Текст книги "Ангарский Сокол"

– Ну что, Тукарчэ, может, твой родственничек Кутурга и не нападёт вовсе? Зима-то скоро кончится, – спросил Сазонов старого даура во время ужина.

– Нападёт, когда лес ещё белый будет стоять. Весной не нападёт, дороги не будет, воды много будет. А когда вы достроите стены? – в свою очередь поинтересовался старик, обсасывая куриную косточку.

– Через две недели закончим точно, – уверил старика Алексей, отхлёбывая травяной чай из плошки.

Однако конный дозор, состоящий из двух казаков и даура, заметил приближающегося к посёлку врага уже через четыре дня. Параллельно берегу Амура двумя колоннами шло разномастное воинство пеших амурцев, и около двух десятков всадников гарцевали рядом, то удаляясь от растянувшейся колонны, то дожидаясь своих товарищей. Явно выделялся лидер воинства – ярким одеянием и высокой меховой шапкой – и держался на коне кичливо.

Матвей, с болтающимся на груди биноклем, подскакал к стенам Умлекана, чтобы сообщить о приближающемся отряде врага. В данный момент ангарцы вешали ворота, со стены подтягивая уже вторую их половину, а на земле процесс контролировали под дюжину человек, удерживая тяжёлую створку. Сержанта Васина он увидел сразу – такую громадину сложно не заметить. Тот повернулся, услышав лошадиное фырканье.

– Олег, вражьи вой берегом идут. Пеших под три сотни будет, конных десятка два, не более! – крикнул казак.

– Скоро будут здесь? – спросил сержант голосом, ничуть не взволнованным известием о скорой сшибке.

– Идут тяжело. С час и ещё полчаса точно будет, – уверенно заявил Матвей, наученный уже времяисчислению ангарцев.

– Всех собирай в острог, кто на вырубке и на отвале, – уже давал указание второму конному казаку Олег. – Матвей, а ты с этим товарищем контролируй подход вражьих морд, чтобы не свернули куда, а то вдруг захотят обойти нас. Давай!

Матвей, кивнув дауру, хлестанул коня и поскакал обратно к амурскому берегу.

Сазонов с Тукарчэ и Петром сидели в доме старосты и пили травяной отвар, беседуя о сложных взаимоотношениях между поселениями дауров, когда ввалившийся Васин сообщил о приближающемся враге.

– Чёрт, у нас ещё стена на северном фасе не закончена! – прошипел Алексей. – Олег, ставь оборону периметра, Кима ко мне. Всё, иди!

– Вот и пришёл Кутурга, а стена дырявая! Зачем мою стену спалил? Моя целая была, – начал было горестно подвывать Тукарчэ.

– Хватить ныть, Тукарчэ! Иди к Шилгинею да не будь как баба плаксивая, а то что внук подумает, – резко оборвал причитания старика Сазонов.

Тот поднял на него свои мутные глаза и, вздохнув, пошёл к стене, туда, где работал Шилгиней.

– Тукарчэ! Абгая в живых оставлять? Или он не нужен тебе? – деловито спросил старика Алексей, оправляя ремень с кобурой.

Тот удивлённо уставился на майора и, поборов сомнения, выдавил:

– Не нужен.

Пётр, с мушкетом в руках, уже стоял у выхода из дома, ожидая Сазонова.

Когда последние дауры возвратились в острог, ворота накрепко заперли, а на стенах сосредоточились воины. Сазонов в бинокль разглядывал подтягивающихся кутургайцев. Вражеские воины собирались крикливой толпой, абсолютно не ведая о воинской дисциплине. Вскоре они прознали о недостроенном месте в стене острога и начали концентрироваться там, а к стенам вышел человек и начал выкликивать Тукарчэ.

– О чём он там вопит, Петя? – спросил Алексей.

– Старика поносит и требует немедленно покориться, а внука его Шилгинея отдать Абгаю в услужение, – отвечал Пётр, – однако и стеной он удивлён безмерно, оттого и нервничает.

– Тукарчэ, иди сюда! – Сазонов показал на группу конных воинов неприятеля и сунул старику бинокль.

– Кто там, кроме Абгая? Ты говорил о посёлках, которые ранее были за Умлеканом, – там есть их старосты?

