Текст книги "Античный скептицизм и философия науки: диалог сквозь два тысячелетия"

О разнице восприятий уже только у людей говорит второй троп, который, таким образом, несколько у́же первого по объему своих оснований: «Предположим, что кто-нибудь признает, что люди достойны большего доверия, чем неразумные животные; все-таки мы найдем [необходимость] воздержания, поскольку оно зависит и от разницы между нами… Индийцы радуются одному, а наши соотечественники – другому, а радоваться различному служит признаком того, что получаешь разные представления от внешних предметов»[300]300
  Ibid. I. 79–80.


[Закрыть]. Сами люди, – говорит Секст Эмпирик, – существенно отличаются друг от друга по чувственным или телесным реакциям и по внутренним, духовным установкам, что несомненно свидетельствует в пользу того, что одинако вые предметы производят на разных людей различные же воздействия, т. е. являются по-разному. Один хорошо переносит холод, а другой – плохо, один может принимать яд в некоторых количествах без опасности для жизни, другой же – не может, и т. д. Различие телесной и духовной организации у людей зависит от места их жительства, наследственности, образа жизни, обычаев, нравов, традиций и прочего, что и обусловливает разницу чувственного и рационального восприятия одного и того же внешнего мира разными людьми: «Если же одно и то же производит различное действие, смотря по различию между людьми, то, естественно, и из этого может вытекать воздержание от суждения; именно, мы можем с вероятностью сказать, каковым соответственно каждому такому различию кажется каждый из внешних предметов, но, каков он в отношении к своей природе, мы указать не в состоянии»[301]301
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 87–88.


[Закрыть]. В данном пункте могут возразить, что несмотря на чувственный информационный разнобой у людей, все же возможно ориентироваться на восприятия большинства, которые и следует принять за критерий. Предвосхищая это возражение, Секст Эмпирик указывает: «Говорящий же, что следует соглашаться с большинством допускает известное ребячество, так как никто не может обойти всех людей и пересчитать, что нравится большинству, и можно допустить, что у некоторых народов, которых мы не знаем, то, что у нас встречается редко, присуще большинству, а то, что у нас случается с большинством, происходит редко»[302]302
  Ibid. I. 89.


[Закрыть]. Таким образом, второй троп также подводит нас к изостеничности суждений и необходимости воздержаться от них.

Объем исследуемого еще больше сужается в третьем тропе, и предметом рассмотрения здесь выступает уже единичный человек. Оказывается, что одному и тому же человеку один и тот же предмет представляется различным в зависимости от специфики каждого органа чувств, его воспринимающего. Так например, – говорит Секст Эмпирик, – картина кажется глазу объемной, но для осязания она плоская. Мед некоторым кажется сладким на вкус, но неприятным на вид. Каков же он на самом деле, в своей качественной определенности – сладкий или неприятный? Дождевая вода, – отмечает Секст Эмпирик, – будучи полезной для глаз, отрицательно воздействует на дыхательные пути, равно как и пагубно влияет на них оливковое масло, будучи, однако, полезным для кожного покрова. Прикосновение ската вызывает оцепенение у конечностей, но действует безболезненно на другие части тела. Таким образом, заключает Секст, не зная наверняка об истинной реальности, стоящей за ощущениями, мы можем говорить определенно только о различных явлениях нам этой реальности. Так, например, говорит он, яблоко представляется нам гладким, благоуханным, сладким и желтым. Поэтому не ясно вполне, имеет ли оно на самом деле эти качества или оно однокачественно, а кажется разнокачественным только в силу различного устройства органов чувств, или же, наконец, оно имеет больше качеств, чем нам кажется, но некоторые из них недоступны нашему восприятию. По поводу третьего пункта, замечает Секст Эмпирик, можно представить себе человека, имеющего чувство осязания, обоняния и вкуса, но не слышащего и не видящего. Такой человек, разумеется, будет полагать, что вообще нет ничего видимого и слышимого, и существуют только три рода качеств, которые он может воспринять. Возможно, следовательно, предположить, что и нам, имеющим только пять органов чувств, доступны только те из качеств яблока, которые мы способны воспринять. Не исключено, что существуют и другие качества, подлежащие иным органам ощущения, которыми мы не обладаем, в силу чего и не можем воспринять то, что имеет место в действительности[303]303
  См.: Sext. Emp. Pyrrh. I. 94–97.


