Текст книги "«Рядом с троном – рядом со смертью»"

Глава 16

К вечеру Иван Лошаков привез хнычущего мальчугана годами чуть старше моего одолженного тела. Порасспросив его, Афанасий Бакшеев остался очень доволен. Из рассказа мальчишки мы узнали, что зовут его Габсамит, он сводный брат буйного по имени Байкильде, а кунака его брата кличут вообще малопроизносимо – Гушчепсе. Отец их не был карачбием, но приходился тому двоюродным братом и являлся знатным и богатым землевладельцем мурзой. Байкильде был его младшим и любимым сыном от законной жены, а Габсамит – меньшим от наложницы, русской девушки с Волыни. Рязанский служивый разъяснил, что самый молодой из татарчат – чага, неполноправный член семьи, рождённый от невольницы.

– Ничего, окрестим, выкормим – подьячим посольского приказа станет, с эдаким умением толмачить, может, до думных чинов дорастёт, – размышлял Афанасий. – Зело великая польза от него будет.

Уже стемнело, когда на двор приехал Годунов. В выделенную мне опочивальню прислали слуг, передавших настойчивую просьбу боярина прибыть в его палаты для беседы.

Происходивший в большой трапезной, за огромным тяжелым столом, при свете небольших масляных лампадок наш разговор со стороны должен был выглядеть точьв-точь как тайная встреча заговорщиков. Сообщил царский шурин решение боярского суда: всех братьев моей матери и деда отправляли в малые северные городки с приставами, их семьям разрешили остаться в небольших вотчинах казанских и нижегородских уездов, остальное имущество изымалось и передавалось мне. Этим же судом к смерти приговорили всех непосредственных участников убийства государевых людей, а основные участники событий ссылались в Сибирь. Большинство имён осуждённых принадлежало холопам Нагих, но посадские тоже присутствовали. Общее количество наказанных составляло примерно тридцать человек, но никого из близко знакомых мне людей там не оказалось.

Участь моей матери была решена советом высших иерархов церкви во главе с патриархом Иовом, ей было указано принять пострижение в монахини. Обителью назначили будущей старице владимирский Княгинин монастырь, место почётное, но удалённое от Москвы. Там уже пребывала одна бывшая царица, разведённая жена Ивана Иоанновича – Прасковья. В кормление Марье Фёдоровне были пожалованы Холопий городок [65]65
  Холопий городок – древнерусский торговый город (XIV–XVI вв.) на реке Мологе, позднее село Старое Холопье, Борисоглебское; затоплено при строительстве Рыбинского водохранилища.


[Закрыть] да по половине слободы Рыбной и Мологи [66]66
  Слобода Рыбная – позднее город Рыбинск. Расположен у слияния рек Волги, Шексны и Черёмухи. Слобода Молога – позднее город Молога, располагавшийся при впадении реки Мологи в Волгу и затопленный Рыбинским водохранилищем.


[Закрыть]. Также Борис Фёдорович передал кучу грамот, жалованных и тарханных [67]67
  Тарханные грамоты – несудимые грамоты, первоначально – название ханских льготных ярлыков, которые выдавались церковным людям в татарскую эпоху; впоследствии особый вид жалованных грамот, предоставлявших патриарху, архиереям, монастырям, князьям и знатным боярам не быть судимыми никем, кроме государя, и не платить повинностей.


[Закрыть], на князя Дмитрия Иоанновича Углицкого, так теперь звучало моё официальное имя. Помимо Угличского уезда с городом, мне даровались и отошедшие в казну по смерти последней жены покойного старшего брата, царевича Иоанна, городок Устюжна со всеми волостями и станами, да несколько крупных вотчин, самой ценной из которых было село Черкизово в Горетовом стане Московского уезда. Однако для контроля за финансами посылался дьяк из приказа четверти Петелина [68]68
  Приказ четверти Петелина – четвертной приказ под управлением дьяка Петелина. Четвертные приказы (Чети) – центральные государственные учреждения в России XVI–XVII вв. с финансовыми и административно-судебными функциями по отношению к определённым территориям страны.