Старик довольно долго всматривался и, наконец, перечислил троих старост, указав на них.

– Отлично. Ну что, Шилгиней, давай, крикни этому нахалу что-нибудь обидное! – Сазонов подвинул юношу за плечи к краю стены, и тот с видимым удовольствием и злостью наорал на безмерно этим удивлённого парламентёра.

Тукарчэ с опаской смотрел на это действо, но не посмел остановить своего внука. Только негромко посокрушался о том, что их теперь точно в живых не оставят. Алексей с укоризной посмотрел на старика, покачав головой:

– Что же ты такой пугливый, Тукарчэ? Не боялся же обороняться в первый раз!

– Пошли на штурм! – раздалось по стенам. – Прикрыться!

Заранее изготовленные деревянные щиты, наподобие таковых, что использовали японские аркебузиры, были выставлены для защиты от стрел. Враг, видя брешь в стене, устремился в неё, многие скатывались с ледовой стенки вала, создавая сутолоку. В посёлке перед зияющей дырой была навалена баррикада, где укрылись казаки и тунгусы ожидающие тех, кто сумеет прорваться в посёлок.

– Огонь! – раздалось наконец.

Слитно грохнули десятки выстрелов, устроив среди нападавших настоящий разор, пройдя по ним кровавым гребнем. Воя от боли и испуга, амурцы разбегались по лесу, наполняя его криками и воплями.

– Серёга, работай по тем всадникам, что я указал. – Сазонов приложил бинокль к глазам.

Когда с лошади упал Кутургай, остальные конники в шоке остолбенели. Вскоре один за другим свалились ещё трое, и только тогда остальные всадники, нахлёстывая коней, умчались прочь от злого посёлка, что молча убивал тех, кто пошёл против правды. Шилгиней с юношеским восторгом да с широко открытыми глазами смотрел на результаты использования оружия его ангарских друзей.

– Собирайте раненых, по возможности оказывайте помощь, тяжёлых кончайте, – приказал Сазонов, когда всё уже было кончено.

В посёлке на прицеле держали шестерых смельчаков, оставшихся в живых после залпа, и несколько оглушённых амурцев, заваленных телами атаковавших. Они и занялись расчисткой вала от трупов, оттаскивая тела в овраг неподалёку от посёлка, чтобы весной их можно было закопать, если звери не растащат их ранее.

– Ну что, страшно было, Тукарчэ? – посмеивался над старым амурцем Сазонов.

Тот лишь ошалело улыбался да мелко кивал:

– Хорошо, хорошо…

– Ну что, достроим стену да пойдём твои бывшие посёлки к покорности приводить.

– Не мои, а Шилгенея, – отвечал старик.

– Что же, будем его князем делать, да чтобы не хуже Бомбогора был. Так где, говоришь, Албазы посёлок?

Окрестности Смоленска.

Конец января 7145 (1637).

– Ляхи, князь! Идут толпою! – Немолодой казак со спутанной бородой подскакал к Вельскому, мерно покачивающемуся в седле и беседовавшему с Щептиным.

– Где видал? – приосанился князь.

– Вона, шляхом идут. Не ховаются, можно атаковать, князь, возьмём их на испуг! – воскликнул казак из разъезда.

– Сколько их? – нетерпеливо спросил Щептин.

– Тыщи под две, не боле, – уверил бородач.

– Приготовиться к атаке! Дмитрий, готовь своих. – Никита, дав коню шенкеля, устремился вдоль растянувшейся колонны своих воинов, призывая тех готовиться к бою.

Стрельцы, собираясь в группы и формируя колонны, потихоньку выдвигались перелеском к шляху. Туда же подтаскивали и пушки, а казаки и витязи, уже спешенные, ожидали своего часа, находясь за стрельцами. Пушки, сняв с подвод, уже снарядили картечью, и теперь воинство Вельского замерло в ожидании поляков.