[Закрыть]. Итак, если мы не можем однозначно утверждать, имеет ли рассматриваемый нами любой предмет внешнего мира только те качества, которые мы воспринимаем, или у него их вообще нет, или же у него гораздо больше качеств, чем нам кажется, то единственным возможным решением в данном случае, подчеркивает Секст Эмпирик, может быть лишь отказ от суждений об этом предмете.

О влиянии «обстоятельств» как искажающих познавательных элементов говорится в четвертом тропе. Под «обстоятельствами» у Секста Эмпирика понимаются какие-либо состояния, в которых обязательно находится воспринимающий внешний мир человек. Этими состояниями являются здоровье или болезнь, сон или явь, молодость или старость, движение или покой, ненависть или любовь, голод или сытость, опьянение или трезвость, смелость или боязнь, печаль или радость и т. д. Так, например, «безумным и одержимым, – говорит Секст Эмпирик, – кажется, что они слышат богов, а нам нет»[304]304
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 101.


[Закрыть]. Одна и та же вода, поливаемая на воспаленные части тела, кажется кипятком и представляется теплой если воздействует на невоспаленные части. Мед кажется сладким здоровому человеку, для больного желтухой он горек. Точно так же совершенно различные впечатления посещают человека во сне и наяву. Здесь могут возразить, что болезненное состояние является патологией, а сновидения суть иллюзия, в то время как здоровье тела и души есть норма, а бодрствование является реальностью, и поэтому правильное восприятие мира возможно, соответственно, в состоянии здоровья и бодрствования. Секст Эмпирик указывает на то, что последний тезис есть произвольное человеческое установление и является по сути недоказуемым. Действительно, кто, где и когда наверняка показал, обосновал и убедительно доказал, спрашивает Секст, что здоровье это норма, а болезнь – патология, и что бодрствование это реальность, а сон – иллюзия. Последнее, говорит он, считается самоочевидным или базирующимся на прецеденте, но этого явно недостаточно для того, чтобы считать данные состояния условием верного отражения мира. С таким же успехом мы могли бы произвольно выбрать какие-либо другие состояния (например болезни или сна) и объявить их масштабом получения достоверной информации о внешних предметах. Продолжая рассуждение о четвертом тропе, Секст Эмпирик говорит, что один и тот же воздух, например, кажется холодным старикам, а цветущему возрасту – теплым, так же, как один и тот же звук кажется одним людям глухим, другим – отчетливы[305]305
  См.: Ibid. I. 105.


[Закрыть]. В зависимости от возраста люди испытывают разные побуждения: «Детям, например, мячи и обручи кажутся серьезным делом, взрослые выбирают иное, и другое – старики»[306]306
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 106.


[Закрыть]. Предметы кажутся неодинаковыми и в зависимости от движения и покоя: «…то, что, стоя на месте, видим мы неподвижным, кажется движущимся, когда мы проплываем мимо»[307]307
  Ibid. I. 107.


[Закрыть]. Также и в состоянии любви безобразное кажется красивым, равно как в состоянии ненависти красивое – безобразным. Голодному человеку представляется особенно вкусной та же пища, которая сытому кажется плохой. «В зависимости же от опьянения и трезвости то, что нам, трезвым, кажется позорным, опьянев, мы будем считать отнюдь не позорным»[308]308
  Ibid. I. 109.


[Закрыть]. Таким же образом «…предбанник согревает входящих с улицы, но холодит выходящих, если бы они в нем промедлили»[309]309
  Ibid. I. 110.


[Закрыть]. «В зависимости же от смелости и боязни одно и то же дело кажется опасным и страшным трусу и нисколько не ужасает более храброго. В зависимости же от радости и печали одни и те же вещи кажутся неприятными огорченным и приятными радующимся»[310]310
  Ibid. I. 111.


