Текст книги "Античный скептицизм и философия науки: диалог сквозь два тысячелетия"

«Скептицизм, и как философское направление, и как способ мышления, сыграл важную роль в становлении и развитии философской критики, – отмечает Т. Н. Власик, – если философское направление скептицизма возникло в определенный период общественного развития и было порождено историческими условиями общества, переживающего переломную эпоху, то скептицизм как способ философского мышления в этом смысле внеисторичен, то есть он не порожден какими-то особыми социальными условиями. Он присущ определенному типу мышления, которое является отражением творчески-критического освоения действительности»[278]278
  Власик Т.Н. Роль скептицизма в становлении философской критики. Ленинград, 1991. Рукопись депонирована в ИНИОН РАН № 43897 от 12. 02. 91. С. 14–15.


[Закрыть]. Если история мировой философии и ее многовековые результаты и любая произвольная наша попытка философского поиска всегда сопряжены с фундаментальным сомнением, то последнее, по всей видимости, является неотъемлемой частью человеческого духа, важнейшей его особенностью, в силу чего, наверное не будет преувеличением утверждать, что скептицизм в философии выступает не только и не столько в качестве некоего момента или самостоятельного направления, сколько представляет собой ее существенную характеристику, ее неявную, незаметную, на первый взгляд, важную особенность, имманентную принадлежность и вечное достояние, является одним из основных векторов философского сознания в его прошлом, настоящем и будущем.

В первой главе был рассмотрен круг источников сведений об античном скептицизме и посвященной ему историко-философской литературы, в которой представлены основные направления в его изучении и тенденции его интерпретации, а также была прослежена его идейная и историческая эволюция. База источников для исследования античного скептицизма является достаточно узкой, но тем не менее позволяет осуществить историко-философское исследование и реконструкцию этого феномена античной философии. В историко-философской литературе античный скептицизм представляет собой, по сравнению с другими течениями античной философии, своего рода «белое пятно». Он довольно редко становился отдельным предметом изучения, а упоминания о нем носят, по большей части, фрагментарный и описательный характер, в силу чего он и остался, по крупному счету, малоизученным философским явлением как в отечественной, так и в зарубежной историко-философской науке.

Античный скептицизм, с одной стороны, явился определенным результатом отдельных, более или менее выраженных, скептических тенденций в развитии греческой философии от досократического до эллинистического периода; а, с другой стороны, представляет собой своего рода интеллектуальную реакцию на появление философской приоритетности безусловной эвдемонистической ориентации эллинизма, которая нашла свое выражение в философских построениях не только скептиков, но также эпикурейцев, стоиков, киников, киренаиков и была во многом обусловлена социально-экономической и политической нестабильностью и, как следствие, эмоционально-психологической неустроенностью, характерной для этой эпохи. В допирроновой философии скептицизм хотя и существовал в виде отдельных фрагментов, тем не менее в целом представлял собой существенную струю в античном философствовании, которая во многом определила его тип и специфику.

Более чем шестивековая эволюция античного скептицизма прошла через: 1) интуитивный изостенизм Пиррона и Тимона, 2) интуитивно-пробабилистическое и рефлективно-пробабилистическое учение Аркесилая и Карнеада соответственно, 3) рефлективный изостенизм младших скептиков и нашла свое завершение и наиболее полное воплощение в философии последнего представителя скептицизма – Секста Эмпирика – единственного скептического автора, сочинения которого дошли до нас. Отличие философского учения последнего скептика от скептицизма его предшественников, у которых провозглашение непознаваемости мира, изостеничности противоположных суждений и необходимости воздержаться от них является неким постулатом, вступающим в противоречие с одним из основных требований скептицизма – ничего не постулировать, заключается в преодолении этого противоречия и придании скептицизму завершенности и полноты – путем распространения скептического сомнения и на свои собственные философские построения, в силу чего сочинения Секста Эмпирика должны рассматриваться в качестве основы для исследования и историко-философской реконструкции античного скептицизма.

