Текст книги "Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник)"

Живет большей частью – прямо на базе.

В добротном, недавно отстроенном доме в соседней деревне почти не бывает.

Словом – все нормально.

Время от времени он выезжает в Астрахань, чтобы снять себе проститутку.

Гадёныш

У него круглое, чуть рыхловатое лицо с короткой пушистой бороденкой, тонкие, змеистые губы и мутновато-серые наивные глаза, распахнутую невинность которых только усугубляют большие старомодные очки с очень сильными диоптриями. Он старается одеваться вполне модно и казуально, но любые, даже самые стильные дизайнерские вещи сидят на его нелепой гитарообразной фигуре, как драный мешок на грязном огородном пугале.

Нет, вру…

Некоторые пугала – по крайней мере, в моих глазах, – зачастую выглядят куда более стильно и привлекательно.

Хотя, конечно, стрелки брюк, несмотря на всю его вопиющую неаккуратность, расхлябанность и вечные хлебные крошки в куцей бороденке, всегда отутюжены до остроты лезвия бритвы, а туфли надраены до зеркального блеска.

Блестят – просто как у кота яйца.

И это меня почему-то особенно раздражает.

Его зовут Виктором, Витей, иногда, под настроение, Витюшей, но однажды, после шестой или седьмой пинты «Гиннеса», мой друг Русланыч намертво припечатал его Гадёнышем.

С тех пор он для всех и навсегда – Гадёныш.

Правда, в глаза его так никто не называет.

Многим неудобно.

А многие, в том числе, как это ни странно, и вполне себе тревожные персонажи из самых серьезных околофутбольных «фирм», – элементарно боятся.

Заметьте, эти парни вообще по природе своей не способны никого бояться: ни Бога, ни ментов, ни врагов, ни черта, ни дьявола.

А его – боятся.

Он знает о нас все.

Я понятия не имею, откуда к нему стекается мутный поток самого отвратительного дерьма из нашего настоящего и прошлого.

Дерьма, о котором мы и сами предпочли бы намертво забыть.

Но он чувствует себя в нем, в этом самом потоке, – как какой-нибудь идущий на очередной мировой рекорд чемпион на дорожке пятидесятиметрового олимпийского бассейна.

Вам этот типаж тоже наверняка очень неплохо знаком.

Таких, увы, – много.

По крайней мере, больше, чем лично мне бы, к примеру, хотелось.

Он знает про вас всё: кто кому, когда и с кем изменял, кто кого и как обманывал. Кто кого и как когда-то называл и обзывал по пьяни.

Знает, кто злоупотребляет алкоголем, а кто – и какими, кстати – наркотиками.

В каких количествах и на каких вечеринках.

Знает все ваши слабости и пороки, и все они у него аккуратно разложены по полочкам и классифицированы.

И он этими знаниями весьма и весьма умело пользуется…

…К примеру, сидим мы как-то с Русланычем, пьем пиво и беседуем о предстоящей рыбалке на самом севере Карелии, в Калевале, на реке Писта.

Там тихо и светло, там чистейшая вода, и килограммовый хариус яростно бьется среди седых двухметровых валунов свирепых километровых порогов.

Мы туда ездим не просто рыбачить, а, как говорит умница Русланыч, «чиститься от накопившихся душевных шлаков».

Да что там говорить, если даже предвкушение этой весь год ожидаемой рыбалки бодрит не хуже молодого вина из самых лучших итальянских виноградников.

И тут – этот.

– Привет, – говорит, – Дим. Можно тебя на минуточку?

Русланыч презрительно фыркает в сторону, берет пиво и переходит за другой столик.

– И тебе привет, – мямлю. – Ну, что там у тебя? Излагай.

Он чуточку рассеяно поправляет очки и делает маленький глоток из своей кружки с легким чешским «Крушевице».

Вообще-то ему, как и всем нам, нравится «Гиннесс», но он считает его чересчур плотным и плохо влияющим на фигуру.

Ха.

Было бы на что влиять…

– Ну, – чешет переносицу над очками, – я слышал, у тебя небольшие проблемы с заказами на предоплате…

Еще раз – ха.

Даже не так.

Трижды – ха!

Небольшие проблемы…

У меня – очень большие проблемы с такими заказами.

После того, как моя фирма отлично отработала с одним известным западным брендом, заказы на нас посыпались, как дождь осенью.