[Закрыть]. Итак, человек, взирающий на мир, заключает Секст Эмпирик, обязательно находится в каком-нибудь состоянии, а точнее во многих состояниях сразу, которые являются инстанциями, преломляющими по-своему внешнюю информацию и делающими ее весьма разнородной и, главное, крайне противоречивой, запутанной и непонятной. Для того, чтобы соприкоснуться с истинной картиной вещей человеку надо вышагнуть из контекста этих состояний, что сделать невозможно. Нельзя не принадлежать к определенному полу, возрасту, национальности и не находится в каждый момент времени в состоянии сна или бодрствования, голода или сытости, радости или печали и т. д. По крупному счету, человек как индивидуальное существо является совокупностью огромного количества признаков, свойств и состояний, в силу которых он может постигать только явления окружающих предметов, но не их сущности, от суждений о которых и стоит поэтому отказаться.

О зависимости наших представлений о вещах от положений, расстояний и мест говорит пятый троп; т. е. восприятия будут существенно отличаться друг от друга, если будут изменяться расположения и местопребывания воспринимаемых предметов, а также расстояния, которые разделяют нас и наблюдаемые предметы. Например, в зависимости от расстояний «одна и та же колоннада, если смотреть на нее с двух концов, кажется суживающейся, а если смотреть с середины – повсюду ровной; один и тот же корабль кажется издали маленьким и неподвижным, а вблизи – большим и движущимся; одна и та же башня издали кажется круглой, вблизи же – четырехугольной»[311]311
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 118.


[Закрыть]. Что касается местопребывания воспринимаемого предмета, то здесь можно сказать, что «…пламя светильника кажется тусклым на солнце и ярким в темноте; одно и то же весло кажется переломленным в воде и прямым на суше… коралл – мягким в море и твердым – на воздухе, и звук кажется иным, возникая в свирели, и иным – во флейте, и иным – просто в воздухе»[312]312
  Ibid. I. 119.


[Закрыть]. Наконец, в зависимости от расположения «…одна и та же картина, отклоненная назад, кажется гладкой, а наклоненная вперед – имеющей углубления и выступы, а шеи голубей кажутся различного цвета в зависимости от различных наклонов»[313]313
  Ibid. I. 119.


[Закрыть]. Если такие инстанции, как расстояния, расположения и места столь существенно затрудняют определение истинной картины вещей, то «…мы можем, пожалуй, сказать, какой нам кажется каждая вещь в связи с тем или иным положением, или в том или ином месте; какова же она по природе, в силу выше сказанного, мы показать не в состоянии»[314]314
  Ibid. I. 123


[Закрыть].

Указание на то, что ни одна вещь внешнего мира не воспринимается нами обособленно, содержится в шестом тропе. Любой объект воспринимается нами в обширном контексте других объектов, с которыми он тесным образом связан и которые, разумеется, будучи воспринимаемыми, искажают наше представление о том объекте, который подлежит исследованию. Эти всегда многочисленные сопутствующие и искажающие истину предметы Секст Эмпирик называет «примесями» и отмечает, что «…один и тот же звук кажется иным в соединении с редким воздухом и иным в соединении с густым, и ароматы опьяняют в бане и на солнце гораздо более, чем на холодном воздухе, и тело, окруженное водой, по весу легче, а окруженное воздухом – тяжелее»[315]315
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 125.


[Закрыть]. Кроме того, примесями наделены не только внешние предметы, но и сами воспринимающие их органы чувств: «…если один и тот же звук кажется различным в широко открытых местах и в узких или извилистых, различным на чистом воздухе и в испорченном, то вероятно, что мы не воспринимаем звука безошибочно, ведь наши уши обладают изогнутыми и узкими отверстиями и загрязнены выделениями»[316]316
  Ibid. I. 126.


