Текст книги "Ангарский Сокол"

– Посидим на дорожку, – предложил Грауль, когда все переоделись и разобрали укрытые в кожаных чехлах карабины, повесив их на плечи. Пришли и пятнадцать мужичков-нижегородцев, ангарская же одёжка вскоре исчезла.

– В ангарские кафтаны оденутся остальные мужички, – пояснил Павел, – чтобы не сразу заметна была ваша пропажа.

– Ну, пошли! – Павел направился к выходу из светлицы.

Пройдя по тёмному коридору этажа, ангарцы вышли к небольшому переходу между половинами терема, крытому досками. Одна сторона выходила на внутренний дворик заведения, другая – на проездную межрядную дорогу с бревенчатой мостовой. По переходу шумными порывами гулял ночной ветер, на улице же было тихо, лишь с первого этажа, где была трапезная, доносились пьяные голоса, в стойлах изредка всхрапывали лошади да трещали сверчки.

– Уходить будете за следующий дом. – Кабаржицкий указал на тёмную громадину впереди.

Дождавшись очередного прохода стрельцов, товарищи Карпинского один за другим стали спускаться по верёвкам в темноту улицы. Подтянув верёвки и пропустив очередной проход караульных стрельцов с факелом, манёвр повторили. Странно, но никакой боязни, по сути, потерять всякую связь со своими друзьями у Петра не было. В крови шумел адреналин, а в голове – чистый восторг и чувство неотвратимого подвига. Наверное, то же самое испытывают перед первым прыжком с парашютом. Спустили последний ящик. Ну всё, сейчас очередь Петра. Он обнялся с Володей, Никитой. Павел подошёл сам, крепко обнял и тихонько проговорил:

– Больше слушай Микулича, он мужик матёрый, понимает, что к чему. И случись что, не опасайся применять оружие. Даже не раздумывай, доверься эмоциям, решай вопросы оперативно, жёстко. Ну, давай, с Богом!

На Карпинского, едва он коснулся сапогами брёвен мостовой, нахлынуло чувство оторванности, и, глядя, как уходят вверх верёвки, впервые с момента попадания в этот мир ощутил себя песчинкой в море. «Ну вот, Петя, теперь ты рассчитываешь только на себя и своих немногих товарищей, что находятся рядом с тобой».

– Ну всё, теперь только на себя им надеяться. – Павел эхом повторил мысли Петра, глядя в темноту ночи.

– Думаю, он справится, – сказал Кабаржицкий, подойдя к перилам. – По крайней мере, у меня хорошее предчувствие.

Грауль только развёл руками, оглядев своих товарищей, и произнёс:

– Мужики, давайте все спать, завтра с утра буду с вами проводить инструктаж. Володя, а ты погоди, нам с тобой ещё покумекать надо.

Чуть позже в светлице.

– Стрельцов должны были бы сменить. Странно, что они вообще с нами до сих пор, – говорил Грауль. – Они не охранники, и службу фактически завалили. Я, честно говоря, думал, что тут должны бы появиться местные спецслужбы.

– Кстати, да, что там у них сейчас? Тайный приказ или приказ Тайных дел? – наморщил лоб Кабаржицкий.

– Не знаю, по-моему, это только у Фёдора Первого появится Тайная канцелярия, но это уже позже.

– Погоди, погоди! – воскликнул Владимир. – А ведь получается, что это мы Бельского на трон посадим? Он же с нами сотрудничать хочет!

– Он сам к власти придёт, – пожал плечами Павел. – Мне не известна информация о каких-либо заговорах. В Москве по смерти Михаила Фёдоровича вспыхнет мятеж боярский – последний их выверт в сторону поляков. В первую Смуту у них почти получилось пригласить ляха на трон, Владислав даже титул московского царя тогда принял. А на этот раз Бельские им даже такого сделать не дали.

– А Алексея Михайловича умертвили всё-таки бояре или Бельский, сам как думаешь?