Самодостаточный, завершенный, или полный скептицизм проявился в истории мировой философии лишь единожды – в форме античного скептицизма; ни до, ни после античности скептицизм в философии не становился самостоятельным философским течением или специфическим типом философского мышления, противостоящим другим его формам и типам, но был частичным и инструментальным явлением в тех или иных положительных построениях различных мыслителей. Тем не менее существенных скептических тенденций не лишены некоторые философские учения поздней античности, раннего средневековья, Возрождения, а также – нового и новейшего времени.

Глава 2. Структура античного скептицизма: основные разделы философского учения

2.1. Общая философская система античного скептицизма

Квинтэссенция античного скептицизма – знаменитые «Пирроновы положения» Секста Эмпирика начинаются со вполне недвусмысленного заявления о том, что «…начало и причина скепсиса лежат в надежде на невозмутимость» («А̉ρχὴν δὲ τη̃s σκεπτικη̃s αι̉τιώδη μέν ϕάμεν ει̃ναι τὴν ἐλπίδα του̃ ἀταρακτήσειν»)[279]279
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 12.


[Закрыть]. Таким образом, видно, что скептическая философия строится с целью обретения невозмутимости, душевного равновесия и безмятежия. Причем невозмутимость понимается скептицизмом в качестве эвдемонии, а точнее, последняя интерпретируется им как невозмутимость. Как видим, главный скептический трактат начинается с утверждения эвдемонизма в качестве основного мотива интеллектуальной деятельности философского скептицизма. Его онтология и гносеология в этом смысле лишены отчетливо выраженного философского статуса. Они служат задаче обоснования невозмутимости, достижения человеком желанного эмоционального состояния. Можно сказать, что скептика интересуют все вещи только в том отношении, в каком они находятся к проблеме невозмутимости или безразличия (атараксии, или адиафории). Отметим, что невозмутимость как основная цель скептиков тождественна безразличию, ибо представляет собой отсутствие каких-либо эмоций. Поэтому предел скептических устремлений может быть назван также бесстрастием, безмятежием, апатией, спокойствием, равнодушием (в широком смысле) и т. д. Английские исследователи Дж. Аннас и Дж. Барнес в книге «Тропы скептицизма. Древние тексты и современные интерпретации» отмечают: «В трудах Секста греческий скептицизм предстает перед нами полностью оформленным. Скептицизм понимается как «философия», предлагающая «образ жизни», и как серьезный соперник догматических философских систем эпикурейцев, стоиков, перипатетиков и академиков. Секст настаивает на том, что философия Пиррона носит практический характер. Пирронизм это не только академическое упражнение, мы можем жить как пирронисты. И более того, этот образ жизни делает нас счастливыми… Пирронизм является философией жизни, или, по крайней мере, претендует на то, чтобы быть ею» («In Sextus’ writings we see Greek skepticism fully formed. Scepticism is conceived of as “a philosophy”, as something which offers a “way of life”, and as a serious rival to the dogmatic philosophies of the Epicureans, the Stoics, the Peripatetics and the academics. Sextus is insistent that the Pyrrhonist philosophy is a practical thing. We may live as Pyrrhonists – Pyrrhonism is not a mere academic exercise. What is more, the way of life produces happiness…Pyrrhonism is, or at least professes to be, a philosophy of life»)[280]280
  Annas J., Barnes J. The modes of skepticism. Ancient texts and modern interpretations. Cambridge, London: Cambridge Universiti Press, 1985. Р. 18.


[Закрыть].