[Закрыть]. Таким образом можно сколько угодно и притом достаточно точно рассуждать о воспринимаемых нами, как говорит Секст Эмпирик, смесях, но невозможно получить сколько-нибудь достоверные сведения о каждой отдельной интересующей нас вещи в ее качественной определенности, то есть вне связи ее с другими вещами. Таким образом, шестой троп говорит о том, что вырвать какой-нибудь предмет из контекста его отношений с другими предметами нельзя, так как мир есть неизбежное, сложнейшее и грандиозное хитросплетение всех составляющих его вещей, находящихся, таким образом, не только в неразрывной связи, но и в обязательном единстве. Мир никак не сводится к сумме всех отдельных своих частей и никоим образом на них не делится, в силу чего и следует необходимое воздержание от суждения о каждом конкретном предмете этого мира.

Взаимодействие целого и части рассматривается в седьмом тропе. Секст Эмпирик называет этот троп базирующимся на рассмотрении «величины и устройства подлежащих предметов» и говорит о том, что часть исследуемой нами вещи и та же вещь, взятая в полном объеме, то есть в совокупности своих частей представляются нам совершенно различными: «…опилки серебра сами по себе кажутся черными, в сложении же с целым они представляются белыми…песчинки, отделенные друг от друга, кажутся жесткими, собранные же в кучу они производят мягкое ощущение… вино, употребленное в меру, укрепляет нас, а выпитое с излишком, расслабляет тело; подобно тому и пища оказывает различное действие, смотря по отношению величины: часто по крайней мере принятая в слишком большом количестве, она разрушает тело несварением и состоянием, близким холере»[317]317
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 129–131.


[Закрыть]. Последнее относится не только к пище, но, фактически, ко всему употребляемому человеком: «…полезное делается вредным в зависимости от неумеренного в смысле величины употребления, и то, что кажется вредным, если его взять чрезмерно, не вредит в маленьких размерах; сказанное более всего подтверждается наблюдаемым во врачебных средствах, где точное смешение простых лекарств делает состав полезным, малейшее же допущенное уклонение делает его не только бесполезным, но часто вреднейшим и ядовитым»[318]318
  Ibid. I. 133.


[Закрыть]. Ознакомившись с аргументами Секста Эмпирика, мы видим, что перед нами не что иное, как простое, лаконичное, но вместе с тем точное и яркое рассуждение о переходе количественных изменений в качественные, по сути – обнаружение фундаментального закона диалектики, к которому пришел древний скептик более чем за полторы тысячи лет до немецкой классической философии. Итак, заключает Секст, если предметы, рассматриваемые в своих отдельных частях и целиком кажутся нам совершенно различными в каждом случае, то следует сделать вывод о невозможности получения точной информации о вещах и воздержаться от окончательных суждений о них.

Общим для всех остальных тропов является восьмой троп. Секст Эмпирик косвенно называет его родовым[319]319
  См.: Sext. Emp. Pyrrh. I. 38–39.


[Закрыть]. В нем заключается общая идея всех других тропов, своего рода их резюме и поэтому на восьмом тропе следует остановиться после рассмотрения всех остальных.

На постоянной или редкой встречаемости исследуемых вещей основывается девятый троп. Действительно, говорит Секст, мы воспринимаем их как более или менее ценные, как более или менее понятные в зависимости от того, насколько часто мы соприкасаемся с той или иной из них. Так, например, «солнце должно поражать нас гораздо больше, чем комета; но так как мы видим солнце постоянно, а комету редко, то мы поражаемся кометой так, что считаем ее даже божественным знамением, солнцем же не поражаемся нисколько; если же мы заметим, что солнце редко показывается и редко заходит, и все сразу освещает, и внезапно погружается во тьму, то мы будем очень поражены этим обстоятельством»[320]320
  Ibid. I. 141.


[Закрыть]. Так же и землетрясение производит сильное впечатление на тех, кто впервые его испытывает и совершенно иначе воспринимается теми, кто привык к нему. «А какое сильное впечатление производит на человека впервые увиденное море!» – восклицает Секст Эмпирик[321]321
  Ibid. I. 142.