Вот только платят эти чертовы европейцы, да и прочие американцы с азиатами, так, как привыкли у себя дома.

По факту исполнения работ.

И черта с два ты им что объяснишь.

А наши отечественные подрядчики по исконной русской недоверчивости готовы работать только на предоплате.

Извечный спор, что раньше – стулья или деньги.

Вот и приходится сидеть на кредитной банковской игле.

Слава Богу, хоть банкиры, с которыми я работаю, – люди, вроде бы, нормальные и понимающие.

Но – все равно неприятно…

– Есть, – говорю, – такое дело. А твой-то интерес в чем?

Объясняет.

Есть фирма «Икс».

И у этой фирмы есть нужда в срочном исполнении работ как раз по моему профилю.

Где-то на три с половиной единицы.

Ну, на три с половиной миллиона долларов, если по-русски.

Готовы предоплачивать.

И, поскольку работы срочные, – у них совсем нет времени на проведение тендера.

А на этой фирме «Икс» есть менеджер Игрек, которому и поручен выбор подрядчика.

Подрядчик должен быть солидным, с репутацией и готовым откатить менеджеру тридцать процентов от своей прибыли.

В принципе, все должны быть довольны.

Я получаю неплохой бюджет со стопроцентной предоплатой и слегка слезаю с кредитной «иглы».

Фирма «Икс» получает нормального подрядчика.

Менеджер и посредник получают свои проценты.

Здесь даже акционеры «Икса» ни фига не страдают – платить-то посредникам я буду из собственной прибыли…

Стандартная, в принципе, для отечественного рынка операция.

Если откажусь – буду не бизнесменом, а клиническим идиотом.

Вот и тяну, преодолевая брезгливость, руку – пожимать его вялую, вечно потную ладошку…

Правда, под конец все-таки втыкаю шпильку.

– А что, – спрашиваю, – менеджер Игрек знает, на каких условиях я размещаю заказы? Как он прибыль-то считать будет? Или на слово поверит?

– Достаточно, – усмехается, добродушно поблескивая стеклышками очков, Гадёныш, – что эти условия знаю я. До процента. Веришь?

Сглатываю неожиданно ставшую горькой и противной слюну и медленно киваю.

У меня нет ни малейшего желания проверять его слова.

Он не врет.

– Вот и он, – улыбается, – поверит. Ну, пока, я побежал. Он завтра с тобой сам свяжется…

– Счастливо, – выдавливаю. И тащусь к барной стойке заказывать графинчик водки.

Отмечать удачную, блядь, бизнес-сделку…

Когда возвращаюсь, Русланыч уже сидит за нашим столиком.

– Ну что, – спрашивает, – занес тебя в списочек?

– Отстань, – машу рукой, – на хрен. И без тебя тошно…

Русланыч морщится, но молчит.

И правильно делает.

Потому что совсем незадолго до рыбалки Гадёныш снова оказывается у нашего, известного, на хрен, всему «Хардкор-кафе» углового столика.

– Привет, – машет рукой, – ребята. Руслан, ты не поверишь, но теперь я – по твою душу…

Русланыча передергивает.

– Ты поосторожней, – шучу, – Гадёныш. А то ведь тебя и дословно понять могут. А что? Я – не удивлюсь…

– Да ладно, – смеется. – Не тяну я пока на этот уровень. Еще расти и расти. Ты, кстати, Дим, можешь не уходить, от тебя тут секретов никаких нет…

Я все-таки собираюсь свалить, но вижу умоляющие глаза Руслана.

Нда…

Придется и впрямь задержаться.

А этот – чешет себе и чешет…

– Руслан, – говорит, – как ты думаешь, заинтересует твой канал эксклюзивное и почти абсолютно откровенное интервью господина Икс? И – без всяких ограничений в эфире.

И называет фамилию одного из самых таинственных и влиятельных обитателей кремлевского зазеркалья.

Руслан подбирается, прямо как хорошая гончая.

Он все-таки журналист-телевизионщик, а не кисейная барышня.

И – хороший журналист, смею вас заверить…

– Какие условия? – спрашивает деловито.