– По официальным данным исторической науки и по логике событий – да, они, клятые. Но, как я тебе уже говорил, есть теория, подтверждённая лишь косвенно, что к этому причастен и Фёдор Самойлович. Да и вопрос с отравлением Никиты Бельского довольно тёмный. После успешной обороны Себежа и сбора разбитых полков он ушёл к Москве, где бушевал боярский бунт. Вырезал всех изменников к чёртовой матери и вскоре был отравлен на пиру по случаю усмирения бунта. А на трон взошёл опекун Ивана, младшего сына Михаила, Никита Романов, двоюродный брат первого царя из рода Романовых.

– Дай угадать, – перебил собеседника Кабаржицкий. – Иван Михайлович тоже был отравлен?

Грауль кивнул.

– А после чего, решением Земского собора, въехал в Кремль, когда были вычищены практически все, кто смог бы ему помешать. Обвинил злопыхателей, убрав князей Милославских, да и всех прочих, опасных, в смерти Алексея Михайловича – и вуаля – новый царь!

– А как же Бельские пролезли на трон? – удивился Владимир. – Ведь худородные князья, а чин боярский Фёдор Бельский получил от Никиты Романова только спустя год после его воцарения!

– Знал бы Никита, кого пригрел на груди, – усмехнулся Павел. – Все эти отравления, воцарения – чем они отличались, судя по вашим рассказам, от вашего восемнадцатого века? Ведь тоже сплошная уголовщина и предательства. С самими Романовыми-то так же было? В начале семнадцатого века была истреблена ветвь Рюриковичей, идущая от Ивана Калиты, причём руками Гедиминовичей. Потом все претенденты из рода Годуновых. И князь Голицын умирает в том же году, в котором из польского плена прибывает Филарет. А Бельские чем хуже? Тем более им покровительствовал и клан Долгоруких.

– Как сейчас всё повернётся – вот вопрос! Я бы хотел пообщаться с Никитой Бельским, – заключил Павел, глядя немигающим взглядом на Владимира.

– Получится ли? – пожал плечами Кабаржицкий. – Мы же под присмотром.

Под утро, когда солнце только-только показалось, а Кабаржицкий видел уже десятый сон, его растолкали самым бесцеремонным способом.

– Володя, у нас гости, одевайся!

– Да я, собственно, одет, – недоуменно проговорил он. – Какие гости?

– Стрельцов меняют-таки на спецуру местную.

– Ты не спал? – удивился Кабаржицкий. – Оставил бы кого-нибудь из мужичков.

Однако, посмотрев на выражение лица Павла, он понимающе кивнул, вспомнив сытые и довольные лица нижегородцев.

– Ступай в светлицу Никиты, крайняя от лестницы, там все собрались.

Едва открыв дверь, Кабаржицкий тут же отпрянул в полном изумлении. Все остававшиеся с ними нижегородцы, переодетые в ангарские кафтаны, сидели на лавках, сундуках, стояли у кровати и в весьма бодром состоянии.

– Проходи, Владимир, присаживайся, – заулыбался входящий следом Грауль. – Мужики, ну что, выбор учинили?

– Да, Павел Лукич, о попе Саве.

– Ну и отлично, всё, ждём. – Павел оставил дверь чуточку приоткрытой и прошёл в середину комнаты.

– Думаешь, они к нам наверх пойдут? – Владимир вопросительно посмотрел на Грауля.

– Уже, наверное, пошли. А ты бы, будучи государевым человеком при исполнении, не захотел бы пошарить у нас в сундуках? – отвечал Грауль. И после некоторой паузы, подмигнув, продолжил: – Мне Есенька, холоп хозяйский, докладывает, если кто на горизонте появляется. Тихо!

Павел неслышно подошёл к двери и прислушался к скучающей тишине спящего терема.

– Идут, начинайте, – одними губами сказал глава посольства.

Мужики, подобравшись, с совершенно серьёзными лицами начали выводить:

 
По тех мест он ставленников держит,
Как они денги все издержут,
А иных домой отпускает
И рукописание на них взимает…
Чтоб им опять к Москве приполсти,
А попу Саве винца привести.
А хотя ему кто и мёду привезёт,
То с радостию возмет…
 

Грауль неспешно поднимал руку – нижегородцы пели громче и громче:

 
…И испить любит,
И как всё выпьет,
А сам на них рыкнет:
«Даром-де у меня не гуляйте,
Подите капусту поливайте…»
 

Спустя несколько минут в отворившуюся дверь светлицы заглянуло конопатое лицо информатора главы посольства:

– Ушли, Павел Лукич! Во дворе у конюшен они!