[Закрыть]. Редкое кажется нам ценным, а попадающееся часто и легко достижимое воспринимается по-другому, так «…если бы мы вообразили себе, что золото брошено в большом количестве прямо на землю, совершенно как камни, то для кого, на наш взгляд, оно будет таким ценным или достойным сбережения?»[322]322
  Ibid. I. 143


[Закрыть]. Итак, если большая или меньшая редкость наличия того или иного изучаемого нами предмета представляет собой существенную трудность его познания, то можно говорить о том, «…каковой кажется всякая вещь в связи с ее постоянным или редким появлением, но мы не в состоянии утверждать, какова в чистом виде каждая из внешних вещей, следовательно, и через этот троп мы воздерживаемся от суждения о них»[323]323
  Sext. Emp. Pyrrh. I.144.


[Закрыть].

Десятый троп «…находится в зависимости от поведения, обычаев, законов, баснословных верований и догматических положений»[324]324
  Ibid. I. 145.


[Закрыть]. Целью этого тропа является противопоставление «…каждого из этого либо самому себе, либо любому из остального…»[325]325
  Ibid. I. 148


[Закрыть]. На основании этого Секст Эмпирик указывает на колоссальное разнообразие всего вышеупомянутого, рассматриваемого в широком масштабе, т. е. у разных народов и в различные эпохи. Так, например, «…некоторые из эфиопов, – пишет Секст Эмпирик, – татуируют маленьких детей, мы же нет; и персы считают приличным носить разноцветную и длинную до пят одежду, для нас же это неприлично; индийцы на виду у всех совокупляются с женщинами, большинство же других людей считают это позорным…, у римлян отказавшийся от отцовского состояния не платит долгов отца, у родосцев же платит непременно; у тавров в Скифии закон требовал приносить чужестранцев в жертву Артемиде, у нас же запрещено умерщвлять человека вблизи святыни… у персов существует обычай мужеложства, а у римлян так поступать запрещено законом, и у нас запрещено прелюбодеяние, а у массагетов обычай установил безразличие в этом отношении…, у нас запрещено быть в связи с матерью, а у персов очень распространен обычай жениться на них, у египтян женятся на сестрах, а у нас это запрещено законом…, у нас в обычае просить богов себе добра, Эпикур же говорит, что божество не заботится о нас; Аристипп точно так же считает безразличным, одеваться ли в женское платье или в иное, мы же считаем это позорным…, атлеты, борясь за славу, как за какое-нибудь благо, выбирают ради этого трудную жизнь, а многие из философов признают славу презренной»[326]326
  Ibid. I. 148–158. ² Sext. Emp. Pyrrh. I. 163.


[Закрыть]. Следовательно, «…если и этот троп указывает на такой огромный разнобой в вещах, мы не сможем сказать, каковым является по природе подлежащее суждению, но только можем сказать, каковым является оно по отношению к данному поведению жизни, к указанному закону, к данному обычаю и к каждому из остального; таким образом, и через этот троп необходимо воздержаться от суждения о природе вне лежащих вещей; таким же образом, – заключает Секст Эмпирик, – путем данных десяти тропов мы приходим к воздержанию от суждения»[327]327
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 163.


[Закрыть].

Секст Эмпирик также предлагает классификацию тропов, в основу которой положено воспринимаемое либо воспринимающее, так как любой троп, как было показано, говорит о трудностях процесса познания, возникающих либо в связи с объектом изучения либо в связи с познающим субъектом. Над всеми десятью тропами, говорит Секст Эмпирик, стоят, охватывая их, три более общих тропа: «первый происходит от судящего», то есть базируются на рассмотрении субъекта, «второй – от подлежащего суждению», который строится на исследовании объекта и, наконец, третий общий троп происходит «от того и другого», то есть основывается на одновременном рассмотрении объекта и субъекта. Троп «от судящего» охватывает собой первые четыре из десяти рассмотренных выше, троп «от подлежащего суждению» включает в себя седьмой и девятый, и в троп «от того и другого» входят пятый, шестой, восьмой и десятый. Наиболее же общим тропом, в котором собраны все остальные, является троп «относительно чего», который в общей системе изложения был восьмым, и в котором содержится центральная идея десяти тропов[328]328
  См.: Ibid. I. 38–39.


