Текст книги "Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник)"

Превышение полномочий

…Мене, мене, текел, упарсин…

Книга пророка Даниила

Мы только-только меню раскрыли и начали неторопливо изучать, когда он позвонил.

– Привет, – говорит, – Димка. Чем занимаешься?

Я, как всегда, растерялся.

– Да вот, – отвечаю. – Поужинать зашли. С женой. Есть тут на Пресне один симпатичный японский ресторанчик…

– О, – радуется, – клево. Я его знаю, он на перекрестке с Грузинской вроде. Сейчас подъеду, а то давно не виделись.

И вешает трубку, скотина.

Машка, глядя, с каким отвращением я откладываю ни в чем не повинную трубку мобильника, вздыхает.

– Пашка звонил, да?

– Угу, – морщусь. – Сейчас приедет, скотина жизнерадостная…

Жена откладывает меню и достает из пачки сигарету. Долго и старательно прикуривает.

– Пропал вечер, – констатирует. – А так хорошо начинался. Отболтаться никак нельзя было?

– А то, – жму плечами, – ты его не знаешь.

Она опять вздыхает.

Глубоко, по-мужски, затягивается и старательно смотрит в окно, на проезжающие там под светлым летним дождем чистенькие, умытые машинки.

А что тут еще говорить-то?!

И не то, чтобы мы его не любили.

Мы его, как раз, очень даже любим.

Просто – достал…

А вот, кстати, и он.

Стоит у двери, переминается, обегает зал большими близорукими глазами…

Нас ищет.

И почему он только очки не носит?

Не идут, что ли?

Так можно оправу подобрать соответствующую.

Или линзы в конце-концов купить.

Контактные.

– Да ты не переживай, – говорю жене. – Сейчас поужинаем по-быстрому и свалим отсюда впереди собственного визга…

– Я, – вздыхает, – в принципе, не для этого сюда шла, конечно. По-быстрому перекусить и дома можно. А мне хотелось в кои-то веки с любимым мужчиной в хорошем ресторане поужинать. Бокал вина выпить, поговорить о чем-то приятном. Поужинали, ага. Да и оторваться от него так просто не получится. Так что сваливать будем по отработанному сценарию, по одному. Только, чур, я первая…

Жму плечами.

Я мужик, мне и отдуваться, чего уж там.

В этот момент он нас как раз и замечает.

Наконец-то, думаю.

Раньше сядешь, раньше выйдешь, что называется…

А он радостно машет руками, радостно улыбаясь, целует Машку в подставленную щечку, дарит приличных размеров букетик ненавистных ей красных гвоздик, жмет мне руку большой потной ладонью.

– Привет, – улыбается, – мои дорогие. Давно вас не видел, даже не узнал ни фига. Выглядите просто отлично, прям, как мальчик с девочкой, лет на двадцать – двадцать пять каждый. И не скажешь, что людям уже давненько по сороковнику…

Машка стремительно скучнеет.

А мне очень хочется дать хороший хук правой прямо по этой тупой жизнерадостной физиономии.

Он что, не понимает, что самый верный способ испортить настроение красивой зрелой бабе – это сказать ей о ее, скажем так, отнюдь не пятнадцатилетнем возрасте?!

Ну, можно еще – о целлюлите.

Хотя тут с моей женой не пройдет, ей, с ее образом жизни, эта фигня вообще ни разу не угрожает.

Скорее – не дай Бог, конечно, – в психушку куда загремит, со своими непрерывными путешествиями, стрессами и автомобилями.

Ага.

Да и нет Машке сорока еще, слава Богу.

Это я рубеж перевалил, она помоложе будет…

Еле сдерживаюсь, короче.

Это Паша, говорю себе.

Этого кретина бить нельзя.

Он хороший.

А то, что странный, – так кто из нас без странностей-то?!

Аккуратно отхлебываю пиво, глажу жену под столом по ладони.

Она ее чуть сжимает.

Чтобы, похоже, не расплакаться.

