Текст книги "«Рядом с троном – рядом со смертью»"

– Ловок, ах как ловок ты, брат, – Тучков бросился обнимать приказчика. – Княже, вели наградить сего хитреца.

– Конечно, награда ему положена, – меня не оставляли сомнения в легальности такой сделки. – Если б и правда тебя, Семён, обыскали?

– И что? – добродушно удивился Ждан. – Сказал бы, что в заклад по долгу получил, а ежель в этом какое лихое дело, то царю Фёдору Ивановичу пущай пишут, он рассудит. У нас же грамоты есть тарханные и несудимые.

Пользы от этих иммунитетных документов в здешнее время выходило никак не меньше, чем от мигалок и федеральных номеров в моей прошлой жизни.

Дальше пошёл опрос приказчиков, торговавших в Москве и Вологде. Результаты оказались близки, они продали все оброчные продукты, большинство мехов, всю обычную сталь по местной рыночной цене уклада. Высокоуглеродистый металл практически не продался, стоимость мы ему назначили шестикратно дороже обычного. По словам торговцев, оружейники брали на пробу одну-две полосы, но за новой партией никто не пришёл. Возмутился Тучков, лишь когда услышал, что именно принял в оплату части товара приказчик, торговавший в Вологде.

– Ты на что черновую медь взял? – пристал к нему Ждан.

– Дёшево выходило, выгодно, по полтора рубля пуд, – бормотал здоровенный детина.

– Дёшево, – передразнил его казначей. – Это ж ведь медь не чистая. Вот чистая – красная, та ценна, два рубля с лишком стоит, этой же и по сорок пять алтын дорого будет.

– Да ладно. Очистим, – пытался я успокоить дядьку, готового прибить нерадивого торговца.

– С очищения треть её убавится, из трёх гривенок чёрной еле-еле две гривенки красной меди выйдет. Да угля сожжёшь воз. Ладно, так медникам продадим, – махнул рукой Тучков.

На третий день после нашего возвращения из Устюжны в посаде внезапно зазвонили колокола. Я в этот момент находился в кремле и, услышав многоголосый звон, бросился одеваться. Пытаясь понять, пожар это или очередной бунт, выкатился во двор, навстречу торопливо идущему Афанасию.

– Княже, углицкая сотня с похода вернулась, – выдал мне причину переполоха Бакшеев.

Мне оставалось только ждать воинов у дворца, гадая, все ли вернулись живыми и здоровыми и кого из знакомых больше не доведётся увидеть.

Глава 32

К моему немалому облегчению, из северного похода вернулись целыми практически все. Погиб под Выборгом один из городовых дворян, да четверых привезли тяжелоранеными в волокушах.

Удачен оказался поход и на трофеи, мне в качестве государской доли достались воз мехов да шестеро полоняников, которых разместили среди дворовых слуг. Вернувшихся с войны бойцов вознаградили небольшим количеством серебра. Шестерым служившим в передовом ертоульном полку и особо отличившимся выдали по золотому и пригласили на торжественный ужин.

Среди званных на пир оказались мой старый телохранитель Андрей Козлов, угличский Гриша Отрепьев, Гушчепсе-Григорий да трое малознакомых мне дворян. За едой они делились впечатлениями от зимнего похода и посвящали меня в детали прошедшей кампании.

– Первую победу над свеями нам Бог даровал под самым градом Выборгом, – рассказывал Козлов. – Они в поле вышли наши полки встречать, да куда там. Резво ударили, немцы свейские в крепость побежали, едва на их плечах туда не ворвались. День потом постреляли в ворота из полкового наряда, да особого успеха не имели. Разорили посад со всей округой и тронулись далее. Полки московские на закат солнца по Гаменской дороге пошли, а охочие люди – донцы, новгородцы, да прочих северных городов сходные вои упросили воевод на север их, к Кореле, отпустить. Дошло наше войско чуть не до Каянского моря [107]107
  Каянское море – Ботнический залив.