[Закрыть]. Эту идею можно сформулировать следующим образом: познаваемый нами мир представляет собой грандиозный конгломерат элементов, его составляющих, в котором любая вещь воспринимается не сама по себе, но в обширном контексте ее связей с другими вещами и даже в неразрывном с ними единстве, последние же являются своего рода искажающими истинную картину исследуемой вещи инстанциями, в силу чего одни и те же предметы представляются нам совершенно различными, являются в бесконечном количестве своих модусов, но только не в качественной своей определенности или аутентичности, почему мы и можем сколько угодно говорить о том, что нам кажется, о явлениях предметов, но только не об их сущности, не о самих предметах, которые навсегда остаются для нас тайной. Постичь истину возможно было бы, вырвав конкретную вещь из этого огромного контекста, из мирового единства, но сделать это невозможно, и любой предмет всегда и неизбежно будет восприниматься не сам по себе, но по отношению к другим вещам и предметам. Итак, скептики указывают на трудности процесса познания, связанные с субъектно-объектными отношениями мира, трудности, которые были и являются одной из важных философских проблем.

Изложив десять тропов Энесидема, направленных против положения о достоверности чувственного познания, Секст Эмпирик в «Пирроновых положениях» сообщает о пяти тропах младшего скептика Агриппы, указывающих на недостоверность рационального познания; хотя необходимо отметить, что подобного рода характеристика этих пяти тропов является в какой-то степени условной, так как они не столько рассматривают само человеческое мышление, сколько суммируют и лаконично выражают основные положения предшествующих десяти тропов. «Младшие же скептики, – говорит Секст Эмпирик, – учат только следующим пяти способам воздержания от суждения…»[329]329
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 164.


[Закрыть]. Хотя в том же разделе своего трактата он отмечает, что младшие скептики излагают свои тропы «…не для того, чтобы отвергнуть десять тропов, но чтобы тем многостороннее этим путем вместе с предшествующими тоже изобличить опрометчивость догматиков» («…ἐλεγχεὶν τὴν τω̃ν Δογματικω̃ν προπέτειαν»)[330]330
  Ibid. I. 177.


[Закрыть]. Таким образом, не совсем понятно, что в конечном итоге представляют собой пять тропов поздних скептиков: то ли своего рода квинтэссенцию более ранних десяти тропов, то ли принципиальное к ним добавление. Возможно утверждать, что пять тропов есть и то и другое: два из них несомненно являются сокращенным вариантом первых десяти, три же других отличаются новизной по отношению к последним и поэтому могут рассматриваться как добавление к десяти тропам Энесидема. Как раз в этих трех новых тропах и идет речь о проблемах рационального, доказательного отражения мира. В изложении пяти тропов, предложенном Секстом Эмпириком, эти три являются вторым, четвертым и пятым. Соответственно, тропы, аналогичные по смыслу энесидемовским, – первый и третий. По Г. Гегелю данные пять тропов «…представляют собой основательное оружие против рассудочной философии, и скептики чрезвычайно остроумно направляли свои воззрения отчасти против обыденного сознания, отчасти против принципов философской рефлексии»[331]331
  Гегель Г. Лекции по истории философии. С. 438.


[Закрыть].

Первый троп говорит о разноречивости: исследуемым вещам приписываются признаки, исключающие друг друга, что приводит к колоссальному разнобою положений, в котором невозможно не только что-либо понять, но даже сориентироваться. Третий троп, называемый Секстом Эмпириком тропом «относительно чего», говорит о том, что «…подлежащая вещь кажется нам той или иной по отношению к судящему и созерцаемому вместе…»[332]332
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 167.