Однако если вся система скептицизма строится на «надежде на невозмутимость», если само философствование в нем имеет своей целью всего лишь душевный покой и эмоциональное равновесие, то можно ли говорить о том, что скептицизм является определенным философским течением, а не просто настроением эпохи или своеобразной, не умственной даже, а всего лишь психологической модой? В данном случае надо отметить, что скептицизм, несмотря на свою вполне определенную, «прозаическую» или «бытовую» цель, довольно скоро отрывается от своего первоначального источника, своей причины и на пути к поставленной цели проходит широкое пространство философской мысли, затрагивая онтологию и гносеологию, поднимая множество традиционных или «вечных» философских проблем и вопросов; при этом будучи прекрасно осведомленным в оппонирующих ему и исторически с ним параллельных философских течениях, он вступает в ними в равную и достойную полемику. «Эллинистический скептицизм, – отмечает исследователь Д. Седли, – в первую очередь характеризует отказ от…жажды знания и радикальное убеждение, что приостановка согласия и смирение с нашим неведением – это не уловки, вводящие в уныние, а, напротив, в высшей степени желанные интеллектуальные достижения. Я не намерен преуменьшать вторую отличительную черту скептицизма – систематический сбор аргументов против возможности знания. Но первая характеристика носит более фундаментальный характер, так как в отсутствие предваряющей веры во внутреннюю ценность воздержания от согласия не будет серьезного мотива для поиска аргументов, которые могли бы вести к этому воздержанию» («What above all characterizes Hellenistic skepticism is, I would claim, its abandonment of that desire – its radical conviction that to suspend assent and to resign oneself to ignorance is not a bleak expedient but, on the contrary, a highly desirable intellectual achievement. I do not mean to discount a second distinguishing feanure, the systematic collection of arguments against the possibility of knowledge. But the former characterictic is the more fundamental of the two, in that without a prior faith in the intrinsic value of suspension of assent there would have been little motivation to seek arguments that might lead to it»)[281]281
  Sedley D. The Motivation of Greek Scepticism // The Skeptical Tradition. Ed. By Burnyeat M. Berkeley, Los Angeles, London: University of California Press, 1983. Р. 10.


[Закрыть]. Иначе говоря, несмотря на крайний психологизм в плане самомотивации, скептицизм нисколько не теряет в подлинно философском смысле.

В данном случае следует отметить, что вышесказанное является аргументом в пользу философской состоятельности скептицизма, который (аргумент) выступает в традиции западной философии нового и новейшего времени. Иначе говоря, доказывать философский статус древнего скептицизма необходимо с точки зрения философской современности, когда философия подчас воспринимается как одна из гуманитарных наук. В эпоху же эллинской мысли такое доказательство было бы излишним, так как философская состоятельность скептицизма, равно и любой другой системы мысли, не вызывала возражений. Ведь такое явление духовной культуры, как философия, появилось впервые в Древней Греции и представляло собой не что иное, как любовь к мудрости. Именно любовь, и это хочется подчеркнуть особо. Названия почти всех наук происходят из греческого языка. Обратившись к этимологии некоторых из них, мы придем к интересному выводу. В составе таких слов, как биология (βίοs – жизнь + λόγοs – слово, речь, изречение, положение, определение, учение, разум, причина, рассуждение), астрономия (α̉στήρ – звезда + νόμοs – закон), геометрия (γη̃ – земля + μετρέω – мерить, измерять) обязательно присутствует какой-нибудь указатель на исследование, вычисление, поиск, иначе – какой-нибудь показатель «научности» («логия», «номия», «метрия»). В случае с философией мы имеем совершенно иную картину: вместо показателя «научности» выступает нечто ему противоположное – любовь («филия», «ϕιλία»), что не позволяет рассматривать философию у древних в качестве одной из наук.