[Закрыть], оттуда по всей земле загонами рассыпались и на обратном ходе все деревушки и городки, где крепостиц не было, запустошили, пожгли да в полон увели.

– Григорийто Бесленев, новокрещён, чуть наместника Каянского не споймал, – доложил мне уже изрядно выпивший мёду Отрепьев. – Самый чуток их сторожке удача не далась.

– Что ж ты молчишь, – развернулся я к черкесу. – Расскажи о том.

– А-а, дело-то не сладилось, говорить не об чем, – махнул рукой горец.

После продолжительных уговоров немногословный Гушчепсе начал рассказ.

– Под Кабыгородом [108]108
  Кабыгород – Кивинеб (Кивеннапа – финск.), пограничный шведский укреплённый пункт, ныне посёлок Первомайское Ленинградской области. Расположен на 65-м километре Восточно-Выборгского шоссе.


[Закрыть] наша малая сторожка ертоульного полка языка споймала. Служил среди нас ижорец, что вражий говор разумел. Порасспрашивал он взятого накрепко, тот и открыл окромя прочего, что наиглавнейший их воевода, наместник Фляминк самолично поутру аль с вечера поля и станы вражеские осматривает, для лучшего устройства битвы. Ну, мы между русским станом и свейским в роще засели. Подходили ночью вельми скрытно, коням морды и копыта холстом обкрутили, под хвосты татарские мешки подвязали, да следы замели. С восходом солнца в снег сами с лошадьми зарылись, токмо под вечер враг явился. Да не дал Тха удачи, ветер переменился, и свейские кони нас учуяли. Потому стрелы мы пускали не в упор, а за сорок шагов. Под воеводой свейским я вороного жеребца подстрелил, да не сразу тот пал, ещё с поприще пробежал. Ну и, знамо дело, с вражьего стана конники вышли своим подмогу оказать. Яз энтого Фляминка заарканил, а утащить не успел. Дворянин немецкий кожаную петлю разрубил да на меня бросился. С пистолей свей промахнулся, а на саблях мне счастье вышло. Пока схватка кончилась, враги своего воеводу уже уволокли да в меня палили вовсю. Так ни с чем в стан и вернулся, други же станичные пару начальных свейских людишек до наших бояр притащили.

– Ну, уж ни с чем, – возразил черкесу Отрепьев. – Наместник Каянский, сказывали, и так хворал сильно, а как Григорий его на аркане покатал, так вовсе с лежанки не встаёт. Ну что до полонных воевод, то их на князя Володимера Долгорукого сменяли.

– В Эстляндской земле також за нашими полками удача военная осталась, – вставил своё слово один из угличских дворян. – До самой Колывани [109]109
  Колывань – название современного города Таллина в русских документах до начала XVIII века.


[Закрыть] татарские царевичи да русские воеводы полки водили.

– В первых днях февраля, егда войско к Новгороду пошло, пришли вои, что на Корелу ходили, чудесные скаски сказывали, уж не ведаю, правда сие иль нет, – продолжил рассказ Козлов.

Все присутствующие зашумели, обсуждая, верить ли вестям с северного берега Ладожского озера.

– Что казачки да новгородцы изгоном Корелу взяли, то взаправду верно, – высказал свою точку зрения телохранитель Андрей. – Многожды тому видоков есть. Ходил с донцами атаман молодой – Ондрей Корела, с тех мест родом, исчо в малых летах бился он там со свеями, совместно с прочими христьянами, в лесах жил, на них нападая. Так вот, Ондрей тот провёл рать окольными тропами, и свалились они на свейских немцев как снег на голову, те в земляной крепости укрепиться и оборужиться не успели, в скором бою их побили.

– Храбр атаман Корела да хитёр, но и лют преизрядно, – покачал головой один из вернувшихся с войны помещиков. – Почитай весь полон, тех, кто не православной веры, насмерть умучил с жёнками и детьми.

Находящийся на трапезе пленный татарчонок Байкильде, до этого жадно слушавший рассказы о походе, скривил лицо и презрительно бросил:

– Касап.