[Закрыть], да в столицу удела направлялся стрелецкий голова, которому поручалось набрать полк городовых служивых. Обязанность финансировать этот отряд, подчиняющийся центральному правительству, лежала полностью на удельной казне, она же должна была содержать и ямские дворы на дорогах. Эту пилюлю мне подсластили жалованьем из царской казны и от Годунова лично, переводить цену мехов и дорогих сукон в денежную стоимость я не умел, но только монетой мне причиталось почти полторы тысячи рублей. Большая это сумма или не очень, было не ясно, но казначей, которому передали приказ хозяина поутру готовить денежное серебро, казалось, потерял дар речи.

Поутру, проснувшись, я опять саботировал поход в церковь, уговорив Ждана посетить главную торговую площадь, раскинувшуюся у стен Кремля. Афанасий же направился в приказ большой казны хлопотать о получении подаренных денег. Торжище было большим, с сотнями лавок, наполненных различными товарами. Покупок я не совершал, больше меня интересовали представленные товары и цены на них. Поскольку каждый купец старался торговать своей, ему одному лишь ведомой мерой, понять, у кого что дешевле или дороже, было непросто. Походным калькулятором служил Ждан Тучков, приводивший все меры и стоимости к известным мне значениям. Соотношение цен на некоторые товары с точки зрения гостя из будущего казалось поразительным. Фунт не самого качественного сахара стоил как пуд мёда или полпуда чёрной икры, а бочка сельди стоила как восемь огромных осетров, или около трёх пудов отборной паюсной икры. Собственно, любой привозной товар ценился в разы дороже отечественного, иностранное сукно было в десять раз дороже грубой русской сермяги. Хлопковые или, как их называли купцы, бумазейные ткани, а также шёлковые превышали стоимость льняного холста от пятидесяти до тысячи раз. Что ж, у торговли в это время явно имелся большой потенциал.

Из местных изделий наиболее отличались в цене простая материя от окрашенной и кузнечное железо от передельной стали – уклада. Собственно, несложная, на мой взгляд, переработка давала удорожание в несколько раз. Побродив часок в задумчивости по центральному рынку Москвы, мы направились к месту проживания, прикупив лишь в книжном ряду несколько стопок бумаги за десять алтын. По возвращении на двор конюшего боярина я поразился царившей там суете.

– У Борис Фёдорычева скрягиключника всё потребное получил, с царёвыми казначейскими дьяками потолковал, до полудня дарам счёт окончат, можно забирать да отъезжать до Углича, – выкрикнул весёлый Афанасий Бакшеев.

– Как же ты совладалто с приказными оглоедами? – поразился воспитатель. – Каковским образом не заволокитили отдачу нашу?

– Да посулил им по десяти рублёв, ежели к полудню поспеют, – ухмыльнулся ушлый рязанец, – дабы у них ретивость проснулась, вот и вся недолга.

– Волен же ты княжье добро в пусто раздавать! – возмутился Тучков. – Щедр как за государев счёт, шельма. У нас, поди, царёва грамота на поминки имеется, алтын бы двадцать за уважение отдал, да и всё.

– Жалует царь, да не жалует псарь! – продолжал веселиться Афанасий. – Зато сукна будут не гнилы, да меха не трачены, и деньги не обрезаны. Ты бы помог подводы да мужиков возчих понаймовать, а то ямские цену просят несусветную. Яз же поищу стрельцов каких, по ряду на стороженье [69]69
  По договору на охрану.


[Закрыть], на такое добро лихие люди, аки пчёлы на мед, слетятся.

Что ж, по опыту моей прежней жизни, сумма отката за быстрое выделение государственных средств была весьма умеренна. Отрадно было понимать, что в сфере бюджетного финансирования преемственность традиций вполне себе существует и никуда пропадать не собирается. Через несколько часов телеги были найдены, багаж на них увязан, к конвою присоединилась группа конных стрельцов человек в двадцать.

– Еле сговорился, – сообщил приехавший с ними Бакшеев. – Полкового голову одарил пятью рублями, штоб ребят этих от караулов освободил, да молодцам обещал по двадцати алтын каждому и оплату зелья со свинцом, ежели дело ратное будет.