[Закрыть]. На первый взгляд этот троп адекватен восьмому тропу Энесидема или родовому тропу в общей классификации тропов у Секста Эмпирика. Однако в этом третьем тропе есть новизна: непознаваемость вещи доказывается на основании соотношения ее не только с бесконечным множеством других вещей, но и с человеческим субъектом. Как видим, первый и третий троп младших скептиков говорят о том же, что и тропы Энесидема: все в мире относительно, поэтому суждения о вещах – это вечная разноречивость, в силу чего и следует воздержаться от них. Тропы же явно логического характера можно считать новыми и самостоятельными. Второй троп говорит об удалении в бесконечность (regressus in infinitum): если мы что-либо доказываем, отмечает Секст Эмпирик, то делаем это на основании чего-то, т. е. На основании неких положений, которые и являются нашим доказательством; но для того, чтобы последнее имело силу, было достоверным, оно тоже должно иметь свое основание, т. е. само доказательство должно быть ранее доказанным. Но и для этого последнего доказательства тоже потребуется какое-то основание, т. к. иначе оно не будет иметь силу и т. д. до бесконечности. Получается, заключает Секст, что доказывать можно сколько угодно, причем с соблюдением всех необходимых правил доказательства, но в конечном счете доказать что-либо невозможно. Четвертый троп «есть тот, когда избегая удаления в бесконечность, догматики исходят из чего-нибудь такого, чего они не обосновывают, но желают принять его просто и без доказательств только в силу уступки»[333]333
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 168.


[Закрыть]. Действительно, все рациональные конструкции строятся на аксиомах, т. е. На недоказуемых и недоказываемых положениях. Для того, чтобы мышление было возможным, принимаются такие основания, или постулаты, которые не надо доказывать, т. к. они вроде бы самоочевидны. Секст Эмпирик в этом тропе указывает только на то, что самоочевидность весьма сомнительна, т. е. если мы находимся в рационально-доказательной сфере, то необходимо доказывать сами аксиомы, ибо самоочевидность – это акт воли или, точнее, веры, но не разума, и без доказательства аксиом рушится весь рациональный процесс. Аксиоматический же постулат, отмечает Секст, есть не что иное, как произвольный и свободный выбор людей, их условная договоренность о «правилах игры». Выбор, по крупному счету, необоснованный и поэтому во многом случайный, и, стало быть, зыбкий и эфемерный. Рациональность строится на этих сомнительных положениях – аксиомах, без них она – дом без фундамента. Продолжая мысль Секста Эмпирика, можно отметить, что непрочен и даже, возможно, призрачен сам этот фундамент, который даже не надо пытаться разрушить, ибо он саморазрушается каждое мгновение: уберите аксиомы, и вы увидите как уничтожаются все доказательные конструкции, как знание перестает быть самим собой и уступает место вере; и действительно, если пристально вглядеться в окружающее, можно увидеть, что знание, т. е. продукт разума, доказательства, невелико по своему масштабу, что оно теряется крошечным островком в безбрежном океане веры, которая здесь понимается не столько в религиозном, сколько в самом широком смысле слова. Например, видя перед собой некий объект А, что мы можем сказать о своем знании: мы знаем, что это объект А, или же мы верим в то, что этот предмет есть объект А? но знать – это значит уметь и мочь доказать это знание. Доказать же, что предмет перед нами – это объект А, не представляется возможным, так как любое доказательство, как уже отмечалось, по крупному счету, невозможно. Однако нам необходимо жить, т. е. подчиняться тому процессу, который не по нашей воле начался и не по нашей воле когда-то закончится; а для этого надо так или иначе ориентироваться в окружающем, но знать его нельзя, стало быть нам ничего более не остается, как верить в него. Именно верить в то, что объект А – это объект А, а объект В – это объект В и т. п., т. е. – в то, что вокруг нас – вполне понятный, привычный, с детства знакомый и «прирученный» мир; и не является ли тогда наша жизнь бесконечной цепью постоянных актов веры, в которых знание становится чем-то незначительным и малозначащим? не пронизана ли наша жизнь тем, что Д. Юм назвал «естественной религией», т. е. всеобъемлющей верой в миропорядок, нас окружающий? наконец, пятый троп младших скептиков «возникает тогда, когда долженствующее служить подтверждением исследуемой вещи нуждается во взаимном от нее подкреплении, и тогда мы, не имея возможности взять ни одно из них для доказательства другого, воздерживаемся от суждения об обоих»[334]334
  Sext. Emp. Pyrrh. I. 169.