– Нет, не живодёр казак тот, – вступился за малознакомого атамана Гушчепсе. – Слыхал яз, в своём он праве, всю его семью свеи погубили.

Глядя со своей колокольни, черкес выходил полностью прав. В их горских обычаях, запретах и законах сам чёрт мог сломить ногу, но вот принцип «око за око, зуб за зуб» соблюдался свято.

– Ну, а опосля истинная скаска начинается, – продолжил повествование Козлов. – Нашёлся в полоне казачьем немец, что, желая спасти жизнь себе да семье своей, рассказал, что в Олав-крепости [110]110
  Олав-крепость – Олафсборг (Олавинлинна – финск.), мощная шведская каменная крепость, расположенная на скалистом острове между озерами Хаапавеси и Пихлаявеси, соединёнными с заливом озера Сайма.


[Закрыть] сторожа мала, человек сто, а воинских припасов, кормов и прочего добра запасено видимо-невидимо. Да брался тот немчин також провести воев мимо свейских караулов. Вот атаман Корела да с ним пятьсот охочих людей и двинули по речке Узерве, через каменный гребень, мимо высоких порогов. Нежданными свалились казаки на Савагородок [111]111
  Савагородок – Савонлинна (финн.), Нюшлот (шведск.), посад у крепости Олафсборг.


[Закрыть], который есть посад при каменной крепости. День тот вышел праздничным да базарным. Многих похватали казаки на торгу, почитай никто из посадских на остров к кремлю не убежал. Також попались в полон жёны стражи и самого белифа Олав-крепости.

Рассказчик перевёл дух, хлебнул мёда и продолжил:

– Начал тогда Ондрейкаатаман со свеями, что в осаду сели, торг вести. Мол, ежель не дадите окуп богатый за баб да ребятишек своих, всех под саблю пущу. А сам малый отряд в обход кремля, под крутым бережком пустил. Долго он с белифом рядился, начал некоторых жёнок отдавать, а как на задах Олафкрепости пальба началась, так он с людьми своими верными в бой кинулся. Предмостье же и воротный проезд забиты были выкупленными из казацкого полона, они при начале драки в кремль-то и кинулись. Так что ни из пушек стрелять, ни ворот завалить свеям не мочно стало. Таковымто обычаем и взяли казаки да новгородцы неприступную Олав-крепость. Истина иль лжа сказанное, пущай каждый сам решает.

– Если б не донской атаман, а московский дворянин сей подвиг сотворил, быть бы ему при руке великого государя и ходить в думных чинах, – хлопнул рукой по колену поверивший рассказу Бакшеев. – Донцу и полушки в награду может не достаться, за счастье, чтоб взятую добычу не отняли.

– Почему же так? – пришла пора удивляться мне.

– Не любы вольные казаки боярину Борису Фёдоровичу Годунову, оттого опалу на них кладёт царь Фёдор Иванович, – начал объяснять Афанасий. – Супротивятся атаманцы русским острогам в Поле, разбойничают на Волге, оттого не в почёте на Москве вольница степная.

– Вроде в войско казаков всегда зовут, – не понимал я этого выверта политики.

– Казак казаку рознь, – наставительно заметил рязанец. – Есть служилые по украйнам, есть донские верховские да низовые, гребенские да яицкие, волжские да литовские черкасы. Пока война идёт, в них нужда великая, их деньгами, хлебом да зельем жалуют. Утихнет лихое время – припомнят им воровские дела, царёвы насады у Волжских гор [112]112
  Волжские горы – Жигули или Жигулёвские горы – часть Приволжской возвышенности на правом берегу Волги, огибаемая излучиной Самарской Луки.


[Закрыть] разбитые, да острог Воронежский сожжённый.

– С Воронежем-то что случилось? – заволновался я о судьбе этого города, бывшего в прошлой жизни столицей моей малой родины.

– В позапрошлом годе воровские черкасы и донцы спалили его, воеводу князя Долгорукого Иван Ондреевича, прозвищем Шибан, убили, – пояснил Бакшеев.