Те не заставили себя долго ждать и вскоре появились – колонна усталых ляхов тянулась серой гусеницей по занесённому снегом шляху. Впереди прокладывали путь рейтары и гусары, а за ними тащились жолнежи. Было видно, что никто из них не ожидает нападения московитов здесь, ведь весть о сдаче полякам Мстиславля и Ростиславля пришла в войска, окружившие Смоленск, совсем недавно. Капитан Соколовский, возглавлявший колонну, находился, как и подобает, в самой её голове. Нерадостные мысли роились в его голове: «Нет счастья полякам в борьбе с Московией. И отчего эти проклятые схизматики берут верх?»

– Смотрите, пан Соколовский! Московиты! – взвизгнул поручик, качавшийся в седле слева от капитана.

– Как? Откуда?! – только и успел воскликнуть Соколовский.

Последние его слова заглушил слитный рёв, исходящий из жерл пушек московитов, звучащий словно звериный ор из самой преисподни. Капитана выкинуло из седла прямо в снег лицом, дыхание его сбилось, а по бокам и спине стало разливаться тепло, предательски жидкое и до противного липкое.

«Хребет перебит!» – ужаснулся Ярослав. Ноги его не слушались, подняться он не мог, а вместо привычного командного голоса из его глотки раздавался лишь жалкий писк.

Часто зазвучали мушкетные выстрелы со стороны леса, среди жолнежей началась паника. Поляки заметались в поисках убежища, где бы их не достали пушечная картечь или пули стрельцов, которые стреляли без остановки, сменяя ряды. Выстрелившие отходили под защиту деревьев, а их место занимали другие.

Наконец поляки, придя в себя, решили атаковать подлых московитов, напавших на них нечестным образом. Собравшись, они по колено в снегу пошли в атаку, стреляя из мушкетов. Начали падать первые стрельцы, обагряя белый снег горячей кровью. Вельский, скрипя зубами, процедил пушкарю:

– Стреляйте!

– Последнее зелье, князь, – предупредил пушкарь.

– Не жалей!

Последний залп скосил многих врагов, а на растерявшихся на секунду ляхов выскочили доспешные витязи Щептина да казачки с пиками, с гиканьем и свистом тут же пустившие их в дело. Накалывая на пику врага, они оставляли её в нём и выхватывали сабли. Поляки пытались организовать защиту от всадников, но у многих тяжёлые копья лежали на подводах, и они просто не успевали до них добежать. Казаки же не желали ждать, пока враг очухается, сразу принявшись отсекать их от обоза, где были и мушкеты и копья. А тут и стрельцы, крепко сжимая бердыши, массой повалили добивать неприятеля. Вскоре всё было кончено, лишь жалкие остатки польского воинства сумели сбежать, устроив драку за лошадей.

– Гляди-ко, князь! – Вельского подозвал один из стрельцов. – Ентот жив ещё, хребет, видать, ему перебило картечиной. Вроде воеводой будет, ишь разодет как!

Лежащий на снегу Соколовский с обречённостью и безучастностью смотрел, как к нему подошёл московитский воевода и присел рядом на корточки.

– Кто такой будешь, откуда шли?

– Со Смоленска шли…

– А осада что же?

– Ушло войско польское…

– А почему ушли-то? А ну сказывай!

– Пошёл прочь, московит. Дай умереть спокойно, не хочу перед смертью рожу твою видеть, – просипел Соколовский.

Вельский встал и, кивнув казаку, сказал:

– Прикончи беднягу, он всё же христианин.

Владиангарск. Февраль 7145 (1637).

– Слышно хорошо? Пятый пост! Как слышно?

– Отлично слышно! База, пятый пост на связи! Слышу вас хорошо!

Радек с удовлетворением отвернулся от динамика:

– Остров Нижний, девять километров вниз по течению. Работает!

В последний год Радек смог вернуться к своей давнишней идее – возобновлению работы радио– и телефонной связи. Рации были перенастроены на КВ-диапазон, и теперь можно было держать связь из Новоземельска даже с восточным берегом Байкала – Баргузинским острогом. Далее работа велась на установление связи с удалёнными объектами княжества – Удинской и Владиангарской крепостями, а также с отправляемыми из Ангарии экспедициями, такой как группа Сазонова – Бекетова на Амуре. Для нужд радиоэлектроники пришлось увеличивать производство спирта, несмотря на вялые попытки Соколова предотвратить это, объяснявшего, что увеличение выработки спирта несомненно повлечёт и употребление его внутрь, а не только для протирки. Пришлось негласно предупредить кладовщиков и инженеров, что нахождение в невменяемом состоянии кого-либо из ангарцев будет пресекаться самыми жёсткими санкциями. До этого спирт был прерогативой почти исключительно медиков, что постоянно пополняли склады посёлков лекарственными настойками.