Возможно утверждать, что в античном мире любовь составляет суть философии, которая представляет собой, таким образом, не ограниченную определенными рамками рациональность, но бескрайнюю стихию человеческого духа вообще, стихию, в которой находит себе место не только разум, но и эмоция, и интуиция, и воля. Иными словами, философия это стихия самой жизни – бесконечной, многогранной, вечно непостижимой. По крупному счету, именно так воспринимали древние греки созданную ими философию. Для них философствовать – все равно, что жить. Возможно утверждать, что жизнь и философия тождественны в античном понимании. Таким образом, философия для древних – не область знания, не наука, не род деятельности, но образ мышления, стиль жизни, способ мировосприятия. Перманентное пребывание в философском пространстве составляет одну из основных характеристик древнегреческого менталитета. Не поэтому ли Сократ не оставил после себя сочинений: философия для него – жизнь, а жизнь – философия. Как же можно записывать философию, как можно уложить в рамки текста бесконечное многообразие жизни? Записывать философию так же бессмысленно, как записывать жизнь; последнюю можно только жить, также и философию надо не фиксировать в книгах и трактатах, а жить, и только в таком случае она и будет философией. Сократ прожил свою философию и поэтому не оставил после себя никакого письменного наследия и поэтому же стал своего рода символом философии. Таким образом, философия древних была далекой от того, чтобы считаться одной из научных дисциплин и, возможно, отчасти поэтому результаты ее являются грандиозными, наследие – колоссальным, а идейно-исторический резонанс – нескончаемым[282]282
  См.: Адо П. Что такое античная философия? М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1999.


[Закрыть].

Так как культурной доминантой нового Времени стала наука, философия, как рефлексия культуры, в эту эпоху в значительной степени связала свою судьбу с наукой и, тем самым, оторвалась от своего античного первообраза. Она перестала быть стилем жизни и поведения, как это часто было в древности, но стала, в большей степени, определенной областью знания, родом интеллектуальной деятельности, профессиональным занятием; и в этом смысле она перестала быть любовью и в какой-то степени потеряла свою первоначальную специфику.

В качестве полностью завершенного и самостоятельного философского направления в древнегреческой мысли скептицизм впервые появился в эпоху эллинизма, и поэтому при его изучении необходимо учитывать всю специфику духовного фона античности и прежде всего – эллинистической эпохи. Как уже отмечалось, с этой точки зрения скептицизм, несмотря на весь свой психологизм, нисколько не нуждается в утверждении и обосновании своей философской состоятельности, но, напротив, его этическая направленность, его психологический пафос делают его на фоне, подчеркнем, эллинской философии вполне полноценным и автономным течением. Эллинистическая философия была призвана найти и обосновать индивидуальное счастье. К этому желанному пределу направлены как стоическая и эпикурейская, так и скептическая школы. В ценностном и телеологическом аспектах эти философские направления эллинизма, порожденные известными историческими реалиями, родственны друг другу. Счастье индивида каждая из этих школ видит в безмятежии человеческого духа, но идут они к этому идеалу различными путями. Если стоики достигают желанного состояния путем полного сообразования с миром, а эпикурейцы, напротив, – выпадения из него, то скептики не стремятся ни к тому, ни к другому и с помощью этой иррелевантности достигают того, что ищут. Скептицизм, как и другие философские течения, порожден соответствующими ценностями. Обращаясь к аксиологии скептицизма можно поставить дилемму: или скептики ищут безмятежие и потому отказались от поисков истины, или же они игнорируют собственное спокойствие и через страдания ищут истину; т. е. основная аксиологическая предпосылка скептицизма или этическая или гносеологическая. Однако при рассмотрении скептицизма возможно обойтись без такого безусловного разграничения. Ведь все вполне может быть наоборот: в поиске истины можно находить безмятежие, а в отказе от этого поиска – страдание; т. е. этический момент может диктовать нам необходимость искать истину, а гносеологический – заставлять отказаться от ее поисков.

Как уже говорилось, согласно Сексту Эмпирику, «начало и причина скепсиса лежат в надежде на невозмутимость», а также – цель скептика – «невозмутимость в вещах, подлежащих нашему мнению и умеренность в том, что мы вынужденно испытываем» («τέλος ει̉ναι του̃ Σκεπτικου̃ τὴν ε̉ν τοι̃ς κατὰ δόξαν α̉ταραξίαν καὶ ε̉ν τοι̃ς κατηναγκασμένοις μετριοπάθειαν»)[283]283
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 25.