Паша тем временем внимательно изучает положенное Машкой на стол и немедленно приватизированное этим жизнерадостным придурком меню, подзывает официантку, делает заказ.

– И побыстрее! – командует. – А то жрать хочется, просто сил никаких нет! Лучше – бегом, а то я тут вам такое устрою…

Официантка убегает, мы с женой смотрим на него в непритворном изумлении.

– Паш, – говорю, – а тебе, чисто так, случайно, не приходило в голову, что ты не один за столом сидишь?! И остальные еще тоже не ужинали?!

– А вы что, – изумляется, – еще не заказывали, что ли?

Смеется, поправляет ладонью пышную гриву роскошных темно-пепельных волос:

– А я тут, – улыбается, – машинку новую купил. Сейчас перекусим, покажу. «Порш Кайен», совершенно обалденная тачка…

– И не «Порш», и не джип, – ворчу я. – Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Ты его с какой целью приобретал, прости? Чтобы все видели, насколько ты крут стал в последнее время?!

И успеваю перехватить пробегающую мимо официантку.

– Девушка, – прошу, – позовите, пожалуйста, свою коллегу, которая наш столик обслуживает. Мы, в принципе, уже готовы заказ сделать…

Он обижается.

– Ну вот, – говорит, – вам не угодишь. Уже и «Кайен» в говно записали…

– Почему, – усмехаюсь, прикуривая сигарету, – в говно?! Нормальная машина. Просто непонятна цель покупки. Городская машина у тебя уже есть, и отличная. Девочки у клубов визжат, насколько я понимаю. А если тебе джип нужен, чтобы по буеракам или грязи за городом лазить, так и брал бы что-нибудь более подходящее. Тот же «Крузер», к примеру. Или, если он для тебя недостаточно пафосен, – то «Рейнджровер». А это чудо только для того и предназначено, чтобы все знали, что ты можешь его себе позволить. И не более того, ты уж меня извини, приятель…

Он еще больше обижается.

– Опять, – говорит, – ты меня моими деньгами укоряешь. Я их, между прочим, честно заработал.

– Угу, – хмыкаю, – конечно, честно. Кто б спорил. Откуда у честного чиновника нечестные деньги? Сколько раз, интересно, я тебе еще говорить должен, что мне все твои «баблосы» и «лавандосы», а также способы их добычи и растрачивания абсолютно параллельны и фиолетовы?! Взрослый уже мальчик, вроде, а таких элементарных вещей понять не можешь…

Он уже – откровенно багровеет.

Положение спасает только вовремя появившаяся официантка.

Мы с Машкой диктуем ей заказ, я прошу повторить кружку светлого пива, она кивает и уходит.

А он за это время немного подуспокаивается.

– Ну, – спрашивает, – и какие дальнейшие планы на сегодняшний вечер, господа присяжные заседатели?!

– У меня дела, – быстро говорит Машка, я даже рта не успеваю раскрыть. – Съемки, сам понимаешь. Сейчас быстренько перекушу и вас оставлю. Димка в курсе…

Мне остается только головой покивать, увы.

Предательница…

– А у тебя как?! – с надеждой смотрит Паша в мою сторону.

Угу.

Разбежался.

– У меня тоже встреча, – вздыхаю почти натурально. – Только немного попозже. Так что успеем с тобой поболтать маленько…

Он расстраивается.

– Ну вот, – говорит, – так давно не виделись…

И машет рукой с такой безнадежностью, что еще немного, и я почувствую себя по-настоящему виноватым.

Надо держать себя в руках, думаю.

Он же на это и рассчитывает…

– Ну, извини, – развожу руками. – Ты так стремительно появился, что планы на вечер просто невозможно поменять было…

– А, – смотрит вопросительно, – может, все-таки попробуете?! Ну, в смысле, дела все отменить к такой-то матери. Завалимся куда-нибудь в клубешник, потанцуем, потрындим, музычку послушаем?!

Мы, не сговариваясь, отрицательно мотаем головами.

– Извини, старичок. Никак не получается…

А тут и официантка с ужином.