С сего года Ангария серьёзно готовилась к своему первому европейскому выходу: производство снаряжённых патронов было отшлифовано до предела, копились золотые монеты, ружья доводили до предельно возможного технического уровня из расчёта имеющихся мощностей и средств производства. Матусевич, казалось, вытащил из Микуличей и Кузьмина всю информацию, что возможно было вытащить, в преддверии весеннего визита ангарцев к енисейскому воеводе.

Царство Московское. Апрель 7145 (1637).

Поляки были повержены, однако Михаил Фёдорович был весьма недоволен тем обстоятельством, что армия польская не была разбита, а ушла в свои пределы. Единственным светлым пятном был разгром одного из ляшских отрядов безвестным прежде воеводой князем Никитой Вельским, который до оного дела ухитрился изничтожить ещё немало врагов.

«Мастер малого боя», – мимолётно подумал тогда самодержец, посадив, однако, Никиту Самойловича за службу воеводой в Себеже.

Стрелецкие полки вновь занимали Полоцк и Витебск, Оршу и Мстиславль, южная армия вошла в Северские земли и заняла Чернигов. Взбунтовались и Приднепровье, и казаки, тайно поддерживаемые Московией. Щедро полилась кровь польская по Киевскому и Волынскому воеводствам. И только с величайшим трудом подавив крестьянско-казацкие волнения да сквозь зубы расширив реестр казаков и дав послабления крестьянству на принятие унии, Польша замирила мятеж. А весной в Минске было заключено перемирие сроком на три года, причём за Москвой сохранялся и Чернигов. Королю же дорого обошёлся этот смоленский поход – Владислав рассорился с могущественными магнатами и поддерживающей их шляхтой. Сейм не принял условия мира с Московией и отказался выделять оговоренную сумму царю. Магнаты, используя свою силу, вынудили Владислава отказаться от трона в пользу Яна Казимира. Владислав решил уехать во Францию. Однако в Саксонии бывший король и его слуги были зарезаны какими-то разбойниками. Поговаривали, что это было дело рук магнатов Вишневецких. Новым королём Польско-Литовского государства стал сводный брат и кузен Владислава Ян Казимир, решительный человек, участвовавший в несчастливой Смоленской войне с Московией и в европейской религиозной бойне. В момент призвания его королём Польши он находился в рядах армии Габсбургов, сражаясь против французов. Весть о смещении и несчастной смерти его брата поначалу озлобило его, и он не желал короны, но, уступив увещевавшим его посланникам сейма, Ян Казимир поехал-таки в Польшу. Кстати, появлению на польском престоле крайне религиозного и ревностного католика, готового преследовать иноверцев и вести решительное наступление на своих православных подданных, весьма обрадовались в Риме. Как опытный военачальник, Ян Казимир начал с того, что окончательно замирился со Швецией, устроив встречу польских и шведских дипломатов. К вящему удовольствию шведского канцлера Акселя Оксеншерна, польский король отказался от всяческих претензий на шведскую корону. Размежевание же в Прибалтике планировалось сторонами немного позднее, завязшая в европейской войне Швеция нуждалась в спокойном тылу. Шведы постепенно выводили свои войска из польских пределов, оставляя за собой, однако, Ригу, захваченную ещё шестнадцать лет назад, и область окрест.

Глава 6

Царство Московское, Поморье, Архангельск.

Лето 7145 (1637).