[Закрыть]. Таким образом, видим, что исходная аксиологическая предпосылка скептицизма несомненно этическая. Но это не означает игнорирование им гносеологического аспекта. Ведь путь к своей панацее скептики избирают вполне определенный, представляющийся им более верным, чем остальные; т. е. их стремление к невозмутимости не означает сугубый субъективный произвол и отказ от поиска объективной истины. Напротив, этический и гносеологический аспекты в скептицизме не исключают, а дополняют друг друга, не находятся в отношениях доминирования и зависимости, но вполне автономны и равноценны, несмотря на их тесную взаимосвязь. Скептическое воздержание от суждения призвано не произвольно-субъективно для невозмутимости, но следует из самой природы вещей. То же самое видим в трех вопросах Пиррона: они начинаются не с проблемы невозмутимости, а с вопроса о природе вещей. Невозмутимость, таким образом, необходимо проистекает из исследования объективного мира, о чем также говорит Секст Эмпирик: «и ради невозмутимости мы стремимся к изучению природы» ένεκα…καὶ τη̃ς αταραξίας, απτόμεθα τη̃ς ϕυσιολογίας»)[284]284
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 17.


[Закрыть]. Он отмечает, что люди для достижения невозмутимости достигают сначала ясности в вещах, скептики же упраздняют последнюю и, таким образом, приходят к невозмутимости[285]285
  См.: Ibid. I. 12.


[Закрыть].

Стремясь к невозмутимости и начиная с этой целью исследование природы вещей, скептик прежде всего видит то, что последние неизбежно дистанцированы от него и в конечном счете недоступны познанию. Мы имеем дело с явлениями, а не с вещами. О явлениях можно высказывать как положительные, так и отрицательные суждения, одни из которых будут более достоверными, чем другие. Все же противоположные суждения о вещах будут необходимо равносильными; и это состояние их равносилия будет продолжаться до тех пор, пока мы непосредственно не соприкоснемся с вещами. Но так как мы обречены на вечную пропасть между самими собой и искомыми вещами, состояние равносильности суждений будет постоянным. В то же время только суждения о вещах имеют какой-либо смысл и значение, а суждения о явлениях, по крупному счету, бессмысленны в силу эфемерности и неустойчивости последних. Отметим, что скептики развивали мотив, уже затронутый мыслителями предыдущего периода (софисты и Сократ), что этот мотив неоднократно повторялся в последующие эпохи и в разных местах (Д. Беркли, Д. Юм, И. Кант), и что, наконец, он по сей день остается одним из возможных векторов философской мысли (неопозитивизм, прагматизм, феноменология, герменевтика, экзистенциализм).

Общая система скептицизма, в различных вариациях излагаемая Секстом Эмпириком в «Пирроновых положениях»[286]286
  См.: Sext. Emp. Pyrrh. I. 8-10, 25–28, 31–33.


[Закрыть], в качестве одного из основных своих элементов констатирует бессмысленность суждений, обусловленную их постоянной и непреодолимой равносильностью, которая порождает как сознательный, так и непроизвольный отказ от них. Воздержание от суждений, своего рода философское безмолвствие, порождает искомую скептическую атараксию. Вечная неопределенность, вечное неведение, вечное молчание и, наконец, вечная же невозмутимость души – таковы основные контуры интеллектуальных построений скептицизма как вполне оформившегося в процессе длительной эволюции античной мысли философского течения.