– Молодец, Есений! Заходи к нам.

Грауль покопался в своём рюкзаке и вскоре извлёк оттуда двух стеклянных дельфинчиков голубоватого и розового оттенков и вручил оных мальчишке:

– И сестрёнке своей подаришь!

Глаза Есеньки расширились от удивления, схватив подарок, он помчался к боковой лестнице терема, что вела на задний двор. В каморке под нею жил мальчишка-сирота со своей сестрой и дед Фома, печник хозяйский, бывший брату с сестрой вместо отца и матери. Граулю Есений понравился, – бойкий и пронырливый мальчуган сразу же пошёл на контакт и теперь с успехом шпионил на ангарцев. Павел уже подумывал забрать его вместе с сестрой с собой на Ангару. Интересно, думал он, есть ли тут практика усыновления?

Некоторое время спустя.

Вопреки обыкновению, царь и самодержец Всероссийский пожелал видеть прибывших в столицу ангарцев уже на четвёртый день их пребывания в Москве. Послы Ангарского княжества, остановившиеся по наказу Михаила Фёдоровича подальше от любопытных глаз, на постоялом дворе в Замоскворечье, не ждали такой оперативности. Поэтому внезапно влетевшая в спешно открываемые служками ворота постоялого двора кавалькада всадников и два крытых возка стали для них полной неожиданностью. Один из всадников спешился и подошёл к крыльцу терема, на котором стояли, как ему показалось, несколько холопов ангарского посольства. Один из них был с выскобленными лицом, на немецкий манер. Более ничем они не выделялись, посему царский гонец не стал искушать судьбу и поговорил сначала с Матвеем, вмиг появившимся перед ним хозяином постоялого двора. Затем гонец спросил ангарского посла Павла Лукича Грауля, графа Усольского. Павел подался вперёд, выйдя к удивлённому царскому гонцу. Представившись подьячим Посольского приказа Афанасием Жаровым, он слегка склонил голову и объявил о воле государя Всероссийского. А изволил тот потребовать немедленного прибытия ангарцев в его палаты.

Глава 16

Замоскворечье, двор купца Савелия Кузьмина.

Июль 7149 (1641).

ПЁТР КАРПИНСКИЙ, АНГАРСКИЙ ПОСОЛ.

К рассвету мы удачно, прячась от редких ночных патрулей стрельцов, охранявших покой горожан, добрались до имения Савелия Игнатьевича Кузьмина неподалёку от Москва-реки. Неожиданно для нас дворовые собаки москвичей стали большой проблемой нашего отряда. Нужно было предельно осторожно пробираться в темноте, узкими проулками, что вились меж высоких заборов, опасаясь истеричного лая лохматых кабыздохов. А они могли привлечь внимание не только дворни, но и стрельцов, стоявших на важнейших улицах у рогаток. Сто потов с меня сошло, пока мы наконец добрались до нужного места. Купец явно не ждал гостей, поэтому мы простояли у потемневшего от времени забора довольно продолжительное время, прежде чем заспанный дворовый холоп открыл нам ворота, узнав голос Кузьмина-младшего, да прежде успокоил и посадил на цепь собак.

Наконец-то! А то я уже начинал просчитывать варианты того, куда податься двадцати четырём мужикам с тремя немаленькими ящиками с широкой проездной улицы.

– Давай, давай, мужики, торопись! – понукал я, оглядывая просыпающиеся дворы.

Не пройдёт и часа, как тихая и пустынная улица наполнится людским гомоном, грохотом проезжающих телег, конским ржанием и прочими звуками начинающегося дня в большом городе. А пока разбуженный и спешно одетый Савелий Кузьмин, удивлённо вращая глазами, пытался чинно встретить гостей, но вскоре махнул рукой и, погрозив пальцем сыну, ушёл умываться. Нас же пригласили в горницу. Есть не хотелось, однако от холодного питья из ледника я бы не отказался.

