хорошо, что ангелоподобный Михаил Вениаминыч так и продолжал спать – еще и потому, что это дало повод остановить взрыв со стороны Сергея Николаевича тихим, но суровым «Тссс! А то разбудите!» Перспектива проснувшегося ребенка была все-таки хуже самого факта его наличия.

В чем нам немедленно пришлось убедиться. Не успела я кое-как уместить коляску в комнате, как зазвонил телефон. Михаил Вениаминыч вздрогнул, проснулся и тут же недоуменно заорал. Назвать сцену немой из-за обилия звуков было бы неточно, но на какое-то время мы оба застыли памятниками панике. Сергей Николаевич очнулся и нашел решение первым:

СН: – Делай уже что-нибудь!

А я что? У меня, конечно, имелся опыт общения с младенцами в количестве одного Никиты, но после бесконечных Капиных инструкций я на Михал Вениаминыча дыхнуть боялась, не то что взять на руки, например. И потом никогда не видела его неспящим – уж больно поразил контраст. Еле-еле пришла в себя настолько, чтобы вспомнить, что коляску можно просто покачать. Тут хоть телефон замолчал – но Михаил Вениаминыч все равно не унимался.

СН: – (передразнивая моё баюканье) Э-э-э-э. Всё приходится делать самому, – подходит к коляске, пару секунд набирается мужества, потом берет младенца на руки и осторожно начинает ходить с ним по комнате, не забыв смерить меня взглядом – вот так же Скарлетт О'Хара смотрела на Присси (недавно показывали по местному каналу). Понемногу Михаил Вениаминыч успокаивается, но не перестает недовольно ворчать и урчать. – Может, он есть хочет? Я, правда, знаю, где молочная кухня.

О: – (пытаясь прийти в себя) Не должен, у него режим. Что-то Капа говорила, а да: «При форс-мажорных обстоятельствах, как-то: неожиданное пробуждение, давать попить воды». Сейчас, – нашла в коляске бутылочку, Сергей Николаевич предложил ее Михал Вениаминычу – и тот благосклонно согласился попить. Сама плюхнулась на диван, у изголовья, и стала отрешенно наблюдать за идиллической картиной.

Сергей Николаевич мне еще раньше объяснял: младенцы активируют гормоны, которые начинают глушить высшую нервную деятельность. Если Михал Вениаминыч сам по себе действительно приятно притуплял мое сознание, то от его вида на руках у Сергея Николаевича, да еще под нежное воркование последнего («А кто у нас так хочет спатеньки… И только попробуй мне сейчас что-нибудь отмочить… А то знаю я вас мерзавцев…»), мои мозги отключились окончательно. Только этим можно объяснить, почему, когда телефон зазвонил рядом со мной еще раз, я механически подняла трубку и сказала: «Алло».

ГС: – (неуверенно) Серёжа?

О: – (тем же низким голосом, только еще и осипшим от ужаса) Минуту.

Уж и не знаю, как он на меня посмотрел, поскольку крепко зажмурилась. А когда открыла глаза, он уже успел отобрать у меня трубку, вручить мне ребенка и принять обычный непроницаемый вид. Или по крайней мере приложить все усилия к его принятию.

СН: – Я слушаю. Какой-такой молодой человек? Это не молодой человек, это студент. … Да, репетирую. Дифференциальные уравнения. … Какой ребенок? – это Михал Вениаминыч оторвался от бутылочки и негромко заквакал. – Нет тут никакого ребенка, это – а, это, видимо, в телевизоре, – и зыркает мне в сторону телевизора, который я молниеносно включаю. По местному кабельному каналу как раз показывают квохчущих куриц, только почему-то в самолете. – Галя, я не смотрю ни с каким молодым человеком телевизор, и прекрати этот глупый смех. У него проблемы с концентрацией, телевизор нужен для ее тренировки, как отвлекающий фон. … Галя, ты знаешь, что бывает с теми, кто поминает старое? … Говори тогда, чего звонишь – только побыстрее. … Не может быть (тут его настроение явно повышается). И физкультуру, и математику? А точно потянет? … Ну, раз ты говоришь… Но математику я, конечно, проверю. … Что значит: «Учти, что она только после института?» Какая разница? Уже записываю. Ованесовна? Отлично, с ней получается полный набор. … Почему, и физика тоже. Давид Георгиевич согласился и на директора, и на физику в довесок, еле уговорил. … Да, тот самый. … Какая еще грузинская мафия, почему, если грузин, то сразу мафия? Может, твоя Лилия Ованесовна тоже армянская мафия? … Ну и что, что ты с ее мамой знакома – я Даву Георгиевича тоже уже сто лет знаю. … Почему неправильно? Кому-то Дато, а я так привык. … Да, это его сын. … Да, но ты, пожалуйста, всем говори, что он крепко женат, а то он уже заранее боится, что наши дамы вешаться начнут. … Нет, с ним всё в порядке (недовольно делает упор на «с ним»), просто терпеть не может служебные романы. … Да-да, я в курсе, что она теперь Уточкина, совет да любовь. Галя, всё, раз перешли на сплетни – значит, тема закрыта. Еще позвоню, – кладет трубку и подходит к другому концу дивана – телевизор стоит на стеллаже как раз напротив.