2.2. Изостения как основа скептической гносеологии: постулаты чувственного и рационального скептицизма

Основоположник скептической философской школы Пиррон в своих знаменитых (рассмотренных в первой главе) трех вопросах и трех ответах на них задолго до Секста Эмпирика изложил общую систему скептицизма, которая состоит в утверждениях о непознаваемости природы вещей и о равносильности противоположных суждений о них, о вытекающей отсюда необходимости воздержаться от какого бы то ни было утверждения или отрицания о вещах и, наконец, о невозмутимости, как закономерном результате всего вышеперечисленного. Отметим, что в этих трех пирроновских тезисах достаточно хорошо прослеживается общая систематика философской мысли. Первый вопрос несомненно лежит в сфере онтологической: здесь констатируется наличие вещей, фиксируется бытие, с которым человек не может не находится в тех или иных отношениях. Второй вопрос ставит гносеологическую проблематику: как относиться к вещам, каким образом с ними контактировать, и что из себя представляет взаимодействие человека с внешним миром; и, наконец, третий вопрос носит этический или, точнее, антропологический характер: что следует для человека из установленного отношения с миром, чем оборачивается для него контакт с вещами. Являясь последним по счету, третий тезис, несомненно, первый по смыслу. Все философское построение Пиррона начинается по сути с этого вопроса, формируется для него и им же заканчивается. Сам же Пиррон говорил, что «…желающий достигнуть счастья должен разобраться в следующих трех вопросах…» («δει̃ν τὸν μέλλοντα ευ̉δαιμονήσειν ει̉ς τρία ταυ̃τα βλέπειν»)[287]287
  Euseb. Praep. Evang. XIV. 18. 2.


[Закрыть]. Итак, стремление к счастью у Пиррона является исходным мотивом, основанием, источником и целью философствования.

Не претендуя на собственное авторство и философскую автономию, Секст Эмпирик изложил систему взглядов той школы, последним представителем которой он являлся. Само название его основного трактата говорит о том, что он продолжает философию Пиррона, и если последний изложил ее всего в трех тезисах, то Секст Эмпирик развил каждый тезис в большую книгу, сохранив при этом традиционное философское следование по трем основным пунктам – физики, логики и этики. Стремление к невозмутимости является основным и у Секста Эмпирика, а познавательное взаимодействие с миром у него служит своего рода путем к искомому эмоциональному состоянию. Далее Секст, вслед за Пирроном, отмечает довольно ограниченные человеческие возможности познания вещей и говорит о том, что сущность их, скорее всего, для нас навсегда сокрыта. О том, чем отличаются его воззрения от положений родоначальника скептической школы, пойдет речь в последнем параграфе данной главы. Теперь же отмечу, что в силу неопределенности, в какой только и является нам внешний мир, любые сколько-нибудь принципиальные суждения о нем по Сексту Эмпирику не то чтобы невозможны (их допустимо производить сколько угодно), но бессмысленны. Таким образом, любому утверждению с необходимостью противостоит тезис, ему противоположный. Они в одинаковой степени истинны и в одинаковой ложны, каждый можно с равными основаниями подтверждать и опровергать, утверждать и отрицать. Равенство двух взаимоисключающих суждений в смысле большей или меньшей достоверности каждого из них Секст Эмпирик называет изостенией (iaoaBeveux), что в буквальном переводе с греческого означает равносилие. Всякие суждения с необходимостью равносильны по утверждению или отрицанию чего-либо. «Равносилием, – говорит Секст Эмпирик, – мы называем равенство в отношении достоверности и недостоверности, так как ни одно из борющихся положений не стоит выше другого, как более достоверное» («ι̉σοσθένειαν δὲ λέγομεν τη̃ν κατὰ πίστιν καὶ α̉πιστίαν ι̉σότητα, ως μηδένα μηδενὸς προκει̃σθαι τω̃ν μαχομένων λόγων ως πιστότερον»)[288]288
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 10.


[Закрыть]. Именно изостению Секст называет главным принципом всей скептической философии: «Основное же начало скепсиса лежит главным образом в том, что всякому положению можно противопоставить другое, равное ему…»[289]289
  Ibid. I. 12.