Судя по тому, что только серебра монетой, упакованного в лари, мы получили около семи пудов, да с нами находилось восемь телег с мехом и тканью, меры предосторожности, принятые ветераном-пограничником, лишними не являлись. Выехал из Москвы наш отряд немногим позже полудня, не дожидаясь возвращения боярина Годунова из дворца. Езда по столичным улицам на подводе оказалась многим хуже верховой. Сидевшие на последних повозках пленники морщились и стискивали зубы так, что казалось, будто их пытают. Татарчат рассадили по разным возам, охраняли двух старших литвинские наёмные солдаты. Правда, сторожами те воины оказались весьма посредственными, и от них было больше изображения дела, чем пользы.

Стольный град обоз проехал чуть больше чем за час, и то благодаря нашим стрельцам, знавшим в лицо всех воротников и караульных. По выезде на крайние слободы мы увидели начало постройки нового кольца рвов и валов со стенами вокруг города. По местным масштабам размах строительных работ был воистину циклопическим. Неудержимое любопытство заставило меня забраться на свежую насыпь. Осматривая окрестности, я вдруг осознал внезапную догадку о своём местонахождении. Именно в этом месте через несколько веков пересекутся Садовое кольцо и проспект Мира. Вообще, всё походило на то, что строятся новые стены именно по контуру кольцевой магистрали далёкого будущего. Интересно, какой в этом мире станет карта московских дорог лет через триста-четыреста?

Глава 17

К вечеру зарядил мелкий, холодный дождь. Двигались мы и так не быстро, а по раскисшим дорогам вообще начали ползти как улитки. Лошади ступали осторожно, боясь оступиться на скользких брёвнах, составляющих дорожное полотно на всех низменных местах. Для остановки на ночлег Бакшеев, уже вовсю командовавший углицким отрядом вместо уехавшего Колобова, выбрал пригорок на краю обрывистого оврага. Телеги с самым ценным грузом поставили в середине лагеря, с остальных сгрузили добро и устроили из них прерывистое ограждение вокруг стоянки. Лошадей спутали и отправили пастись под присмотром двух дворян.

Афанасий хмурился.

– Скверная пора, воровская, татейто в сырину такую ни огненным, ни лучным боем не отгонишь, может, в ножи придётся резаться. Спать заляжем одоспешены да оружны.

Я, пытаясь спастись от вездесущей мокроты, подобрался поближе к костру. Там распоряжался у походных котлов Лошаков.

Задумчиво глядя в пустую воду, он произнёс:

– Сей час крупицы-то и взварим в кашу на суши.

– На что кашу варить будете? – в моём голосе пробивалось любопытство.

– На чём, – поправил Иван. – На суши.

– Эт что такое? – интерес не пропадал. – Из рыбы сделано?

– Вестимо, рыбица малая сушёная из озер края северного, – ответил дворянин. – День-то сей третий по седмице, постное вкушаем.

– А-а, ты варить кашу на сухой рыбе будешь, – понял я.

– Да уж знамо дело, не сыру жрать, – вовсю шутил мой давний телохранитель. – Чай, не самоядь дикая.

Порывшись в мешке, он вытащил сушёного снетка и вручил мне:

– В водице размочи, як холодная и мокрая станет, то и узнаешь, можно ли такое есть.

Крутя в руках прародителя закуски к пиву, я отправился к Бакшееву, тот уже всем дал задания и молился перед ужином. Просьбы к Богу у него были такие же, как и действия, – быстрые и решительные, всё, чего он хотел от высших сил, это чтоб часовые не заспали да воры не смогли отвести им глаза. Наблюдая за ним, вспомнил озадачившее меня вчера сообщение.

Дождавшись конца ритуала, я подошёл к нему и спросил:

– С чего ты взял, что пленник наш, Гошчипс, в родстве с орками?

– Он сам молвил, да и кто ещё в сефери [70]70
  Большой набег.


[Закрыть] с Черкесии пойдёт? Не холопы же ихнии?

– Откуда ты про орков узнал?

– Своими очами зрил, когда в Кабарду с послами ходил. Меня за умение на татарских наречиях толмачить послали.

– Точно сам видел их?

– Як тебя сей час. Да и што тебе оне так в душу-то запали? Те же человече, что и мы, токмо величатся именитостью да воинскими делами зело.

– Совсем такие, как мы?

– Весь род людской из семени Адама и лона Евы вышел, – как маленького стал поучать меня Афанасий. – Иль ты мнил, они с рогами на лбу, или с хвостом и шерстию обросли, яко звери лесные?

– А нигде не водятся в шерсти, например?