СН: – Только никаких вопросов, – и тут же понимает, что зря это сказал, так как Ольга Пална все это время просидела, уставившись в телевизор с приоткрытым ртом, не заметив даже, что Михал Вениаминыч успел уснуть у нее на руках. Но теперь перематывает прослушанное назад – и действительно начинает задаваться вопросами. Пока она не сформулировала их окончательно, Сергей Николаевич меняет тему:

СН: – Всё, Ольга Пална, дождь кончился, увозите ребенка.

Ольга Пална переводит глаза с телевизора на младенца и обратно – самолеты там уже не взрываются, резиновый плот, рухнувший в водопад, благополучно прибыл в экзотическую местность, но явно, явно назревает что-то еще, не менее сногсшибательное. Время действительно уже поджимает, так что она скрепя сердце отрывается от экрана.

О: – Значит так: Я пошла и как можно скорее постараюсь прийти обратно. А ты в это время внимательно смотришь вот эту штуку и потом во всех подробностях пересказываешь мне все, что я пропустила.

СН: – Ну вот ещё.

О: – А я взамен обещаю не задавать никаких вопросов. Кстати, ты, конечно, знаешь, что Юлий Цезарь в молодости, по слухам…

СН: – (перебивает, отворачиваясь от нее к экрану) Ольга Пална, не мешайте мне смотреть кино.

Глава 5: Свидетели

«Если мы тут еще и мою личную жизнь начнем обсуждать, то до ужина отсюда точно не выйдем.»

август – 7 сентября 1990 г. (пятница)

– А какая еще была конспирация?

Маме надоело позировать – уже давно пытается что-то писать, удерживая позу, так что рассказывает скорее между делом.

– Даже не «какая», а «какие» – чего я тогда только не изобретала по разным поводам – с вернувшейся Светкой – систему звонков, с Дусей – маскировку для хождения по митингам, а для редких совместных вылазок – боевой раскрас, никто бы не узнал… (перебивает саму себя) Да, вот что Светка вовремя вернулась – это было крайне удачно. Потому что как раз тогда же – наверное еще в июле или в самом начале августа, лето у меня хуже учебного года поддается хронологизации, – вернулась из Питера англичанка Елена Васильевна и сразу стала меня искать. Бабушке она уже не дозвонилась, родителям звонить ей не пришло в голову, попробовала Светку. А у нас на такие случаи уже все было схвачено: Светка сказала Елене Васильевне, что меня сейчас нет, но перезвоню попозже. Дождалась моего дежурного звонка и все мне передала. Дежурный звонок осуществлялся из будки, так как после случая с Галиной Сергеевной с домашним телефоном я окончательно решила больше не общаться.

Когда я перезвонила Елене Васильевне, выяснилось, что речь на этот раз идет не о сидении с Катериной – та до сентября осталась с питерской бабушкой – а наоборот: Елену Васильевну попросили переводить на съемках совместного с англичанами фильма, а в процессе выяснилось, что одной переводчицы им мало. Все ее коллеги по цеху были на югах, так что решила попробовать меня.