Поморский коч, умело лавируя между островами и песчаными отмелями северодвинского устья, подошёл к знакомому архангелогородскому берегу, где близ него тесно стояли склады купцов. Один из них принадлежал Савватию Ложкину, у коего святицкие поморы, по обыкновению, меняли ворвань, клык моржа да китовый ус на парусину, пеньку и кое-какую железную утварь и оснастку для кочей. Но из-за того, что поморская община, по сути, уже несколько лет не занималась промыслом морского зверя, а запасы снаряжения совершенно истощились, беломорцам пришлось платить своему знакомому приказчику Матвею, который заведовал складом Ложкина, ангарскими извозными деньгами, золотыми червонцами, ибо пушная часть оплаты уже давно была пущена на закупку скота в вологодских весях. Приказчик зорко и дотошно проследил, чтобы мужички сложили на причале всё то, что было нужно поморам, и потом, повернувшись к поморам-бородачам, с улыбкой произнёс:

– Ну, давай, друже, показывайте, что за золотишко у вас имеется?

Ярко кивнул и деловито распутал под хмурыми взглядами товарищей тесёмки на кожаном кошеле, выудив оттуда две монетки, и неуверенно протянул их приказчику.

– Ладные монеты. Ладные, да невиданные доселе. Гишпанские али фряжские какие?

– Не…

– Гляди-ко! Буквицы словенские. Че…

– Червонец, Матвей. Червонец.

Приказчик монету на зуб, вопреки обыкновению, пробовать не стал. Хватило и прикосновения многоопытных пальцев да внимательного взгляда, чтобы понять – монеты добрые и полновесные, в аккурат под золотник[1]1
  Золотник = 4,27 грамма.


[Закрыть] будут.

«Мужичьё лапотное», – усмехнулся Матвей.

Помор же подумал о том, что приказчик усмехается над монетой и не хочет её признавать. Бона, даже на зуб не спробовал!

«Оммануть хочет! Ужжа ты!»

– Цену деньге не знаешь, Яр?! – воскликнул вдруг приказчик.

– Ты почто смехом-то зовёшь? – хотел было обидеться Ярко.

– Много дал. Вторую монету забирай, а мне дай три новгородки да полушку – и то верно будет, – рассмеялся Матвей, протягивая помору один золотник.

– На-ко, сколь торгова наука вперьвой сложна! Лешшой! – Ярко озадаченно взлохматил вихры.

– То-то я и смотрю – ни Вигаря, ни Борзуна нет. Ярко, теперь ты ходить за товаром будешь?

Тот кивнул и дал команду товарищам нагружать коч.

Корабль Ярко отчаливал от складских причалов, а сам хозяин лежал на мешках, сваленных на корме, и улыбался, прикрыв глаза и подставив лицо ласковому солнцу. Думал Ярко о будущем, о жене Ладе, о детишках. Об общине, что изрядно разбогатела в последнее время, вона сколько одного скота пригнали с Вологодчины! Люди приходили новые в общину вступать, мужики работящие. А всего-то надо было – свезти три раза мангазейским, енисейским да ангарским путями людишек, зимушку перезимовать на дармовых харчах да по весне домой вертаться. И всё бы хорошо, кабы не Кийский архиерей, или как его там, а то уж зело жаден взгляд его до поморского добра.

Два дня спустя.

– А эта откель? – Ложкин выудил из недельной выручки ангарский червонец. – Фряжская работа?

– Нет, не фрягами делано. Вона, словенские буквицы. Червонец. Ангарск, – указал на буковки Матвей.

– Не ведал прежде о граде сём. Ангарск… – Купец пожал плечами. – Ну да то ничего, деньга ладная.

Ложкин собрал остальные монеты и монетки в аккуратные стопочки, губами шепча только ему известный счёт, затем долго сверялся с отчётами приказчиков да списками отпущенного товара со складов.

– Славно, Матвей. Кажный раз убеждаюсь – лучший ты у меня, – похвалил приказчика купец, не поднимая головы. – Много наторговал. С людьми так же ласков, наслышан о сём премного.

Матвей поклонился купцу, приложив ладонь к груди, и, увидев характерный жест, поспешил выйти из кабинета. Но в самих дверях был остановлен вопросом Ложкина:

– Матвей, а кто, ты говоришь, тебе её дал?

– Кого дал? – не понял приказчик.

– Да золотник тот, червонец.

– Так то поморы, – удивился Матвей.

– А откель они, недалече? Знаешь кого?

– Нет, первый раз видал. Они взяли товара да ушли вскорости, Савватий Петрович.

– Ну ладно, ступай, ступай, Матвей.

«Чего бы это поморам платить за товар не промыслом своим, а золотом? Неужто ограбили кого?»