Вскоре принесли несколько кувшинов ягодного узвара, пришедшегося весьма кстати. Нижегородцы, взяв питья и прихваченные ещё с постоялого двора пироги, ушли на двор, оставив свои «золотые» одежды на лавках. Вскоре появился и Савелий Кузьмин, на сей раз он был бодр и свеж, теперь уже обнявшись с сыном, сел за стол:

– Ну, говори, сын, да представь гостей наших разлюбезных!

Тимофей объяснил, кто мы да откуда нарисовались в такую рань. Я же не преминул аккуратно встрять в объяснения сына хозяина дома с благодарностями о помощи, что оказал нашему княжеству Савелий Игнать евич.

– С тех пор поиздержался я крепко, – усмехнулся Кузьмин. – А отдарков так и не было. Ведомо ли тебе о том, что я и лавку свою продал, и на ярмарку более не ездок, как прежде?

– Ведомо, Савелий Игнатьевич, – кивнул я, помня рассказы о том Тимофея.

– Так вот, а нынче уж помышляю я и терем на Москве продать да к сыну родному податься, пущай он меня кормить будет.

Тимофей заметно сконфузился, лицо его покрас нело.

– Савелий Игнатьевич, теперь и мы можем помочь тебе малость. Князь Сокол шлёт тебе свою сердечную благодарность и пуд золота в придачу.

– Так, – сложил руки на животе купец. – А что же было прежде сказано о торговлишке с царством Китайским? Нешто уж и забыли о слове своём?

– Так война там, Савелий Игнатьевич! В огне всё, торговым людям ходу нет совсем, – принялся я рассказывать о происходящем в Северном Китае.

Вот-вот, мол, одолеют китайского царя племена варваров и сами на трон сядут. А если, мол, торговлю учинять, так это надобно морской ход учинить, дабы южнее пробраться.

– Только затем и прибыли, чтобы пуд злата отдарить да пообещать торговлишки? – вновь усмехнулся купец.

Тут мне пришлось рассказывать о планах нашей верхушки – покупке островов и основании фактории недалеко от берегов Шотландии.

– Стало быть, вона зачем к данскому королю путь держите! – немало удивился Кузьмин. Пожевав губами, он продолжил: – Дело сурьёзное и неслыханное прежде на Руси. А мой каков интерес в оном предприятии будет? В толк взять не могу.

– Дела вести, Савелий Игнатьевич! Факторию в руки свои взять да народишку набрать для поселения, – принялся я втолковывать обязанности начальника фактории московскому купцу.

Кузьмин вдруг задорно рассмеялся, чем поверг меня в состояние полного смятения. Что это его так пробрало? Ну, подумаешь, диковата задумка, так ведь смелость, помноженная на наглость, города берёт! Хотя на всякий случай был у меня и запасной вариант с тестем Тимофея Кузьмина – архангельским купцом Ложкиным.

– Свезло тебе, Пётр Лексеич, ей-ей, свезло! – воскликнул купец. – С Москвы я всё одно съезжаю. А чем торг вести думаешь?

В моём рюкзаке был почти весь ассортимент, и я не замедлил выложить его на стол перед Савелием. Зеркальца, вилки, карандаши, иглы разных размеров, спички, хвойное мыло появились перед его глазами, и всё он брал в руки и осматривал.

– А через несколько лет мы сможем возить пряности, – похвалился я. – Так что скажешь, Савелий Игнатьевич, берёшься?

– Получается, что буду я под вашим князем ходить, – проговорил купец.

Тут я решил проверить на нём наше ангарское прогрессивное социальное устройство, надеясь, что купчина проникнется. По крайней мере, с крестьянами удавалось – для них отчество, записываемое в их имени при переписи населения, уже значило многое.

– Под князем ходить не надо, нужно лишь быть подданным нашей державы. Первым её купцом, – отвечал я с нажимом на последние фразы. – А то и воеводой фактории.

– Ишь ты, – цокнул языком Кузьмин. – Я с Тимошей поговорить должон, а ответ свой опосля дам.

Савелию Игнатьевичу было о чём подумать, ну а мы вскоре покинули его, оставив его с сыном. Меня здорово клонило ко сну, и едва я прилёг на застеленную лавку, как тотчас же провалился в объятия Морфея.