– Знамо, водятся – в бабкиных сказках, аль в преисподней, – подытожил разговор о фантазийных существах старый воин.

Поговорив с ним ещё о его путешествиях с посольствами, выяснил, что в это время язык межнационального общения – татарский, по крайней мере, на юг и восток от границ Московского царства. Что заставило задуматься.

– Афанасий, скажи: трудно татарское наречие разучить?

– Ежели с прилежаньем постигать, то любое дело лёгким будет, – опять перешел на менторский тон рязанец, но, смягчившись, продолжил: – А так этих языцей-то, почитай, поболее десятка имеется. Татаровя сами-то друг дружку с толмачом разумеют. Но общие слова выучить не трудно. Вона, пойдём до нашего мальца полонянного.

Мы подошли к Габсамиту, скромно ждавшему свою порцию каши под телегой.

– Малой, как по-вашему будет от то зваться? – спросил Бакшеев, указывая на котел.

– Казан, – ответил маленький толмач.

– Верно, а сё? – экзаменатор ткнул в телегу.

– Арба.

– Тож правда. А от он? – рязанский страж рубежа кивнул на задремавшего сторожалитвина.

– Каравул, – вздохнул паренек, подумал и добавил: – Акылсыз.

– Истинно, глупец, в стороже-то дремать. Ещё подрыхнет и станет башксыз – безголовым! – сказал самоназначенный воевода и предложил мне: – Давай ты, княже, поспрошай!

В голову ничего не лезло, и я ткнул пальцем в почву.

– Балчук, грязь по-русски, – прокомментировал мой жест малолетний учитель иностранных языков.

В задумчивости я показал ему кусок сушёного снетка, что продолжал удерживать в руке.

– Балык, рыбица по-вашему будет, – продолжал перевод Габсамит.

Тут я наконец вспомнил интересовавшие меня слова.

– Что значит шура?

– Раб, – ответил татарчонок.

– А как понять – азюны сакарым?

– Я убью тебя, – засмущавшись, продолжал отвечать на вопросы отрок.

– А вот это что – кюдлюк?

– Не ведаю, – прошептал паренёк и опустил голову.

– Кто ж эдакое князю в очи-то скажет, – вмешался в наше погружение в лингвистику татарского языка Афанасий сын Петров. – Содомит сие значит.

После постного ужина наступил отбой, однако спали все вполглаза, вслушиваясь в перекличку сменявшихся часовых.

Весь следующий день поход по непролазной грязи продолжался, так что, добравшись до темноты к Троице, мы были совершенно измотаны. Афанасий остался с обозом на окраине села Климентьевского, а мы с Жданом отправились на ночлег в обитель. Встречал нас сам архимандрит Киприан с чинной братией – келарем, казначеем, ризничим и книгохранителем, да прочими почтенными старцами. Уже наученный местному церемониалу, я поцеловал руку настоятелю и в свою очередь получил от него благословление.

– Рады мы о приезде князя Угличского, Димитрия, к дому Живоначальной Троицы и Пречистой Богородицы и великим чудотворцам Сергию и Никону. Прошу тебя отвечерять с нами в гостиных палатах! – приветствовал нас Киприан Балахонец.

Предложение было принято, и мы двинули к каменному двухэтажному зданию вдоль многочисленного почётного караула.

– Зачем вам так много воинов? – выразил удивление малолетний высокородный паломник.

– Воев? – изобразил недоумение келарь Евстафий. – То сирые слуги монастырские, Троицей опекаемые, стрельцы да конные служки.

Скромные прислужники обители были как на подбор крепкие парни, одетые в брони и разнообразно вооружённые.

– Пушек вы на монастырский обиход не припасли? – попробовал я пошутить.

– Вскую же оне нам? Ести токмо пищалей крепостных да затинных с полсотни, да наряд к ним для опаски от всякого лихого дела.

Да уж, похоже, здесь русская церковь вполне зримо исповедовала принцип «добро должно быть с кулаками».