Москва, Кремлёвские палаты.

Шесть месяцев спустя.

В начале следующего года указом царя из приказа Казанского дворца был выделен в отдельное учреждение приказ Сибирский. Управляемый судьями, он ведал всеми делами Сибири. Такими как военные, административные, дипломатические и конечно же разбором, оценкой и реализацией ясака, поступавшего из Сибири. Государь всея Руси Михаил Фёдорович интересовался делами приобретаемой окраины ровно настолько, насколько бесперебойно поступала необходимая для пополнения казны мягкая рухлядь. А казна постоянно требовала расходов на войну. Правда, ляхи уже дважды за последнее время платили дань Московии за свои неуёмные аппетиты на востоке, но всё же этого было недостаточно. Хотя для Михаила не будет откровением, если поляки сызнова спробуют Московское царство на прочность, а уж тогда-то жди, лях да литва, нелюбимого тобою московита у стен Вильны или Менска! Вот только со свеями надо договор учинить о сём.

– Да токмо бают, Оксеншерна, свейский регент, ужо с ляхами свой договор имеет. Так ли, Иван Тарасьевич? – Царь внимательно посмотрел на думного дьяка Грамотина, начальника Посольского приказа.

– Истинно так, государь! Добрые люди донесли о сём, – склонился дьяк.

– И что же нам делать?

– Надобно говорить со свеями, иного немочно учинять. Ежели мы дадим лучшие условия для войны с Польшей, то…

– Тут подарки нужны, а рухляди мягкой мало дают! – резко оборвал Грамотина царь и повернулся к Борису Михайловичу Лыкову, ведавшему Сибирским приказом.

– Как мало, великий царь? – пролепетал Лыков. – Исправно даём.

– Больше надо. Больше! Расходы военные требуют оного, – ответил самодержец.

– Так ведь это Ангару-реку перегородили нам, а далее хода нет. То голова Енисейского стола ужо сказывал в письме своём. А людишки бают, места для промысла зверя там богатые…

– Так что ты молчал, сукин сын?! – едва повысил голос Михаил Фёдорович.

– Я же всё исправно отписывал…

– Кому? О чём мелешь, ежели токмо сейчас о сём речи ведём, подлец?! Помню я ангарских людишек! Беклемишева, Василя Михайловича, посылал я в Енисейск, дабы он справился о том, да токмо вестей от него нет покудова.

– Зато от ангарских людишек вестишка имеется, великий царь. – Лыков цыкнул на дьяка Шипулина, и тот с великой робостью протянул царю на широком серебряном блюдце золотую монету.

Михаил Фёдорович взял её, повертел, внимательно оглядывая. Вскоре побагровел лик его от гнева, но царь унял его и, спрятав монету в кулаке, спокойно молвил:

– Слать за Беклемишевым в Енисейск немедля. Пошли вон все.

Низовья Ангары. Май 7145 (1637).

– Енисей-батюшка недалече, – объявил кормщик Макар, невысокий жилистый мужичок из казаков.

Ребята Матусевича тотчас же зашлись в приступе смеха – последний раз Макар открывал рот, когда прошли братские пороги. Сказать, что он отличался немногословностью, значит не сказать ничего. Но кормщиком он был от Бога, чувствовал реку нутром, поэтому в прохождении самых опасных участков порожного сплава с ним было безопасно.

– Немой заговорил… Раз наш Макар сегодня такой разговорчивый, быть хорошему дню, удача ждёт нас! – продолжали веселиться парни, которым выпало хоть какое-то развлечение в этом долгом и однообразном путешествии по Ангаре.

Игорь Матусевич тоже улыбался, сам же Макар невозмутимо скользил взглядом с речной глади на зелёно-голубой ковёр вековой тайги, что тянулась от горизонта до горизонта, перемежаясь сопками да редкими вкраплениями берёзовых и осиновых рощ.

– Когда этот ваш Радек доведёт до ума свой дизель? Яйцеголовых – на два института, а они всё волыну тянут, – бормотал один из матусевцев, сидевший на вёслах.

– Ну так и помог бы идеями, – ответил его сосед, медбрат из Мурманска.