– Условий два, – улыбается в свою куцую бороденку Гадёныш. – Ты, как интервьюер, задаешь ему один абсолютно нейтральный вопрос. Который ничем не потревожит твою журналистскую совесть. И не комментируешь ответ. После чего можешь задолбать его любыми самыми острыми и нелицеприятными вопросами и комментариями. Он не обидится. Это – первое условие. Второе – двадцать тысяч долларов наличными для посредников. Потому как лично мне плевать, с каким из каналов договариваться…

Рус молчит.

Условия – более чем приемлемые.

Работа журналиста на таком уровне – всегда немного компромисс. Это просто часть профессии, вот и все.

А тема – залог профессиональной удачи.

Потому что сразу же выводит его, как профессионала, на совершенно другой уровень.

И двадцатку эту несчастную канал даст посреднику, не задумываясь.

И больше даст, если потребуется.

Хотя все будут прекрасно понимать, что эта тварь стрижет с обоих концов: и с канала, и с, простите, заказчика.

Все равно заплатят.

Тоже – часть профессии.

Канал-то у нас в стране – не один.

К счастью.

Хотя – для кого как.

Для некоторых, как раз, – ровно наоборот.

К сожалению…

– Когда работаем? – спрашивает Руслан.

– А послезавтра, к вечеру, – улыбается безмятежно Гадёныш. – Я же знаю, что вы через три дня на рыбалку сваливаете. И завидую. Меня-то не зовете. Ну ладно, я побежал. Завтра часиков в пять позвоню, там делов-то на три копейки…

Он уходит, и теперь уже Русланыч собирается двигаться к стойке за водкой, а я провожаю его задумчивым взглядом.

– Ну что, – спрашиваю, когда он возвращается с бутылкой коньяка и тарелкой с тонко порезанными лепестками посыпанного сахарной пудрой лимона, – как ощущения с непривычки?

– Да, блядь, – морщится. – Будто девственности лишили. И знаю, вроде, что пора. Но не в этой же, сука, вонючей подсобке…

Я криво усмехаюсь и разливаю коньяк по водочным стопкам.

Сегодня явно не тот случай, когда его стоит пить из широких хрустальных бокалов…

Хотя Гадёныш занимает невысокий пост пиар-менеджера в одном когда-то безумно популярном, а теперь почти полузабытом либеральном издании, связи его – широки и разнообразны.

Куда они тянутся, эти ниточки, ни мне, ни Руслану – далеко не последним людям в этом мире – все равно не различить.

Гадёныш вообще – далеко пойдет.

Очень далеко.

Если я, разумеется, его раньше не убью.

Он это вполне заслужил.

Вот только вряд ли когда-нибудь решусь.

Потому что терпеть эту гадину – оно, конечно, противно.

Но вот собственноручно давить – даже рукой, одетой в перчатку, – противно вдвойне.

Да и страшновато, честно говоря…

А вот никакое «не судите да не судимы будете» меня в этом случае нисколечко не извиняет и, к сожалению, – не останавливает…

Байка

Я сегодня почему-то весь вечер пробродил по Воробьевым горам.

Наверное – осень.

Для меня это не время года.

Состояние души.

Если хотите, диагноз.

Бродил, пинал ногами желтые и красные листья, ежился от мелкого осеннего дождя, кутался в плащ, да и вспоминал всякое.

Хорошее и плохое.

Разное.

Вспомнил и эту историю.

Даже, скорее, байку.

Байку о том, как человек потерял в своей жизни, возможно, самое дорогое и даже этого не заметил.

Абсурд, казалось бы.

А ведь правда…

Да, должен сразу предупредить, что история эта – самый, что ни на есть, чистой воды плагиат.

У нее есть автор – сам главный герой повествования.

Он часто ее рассказывал и, возможно, даже записал.

Вот только оцениваем мы с ним события по-разному.

Но это уже так – детали, частности…

Он имеет такое же право на свое мнение, как я – на свое. Несмотря на то, что история приключилась с ним, а не со мной.

Просто все, что ты кому-то рассказал, – принадлежит уже не тебе одному.

Всем.

Сам виноват…

Но, прежде всего – о самом рассказчике.

Личность он, мягко говоря, колоритная…

Представьте себе почти двухметрового кучерявого блондина с аккуратной интеллигентной бородкой и редким именем Эрик.

Теперь представьте, что он умен, отлично играет на гитаре, знает наизусть все песни «Битлз», пописывает стихи и в совершенстве владеет минимум двумя языками.