Кремль, Теремной дворец Михаила Фёдоровича Романова.

К царю отправилось только двое из бывших на постоялом дворе ангарцев. Последний из них, Никита Микулич, остался там вместе с девятью нижегородцами. Перед самыми воротами Афанасий предупредил послов о том, что царь Михаил Фёдорович не дозволяет брать с собою в царские палаты никакого оружия.

– А то, сказал государь, зело много охочих до вашего оружия людишек будет, – проговорил подьячий.

Спустя некоторое время Грауль с Кабаржицким тряслись в наглухо закрытом возке по деревянным мостовым столицы Руси.

– И как они, бедняги, ездят в этих рыдванах? – стонал Владимир. – Душу вытрясает же!

Ехали с лихим посвистом сопровождавших возок всадников, видимо, дорогу возку уступали, так как никаких затруднений в движении не было. Роль же проблескового маячка играл хлыст возницы, то и дело пускавшийся им в ход по спинам замешкавшихся людишек. Между тем темп езды постепенно спадал, кавалькада, по-видимому, приближалась к Кремлю. Последние пару сотен метров и вовсе проехали со скоростью черепахи.

– Пробки? – попробовал сострить Кабаржицкий.

Однако в его голосе уже чувствовалось нервное напряжение. Шутка ли! К самому царю на приём, это не с каждым случается даже во сне.

– Приехали, – проговорил Грауль, когда возок наконец встал.

Распахнувший дверь подьячий Жаров лихо ощерился, должно быть изображая улыбку, да жестом пригласил послов на выход.

– По-моему, – ворчал Кабаржицкий, следуя по каменным ступеням лестницы за подьячим, – приём иностранных послов должен быть несколько пышнее, ну или хотя бы вежливее чуточку.

– Только не в нашем случае, – ответил Грауль.

Кабаржицкий хмыкнул и пожал плечами. У самых дверей он оглядел внутреннее пространство Кремля, стоя на небольшой площадке перед входом во дворец. Владимир силился понять, в какой части Кремля они, собственно, находятся. Получалось с трудом – он узнал лишь громаду колокольни Ивана Великого, рядом с ней была ещё одна колокольня, с огромным колоколом. Вокруг находились и деревянные и каменные строения, от которых во времена его прошлой жизни ни камешка не осталось. Более он ничего не успел увидеть, так как Павел потащил его внутрь, в прохладный полумрак дворца.

Проходя по веренице лестниц и переходов, сквозь многочисленные двери, ангарцы неожиданно для себя оказались в небольшом помещении со сводчатым потолком, натопленном донельзя. Стены, расписанные замысловатой вязью узоров, в коих причудливо переплетались львы и сказочные птицы, мистически смотрелись среди царившего во дворце полумрака. В отдалении горело несколько свечей на высокой подставке, окошки же света и вовсе не пропускали. За Афанасием закрылась крепкая дубовая дверь, обитая железом. Ангарцы остались в этой комнатке одни. Тут же на них накинулась тоска, и они переглянулись с мрачными выражениями лиц. Через пару минут пришлось присесть на небольшую лавочку, стоявшую у стены. А там и напряжение, колотившее в крови ещё некоторое время назад, уже спало.

– Так и сон сморит. Бюрократы везде одинаковы, хорошо, что в приёмной более никого, – саркастически проговорил Кабаржицкий.

– Ты помнишь, что Микулич говорил о том, как говорить и как стоять при царе-то? – спросил Грауль.

– Вроде да, – отвечал Владимир.

Наконец дверь отворилась, и огромный из-за вороха одежд боярин пригласил ангарцев внутрь.

– Ну, пошли, братишка. – Грауль первым прошёл через невысокий проём двери.