– Как сожгли? – в оставленной мною реальности такого казаки вроде не творили.

– Да на постой попросились, баяли, на татар идут. Их на ночлег пустили, а они тёмной порой изменою острог запалили да пограбили всех, а кто противился – поубивали. Сей час впусте сие городище.

– Ничего себе, – только и смог я вымолвить. Какие-то здесь неправильные водились казаки.

В последний день февраля меня затянула рутина инвентаризации различного сырья, привезённого нашими торговцами с рынков соседних городов. Проблема состояла в том, чтобы по местному наименованию и области применения понять состав вещества и его ценность для моих дальнейших экспериментов. Выяснилось, что охра, сурик и мумиё – это минеральные краски, в наличии их оказалось по два пуда каждой, к чему они могли сгодиться, я пока не понимал. В большом стеклянном сосуде с залитым свинцом горлышком плескалось купоросное масло. Раскупорив ёмкость, я понял, что маслянистая жёлтая жидкость с запахом горелых спичек – это плохо очищенная, слабо концентрированная серная кислота. Узнав из росписи стоимость этого химического вещества, я пришёл в ужас. Она оказалась огромной, причём, насколько мне помнилось, ничего сложного в производстве этой субстанции не было. Видевший мою реакцию на стоимость покупки ключник сообщил:

– Фряжский олеум, зело дорогой, да и бутыль стеклянная вполовину от купли ценится.

При осмотре привезённого свинца мне стало ясно, что этот металл подвергнут лишь самой минимальной очистке, настолько он, даже визуально, казался неоднородным. Изрядно оказалась загрязнена примесями купленная сера. Из свинца можно было попытаться выудить что-нибудь полезное, а серу явно требовалось чистить для улучшения качества пороха. Крайне заинтересовала меня руда с медно-золотым блеском.

– Камень сей прямое огниво, – сообщил знающий ключник. – Для высечения огня потребен, а також немцы его в свои пистоли ставят, в замки ключные.

Тут же смотритель княжьих кладовых достал металлическое кресало и, чиркая им по куску руды, высек сноп искр. Судя по запаху, тут у нас имелось явно сернистое соединение, либо медный, либо железный колчедан.

– Тоже немецкий? – задал я риторический вопрос.

– Нет, не иноземный камень сей, с новгородских Деревской да Бежецкой пятин, – удивился ключник. – Вроде у реки Мсты, за порогами, хрестьяне черносошные Боровичских рядков и монастырские Свято-Духова монастыря его копают.

Известие меня сильно порадовало. Исходный материал для производства серной кислоты находился, по российским меркам, практически рядом, приблизительно в трёхстах верстах. Оставалось решить вопрос с кислотоустойчивой тарой и защищённым от коррозии оборудованием. Стеклянные ёмкости вполне можно было выдуть с помощью цилиндрических мехов в формы. Но как сделать из стекла камеры для сжигания колчедана и сбора конечного продукта, я совершенно не представлял. На счастье, на глаза попалась укупорка от бутыли с купоросным маслом. При внимательном разглядывании стало понятно, что пробка снизу покрылась плотным налётом окисла, не допустившим дальнейшего разъедания металла. Значит, оборудование кислотоделательной мастерской можно изготавливать из дерева или кирпича и лишь изнутри тщательно обделывать свинцом.

От размышлений о грядущем прогрессе угличской химической промышленности меня оторвал прибежавший стрелец.

– На реке Ждан Тучков с ногаями за провозные деньги сцепился, как бы лиха не вышло!

По приезде на Волгу я застал удельного казначея до хрипоты спорящим с щуплым татарским мурзой.

– О чём спор, дядька? – причину конфликта стоило узнать сразу.

– Полон ногаи заволжские ведут, а ни мытное, ни проездное, ни поголовное платить не желают.