Что очень трудно найти хорошую книгу, которой он не читал, и хороший фильм, которого он не смотрел.

Он – что не удивительно – очень нравится женщинам и сам их любит – искренне и беззаветно.

То есть красавец, душа компании, интеллектуал, обаятельный бабник.

И одновременно – самый конченый неудачник во всем, что касается обычной, реальной, практической жизни. Человек, способный на многое – и не осуществивший практически ничего.

Прирожденный аутсайдер.

Вплоть до того, что даже работу найти не может и, время от времени, перебивается случайными заработками – не гнушаясь и частного извоза на стареньких битых «Жигулях».

Благодаря извозу и началась эта замечательная история.

Начиналась которая, кстати, – совершенно банально: вечер, осень, дождь, очаровательная попутчица.

Ничего особенного.

Но что-то зацепило их друг в друге.

Причем настолько, что он не стал, по своему обыкновению, сразу уговаривать ее перейти в горизонтальную позицию.

Хотя, наверное, и уговорил бы.

Видал я его во время боевых действий с противоположным полом.

Захочешь – не удержишь…

Нет, эту он водил в кино, в кафе.

Читал стихи, дарил розы, на которые зарабатывал тяжелым трудом ночного извозчика.

Наконец – свершилось.

Она сама пригласила его к себе домой.

Он долго готовился.

Надел свой самый лучший костюм, наврав жене, что идет на очень важную вечеринку. Где ему, разумеется, надо пообщаться с серьезными людьми, предложившими хорошую работу.

Купил семь длинноногих роз, торт и бутылку хорошего аргентинского вина.

Ровно в восемь, как договаривались, подъехал к ее дому.

И – захотел в туалет.

Да ладно бы по-маленькому.

Куда там…

…Так на клапан надавило, что на лбу аж испарина выступила.

То есть – хоть в штаны делай.

И что прикажете?

Не успев зайти к очаровательной желанной женщине, лететь ее сортир осквернять?!

Конец любви…

Хорошо еще, что рядом стройка была.

Нашел, куда пробежаться отложить личинку.

Ну, а потом, как положено – цветы вперед, хвост – распустил.

Она купила хороший кусок говядины, и у него был шанс блеснуть своими кулинарными способностями.

Приготовил – как надо, в духовке, в фольге, предварительно самолично нафаршировав курагой, чесноком и черносливом, чтобы получилось слегка с кровью, как и положено готовить настоящему мужчине.

Поели.

Запили сочное мясо густым и терпким аргентинским вином.

Она одобрила его выбор.

Потом он пошел священнодействовать над заварочным чайником, а она закурила и задумчиво уткнулась лбом в оконное стекло.

– Знаешь, – говорит, – тут такая забавная история случилась. Я пока тебя ждала – тоже в окно смотрела. А у нас под окном – стройка. И так смешно: какой-то бедолага в костюме с галстуком по этой стройке через лужи скакал. Чуть не навернулся пару раз. Во-о-он за те вагончики. Какать, наверное, хотел…

Он поперхнулся, через силу выпил чаю и поспешно ретировался – к немалому ее удивлению.

Понятное дело.

Я бы тоже, наверное, удивился.

И история о большой и чистой любви превратилась в историю о том, как Эрику в самый неподходящий момент элементарно захотелось покакать.

Бывает.

От этой мысли, что – да, к сожалению, – бывает, у меня на душе становится так пусто и тоскливо, как будто я куда-то долго-долго ехал на поезде, в какое-то очень важное для меня и очень красивое место, приехал, а там – голый перрон, осенний дождь, грязные кирпичные стены и неизбежная ругань носильщиков.

Словом – всё как всегда, и нет из этого долбаного круга ни у кого никакого выхода.

Такие дела…

Костры у дольменов

В горах ходить надо осторожно.

Очень осторожно.

Особенно, если ты один.

Я как-то пару раз по молодости попадал в истории, потом зарекся.

Поганое это дело, знаете ли.

Они ведь только с виду твердые и прочные, эти горы.

Ага.

На самом деле, именно здесь, как нигде, очевидна непрочность нашего бытия: осыпи, трещины, коварство…

Ставишь ногу на с виду прочно вросший в землю валун, а он – предательски проваливается куда-то в бездну.