[Закрыть]. Если же все суждения о сущем неизбежно равносильны, и если бессмысленно даже питать надежду на большую или меньшую достоверность, большее или меньшее правдоподобие, то – есть ли вообще смысл во всех этих суждениях, в затратах времени и сил на их нахождение, обоснование и защиту, и не является ли единственно возможным в данной ситуации полный отказ от суждений, их эллиминация и вечное их отсутствие? За изостенией с необходимостью следует воздержание от суждений, о котором уже говорилось в разделе об общей системе скептицизма и которое будет более обстоятельно рассмотрено в следующем параграфе настоящей главы. Воздержание же является последним пунктом скептицизма, за которым следует его главная цель – атараксия души. Таким образом, основной аксиоматической предпосылкой, главным структурообразующим элементом, центральной категорией скептицизма является изостения. У Секста Эмпирика этот термин употребляется в текстах: Pyrrh. I. 8, 10, 190, 196, 200; II. 103, 130; Adv. Math. II. 99, VII. 43., VIII. 159, 298, 363., IX. 59, 137, 192., X. 168. Не приводя этих текстов целиком отмечу, что сам тип, стиль и специфика скептицизма проистекают из положения о равносилии. Нейтральность или иррелевантность скептицизма в смысле утверждения и отрицания есть не что иное, как выражение этой изостении противоположных суждений. Скептик «всегда нерешителен перед согласием или отрицанием» («του̃ α̉μηχανει̃ν πρὸς συγκατάθεσιν η̉́ α̉́ρνησιν»)[290]290
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 7.


[Закрыть]. Кроме того, изостения, как было сказано выше, представляет собой не субъективный интеллектуальный произвол философа-скептика, но необходимость, которая проистекает из самой природы вещей. Невозможность познать внешний мир в его автономной качественности, невозможность для человека проникнуть в суть вещей, коренящаяся как в объекте, так и в субъекте, так и в самой природе их взаимодействия, с неизбежностью порождает изостению. Следовательно, для обоснования основного принципа скептической философии необходимо доказать отсутствие принципиальной возможности познания природы вещей. Этому доказательству посвящено у Секста Эмпирика обширное учение о тропах, то есть способах опровержения гносеологического оптимизма. Тропы также можно назвать доказательствами изостении суждений или способами воздержания от них. Сам Секст Эмпирик называет эти доказательства «тропами воздержания»[291]291
  Ibid. I. 35.


[Закрыть].

Скептические тропы распадаются на два больших блока, первый из которых содержит десять аргументов против достоверности чувственного познания и принадлежат младшему скептику Энесидему, второй – пять доказательств несостоятельности рационального познания, принадлежащих также младшему скептику Агриппе. Источниками наших сведений об этих пятнадцати скептических тропах является девятая книга неоднократно упоминавшегося трактата Диогена Лаэртского[292]292
  См.: Diog. L. IX. 79–89.


[Закрыть] и первая книга «Пирроновых положений» Секста Эмпирика, центральным разделом которой и является как раз учение о тропах[293]293
  См.: Sext. Emp. Pyrrh. I. 36-179.


[Закрыть]. Изложение Диогена Лаэртского является довольно кратким, во многом беспорядочным и почти лишено какого бы то ни было анализа. Секст Эмпирик изложил 15 тропов не только весьма обстоятельно, но также предельно систематично, подвергнув каждый из них тщательному рассмотрению. Поэтому в настоящем исследовании мы будем опираться на изложение тропов Секстом Эмпириком. Следует отметить, что учение о тропах составляет не только один из основных разделов скептицизма, но представляет собой его фундамент, наиболее веское и достаточно прочное основание. По замечанию Г. Гегеля скептические тропы «…показывают наличие более высокой культуры диалектического сознания в развитии аргументации, чем это мы встречаем в обычной логике, в логике стоиков и канонике Эпикура»[294]294
  Гегель Г.Ф.В. Лекции по истории философии. Пер. Б. Столпнера. Кн. 2 // Гегель Г.Ф.В. Сочинения. Т. 10. М.: Партиздат, 1932. С. 439.