Едва они успели оглядеться, как к послам подошли двое других бояр или дьяков и подвели их под руки к стоящему чуть в стороне на возвышении царскому трону. На троне сидел немолодой мужчина в красном кафтане, на голове его была расшитая золотыми нитями тафья. Царь сам спросил о здоровье княжеской светлости Ангарии, князя Сокола, и принял верительные грамоты послов, а потом протянул кисть для поцелуя. После секундной заминки оба ангарца приложились губами к царской руке. А потом Владимир начал свою речь:

– Божиею милостию, Пресветлейший, державнейший Великий государь царь и Великий князь Михаил Феодорович, всея Руси Самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, государь Псковский и Великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных государь и Великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Витебский, Оршанский, Мстиславский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Сибирския земли и Северныя страны повелитель и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств государь и обладатель. Вашему царскому величеству князь Ангарский и государь Амурский Сокол Вячеслав Андреевич, милостивейший князь и государь наш, присылает своё слово доброе и заверение в дружбе и любви и желает всего лучшего по его княжеской светлости расположению.

Бояре, сидевшие на лавках вдоль стен позади стоящих лицом к царю послов, одобрительно загудели. Ангарские послы внесли в титулование государя недавно отобранные у ляхов города, кои ни польская корона, ни шведская признавать за Михаилом не желали. Грауль обернулся: среди бояр он заметил и Василия Михайловича Беклемишева, как и остальные, наряженного весьма богато. Было видно, как блестит в отблесках свечного пламени пот, катившийся по их лицам, но снять ворох своих одежд – значит уронить свою честь, вот и парились бояре почём зря.

– Как здоровье князя вашего Вячеслава Сокола? – проговорил государь.

– Божьей милостью, великий царь, князь наш жив и здоров. Чего и тебе желаем, – отвечал Грауль.

– Ты немчин? Папской веры или лютеранин? – с интересом спросил Михаил.

– Я баварец, но веры православной держусь. В правилах веры слаб я, великий царь, – склонил голову Павел.

– Нехорошо, – покачал головой московский государь. – Что же князь ваш не заботится об укреплении веры Христовой на своих землях? Вот и Беклемишев мне о том же говорил.

– Нет у нас попов, великий царь! Токмо один и есть, не может объять он всю паству. Князь Сокол просит тебя о присылке на Ангару молодых да семейных попов, дабы они окормляли паству нашу всеобъемлюще. Да числом поболе, – добавил Павел.

Михаил кивнул и негромко приказал дьяку, ведущему запись аудиенции, записать о сём.

– С чем ещё пожаловали, послы ангарские? – пробасил высокий и толстый боярин, что пригласил их к царю.

– А ещё, великий царь, князь наш Сокол предлагает тебе расчёт вести в золотой али серебряной монете, коя тебе надобна.

– Поясни се, посол, – нахмурился царь всея Руси.

– Ежели ты дашь нам образец либо рисунок твоей монеты, то мы будем тебе её давать в числе, которое тебе надобно.

Бояре сзади яростно зашептали, а кто-то и заговорил в голос.

– Цыц! – тут же вскричал на них государь Михаил Фёдорович. – Чего рты раззявили? – Повернувшись к ангарцам, он сказал, буравя их взглядом: – Частию в слитках, другой же частию в монетах. Образчик будет вам вскоре даден.

– Чего ещё спросите у государя нашего? – громко спросил боярин, голос его гулко разнёсся под сводчатым потолком.

– Вместе с головой Ангарского приказа, боярином Василием Михайловичем Беклемишевым, составили мы наикратчайший и удобнейший путь с Руси до Ангарского княжества, – начал говорить Павел и, видя, что Михаил лишь кивает его словам, продолжил: – Прошу тебя, великий царь, утвердить сей путь своею государевой рукою.

– Добро, тому и быть. – Из рук царя план принял голова Посольского приказа Григорий Васильевич Львов.

Он же спросил ангарских послов, есть у них ещё что сказать государю всея Руси.

– Великий царь, а ещё учинилась неприятность на Амуре-реке. На наш городок, по злому ли умыслу али по незнанию, напали казачки с Якутского и Охотского острогов. Хотели приступом его взять. Так наши солдаты тех казачков побили, а кто средь них жив остался, прогнали обратно, – расписал Кабаржицкий полученную по радиосвязи ангарцами информацию.

– Не ведал я о сём прежде. Воевод тех накажут, коли вина их подтвердится, – отвечал царь мрачным голосом.