И стали мы снимать кино. Ну, вроде того. По моим воспоминаниям, съемки состояли из десяти процентов съемок и девяноста процентов копошения и беготни – провода, костюмы, лампы – то не туда подвезли, это угробили, кого-то найти не могут два часа… Елена Васильевна мне сразу сказала: только не давай себя во всё это втянуть. Ты переводчица, а не девочка на побегушках. И сама изобразила важно-деловитый вид. Мне изображать важность было труднее, так как вид имела как раз той самой девочки на побегушках: две косицы, дурацкий прямой пробор и очки с простыми стеклами. Елена Васильевна сначала даже испугалась – а про реакцию Сергея Николаевича – уже дома – вообще молчу. Объяснила ей, что это моя обычная маскировка для походов на общественные мероприятия, как-то: митинги или вот киносьемка, иначе обычно приставать начинают, а мне оно на данном жизненном этапе не надо. Роговые очки (Дуся нашла) и старательная сутулость повышали градус задро… нердичности сразу на двести процентов. Елена Васильевна сначала посмеялась, а потом даже начала завидовать, так как к самой съемочный народ стал клеиться весьма активно – как с нашей, так и с британской стороны. А ей нет чтобы хоть кто-нибудь понравился – только отмахивалась, хотя там и симпатичные попадались граждане, ничего не скажу. Я всё думала: «Какого ж Париса ей надо?» Там еще фильм всех настраивал на романтику, так как был про международную любовь на фоне Чернобыля, влюбленные разлучались, встречались, потом опять по кругу и так далее. Елена Васильевна относилась к сюжету фильма с тем же неодобрением, что и к реальным ухаживаниям, только фыркая: Любовь! Нашли дураков. Нет, – спохватывалась она, вспоминая мой возраст, – любовь, чувства – это, конечно, прекрасно и надо пережить хоть пару раз, но настоящее – это не вот это вот. Эти – на молоденьких актеров, тренирующих поцелуй, – вообще не понимают, что играют. А те – в сторону очередного страдающего помощника звукооператора – только думают, что что-то понимают… – Ну и что тогда настоящее? – это я как-то спросила и для проформы, и чтобы отвлечь ее от всегдашнего скептического бурчания. Тут она сначала задумалась, а потом покраснела и опять фыркнула, но уже смущенно. Нет, – говорит, – не могу тебе рассказать. И потом оно все равно у каждого свое.

И действительно тогда так и не рассказала. Рассказала только пару лет назад – и то не Елена Васильевна, а Катерина. Которая, конечно, поостепенилась за все эти годы, но склонности к завиральным фантазиям не утратила, поэтому стопроцентной достоверности гарантировать не могу.

Как бы то ни было: Лет за шесть до того августа, Елена Васильевна поехала отдыхать куда-то на юг. Кажется под Алупку. Или под Туапсе. И не столько отдыхать, сколько зализывать душевные раны после очередного неудачного романа. Беда Елены Васильевны была в том, что после первой бурной юношеской влюбленности, кончившейся катастрофой, романы у нее случались исключительно с женатыми мужчинами. Вот притягивало их друг к другу, как назло. Женатых мужчин это положение дел нисколько не волновало, потому что они все как один были готовы немедленно, завтра же, развестись, но Елене Васильевне претили как чужие измены, так и постоянное вранье. В тот последний раз она, как всегда, купилась на интеллектуальные темы разговоров, шелковый, нет, бархатный голос и игру на гитаре, но о семейном положении спросила в лоб еще аж до первого поцелуя. Бархатный голос смялся, Елена Васильевна вручила букет обратно, развернулась и ушла, больше всего жалея о в который раз потраченном времени.

Под Туапсе или под Алупкой пришла в себя, наелась витаминов и как следует наплавалась. Ни на танцы, ни в кино, ни по променадам не ходила – только бы не нарваться на очередное разочарование. Питалась дома, вместе с хозяйкой, загорать-купаться ходила только на дикий пляж.

Тамошний дикий пляж был хорош не только почти полным отсутствием народа – там имелись стратегические заросли. Очень удобные для ночных купаний: кустарник рос прямо на песке живой изгородью, так что небольшое пространство было с трех сторон защищено от случайных взглядов – а четвертая выходила на море. Идеально для любителей ночного плавания нагишом. Нудистских пляжей там тогда не было, а вот купаться по ночам без всего – это уважали многие, особенно местные жители. Кустарник Елене Васильевне присоветовала ее квартирная хозяйка – он был совсем на отшибе. За все время отдыха Елена Васильевна не пропустила ни одного ночного купания и считала кустарник своей частной кабинкой – как в викторианские времена.