Причем не тогда, когда ты аккуратно трогаешь его носком, примериваясь, а когда уже окончательно переносишь на него весь вес тела, и стоящая на этом чертовом булыжнике нога становится опорной.

И тут – только успевай руки пошире расставлять, чтобы хоть за что-то схватиться. Неважно, за что: за корень, ветку, за такой же, с виду надежный, камень.

И молись, чтоб тебе повезло…

Причем такие истории, как правило, происходят уже в конце дневного перехода. Когда тягучая монотонность движения притупляет осторожность, мысли бродят где-то в стороне, а органы чувств, как губка, впитывают окружающий пейзаж. Чтобы потом, когда ты вернешься домой, преобразовать их в сосущую под ложечкой, заставляющую вновь и вновь возвращаться сюда, наверх, неизбывную тоску воспоминаний…

Так что я с этим делом – завязал.

В смысле, с тем, чтобы в одиночку в горы ходить.

А ведь – хочется.

В горы хочется.

Хорошо там, чисто…

И лишний человек там – как ни крути, только помеха.

Потому как очень трудно угадать, примут этого человека горы или не примут.

Хорошо тебе с ним будет ночью у костра жарить на углях только что пойманную форель или захочется сбежать: куда угодно, хоть в город, хоть за ближайший камень, только чтобы не слушать его пустую, докучливую болтовню.

Так – тоже бывает.

И, увы, чаще, чем хотелось бы.

Причем один и тот же человек в городе может быть до безумия интересен, а в горах – пуст, как фантик от шоколадной конфеты «Мишка на севере».

И дело не в том, что он плох и «не выдержал проверки».

Это бред для малолетних романтиков, переслушавших на теплой, уютной кухне Визбора или Высоцкого.

Просто всему – свое время и место.

В том числе и человеку.

Каждому овощу – свой фрукт.

Вот, в принципе, и все.

С Серегой Штурминым в горах – хорошо.

В смысле, мне хорошо.

Как другим – не знаю, характер у этого парня – совсем даже не сахар. С одной стороны он человек крайне жесткий, с другой – настолько же ранимый.

Такое вот, блин, единство и борьба противоположностей.

Бывает.

Причем, если ему что-то не по душе – никогда прямо не скажет. Будет молчать, дуться.

Прямо как девочка.

Если, конечно, подобного рода определение может подойти почти двухметровому гиганту с грубым, обветренным лицом и прозрачными неулыбчивыми глазами цвета темного бутылочного стекла.

У Сереги – другие достоинства.

В горах, да и просто по жизни, он абсолютно надежен, и мне это в нем откровенно нравится.

Что ему нравится во мне – не знаю.

Наверное, то, что я стараюсь ни при каких обстоятельствах его не напрягать.

Он это ценит.

А так – нам хорошо вместе, прежде всего оттого, что в походах мы преследуем абсолютно разные цели.

Его интересует процесс, физические нагрузки, вершины.

Меня – конец перехода, усталость в натруженных ногах, неожиданное чувство освобождения, когда сбрасываешь наконец-то с плеч надоевшие до смерти лямки тяжелого рюкзака.

И, естественно, основная цель моих «выходов» – это даже не столько горы, сколько верховья горных рек, где водится мой самый излюбленный рыболовный трофей – «царская» ручьевая форель, достойнейший соперник для любого, хоть раз в жизни державшего в руках спиннинг или нахлыстовое удилище.

Вот, исходя из этой разницы интересов, мы свои вылазки и строим.

Пробиваемся, насколько это возможно, на «Уазике», потом идем пешком. Когда приходим в намеченное заранее место, ставим базовый лагерь.

А дальше – по интересам.

Он – по горам лазить, я – вдоль берега спиннингом махать, с камня на камень перескакивая.

Вечером встречаемся, готовим ужин, обмениваемся впечатлениями.

Да и днем стараемся находиться в зоне досягаемости портативных раций, время от времени посылая друг другу сигналы, что все в порядке.

Мало ли что…

Горы шутить не любят.

Вот и в тот раз…

Я тогда только-только к этому ручью хоть как-то приспособился.

Уж очень необычный рельеф, фактически без «обраток».

Да и вода высокая.

С поверхности форель брать – напрочь отказывалась.

Пришлось снимать «сбируллино», ставить «мокрую» муху и огружать ее как следует.

Через некоторое время начались осторожные поклевки.

По впечатлению – прямо «со дна».