Главарь кочевников опять перешёл на визг, мешая татарские и русские слова. Из его контраргументов стало ясно, что сами налоги он платить не отказывается, не устраивает его только их размер. Ждан оценил голову пленного в пять рублей, что казалось довольно низкой ценой, и, соответственно, требовал за каждого двадцать пять копеек таможенных пошлин. Помимо этого, с ногаев причиталось по два алтына с каждых саней провозного сбора. От головного казначей, подумав, отступился, поскольку платилось оно, как правило, с наёмных работников и холопов.

Мурза же кричал, что по восемь алтын с двумя деньгами продаст половину полона, поскольку ему до родных юрт и трети от добычи не довести.

– Может, и правда, купим у татарина иноземцев? – спросил Тучков. – Православных освободим, серебро не пропадёт, всё одно им одна дорога – в холопы. Еретиков откормим и продадим дороже, аль у нас на землю осадим.

Учитывая, что степняков насчитывалось человек двадцать, а у нас за спиною стояло двадцать пять стрельцов, да ещё несколько торопилось от города, торговцы невольниками особенно не наглели.

В торг я не лез, из боязни проявлением сострадания усложнить дядьке переговоры. Через полчаса Ждан подвёл итог – дороже всех ценились молодые женщины и дети обоих полов от семи до шестнадцати лет, дешевле шли юноши и мужчины, младенцев и стариков отдавали практически совсем даром.

– Отчего отроки так дороги? – поинтересовался я у примчавшегося подкреплять наш тыл Бакшеева. Дороговизна женщин меня не удивляла.

– Жизни степной их обучить ещё можно, – выдвинул свою версию рязанец. – Кобылиц доить научатся, стада пасти, войлок бить да кумыс ставить. Иные уж лет через десять обасурманятся так, что от природного татарина не отличить. Даже в разбои с ними ходить станут.

Беглый осмотр несчастного двуногого товара, размещённого по пять-шесть человек на санях, заставил сердце сжаться от жалости. Кормили ногайцы свою добычу явно из расчёта её дальнейшей стоимости. Некоторые из людей выглядели явными доходягами, непонятно как ещё не умершими от холода и голода.

– Бери самых слабых, детей без матерей не выкупай, – выдал я распоряжение Ждану. – С остатних, кого не сторгуешь, пошлину исчисляй по ногайской цене.

Не успел дядька приступить к выполнению моего поручения, как к нам подбежал крепкий чернобородый мужичок.

Отвесив поясной поклон до земли, он вымолвил:

– Здрав буде пресветлый княже Дмитрий, челом бью, разреши с твоим тиуном словом перемолвиться.

Я не возражал и качнул головой. Вежливый челобитчик вцепился в стремя Ждана и оттащил его для беседы чуть в сторону.

Судя по долетавшим отрывочным фразам, он уговаривал нашего казначея чуть обождать с покупкой, тот милостиво кивал головой.

По окончании этой беседы я задал вопрос Тучкову:

– О чём просил сей посадский?

– А-а, пустое, – отвечал дядька. – Молил сей купец цену ему не сбивать, сторговал он кого-то у ногайцев задаром, они ж за лишнюю полушку передумать могут. Да и не нашего он града, впервой его вижу.

Тут у саней с полоном поднялся крик, кочевники отнимали детей у матерей и передавали их по двое нашему просителю. Тот ловко за шкирку оттаскивал ребятишек к своим дровням и там бросал на сено, не забывая спутать ноги. Как выяснилось, покупкой неместного купца стали шестеро детишек от трёх до пяти лет.

– Зачем ему такие малые? – попытался я выяснить у сопровождающих.

Никто толком ничего сказать не мог, все пожимали плечами. С тем же вопросом я подъехал к деловито связывавшему детей мужику.

– На что таких малолетних берёшь?

Глаза у покупателя малышей забегали, он полминуты растерянно оглядывался по сторонам, потом выпалил:

– Выкормлю да в ученичество к посадским мастерам их отдам. Им судьба счастливая, а мне хлеба кусок – от наставников ихних спасибо.

Поведение этого купца мне не нравилось совершенно.