[Закрыть]. Кроме того, учение о тропах является наиболее ярким и оригинальным моментом греческого скептицизма, сохраняя и по сей день философскую ценность и актуальность. Ввиду всего вышеперечисленного целесообразно остановиться на скептических тропах более подробно.

Изостеничность суждений и необходимость воздержаться от них выводится в первом тропе из разнообразия живых существ вообще: «первое рассуждение… есть то, в котором при разнообразии живых существ одинаковые вещи вызывают у них не одинаковые представления, об этом мы заключаем как из разницы их (т. е. живых существ) происхождения, так и из различия в строении их тел»[295]295
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 40.


[Закрыть]. Дело в том, поясняет Секст Эмпирик, что любой предмет внешнего мира заявляет о себе живому существу через органы его чувств, каковыми являются зрение, слух, осязание, обоняние, вкус. Последние же имеют различное строение и, следовательно, различное же функционирование у различных существ, в силу чего информацию о внешних вещах они получают также неодинаковую. Восприятия одних существенно и подчас диаметрально отличаются от восприятий и представлений других. «И подобно тому как та же самая пища, распределяясь [в организме], обращается то в вену, то в артерию, то в кость, то в мускул и в любое из остального, производя в различное действие сообразно с различием принимающих ее частей; и подобно тому как единая и однообразная вода, распределяясь в дереве, обращается то в кору, то в ветвь, то в плод, а далее [среди плодов] – то в фигу, то в гранат, то в любое из остального; и подобно тому как одно и то же дыхание музыканта, вдыхаемое в флейту, делается то высоким, то низким, и одно и то же прикосновение руки к лире производит то низкий, то высокий звук, – так, вероятно, и внешние предметы рассматриваются как различные, смотря по различному строению живых существ, получающих представление»[296]296
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 53–54.


[Закрыть]. Таким образом, одна и та же вещь является постоянно по-разному различным живым существам. «А если те же самые предметы кажутся неодинаковыми, смотря по различию между живыми существами, то мы сможем только сказать, каким нам кажется подлежащий предмет, но воздержимся [от утверждения], каков он по природе»[297]297
  Ibid. I. 59.


[Закрыть]. При этом, отмечает Секст Эмпирик, невозможно не обращать внимания на чувственные восприятия животных, полагая, что только информация человеческих органов чувств может быть единственным предметом рассмотрения. Не зная наверняка специфики восприятий животных, мы можем только заметить то, что их чувственные данные существенно отличаются от наших, и что вещи в их восприятиях не такие, как у нас, это явствует из разнообразия поведения всех живых существ вообще. Однако поскольку мы пытаемся искать вещи такими, каковы они в действительности, то нас интересуют все возможные случаи их явления, в том числе и в масштабе чувственных данных животных: «ибо мы не можем судить ни о наших представлениях, ни [о представлениях] других живых существ, так как сами являемся частью этой общей разноголосицы и вследствие этого более нуждаемся в решающем и судящем, чем можем судить сами; и кроме того, мы не можем ни бездоказательно предпочитать наши представления тем, которые являются у бессмысленных животных, ни доказать [их превосходство]»[298]298
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 59–60.


[Закрыть]. Вывод из первого тропа звучит так же, как и изо всех остальных, т. к. все они доказывают по сути один и тот же тезис о невозможности сколько-нибудь положительных суждений и об их неизбежной изостеничности: «Если же в зависимости от разницы между живыми существами являются различные представления, судить о которых невозможно, то необходимо воздерживаться [от суждения о] внешних предметах»[299]299
  Ibid. I. 61.


[Закрыть].