– Не мой профиль. А ты лучше подумай, сколько нам обратно грести придётся, – усмехнулся спецназовец.

Собственно, для дизеля нет никакой разницы, заливают в него солярку или подсолнечное масло, в случае с ангарцами масло идёт конопляное. Кстати, биотопливо сгорает в двигателе значительно лучше, чем солярка, и делает выхлоп более чистым, что немаловажно. Для получения хорошего биодизельного топлива достаточно смешать девять частей масла с одной частью метилового спирта, добавить немного щелочи для ускорения реакции да подогреть полученную смесь до шестидесяти градусов и немного подождать. В результате масло распадается на метиловый эфир, который сливается и заливается в топливный бак, на оседающий на дно глицерин. Глицерин потом забирался медиками на свои нужды. Проблема встала только из-за смесительной установки, Радек хотел устроить нечто похожее на реакторную колонну, но его останавливала несовершенная пока металлургия Ангарии. Приходилось всё делать в уже привычных условиях, по упрощённой технологии, зато скоро можно нагрузить работой все девять дизельных моторов от лодок.

Через несколько часов вдали стали видны стены Енисейского острога, который поначалу показался Матусевичу несколько неказистым после осмотренных им Удинска и Владиангарска. Стены и башни были невысоки, казалось, что их будет несложно преодолеть даже туземцам, будь у них хоть какой опыт в этом деле. Однако, подойдя поближе к острогу, Игорь удивился: неказистый издали, вблизи Енисейск производил большее впечатление. Широкие, окованные железом ворота, квадратные, будто влитые башни, крепкие стены, часовые на стенах – всё это смотрелось уже несколько серьёзней. А у причала уже собиралась небольшая толпа.

Матусевич дал время Беклемишеву, чтобы тот подготовился к встрече ангарцев, приказав сушить вёсла и, используя течение, маневрировать к причалу. Игорь и его люди времени тоже не теряли, заранее поддев под одежду свои бронежилеты, которые вызывали трепетную зависть у всех военных из Российской Федерации – от полковника Смирнова до последнего матроса. Почти невесомые, по сравнению со стандартными армейскими брониками, они к тому же были пластинчатыми, то есть облегали фигуру и, что немаловажно, энергия пули, попадавшей в бронежилет, гасилась за счёт вязкого первого слоя защитного покрытия жилета. Синяки были, конечно, но не столь болезненные.

Заряды парализаторов были на максимуме – мало ли чего удумает царский воевода, а в плен попадать ангарцам никак нельзя. Один товарищ Матусевича, капитан Павел Грауль, взял весьма объёмный кошель с золотыми монетами, а второй, капитан Кабаржицкий, – мешок со скатанными шкурками чернобурой лисицы и соболя лучшей выделки. Игорь же захватил подарок от Соколова – кожаный патронташ к ружью, подаренному ранее Василию Михайловичу. Презент был выполнен в виде сумки, на которой был вышит герб Ангарии и вензель князя Сокола. Патронташ, естественно, был наполнен.

Когда бот уже встал у причала и троица ангарцев стояла на мостках, Матусевич заметил неспешно идущего к реке Беклемишева. У берега он встал, ожидая, что майор сам подойдёт к нему. Встреча была скупа на эмоции, похоже, воевода обиделся на то, что князь сам не приехал, и показал это Игорю, посетовав на отсутствие княжеского стяга на корабле ангарцев.

– День добрый, Василий Михайлович! – приветствовал Матусевич воеводу.

Тот, хмуря брови, отвечал:

– И вам доброго дня…

– Игорь Олегович, – подсказал майор.

– Пройдёмте, гости, в мою скромную комнатку, поговорим о делах наших насущных, или желаете в баньку сначала?

– Вот, людей моих, что в ботике, можно и в баньку. А мы вечером сходим. А сейчас, Василий Михайлович, давайте сразу к делу. – Матусевич выразительно потряс занятой объёмным свёртком рукой.

Воевода это заметил и, усмехнувшись, повёл гостей в острог.

– За подарок такой благодарен премного, а князю Ангарскому, Вячеславу Андреевичу, передай от меня сердечную благодарность и почтение. – Беклемишев рассыпался в благодарностях, попутно думая о том, что же отдарить, в свою очередь, князю.