И тут – защелкал сигнал вызова.

Я выматерился.

Вынул, балансируя на камне, рацию из кармана.

– Да, – говорю, – слушаю. Что случилось?

– Херня, – отвечает, – случилась, Дим…

И замолкает.

Голос – внешне спокойный, но чувствуется – только внешне.

Серега в горах – парень опытный, куда опытнее меня.

Альпинист, мастер спорта.

Зря такими словами разбрасываться не будет.

– А поподробнее? – спрашиваю.

– А поподробнее, – говорит, – голую скалу видишь?

– Вижу, – отвечаю. – С полкилометра выше меня по течению…

– Ага, – констатирует удовлетворенно. – Вот я как раз под ней и валяюсь. Ничего серьезного, но ногу, кажется, все-таки сломал…

– Твою мать, – выдыхаю обессилено.

А что тут еще скажешь?

Мы сюда два полных дневных перехода шли.

А до этого почти четыре часа от ближайшего егерского кордона на «Уазике» пробивались.

Не ближний свет.

«Уазик» нас, кстати, – только через неделю там ждать будет.

Внизу.

На контрольной точке.

Значит – пешком…

Сначала туда, потом обратно.

За ним, с помощью, которую еще найти надо…

Ой, мама…

– Сейчас, – говорю, – выхожу к тебе. Жди.

А что делать?!

Когда я его нашел, он улыбался бледными от боли губами.

– Херня, – говорит, – Дим. Я кажется, ошибся. Ты, конечно, посмотри, но перелома, похоже, нет. Вывих сильный, растяжение – имеют место быть. А кости вроде целы, напрасно я паниковал. Если так – то идти смогу, а это главное…

Киваю, соглашаясь.

Мне, конечно, – два рюкзака тащить, да и его самого время от времени.

Но это проще, чем вниз-вверх бегать, да еще за идиота этого переживать: как он там, один в лагере…

А если что не так?!

Бррр…

– Ты, – спрашиваю, – откуда летел-то?

Руку поднял, показал на уступ прямо над нами.

Я прикинул – метров двадцать будет.

Чтоб для городского человека было понятно – примерно шестой этаж.

Это если в доме потолки высокие…

Хорошо, что кусты внизу, а не осыпь.

Или, того хуже, – обломки какие острые. Участок реки-то скалистым можно назвать…

– Ну, ни хрена себе, – вздыхаю.

– А ты как думал, – улыбается.

Угу.

Ты б на себя в зеркало посмотрел, думаю.

На лице – ни кровинки…

Посмотрел его ногу – кости, вроде, и вправду целы.

Но вывих такой, что…

А-а-а…

Махнул рукой, взялся поудобнее за ступню.

– Терпи, – говорю.

Он губу прикусил, кивнул.

Я примерился, дернул.

Как он не заорал – до сих пор не понимаю.

Отдышались.

Я ему ботинок аккуратно ножом подрезал, снял.

Содрал носок.

Нда, опухло серьезно…

Достал из нарукавного кармана штормовки пузырек с йодом и бинт, сделал «сеточку», потом перетянул покрепче.

Он – опять не кричал, только стонал сквозь зубы.

Да капли пота на лбу выступили.

Крупные.

Я засунул себе в рот две сигареты, прикурил, одну ему в зубы вставил.

Подымили.

– Ну что, – говорю, – пойдем?

– Пойдем, – кивает.

До лагеря добрались уже в сумерках. Он, по-моему, пару раз терял сознание от боли.

Но – дошли.

Я сбегал на речку, притащил свой спиннинг, рыбацкий рюкзачок и дохлый, врать не буду, улов.

Наловился.

Ага…

Приготовил ужин.

Заставил его съесть миску гречневой каши и напоил сладким чаем.

Ночью он несколько раз, забываясь, стонал от боли, но утром выглядел уже почти прилично.

Даже опухоль на ноге чуть-чуть спала.

Значит – все правильно делаем.

Собрал лагерь, распихал все по рюкзакам, еще раз осмотрел его ногу, новую «сеточку» йодом нарисовал, перебинтовал.

– Значит так, – говорю, – Серег. Играем с тобой в Чебурашку и крокодила Гену. Помнишь: «Я понесу вещи, а ты понесешь меня»?