Накрытая в гостевом доме трапеза роскошью не поражала, на столе были гречневая и гороховая каши, куски варёной рыбы, хлеб да разные хлебные квасы и фруктовые взвары, прозываемые тут щербет. Представления об обжорстве монахов оказались явно преувеличенными. За ужином шёл степенный разговор об управлении монастырскими владениями, старцы поучали меня разными советами о рачительном ведении хозяйства. В ходе беседы выяснилось, что, кроме обширного подворья в Угличском кремле, Троице принадлежат несколько дворов и лавок в моём городе и множество сёл и деревень в уезде. Тут нечистый дёрнул меня поинтересоваться, каков будет с этих владений налоговый взнос в казну удела.

Казначей Игнатий аж подпрыгнул.

– Есть у нас тарханы от пресветлых московских царей, что податей с наших вотчинок не имать, окромя указных, а те, что насчитаны, мы сами в приказы возим. Чтоб на Углич серебро сбирать, об том указа не было.

– Тако же заповедано грамотой великого князя и царя всея Руси Фёдора Иоанновича вступаться в наши сельца и деревеньки городским прикащикам и прочим денежным сборщикам! – прибавил отче Евстафий.

Стало ясно, что у прижимистых монахов зимой снега не допросишься. Перед отходом ко сну самый благообразный из старцев, Варсонофий, поинтересовался у меня чудом явившейся Божьей матери. Вдаваться в подробности совершенно не хотелось, и я старался молчать, как партизан.

– Егда то явление было, княжич? – интересовался монах.

– Да в день битвы с татарами у Москвы.

– А пред сонием молился ли ты, отрок?

– Конечно, вознёс молитву.

– Где же соном тебя сморило?

Пришлось напрячь память, вспоминая, где я ночевал перед битвой.

– Да здесь же, за стенами обители и легли мы спать в лагере воинском.

– От где знать знамение-то бысти, – задумался старец, осенил меня крестом и удалился.

Поутру мы посетили молебен в Троицком соборе, по совету Ждана я пожертвовал на поминовения родителя пятьдесят рублей денег, и, провожаемые благими напутствиями святых отцов, мы присоединились к давно изготовленному в путь углицкому обозу.

Глава 18

Путешествие в сопровождении пары десятков повозок оказалось серьёзным испытанием для нервной системы: с возами постоянно что-то приключалось, они то увязали в рытвинах, то ломались, их колёса заклинивало между брёвнами дорожной гати. Отряду приходилось делать остановки почти каждые полчаса. От Троице-Сергиева монастыря до Переяславля мы добирались два дня.

В город Бакшеев решил наш гужевой караван не заводить, причину он обрисовал чётко:

– Бо в стане-то за добром углядим, а во граде як начнём на гостином дворе тюки да торбы с возов носить, так и растащут всё тати.

Ночевать остановились на берегу Плещеева озера, за рекой Трубеж, в паре вёрст от Переяславля-Залесского и невдалеке от небольшого села. Лагерь был развёрнут споро, и стрельцы, раздевшись до исподнего, полезли в воду ловить бреднями рыбу.

Увидев это дело, я взмолился Афанасию:

– Надоела мне уже постная пища, сегодня ж суббота, давай хоть чего мясного раздобудем.

– Рыбица тут отменная, селёдка, царь к столу не брезгует, ох и сладка она, – рязанец мои кулинарные пожелания игнорировал.

– Селёдка ж рыба морская, – меня не покидала надежда переубедить Бакшеева.

– То немецкая в море-окияне водится, наша же переяславская – в озере.

Смирившись с очередным диетическим ужином, побрёл к берегу посмотреть на улов стрелецкой охраны. Добыча их действительно походила на некрупную сельдь, ранее такого вида рыб мне видеть не приходилось. Но спокойно повечерять нам была не судьба, к лагерю приближалась куча разгневанных мужиков из ближнего сельского поселения. Насколько было понятно, возмущались местные жители фактом рыбалки в их озере, а особый гнев вызывало использование в этом деле похищенных у них же сетей.

– Неводов наши люди не схищали, – отмёл обвинения Афанасий. – На чуток порыбалить взяли, опосля развесили б их на прежнем месте.

– Рыбу добывать тут мимо нас государями московскими заповедано, – пробасил один из мужиков. – Исстари то право за нашей слободой, мы за то к царёву дворцу рыбицей кланяемся.

– Нешто вы для молодшего брата государя нашего мельчайших водных тварей пожалели? – начал заводиться старый воин. – За пустое дело людишек князя рода Рюрикова бранно облаиваете?