[Закрыть]. Этот аргумент скептики называют тропом взаимодоказуемости или порочным кругом (circulus vitiosus), с которым то и дело сталкивается мышление при решении каких-либо задач, когда некое А доказывается через В, а В, в свою очередь, – через А, результатом чего является безрезультатность попыток преодолеть этот круг. По крупному счету, весь рациональный процесс, вся доказательно-рефлективная деятельность, говорит Секст Эмпирик[335]335
  См.: Sext. Emp. Pyrrh. I. 170–177.


[Закрыть], блуждает в одном капитальном лабиринте, натыкаясь то на уход в бесконечность, то на порочный круг. Пытаясь избежать одной напасти, она неизбежно сталкивается с другой, являясь бессильной в своих отчаянных попытках куда-либо вырваться из окружающего ее мрака. Она обречена на бесконечные и тщетные попытки пройти между Сциллой и Харибдой (Incidit in Scillam, que vult vitare Charibdim) и постоянно становится жертвой то одного, то другого чудовища, и потому участь ее, с точки зрения скептиков, незавидна.

Рассмотренные выше основные положения скептической гносеологии, разумеется, не лишены возражений. Одно из них, наиболее существенное, приводит А.Ф. Лосев в «Истории античной эстетики», где он говорит, что основной метод гносеологических построений Секста Эмпирика основан, как правило, на формально-логическом законе противоречия. «Если Сексту известно, – отмечает А.Ф. Лосев, – что данное А бывает либо каким-нибудь В, либо каким-нибудь С, то это для него уже значит, что А не есть ни В, ни С, а значит, не существует и никакого самого А. Но тут Секст допускает две фундаментальные формально-логические ошибки. Во-первых, допустим, что А действительно не есть ни В и ни С. Из этого вовсе не вытекает, что нет еще никакой другой альтернативы. Если даже с полной очевидностью доказано, что А не есть ни В и ни С, то еще вполне возможно, что А есть В + С. Во-вторых, если невозможно никакое соединение В и С, то А может оказаться таким целым, которое хотя и не есть простая сумма В и С, но зато есть нечто более высокое, чем эта сумма. Например, лист дерева не есть само дерево, и ветки дерева не есть само дерево, и корень дерева не есть само дерево. Почему же мы из этого должны делать вывод, что никакого дерева вообще не существует? Прежде всего, существует сама голая сумма указанных его частей, а во-вторых, выше этой суммы частей находится еще само дерево, которое хотя и состоит из отдельных частей, но механически никак на них не делится. Все это есть результат формально-логического мышления, которое охватывает всю работу Секста с начала до конца… нетрудно заметить, что подобного рода рассуждение основано у Секста только на формально-логическом законе противоречия. То, что целое, с одной стороны, состоит из своих частей и на них делится, а с другой стороны, не состоит ни из каких частей и никак на них не делится, являясь новым качеством, не сравнимым с отдельными частями, это видно и на всяком наглядном представлении и на диалектическом законе единства и борьбы противоположностей. На вышеприведенном у нас примере с деревом это ясно само собою… Секст входит в прямое противоречие и с практикой наглядных представлений и с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей. Таким образом, только формально-логический схематизм у Секста и упор на игнорирование им диалектического закона единства противоположностей заставляет его везде и всюду выставлять все эти парадоксы, от которых, ввиду их однообразия и монотонности, становится только скучно. У Секста затрачен огромный труд на формулировку формально-логических схем; но толку от этого труда, по правде сказать, довольно мало…»[336]336
  Лосев А.Ф. История античной эстетики… С. 366–368.


[Закрыть].