– Помню, – усмехается. – Посох мне вырежи, так легче будет…

– Посох, – вздыхаю, – это само собой…

Тронулись.

Несмотря на то, что шли вниз, а не вверх, до вечера сделали только половину дневного перехода.

Да еще и нога у него опять опухла.

Беда.

Палатку ставить не стали, я по-быстрому сварил ужин на костерке, потом засунул его в спальник, залез в свой и моментально отрубился.

Устал.

За ночь опухоль на его ноге опять спала.

Да и сам он сказал, что спал почти нормально, на удивление.

Я сбегал, умылся в ручье, мы позавтракали и пошли дальше.

…Видимо, мы немного ошиблись с выбранным темпом.

Да и, к тому же, чем ниже мы спускались, тем сильнее припекало жаркое южное солнце.

Короче, к обеду вымотались так, что на ногах не стояли.

Правда, прошли – прилично, даже местность почему-то не очень знакомой показалась.

Решили, что – хорош.

Нашли живописную полянку рядом с древним, на удивление отлично сохранившимся дольменом, я кое-как разбил что-то похожее на лагерь, развел костерок, сбегал к реке за водой.

– Как ты, Серый? – спрашиваю.

– Да вроде ничего, – отвечает. – Только устал как собака на одной ноге-то скакать…

– Понимаю, – говорю.

– Да херня, – отмахивается. – Тут-то уже – дойдем. Какие проблемы. Вот, помню, нас однажды на Эльбрусе буран прихватил…

– Слышь, – смеюсь, – «буран». Ты меня со своей альпинистской братвой не путай. Я в ваших делах – чайник чайником…

– Да нет, – улыбается, – ничего, нормально держишься. А давай, кстати, водки выпьем! У нас же осталась, так какой смысл ее дальше вниз тащить. Да и мне «обезболивающее» лишним не будет.

– Давай, – киваю. – Сейчас только пожрать приготовлю…

– Угу, – соглашается.

Процесс готовки, правда, немного затянулся.

Пока я перекурил, пока палатку как следует закрепил, пока то да се.

Короче, к тому времени, как я разлил «по первой», уже начало смеркаться.

Там, наверху, на заснеженных склонах еще царил яркий, чуть по-вечернему розоватый свет, а здесь, в лесистой долине, уже вовсю наваливалась плотная южная темнота.

Потрескивал, рассыпая искры и высвечивая багровыми бликами высящийся рядом с палаткой древний дольмен, задумчивый вечерний костер.

Шумела перекатами шальная горная речушка.

Дымился, остывая, котелок с заваркой.

Хотелось поговорить.

Но сначала – выпили.

Отдышались, задымили сигаретами.

Он поуютнее устроил рюкзак за спиной, закинул руки за голову.

– А вот интересно, – говорит, – Дим, ты ж вроде историк по образованию?

– Да нет, – отвечаю, – филолог. А какая на хрен – здесь и сейчас – разница?!

– Большая, – вздыхает. – Видишь дольмен этот?

– Вижу, – жму плечами. – И что?

Он опять вздыхает:

– А вот был бы историк, рассказал бы, кто, когда и зачем эту херню здесь построил. Веришь или нет, но я их за свою жизнь столько здесь, на Кавказе, перевидал – всегда интересно было…

– На этот, – смеюсь, – вопрос, тебе, Серый, боюсь, и вполне себе профессиональный историк ничего не ответит. А если и ответит, то верить ему – ну, совершенно не стоит. Потому как ученые до сих пор спорят. А по-русски говоря, гадают на кофейной гуще: на кой ляд древние люди эти каменюки друг на друга ставили. Все, что известно, – верхний неолит. Культура так и называется – «культура дольменов». А что, зачем и почему – непонятно. Кто-то говорит – древние святилища, кто-то – могилы. А как было на самом деле – да кто ж его знает…

Серега хлопает себя по карманам.

Выуживает из бокового новую пачку сигарет, задумчиво вертит в руках.

– Да, – вздыхает. – Верхний неолит – это ведь поздний каменный век? Я, когда в Долгопу по молодости поступал, думал – физика самая сложная и интересная наука. А человек, оказывается, – и сложнее, и интереснее…

– Ты на физтех поступал?! – удивляюсь. – И как, поступил?