– Василий Михайлович, мы с вами заключили договор о взаимной дружбе, – перешёл к делу Матусевич. – Теперь нам нужен новый договор…

– О границах, вестимо? – осведомился воевода. – Ведь токмо речная граница прописана, а сего мало, что о восточных украйнах?

– Нет. Пока рано о тех границах речи вести. Наши украйны не определены до сих пор, пока что оставим это, воевода? Князь Сокол хотел бы, чтобы ты, воевода енисейский, рассказал бы в Москве то, что княжество Ангарское готово сдавать Московскому царству это. – Матусевич брякнул о стол увесистый кожаный кошель с заранее распутанными тесёмками. Как и хотел Игорь, из кошеля высыпалось немного золотых чеканных монет Ангарии, покатившись по широкой крышке стола. Игорь ожидал увидеть жадный блеск в глазах воеводы. Но нет! Беклемишев, лишь удивившись монетам, взял одну из них, что почти докатилась до него, осмотрел её да поцокал языком. Но ни в жесте его, ни во взгляде не было и намёка на алчность. Что же, миф о повальной продажности царских чиновников ещё не обрёл почву для себя, ожидая лучших времён. – И это, – продолжил уже деловым тоном майор, раскатывая шкурки соболя, чернобурой лисицы, горностая и куницы.

– Выделка хороша, ишь как мех играет! – кивал воевода, играя на руках мягкой рухлядью – основой московского бюджета. – Так се говорит о том, что вы готовы давать ясак и пойти под высокую руку царя Московского, государя самодержца всея Руси? – недоверчиво посмотрел на Матусевича воевода.

– Нет. Это нам без надобности, – отрезал Игорь. – Нам нужно, чтобы Енисейск не чинил препятствий проходу наших караванов по Енисею. Ещё пропускал бы охочих людишек с Руси до нас. – Воевода кивал, а Матусевич, сделав паузу, продолжил: – А ещё мы хотим менять золото и меха на людей.

– Людей? – искренне поразился Беклемишев. – Государь наш, Михайло Фёдорович, силы свои кладёт для вызволения полоняников наших из магометанской неволи! Выручить их, кого нехристи увели в полон, – начал закипать воевода, – а ты хочешь, чтобы мы разбойному племени уподобились?! Чтобы учинили рабскую торговлю?

– Погоди, воевода, – начал было майор, но был прерван очередным взрывом праведных эмоций енисейца.

– Не может государь наш торговать своими подданными, аки цыплятами! Пошто се? – Небрежным движением руки Беклемишев отпихнул подальше от себя меха.

– Не нужны нам рабы, люди нам надобны. Не можете своих – понятно, мы возьмём литвинов, ливонцев, ляхов, финнов – людишек с порубежья московского.

– И какова цена подушная будет? – хмуро спросил после некоторой паузы воевода.

– Уж в этом мы сойдёмся, а цену дадим высокую. А это в задаток оставлю, Василий Михайлович.

Беклемишев тотчас упрятал ценности в кованный железом сундук с хитрющим замком и предложил пройти в трапезную. А там воевода нежданно для себя попал под перекрёстный допрос, что учинили ему Грауль с Кабаржицким.

…Ночью Игоря разбудил Грауль:

– Игорь, енисейцы шумят! По-моему, они полезли на бот, а там ховались Савка с Богданом, успокоили их. У воеводы истерика, скоро тут будет тесно.

Владимир взволнованно посматривал в приоткрытую дверь их комнаты, куда залетали звучащие в доме возбуждённые голоса. Как и говорил Павел, по лестнице, ведущей на второй этаж дома, где ночевали ангарцы, застучали тяжёлые сапоги.

– Володя, сними парализатор с предохранителя, – спокойным голосом сказал Матусевич, – ив голову не целься, если дело дойдёт до крайнего. Отойди от двери!

В комнату шумно ворвался Беклемишев.

– Почто люди твои казачков моих жизни лишили?! – выкрикнул он.

– Погоди, погоди, воевода. – Матусевич выставил вперёд ладони, показывая своё намерение разрешить дело миром. – Что случилось-то? Я своим людям говорил ночью не высовываться из дома, неужели они выходили?