Поэтому, конечно, расстроилась, когда в последнюю ночь перед вылетом домой место в кустах уже кто-то занял – пришла, а там полотенце. Дальше на пляже пространство было совсем открытым, а кроме того откуда-то доносились веселые вопли и музыка какой-то компании – то есть раздеваться вне кустов было неудобно. Ну и ладно, – подумала Елена Васильевна, – места хватит на двоих, – и положила свое полотенце невдалеке от оккупационного. Раздеваться догола торопиться не стала – сначала надо было посмотреть, кто выйдет из воды. Только бы не мужик, только бы не мужик, – приговаривала про себя, но, к сожалению, из воды вышел представитель именно мужского пола. Пока он шел к полотенцу – на ходу вежливо кивнув Елене Васильевне: извините, мол, что соседи, – ее сожаление сменялось сначала удивлением, а потом и восхищением. Да, попадаются иногда такие безупречно-правильные фигуры – буква Т, золотое сечение, лунные отблески на мокрых мускулах и далее по списку. Лицо рассмотрела только, когда сел на полотенце: ни фас, ни профиль тоже не вызывали нареканий. Налюбовавшись на красивого соседа, пошла купаться сама – не сняв купальника, но и не торопясь. Как-никак всю жизнь Елена Прекрасная – вот, не только вам есть, чем похвастать.

Вернулась, разминувшись с соседом у кромки воды. Сидит и думает: А вот как это, например, некоторые способны – с совершенно незнакомым человеком, это же ужас до чего неприлично. Надо ведь сначала познакомиться, поговорить, узнать. А с другой стороны: знакомилась, говорила, узнавала, нравился, и каждый раз пустое место. Может, ну его? Или взять ту же ее первую настоящую любовь: едва знала того английского мальчика, вся энергия была направлена на незаметные побеги из посольства, какие там умные разговоры, просто суметь сказать что-то на чужом языке уже было чудом, и время на болтовню не тратили, и вот теперь получается, что лучше него никого не было, сплошной регресс – так что, может, попробовать как тогда? Один раз, рисковать уже все равно особо нечем… Пока все это путано проносилось по десятому кругу в голове Елены Васильевны, сосед успел вернуться и, не торопясь, начал собираться уходить. Она подумала еще немного и решила не делать ничего. Просто расстелила свое большое полотенце на всю ширину и села на дальний край. После небольшого, но интересного взглядообмена сосед подсел на свободную часть полотенца. Дальнейшее Катерина передала мне с помощью такого громкого и прочувственного Аххха, что к нам подбежал встревоженный официант. Разумеется, Катерина не стала выходить из образа, а, сползая по креслу, слабым голосом простонала: «Воды, воды…» – так что начали оборачиваться остальные посетители кафе, а восстанавливать общественное спокойствие пришлось, как всегда, мне.

Как бы то ни было. Через некоторое время Елена Васильевна, прошептав что-то насчет «Я на минуточку», незаметно подхватила купальник – черт с ним, с полотенцем – пробралась через заросли, тихонько отошла подальше, оделась и со всех ног понеслась домой. Переодевшись, побросала в чемодан оставшиеся вещи, написала хозяйке записку, что понадобилось уезжать раньше запланированного, и помчалась на автовокзал. Дождалась первого автобуса в аэропорт, потом самолета – и всё. В полете тихое бешенство мутировало в грусть-тоску, но и та вскоре сошла на нет. Само по себе приключение было настолько восхитительным, что обнулило всё, что было до него, – а это главное. Присоединяться к странным людям, раскатывающим, к примеру, в поездах, только чтобы повторять такие опыты с незнакомыми попутчиками, она не собиралась – этот единственный раз не тянуло ничем затмевать. Пусть останется на память – а там как будет.

Память о приключении оказалась в итоге более осязаемой, так как уже через месяца полтора впервые дала о себе знать будущая Катерина – что окончательно убедило Елену Васильевну в правильности содеянного. Трудно сказать, кто обрадовался больше – Елена Васильевна или ее мама, которая так и не простила себе, что слишком сильно отреагировала тогда на тот первый дочкин опыт, который тоже не обошелся без последствий. Очень много всего навалилось: муж-дипломат внезапно умер от сердечного приступа, пришлось срочно возвращаться на родину, искать работу после многолетнего перерыва, устраивать Леночку в десятый класс посреди учебного года – и тут вдруг выясняется. Всеми правдами и неправдами уговорила ее на аборт, вышло неудачно, Леночку еле откачали, а потом сказали, что детей у нее больше не будет – зато, по словам сердобольной медсестры, теперь может всю жизнь гулять спокойно – видите, во всем есть свои положительные стороны.