– А как же, – пожимает плечами. – Закончил, кандидатскую защитил. Кому это сейчас на хрен нужно… Хорошо еще, альпинизмом в студенчестве увлекся. Сделали с парнями бюро путешествий, иностранцев по горам таскали. Начальный капитал на этом подняли, это уж потом турагентство раскрутили…

Вот оно как, оказывается…

– И как, – спрашиваю, – не тянет обратно в академическую науку?

– Да нет, – жмет плечами и снова ворочается, устраивая поудобнее больную ногу. – Не тянет. Вот в горы – тянет, а туда – нет. Если б тянуло – давно бы ушел, денег на жизнь уже нормально заработал. Ты, кстати, давай, разливай еще по одной. А то мне тянуться далеко…

– Хорошо, – говорю.

Разлил.

Плеснул, на всякий случай, в костер – жертву древним духам этого места. Передал ему пластиковый стаканчик с водкой.

Он задумчиво повертел его в похожей на медвежью лапу ладони.

– А так, – говорит, – херня вся эта физика. Вот смотри – здесь много лет назад люди жили. Такие же, как мы. Так же, наверное, костры жгли, по горам лазили, рыбу ловили. Ну, не совсем так, но это роли не играет. Вот эти дольмены построили. Как построили, с их-то технологией, зачем, почему?! Никто не знает. А ведь не прихоти ради они эти плиты тесали да в горы волокли, согласен? Точно ведь, нужда какая-то была, по их меркам, вполне себе даже и серьезная. Нешуточная, можно сказать, нужда. И что дальше? А дальше – сидят два оболтуса у их древней святыни да водку пьют. Нормальный финал, а?!

– Финал как финал, – жму плечами. – Бывали и похуже…

Подбрасываю сучья в костер, достаю оттуда головёшку, прикуриваю новую сигарету.

Блики костра причудливо играют на древних щербатых плитах.

– А ты что, хотел, чтоб мы здесь, перед этими древними каменюками, по стойке смирно стояли?

Он хмыкает.

– Да нет, я не об этом…

Я глубоко затягиваюсь и выпускаю дым, стараясь, чтобы он шел колечками.

– Да я понимаю, что ты не об этом. «Суета сует и все суета». Знаешь, сколько веков назад эта фраза написана? Так что твоя меланхолия тоже свою историю имеет. И думаю – не в одно тысячелетие длиной. Вот ты тут о людях «культуры дольменов» переживаешь, что они, так же как и мы, костры жгли. А откуда ты знаешь, о чем они у этих костров разговаривали? Может, о том же самом…

Он улыбается и опрокидывает водку из стаканчика в рот, явно призывая меня сделать то же самое.

Подчиняюсь.

И не могу сказать, что без охоты.

Остатки снова выплескиваем в огонь.

Традиция.

Сколько веков, интересно, этой традиции?

– Ничего-то ты, Дим, не понял, – выдыхает.

Занюхивает рукавом.

Улыбается.

– Мне фиолетово, о чем они у этих самых своих костров думали, – чешет обгоревший на ярком горном солнышке нос. – А вот то, что я здесь и сейчас думаю и чувствую, – для меня жизненно важно. Для меня, не для них, понял?! И куда все это денется после того, как я умру, – тоже важно. Понимаешь?

– Понимаю, – вздыхаю. – Что ж тут непонятного-то. Наливать?

Смотрит на меня.

Потом мотает башкой, кивает каким-то своим мыслям.

– Ну и жук же ты, Димыч, – смеется. – Наливай, конечно…

На следующий день мы напоролись на конный разъезд егерей заповедника. Знакомый егерь дядя Гриша обматерил нас как следует за легкомыслие и вызвал по рации транспорт.

У Сереги действительно не было перелома, хотя пару недель поскакать на костылях ему все-таки пришлось.

Жена, кстати, когда он домой, в Москву, на костылях вернулся, – пригрозила убить и больше в горы никогда не пускать.

Ну, это ерунда…

А вот то, что мы потом не смогли найти этот самый заветный дольмен, у которого так славно просидели, – уже немного настораживает.

И я его искал, и Штурмин, и вместе ходили…

Да и дядя Гриша говорит, что нет в этом месте никаких дольменов.

Вот там, за перевалом – до хрена и больше.

А здесь, да еще и в такой сохранности – никто не видел.

Да и, самое смешное, – мы же по долине вдоль речки шли. Ну некуда ему, заразе, деться.