Последние же вопросы о признании за Соколом титула великого князя Ангарского и Амурского, Даурских и Солонских земель властителя, тунгусских родов старшего князя, как и о праве ангарских купцов вести торговлю через Архангельск повис в воздухе. Михаил Фёдорович не дал на него своего ответа, обещав лишь подумать. Возвести ангарского отца Кирилла в архиерейский сан царь не позволил, предложив прислать своего епископа. На что уже своего ответа не дал Грауль, поскольку такой вопрос может решить лишь князь Ангарский.

На сём аудиенция и закончилась, но царь пригласил послов разделить с ним стол. Впрочем, вскоре Михаил удалился в свои покои, мучаясь болями в ногах. К Павлу за столом подсел Беклемишев:

– То, что к столу вас пригласил, уже означает, что государь наш расположение своё к вам выказал. Сокола назвал князем, а оное тако же хорошо. А в своей ответной грамоте он даст знать, считает ли Михаил Фёдорович князя Сокола своим младшим братом али нет.

– Ясно, спасибо за науку, Василий Михайлович. Ты когда в Енисейск возвращаешься? – спросил боярина Грауль.

– Не скоро, Павел. Дел много тут, покуда дьяк Парамон Хватов заместо меня в Енисейске будет.

Когда пирующие бояре вконец перепились, ангарцы смогли уйти с царского банкета, раскланявшись с Беклемишевым в первую очередь. Остальные, казалось, и вовсе не заметили их ухода. Всё тот же подьячий Афанасий, что привёз сегодня послов в Кремль, увозил их и обратно, усадив в возок. Ехали теперь по Москве глубокой ночью, возница, жалея послов, не спешил. Но Кабаржицкому от этого было не легче – то и дело он порывался вывалить содержимое желудка себе под ноги. Наконец, когда его совершеннейшим образом припёрло, Павел забарабанил в стенку возка, принуждая возницу остановиться. Сказался-таки царский стол, где в гостей вливали и впихивали всё подряд на стол выставляемое! Кабаржицкому помогли выбраться из возка, Грауль же вылез сам. Павел за столом старался себя контролировать, поэтому ему было намного легче. Кабаржицкого здорово шатало, но, когда ему предложили снова залезть в возок, он пьяно воскликнул:

– Шеф, в эту душегубку я не полезу! – и замахал на служку руками. – Поди ты прочь со своим тарантасом!

– Видел бы тебя сейчас Соколов, – ощерился Павел и обратился к растерявшимся мужикам: – Ребята, мы пройдёмся пешком. Надо воздухом подышать, оклематься малость. Свободны! Вон наш двор уже.

Возок и пару конных стрельцов ангарцы проводили глазами, стоя у забора соседнего постоялого двора. А уже у своих ворот, когда послы хотели было в них забарабанить, из ближнего проулка, скрытого кустарником, выкатился кубарем Есений:

– Дядько Павел, не стучи! В тереме немцы, ждут тебя за воротами. А Никиту били нещадно!

– Что?! – С Павла враз слетела хмельная беспечность.

Он-то хотел тут же завалиться спать часиков эдак на десять минимум.

– Что за немцы? – изумлённо пробормотал еле стоявший на ногах Кабаржицкий.

– Немцы как немцы, а какие, то я не ведаю, – возбуждённо проговорил Есений.

– Чёрт возьми, да там вся Европа, почитай, у вас в немцах ходит! Есенька, а сколько их, немцев этих?

– С дюжину будет. Дядько Павел, с заднего входа пойдём, там нету никого, – потянул мальчишка Грауля за рукав.

– Правильно. – Павел потащил за собой Владимира.

В густых кустах он оставил его и яростным шёпотом приказал тому не дёргаться. Пользы от него сейчас никакой, а вот проблем принести сможет.

– Пошли же, дядько Павел! – канючил Есений.

– А ты оставайся тут! – приказал капитан мальчишке, и тот послушно стал пятиться в темноту.