Примерно с год после этого Леночка с мамой почти не разговаривала. Потом немного отошла, потом институт, потом работа, но осадок оставался всегда. И тут вдруг такое чудо в виде нежданного-негаданного прекраснейшего младенца. Мамина красавица, бабушкина ненаглядная принцесса, примиривший обеих новый центр вселенной, лучшая на свете девочка, послушный милейший ребенок – и в кого только мои собственные дети такие хулиганы, не понимаю, – вздыхала Катерина, растрогавшись от воспоминаний. – А остальное ты и так знаешь.

Остальное я действительно узнала, но чуть позже. А пока – катала коляску, мыла полы, бегала по друзьям и на съемки, домой прилетала только перекусывать и ночевать – но зато с каждым разом все естественнее воспринимала это «домой». Понемногу стало получаться жить заново, хотя бабушки, конечно, не хватало – то и дело хотелось с ней чем-то поделиться. Она вон тоже могла бы внести свою лепту на тему взаправдашней любви – но раз так, приходилось обходиться Сергеем Николаевичем.

Помню, сидели мы как-то на кухне, расчитывая совместный бюджет. Оба не стеснялись этой стороны жизни, уважая точную и аккуратную бухгалтерию как приземленное, но зато самое реальное основание жизни вдвоем, в которую нам всё еще не до конца верилось. А тут все просто: деньги – в банке, банка – в шкафу. Основные домашние расходы приходились на него, но свои личные траты – на одежду, допустим, – я собиралась нести сама – нетипично по тем временам и нравам, но он меня слишком хорошо знал, чтобы протестовать. Тем не менее кое-какие возражения у него все же могли возникнуть, и, чтобы их предупредить, я решила кардинально поменять тему, тем более основные моменты мы уже прояснили и табулярно расписали во всех подробностях.

О: – (довольно дочерчивая последнюю таблицу) Сереж, а вот у тебя до меня уже была полноценная настоящая любовь? В твоем понимании?

Сергея Николаевича правильно сведенный баланс всегда приводил в состояние умиротворения, поэтому хоть и удивился, но покорно начал вспоминать. И аж вздрогнул:

СН: – Конечно, была. Почему-то сразу в голову не пришло. Просто очень давно – и совсем по-другому. Диаметрально. Нет. Неважно.

О: – Расскажи.

СН: – Ну вот еще.

О: – Понятно, что это не мое дело. Мне просто интересны механизмы – трудно их пока себе представить. Как, например, получается разлюбить человека?

СН: – Не получается, на то она и настоящая. Но это не мешает любить потом кого-то еще.

О: – Не менее сильно?

СН: – По-другому.

О: – Ну хорошо, а вот если бы эта любовь появилась сейчас – с кем бы ты остался?

СН: – (подумав) С тобой. Во-первых, я скучный человек, концепцию свободной любви принимаю только теоретически, а в реальности не потянул бы. Во-вторых, любовь-то она на месте, но на своем – в прошлом. Раз отпустил – всё.

О: – А почему отпустил?

СН: – Ольга Пална, давайте лучше делами займемся. Вон, хотели же наконец-то опять постучать, а то шаффл с флэпом так и будете путать, – мы пытались изменить рок-н-роллу со степом, так как последнему требовалось меньше места. Получалось у меня и правда отвратительно, но на искушение не поддалась – только подперла щеку рукой: Внимательно, мол, вас слушаю.

СН: – (принимает решение) Хорошо, расскажу. Только сначала у меня к вам еще пара вопросов – точнее предложений – финансового характера.

Вот так я и знала, что этого не миновать. Понимая мое стремление к независимости, он не собирался мне ничего навязывать, но мимо очевидных безобразий – с его точки зрения – пройти тоже не мог. Так и сказал:

СН: – Я понимаю ваше стремление к независимости и не собираюсь вам ничего навязывать. И тем не менее предложение номер один: проплачиваю вам занятия по этому вашему винь-чуню хоть на год вперед, и вы перестаете мыть там полы. (предупреждая возражения) Оплату можно оформить в виде беспроцентного займа – вернете, когда начнете солиднее зарабатывать.

О: – А вы можете гарантировать, что не помрете к тому времени?

СН: – (бодро) Нет.