– Крест на сём целуешь, что истинно тобой сказанное?

Мужик опять на минуту впал в ступор, потом оживился, достал крест и смачно к нему приложился.

– Святой крест целую, что всех младенцев сих стародавнему ремеслу учить станут, и кто выдюжит учёбу, тот до смерти будет кормить умением разученным и себя, и наставников своих.

Такая клятва меня не удовлетворила, и, подозвав Лошакова, я скомандовал:

– Иван, проводи купца до гостиного двора иль иного места, где он проживает, вызнай, куда он детей пристроить хочет. Ежели купцам каким южным – отбери и ко мне в палаты доставь.

Услышавший приказ мужичок заартачился, что никуда он с сопровождением не поедет, а если мне чужеземные дети милы, так он их даром дарит.

Заезжий купчина нравился мне всё меньше и меньше, и команду Лошакову я изменил.

– Ребятишек заберу, а этого хитреца, Иван, до дому с приставами проводи, да опроси соседей – истинно ли там живёт, а станет упрямиться к жилью своему ехать – плетьми гони.

На этом беседа завершилась, и наша кавалькада тронулась к кремлю, оставив Ждана утрясать цены на пленников с ногайским мурзой.

Через пару часов вернувшийся Тучков хмуро сообщил:

– Всё по твоему велению сделано. И для чего нам, скажи на милость, столько чуть живых нахлебников? Хлеб, что они сожрут, лучше нищим у храма раздать, хоть на небесах зачтётся.

– За спасение этих людей тоже небесная награда выйдет, – сообщил я дядьке, нисколько мне не поверившему. – Мужиков опросить – кто чего умеет, земледельцев на пашню осадить, мастеровых по пустым дворам развести. Прочих – в дворские слуги, баб також, или по мужикам ихней веры раздать, или к работам при княжьих палатах определить, – выдал я наказ об обустройстве выкупленного полона. – Детей полоняников не отбирать, пусть с матерями живут.

– Сирот куда? – лаконично осведомился Ждан.

– Раздай по крепким дворам, али тем, кому Бог своих деток не дал, – пришло, наконец, мне на ум решение. – Пускай как своих растят, за то им от князя помощь кормом будет и в податях послабление.

Хмыкнув, Тучков потопал к выходу из палат.

В спину я ему добавил:

– Каждый день с ногайских отрядов ослабевших пленных выкупай, до тех пор пока запасы хлебные или казна у нас не истощатся.

После вечерни появился хмурый Лошаков вместе с губным старостой Мурановым.

Перекрестившись несколько раз, телохранитель произнёс:

– Видит Бог, как сквозь землю видел ты, княжич, меня за татем тем заезжим отправляя. Он, ить и ста шагов не отъехали, стал посулами меня улещивать.

– Много давал? – для общего сведения заинтересовался я.

– Начал с трёх алтын, у избы своей уж пять рублей сулил, – улыбнулся Иван. – А уж показывать, где проживает, как не хотел, дважды плетью отходить пришлось.

– Что ж не взял да не отпустил? – сумма предлагаемой взятки была по здешним меркам огромной.

– Побоялся, – признался Лошаков и прибавил: – За душу свою побоялся, глаза у татя того как у аспида-искусителя зыркали. Мнилось, сам нечистый в нём сидел да торг вёл.

– Что нашли при обыске? – вопрос задал для проформы, из-за ерунды на ночь глядя не пришли бы.

– За Угличем, в сельце малом поселился вор ведомый, – сообщил верный охранник. – Да дружок евойный там же обитал. Деток там нашли с десяток. Ликом вроде все нашенские, русые да курносые, а вот лопочут по-немецки. Однако ж двое малых отроков глаголили русским наречием да крест верно творили. Назвали сельцо Пирогово, яз таковое ведаю – у монастыря Калязинско-Макарьевского оно.

– Ну и что вы вызнали у татей? – поинтересовался я у обоих пришедших.