И опять вовремя, думаю…

Сосредотачиваемся на еде, увлеченно двигаем челюстями.

Хоть пожрать нормально, если вечер все равно безнадежно испорчен.

Потом Машка залпом проглатывает чашку зеленого чая и чмокает меня в щеку.

– Ну, ладно, я побежала. Пока, мальчики…

Я заказываю стакан белого сливового вина со льдом, зеленое мороженое, кофе и прошу принести счет.

– Ну, ладно Машка, – опять вздыхает Паша. – У нее, наверняка, и вправду съемки хрен отменишь. Куча людей задействовано, то да се. Но ты-то куда рвешься?! От бизнеса ты вроде как отошел. Какие встречи могут быть поздним вечером в преддверии уикенда?

Жму плечами, закуриваю.

– Встречи, – вру и не краснею, – разные, Паш, бывают. Да и от бизнеса я, как ты понимаешь, пока что не совсем отошел. Хоть и рад бы. Но не получается.

Он чешет переносицу, кривит полные, породистые губы, приглаживает ладонью непокорные волосы.

– Я вообще тебя, – говорит задумчиво, – честно говоря, понять не могу в последнее время. Успешный бизнесмен, не последний на рынке человек. И на хрен тебе все это нужно?!

– Ты, – спрашиваю осторожно, – что имеешь в виду-то, а, Паш?

– Да ладно, – машет рукой. – Тоже мне, секрет Полишинеля. Все, кому надо, знают, что ты книжки писать пытаешься. Говорят, даже про фанатов что-то такое уже издал, муть какую-то. Решил вспомнить, что ли, что Литинститут заканчивал?! Так когда это было-то, а, старый? Миллион лет уже прошло. И не западло тебе, спрашивается, человеку «в уровень», как салаге сопливому по редакциям ошиваться? Или тебе лавры городского сумасшедшего покоя не дают? Типа, подайте копеечку юродивому, нельзя молиться за царя-ирода… Так, что ли?!

Я зверею.

Медленно, заставляя себя сосредоточиться на дымящемся кончике, тушу сигарету в пепельнице.

Делаю вдох-выдох.

Потом еще раз.

И еще.

Так.

Руки вроде уже не трясутся.

А если и трясутся, то не очень заметно…

Достаю из пачки следующую сигарету, прикуриваю, разгоняя лезущий в глаза дым ладонью.

– Я, – говорю, – Паш, человек достаточно трезвомыслящий. И не сильно самонадеянный. И, соответственно, вполне отдаю себе отчет в том, что когда я сдохну, все, что от меня останется, – это, в лучшем случае, пара томиков рассказов, пылящихся где-то в самом дальнем углу книжной полки провинциальной библиотеки. Согласен, это очень и очень мало. Вот только от тебя-то, мой дорогой друг, и этого не останется…

– А ты что, меня судишь?! – взвивается.

– Не сужу, – вздыхаю. – Не мое это, Паш, дело. Да и полномочий тебя судить, извини, у меня некоторым образом недостаточно. Так что – живи. Копти небо свежекупленным «Кайеном». И вообще – будь…

Достал бумажник, отсчитал пять тысячерублевых купюр.

Достаточно, думаю.

На большее мы с Машкой вряд ли наели, я этот ресторанчик знаю хорошо, и уровень цен тоже представляю.

Так, навскидку.

– Ладно, – говорю, – пока. Пора мне. Ты извини, если что не так…

И ушел, оставив его неприкаянно разглядывавшим забытый Машкой букетик подаренных кроваво-красных гвоздик.

А наутро мне позвонила его сестра и сказала, что этот мудак застрелился.

Принял душ, тщательно побрился, надел свой лучший темно-серый костюм, белую сорочку.

Повязал небрежным узлом свой любимый стального цвета галстук.

Налил в тяжелый бокал на два пальца густого коричневого коньяка.

Выпил половину.

Остатки залил в ствол.

И пустил себе в рот тяжелую пулю из франтовской хромированной «Беретты», которой не раз хвастался.