О: – Понимаете, на самом деле мытье полов – это для меня как медитация. И тренировка: если знать, как правильно мыть, получается не гробить спину, а накачивать мускулы, честное слово. А какое второе предложение?

СН: – Если первое предложение вы отвергаете, второе принимает более ультимативную форму: или вы пишете заявление об уходе, или отправляетесь жить к Светлане Александровне.

О: – Об уходе? Из школы? А так можно?

СН: – Ольга Пална, вы отлично знаете, что я имею в виду.

О: – Хорошо, Сергей Николаевич. Я соглашусь уйти с почты, но только если вы выслушаете мои контр-аргументы и не согласитесь с ними.

СН: – Я вас слушаю.

О: – Считайте: по будням я выхожу из дома в 4 утра – по причине раннего времени не замечаемая ни одной собакой (1). Не еду прямиком в школу, а иду на почту (2) – отсюда дольше, зато получается моцион (3). Если после школы еду прямо домой, то возможен такой вариант: сначала забегаю на почту (4), беру там сумку с береткой. То есть получается, что в дневное время в наш подъезд захожу не я, а почтальонша (5) – что является еще одним прикрытием. А я бы на нашем месте ими не разбрасывалась. – Видя его скепсис, хватается за последний козырь, хотя на аргумент он не тянет: – Вы мне сами сказали, что могу просить, что хочу, – вот.

СН: – Когда это я сказал?

О: – Девятого апреля. Раньше и позже тоже говорили, но те разы я уже израсходовала.

СН: – (нехотя) Тогда так: 1. Работаете через день и только по рабочим дням. 2. Принимаете предложение номер один, поскольку частой спортивной ходьбы достаточно и для медитации, и для поддержания физической формы. И это временное решение: Увижу, что опять спите – всё. Вы вспомните прошлый год, Ольга Пална – на вас же смотреть было больно, еще немного – и совсем был бы, как его, медведь панда. Только сильно отощавший.

Надулась, но раз кое-как сторговались, то пусть себе теперь обзывается. Тем более, что больше нет препятствий к обещанному отчету.

Сергея Николаевича неожиданно тянет закурить. Они тогда много курили – даже вспоминается все как через туманную взвесь. Долго тихо выдыхает, представляя себе, что это дым.

СН: – У меня нет никакого желания все это поднимать, поэтому задавайте наводящие вопросы.

О: – Ну вот вы, наверное, по молодости были совсем занудным и правильным – девушек вряд ли интересовали?

СН: – Еще как интересовал. В школе, действительно, нет. А вот в институте, после армии – проходу не давали. У нас был такой небольшой межфакультетский – как это тогда называли – (противным голосом) «музыкальный коллектив», в котором я отвечал за клавишные. Всю школу тарабанили мы эти мазурки с этюдами – никто внимания не обращал, а как стали в институте играть всякую ерунду, в том числе на заказ, – тут же выстроилась очередь.

Поначалу меня это все несколько смущало, поэтому пытался не обращать внимания, пока Галка, пардон, Галина Сергеевна не наставила на путь истинный, сказав: «Ты им нужен не для „отношений“, а чтобы поставить галочку в графе „тот симпаатичный пиаанист“, так что не будь дураком и лови момент». Опыта мне уже давно пора было набираться, послушался, стал ловить – и даже вошел во вкус.

Сейчас кажется, что тогда девушки были поскромнее, но на самом деле они всегда были… разные. И вот определенному подтипу я как «бедный студент» совершенно не годился в постоянные кавалеры, но был в самый раз для развлечения. Что меня тоже совершенно устраивало. Очень редко кто-то пытался вдруг сойтись поближе, но на этот случай у меня имелось секретное оружие: начинал нудить. «А вот ты знаешь, если учесть, что предел отношения двух бесконечно малых или двух бесконечно больших величин равен пределу отношения их производных…» Девушек как ветром сдувало. И не Лапитуп, а Лопиталь.

Выступали мы не только на своей территории – кто-то куда-то приглашал, иногда даже в ресторации. Комсорг был ушлый, вполне официально сдавал нас напрокат за взнос в комсомольскую кассу, но и мы не оставались в накладе. Потом были просто всякие дружеские сборища – так что вскоре незаметно для себя сильно расширил круг знакомств. Какие-то полубогемные места особенно любили художники – там встретил и Петровича с его Мусями, и вот Сёму тоже, да. Сёма мне сразу сказал: «Я увидел твой нос и погибнул» – так что пришлось немедленно ему позировать. Галя, которая про всех всё знала, пыталась намекнуть, чтобы был с Сёмой поосторожнее, но я ее не так понял: «Стукач что ли?» – «Нет, что ты, а вот, кстати, знаешь, что NN, по слухам, постукивает?» – После чего разговор перешел на более актуальные темы и обратно не вернулся.