Не желая усугублять конфликт, я дал распоряжение Ждану заплатить местным рыбакам немного денег, как плату за нарушение их монополии. Дядька моего решения не одобрил, но пару копеек заводиле крикунов кинул. Тот тут же приумолк, запихнул деньги за щёку и, поклонившись, пошёл прочь, уводя с собой свою ватажку.

Бакшеев тоже не преминул высказать своё мнение по поводу моего подарка:

– Совсем чёрный люд совесть потерял, им дай перст – всю руку съедят, нечего мужикам слабину давать.

Выразили своё удивление этим странным княжеским поступком и высокородные пленники, хотя их варианты решения проблемы несколько отличались.

Как перевёл младший татарчонок, его брат Байкильде считал, что заявление о праве исключительного пользования озером противоречит божеским законам, ибо всё, что создано Аллахом, а не рукой человеческой, должно быть в общей собственности всех единоплеменников. Так что за попрание небесных правил он предлагал догнать местный люд и дать ему плетей.

Молодой черкес же был возмущён поведением простолюдинов, повысивших голос на знатного. Он всерьёз настаивал для сбережения княжеской чести поднять отряд на коней и посечь саблями крестьян, не знавших положенного им места.

Такой радикализм ошарашил всех, но прокомментировал только Афанасий:

– Вот от таких-то порядков и бежит чёрный люд с Черкесии куды очи глядят, хоть к казакам, хоть к крымским ханам.

До этого момента Гушчепсе вообще, кажется, за весь поход не произнёс ни слова, демонстративно не интересуясь ничем вокруг. Мне подумалось, что его поведение напоминает американских индейцев из гэдээровских фильмов прошложизненной юности. В отличие от молодого уорка, его крымский кунак Байкильде во все прошлые дни старался рассмотреть каждую деталь местной жизни и высказать по любому поводу своё мнение, как правило, негативное. А поскольку для ограниченного круга лиц, понимающих татарский, ему изрекать было неинтересно, он заставлял громко переводить Габсамита. Изрядная часть конвоя, таким образом, принудительно знакомилась с крымской народной мудростью, выраженной в высказываниях и поговорках. Самая лестная из которых звучала так: «Только глупцы живут на одном месте, нюхая собственную вонь».

Прекратить это смог вчера Бакшеев, когда подъехал к сыну мурзы и предложил брать пример с молочного брата и помалкивать.

– Тилим бар айитайим! – услышал он на это гордый ответ.

– Есть язык – буду молвить, – перетолмачил рязанец и поинтересовался: – Сколько за тебя отец окупу даст златом?

– Коп кызылга, – ответил напыщенный мурзёнок.

– Много, значит, – повторил старый сторож границ. – А по весу твому даст?

Байкильде задумался и отрицательно покачал головой.

После недолгого торга Афанасий вычислил, что дадут за пленного пару фунтов драгоценного металла, и выдал заключение:

– Значит, за сорок частей тела сына мурзинского дадут едину часть злата. Усечём ему язык, станет ползолотника убытку, почитай двенадцать алтын серебром. Княже, будем за этакую малую корысть поношение терпеть?

Арифметика произвела впечатление на сына степей. Такой довод показался ему вполне убедительным, и он решил так задёшево с частями своего тела не расставаться.

Не успело улечься волнение от ссоры с рыбаками, как на место ночлега отряда принесло новых гостей. К нам подъехали городовой приказчик Переяславля-Залесского, таможенный целовальник и с ними в сопровождении пара дворян. Краткий диалог тут же перерос в ругань, прибывшие всерьёз требовали уплаты проезжего сбора и мытной пошлины.

Бакшеев вовсю возмущался:

– Ишь чего удумали, княжью казну считать да пошлиной обкладывать дары великого князя и царя всея Руси Фёдора Иоанновича! Мимо таких-то хоронить покойника в домовине пронесёшь, проездное стребуют.

– Ежели то дары, должон быть тархан на вольный провоз, – упирался древнерусский таможенник.

– Отте мой тархан! – Афанасий поднёс к его лицу изрядных размеров кулак и, взявшись за саблю, сообщил: – Коли станешь упорствовать в лихоимстве, я те и ярлык покажу.

После нескольких минут препирательств представители налоговой администрации удалились, пообещав написать жалобу в Москву.