Протиснувшись через тайный лаз в заборе, Грауль оказался позади терема, во дворе, где стояли баня и хозяйственные постройки. Причём стоял он на залитой лунным светом площадке, весь как на ладони. Павлу стало неуютно. Тут же профессиональное чутьё ему подсказало, что он здесь не один. Стремительным рывком капитан бросился прочь от освещённого места, да ещё кувыркнувшись, попутно рукою нашарил во влажной траве полено. К месту, где он только что находился, спустя несколько секунд из-под широкой лестницы, где в каморке обитал истопник Фома, выскочили двое крепких мужчин в камзолах европейского покроя с дубинками в руках. Не теряя времени, крепыши метнулись вслед за пытающимся убежать ангарским послом. Павел швырнул в ближайшего врага поленом, тот дёрнулся, вскрикнул, выпустив из рук дубинку, – удар поленом при шёлся по лицу, вскользь. Но бровь его была некисло рассечена, и лицо теперь заливала кровь. Так что этот противник был на какое-то время выключен. Второй уже был рядом, сквозь зубы шипя ругательства. Ногами махать не получится, с некоторым сожалением подумал тогда ангарец. Подпустив атакующего противника на нужную дистанцию, капитан Грауль бросился ему в ноги. Иноземец был тяжёлым, и повалить этого здоровяка удалось с большим трудом. Враг яростно пыхтел, пытаясь достать Павла своими кулачищами. К счастью, его удары приходились мимо головы ангарца, Павел же удачно влепил ему задником сапога в висок, пытаясь сделать ножницы. Тот сразу же ослабил хватку, чем воспользовался Грауль. На голову потерявшего координацию противника бывший спецназовец моментально обрушил серию ударов, а когда тот потерял сознание, он одним движением сломал ему шею. И тут же он с превеликим трудом успел увернуться от пытавшегося ударить его носком сапога в лицо очухавшегося второго иноземца.

«Всё, никакого алкоголя больше!» – мысленно возопил Грауль.

В короткой схватке он поймал руку противника на болевой приём, отчего тот снова выронил дубинку и взвыл. Тут же растопыренными пальцами другой руки Павел ткнул врага в глаза и, едва тот успел взвизгнуть, сломал шейные позвонки и ему. Всё затихло. И тут капитан почувствовал, как кто-то крадётся у ближнего амбара. В секунду он преодолел расстояние до постройки, укрытой небольшой поленницей наколотых с утра дров. Уже замахнувшись, он разглядел сжавшееся в комочек тельце.

– Есенька, ты тут?! Подлец, а ну иди сюда! – прорычал Павел забившемуся под амбар мальчишке.

– Меня ты тоже убьёшь, дядько Павел? – пролепетал, заплакав навзрыд, мальчишка.

– Солдат ребёнка не обидит, если он ангарский солдат, – присел на корточки перед амбаром капитан. – Вылазь, мерзавец, рассказывай, как дело было. Да поживее!

Пока Павел оттаскивал трупы к амбару и обшаривал их одежду, Есений, сопровождая свои слова всхлипами, рассказывал, что произошло, пока ангарцы были в Кремле. Как поведал мальчишка, сегодня они с Марфушкой загостили у дядьки Василия, сына деда Фомы, когда ходили забирать для него чиненные сыном сапоги. А поскольку тот жил рядом, решили на ночь у него не оставаться, а возвратиться к Фоме с сапогами. Вечером, когда они подходили к постоялому двору, Есений заметил с десяток мужчин, среди которых было несколько человек в немецких камзолах. Стояли они на уходящей вниз тропе, скрытые с проезжей улицы кустарником. Мальчишке они сразу не понравились – уж больно вида лихого и зыркают недобро. Только он, пропустив первой в лаз Марфушку, полез за нею, как почувствовал, что его схватили за ногу и тянут назад. Взвизгнув, он попытался высвободиться, но ничего не вышло, и вскоре он оказался в окружении тех самых мужиков. Тут же вылезла и испуганная Марфушка. Немец спросил что-то у своих товарищей, и к детям вышел неопрятного вида мужичина и, дыхнув на них винным перегаром, спросил:

– Говори, гадёныш, тут холопствуешь? Послы ангарские тут обретаются?

– Истинно так, – заслоняя собой сестру, отвечал тогда мальчишка.

Иноземцы приказали ему провести их к светлицам ангарских гостей.