Сёма не переносил окружающую действительность: «Меня от нее по-философски тошнит», любил, чтобы было вкусно, прекрасно рисовал и постоянно хохмил. Пока я торчал у него в мастерской, набрался от него всяких «он умный, но мало», «взял себе и умер», «беременной головы» и прочего бикитцера. Анекдоты он рассказывал уморительно – но ты меня знаешь, не умею громко смеяться, а просто хмыканья ему было мало. Поэтому он перешел на байки из серии «Как тетя Фира и дядя Моня…» – и вот тут я стал буквально валиться со стула – по молодости, видимо, было очень смешно.

Узнал я, по-моему, все-таки от той же Га… Галины Сергеевны. Она была – и есть – на два года старше меня, так что ее все время тянуло меня опекать. Помню, что страшно удивился. В образовании был явный пробел. Про древних греков и платонические половинки знал – а дальше тишина. Историю у нас всегда изучали по сильно урезанным источникам, но если покопаться, можно было что-то обнаружить, просто мне в голову не приходило искать. Литература? А что я тогда читал – крайне мало.

Ну и поскольку я находился на стадии накопления опыта в этой стороне жизни, не мог же я пройти мимо целой неохваченной области, правильно? Да, Сёма тоже смеялся над такой аргументацией, зато не возражал. Как было? Интересно и познавательно. Что значит: «И это всё?» Конечно, не всё. И математика Сёме нравилась. Он, правда, вообще не понимал, о чем я говорю, но реагировал примерно так же, как та женщина из фильма. Про американцев в Англии? Которые ограбили банк? Недавно же смотрели – да-да, где трёх собачек порешили одну за другой. Только в ее случае это были иностранные языки, а ему достаточно было сказать слово «косинус» – и всё. (тянет) Ко-осинус.

Началось-то оно как обычное относительно бездумное предприятие – только скорее из серии «взять на слабо». Небезопасное – Сёма меня сразу просветил насчет Уголовного кодекса. Но я даже тогда понимал, что есть разделы частной жизни, где общественным законам делать совершенно нечего. А потом… вернее, уже с самого начала, просто не заостряли на этом внимания, но, что называется, нашли друг друга. Для окружащих это выглядело крепкой мужской дружбой, причем даже для того мизерного процента окружающих, который был в теме. Галя, например, была уверена, что раз предупредила, то можно за меня не беспокоиться. (довольно) Симметрично вышло: как начинал конспиративно, так и заканчиваю. И о будущем тогда тоже особо не задумывался. Карибский кризис миновал давно и для нас почти незаметно, но ощущение все равно было: кто его знает, завтра могут и бомбой шарахнуть, а пока живем как живем. В Крым вместе ездили – «на этюды» (фыркает), в целом отлично проводили время, а потом Сёме пришло письмо от бабки, которая окольными путями очутилась в Америке и теперь звала его к себе. Сёма сразу махнул рукой – никто его никуда не выпустит – так что недели две пришлось капать ему на мозги, чтобы хоть попробовал. Попробовал. Не без мотивационных пинков, но постепенно стал на кого-то выходить и что-то пробивать. Все разрешения выторговал в итоге портретами нужных людей, их жен, детей и любовниц, отчего каждый раз лез на стенку, но ради меня терпел. Я же впервые в жизни находился в состоянии, подозрительно близком к эйфории. Вероятность того, что хоть один из нас выберется из этого болота, действовала как веселящий газ.

Когда он уезжал, попросил его не писать – мне было важно, чтобы он жил там заново, не оглядываясь. Как следует чтобы пожил. Вот и всё. А что потом? (поучительно) Приказал себе мысленно отрезать все, что было, и спокойно жить дальше. Получилось? Конечно, получилось. Просто таки отлично получилось. Если не считать того, что недели две питался одними сигаретами, не выходя из дому. Сидел в окне и – сидел. Но всё проходит, Ольга Пална, – крутит на пальце воображаемый Соломонов перстень, – и это пройдёт.