Вечером на общем ужине Ждан предложил отпустить телеги и продолжить дальнейший путь по воде, обещая более быстрое прибытие в Углич. Совет был признан весьма дельным, и следующим утром воспитатель отправился в рыбачью слободу договариваться о провозе. Сговорился он довольно быстро, несмотря на то, что в воскресный день работать местный люд не любил. Уже к обеду к нашему лагерю стали прибывать лодки, на которые угличские дворяне стали перегружать с возов серебро и товары.

Выглядели речные корабли совсем неприглядно, видом они более походили на плоты с надставленными дощатыми просмолёнными бортами.

Я попытался изложить свои подозрения насчёт надёжности этих плавсредств Ждану, но тот отмахнулся:

– Ить их рыбари в Угличе на дрова распродадут, лучшие челны никто и не даст в дальний путь. Помилует Господь – не потонем.

Отряд разделился, и часть нашей группы с несколькими стрельцами пошла к удельному городу верхом, ведя с собой всех лошадей, остальные погрузились в дощаники. Путь через озеро занял почти пару часов, и всё это время я с тревогой осматривал горизонт, ожидая ухудшения погоды и бури. Передвигались лодки с помощью шестов, которыми отталкивались от дна рыбаки. По входе в вытекающую из Плещеева озера реку скорость передвижения значительно усилилась. Этот быстрый поток втекал в очередное лесное озерцо, по входе в которое мы попали под изрядный дождь. Спустя несколько минут после того, как мы пристали к берегу, началась гроза.

Люди стали искать укрытия под огромными дубами, стоявшими на невысоких прибрежных холмиках. Вспомнив с детства вбиваемые правила поведения при таких обстоятельствах, я начал кричать и пытаться увести народ на открытое пространство. Слушать меня особо никто не хотел, но и бросить своего князя не позволяло чувство долга, и дворяне, а вслед за ними и стрельцы засели вслед за мной в ложбинке, попеременно молясь и ругаясь. Предосторожность оказалась совсем не лишней, стоявшее на возвышенности дерево в нескольких десятках метров от нас поразило разрядом электричества.

– Ей богу, вмале громом нас не побило, сберёг Господь, – крестясь, произнёс Ждан.

– Молния всегда в высокие места бьёт, особенно в железо, – попробовал разъяснить я.

– Не можно знать смертный, иде Шибле знак свой ставить, – коверкая слова, встрял в разговор обычно молчаливый черкес.

Кратко объяснить основы безопасного обращения с электрическим током я им никак не мог, поэтому, покопавшись в памяти, сослался на близкое знакомство с молнией.

Оно действительно имело место в детстве прошлой жизни, после того как мной был перерезан ножницами провод работающего телевизора.

Тучков попробовал усомниться:

– Разве приключалось таковое с тобой, царевич?

– Случалось, дядька, я тогда мал был и с испугу не сказал никому, да ударила молния вельми мала, так, искорка, – для убеждения присутствующих я побожился и подробно рассказал об ощущениях после такого знакомства.

– Чудны дела твои, Господи, никогда не слыхивал, чтоб громом ударенные живы оставались, – не верил в рассказ Ждан.

– Аз о таком уведовал от казака верховского, – присоединился к беседе один из стрельцов. – Тот в воде со товарищами купался и такоже громом был поражён. Он про всё подобно сказовал, и о тряске бесовской, и про язвы жжёные, что на нём да на убитых появились. Верно, мню, княжич молвит, самому такое не измыслить.

Больше всех моё сообщение поразило Гушчепсе, он смотрел на меня с восхищением, смешанным с лёгким испугом.

– Велика твой путь буде, раз сам Шибле знак ставить и в этом мире оставлять. Шейх или сильный удда есть ты, коназ. Но злой волхв я ведаю, род мой цысюй, я колдун сразу видеть, то не про тебя.

Пока все бойцы отряда дивились таким чудесным моим способностям, как умение спрятаться от стрел Ильипророка, гроза закончилась, и мы продолжили свой путь.

На следующий день у богатого села Коснятино мы выплыли на Волгу, и до ставшего родным города оказалось рукой подать. К вечеру московский поход окончился, и я разместился в своём удельном дворце. Изрядное облегчение доставило то, что все Нагие и члены их семей были уже удалены царскими приставами и неприятного объяснения с родственниками удалось избежать.