– Чего там узнавать? – хмыкнул Муранов. – Мню, желали воры родителями детишек сказаться да в холопство их отдать. За то надобно их наутро повесить. У меня как раз в клети тать сидит – впервой попался, вот он сие дело сработает. На торгу велишь вздёрнуть аль на проезжей дороге, прочим в поучение?

– Так что пойманные-то рассказывают? Как же они немецких детишек за своих-то выдать хотели? Да откуда калязинцев взяли? – следствие мне казалось явно не завершённым.

– Какое нам дело до еретикового последа? Пущай хоть поедом их жрут, – удивился губной староста. – А воры лжу сказывают, де купили у ногайцев, думали, нехристи, знали б, что православные, – сами матери с отцом возвернули. Да завсегда пойманные изворачиваются. Вот увидишь, княже, перед шибенецей они еще «слово и дело государево» орать учнут, мол, тайны великие знают. Токмо что татям головным [113]113
  Тать головной – похититель людей.


[Закрыть], что от них скупщикам, что лживым во холопство подпищикам – всем едина казнь, чего тут разыскивать-то далее?

– Нет, идите да узнайте точно, зачем покупали, где воровали детей, куда девать собирались, – отправил я опять к губной избе Лошакова и Муранова.

Ещё до рассвета я проснулся от звуков голосов. В проходной к опочивальне комнате препирался Лошаков с охраняющим мой ночной покой истопником.

Встав, накинул кафтан и вышел к спорящим.

– Что узнали от татей головных?

– Лютое дело, княже, – хрипло ответил Лошаков.

Видимо, прошедшая ночь ему далась тяжело, лицо посерело, глаза сверкали лихорадочным блеском. Осенив себя крестом, Иван пересказал события недавнего прошлого.

– С третьей пытки, как начали огнём жечь, стали воры согласно показывать. – Произнеся это, телохранитель помялся и продолжил: – Хоть многия ятые у тех злодеев детишки и нехристи, лживо крещённые, а и их на такую долю обрекать не мочно, Господь не простит. Тати, нами пойманные, детишек на Москву да Ярославль свозили, и купленных, и за яблочко наливное приманенных. Там другие людишки, Богом отверженные, малым руки-ноги ломали, очи жгли да языки рвали. Сломатые члены искривляли всячески. Кто из младенцев опосля сих мук в живых оставался – тех к лживым нищим отдавали, христорадствовать. Надобно тех нелюдей к стольному граду отправить, пущай их там порасспрашивают о сообщниках да казнят четвертованьем аль на колесе.

– Нет, Иван, бери людей с десяток и сам езжай, пусть один из извергов, который целее, места указывает. Пойманных – расспрашивай накрепко при видоках, потом отдавай воеводам да дьякам под роспись. Ежели кто иные места вспомнит – туда двигай. Всех, кого передал местным властям, – записывай, да кому отдал, пиши поимённо, с личным подписанием взявшего разбойников. Если кто из приказных таковых злодеев за посул отпустит – всех брата упрошу до застенков отослать, – выпалил я на одном духу.

Сон улетел напрочь. Рассказанное Лошаковым не умещалось в голове. Самое страшное, что существовал на услуги такого злодейского ремесла спрос. Нищенство – вот источник беды. При каждой церкви, при всех монастырях, при большинстве богатых дворов, не исключая мой и царский, – везде жили нищие-приживалы. Количество их выходило огромным, у каждого храма кормилось по трое-пятеро христорадничающих, а приход у той церкви, дай Бог, десять дворов. Отсюда дикая конкуренция между побирушками, желание поразить увечьями и язвами своими или принесённого с собой ребёнка. Местные жители считали подаяние милостыни одним из важнейших христианских обрядов, лучшим способом замаливания грехов. Конечно, находились среди собирающих пропитание Христа ради настоящие калеки и увечные люди, существовали одинокие женщины и сироты, но систему требовалось как-то ломать. Видимо, введение домов призрения и сиротских общежитий стало уже необходимостью, одни монастыри с этим справиться не могли, да, по сути, и не желали.