Он при жизни всегда и во всем предпочитал – только самое лучшее…

Лерка, его сестра, плакала и звала на похороны.

А я положил внезапно ставшую тяжеленной плоскую коробочку мобильного телефона на стол и задумался.

Жалко мне его, думаю?

Да, конечно, жалко!

И его, и Лерку, и Машку.

И – даже себя.

Ощутившего, наконец-то, каково это – оказаться последней сволочью.

Всех жалко.

Даже тех, кто не имеет ко всей этой безобразной истории – ну, ровным счетом никакого отношения.

Всех.

Толку-то…

Совершенный ноль.

И даже – без палочки…

Орхидея в мотоциклетном шлеме

К нам ее притащил кто-то из рок-н-рольщиков.

Вернее – она сама притащилась за ними из Питера.

Приехала снимать концерт, да так и застряла в Москве, довольно быстро найдя работу по специальности.

Сняла маленькую квартирку на Новослободской, завела себе скотч-терьера и стала носиться по Москве, пугая столичных обывателей своей питерской бледностью, черной кожаной «косухой» и гигантским для такого хрупкого тела хромированным «Харлеем» с кучей всяческих прибамбасин, от каждой из которых сразу же и навсегда сойдет с ума любой продвинутый байкер.

А чего бы ей, спрашивается, не найти работу?!

Фотографу с именем, безукоризненно владеющему техникой как репортажной, так и постановочной съемки, будет рада любая редакция.

А если этот фотограф еще и более чем симпатичная и при этом весьма колоритная барышня – так тем более.

Ну, а проблему свободного времени – если такая у нее и была когда-то при ее-то образе жизни – она решила легко и просто – раз и навсегда, просто зайдя следом за рокерами в наш паб и сняв тяжелый мотоциклетный шлем.

Парни, по-моему, даже привстали.

Такая улыбка и такой водопад густых и светлых северных волос в наших краях – не то что редкость.

Можно сказать – экзотика.

А когда они еще к тому же свободной волной ложатся на хрупкие, точеные плечи, обтянутые грубой черной кожей косухи…

Звали это питерское чудо, естественно, – Крис.

Кристина.

Почему, спрашиваете, естественно?

А просто ни одно другое имя ей и близко не подходило.

Так сказать, идеальное сочетание формы и содержания…

Наши барышни ее тут же возненавидели.

Особенно – Нелька.

Ну, еще бы…

А она, в общем-то, не особо стремилась завоевать их симпатию. И общаться с ними, кстати, тоже совершенно не хотела, милостиво сделав одно-единственное исключение для моей жены, которая была ей интересна чисто с профессиональной точки зрения.

Фотохудожник и режиссер поймут друг друга всегда, особенно если им нечего делить ни по работе, ни по жизни.

Им – нечего было.

Работа у них даже в деталях не совпадала, ну, а я – как одна из составляющих личной жизни – не знаю уж, как для Крис, а для собственной жены к тому времени уже давно был совершенно и радикально не интересен.

Так уж сложилось, что тут поделаешь.

Единственное, кстати, что Машку в Крис по-настоящему бесило, так это то, что их взгляды на мою скромную персону – ну, совершенно не совпадали. Из всей нашей компании Кристина почему-то больше всего любила общаться со мной и с Русланычем.

Машка же – заполняла паузы, что ее дико раздражало.

Я из-за этого даже на время в паб ходить перестал.

А что делать?

Крис-то – человек свободный, ей претензии не предъявишь, а вот какое я, сволочь, имею право завладевать вниманием интересного для Машки собеседника – это вопрос открытый.

В общем, доставалось поначалу.

По полной программе.

А потом, через некоторое время, притерлись.

И успокоились.

Встречались вечерами, трепались: со мной – о новых книгах, о музыке, о театральных премьерах, просто о жизни.

С Машкой – о кино и о фотографии.

Здесь я – пас.

Нельзя объять необъятное.

И еще – я любовался Крис.

Нет, не как женщиной.

В моем любовании не могло быть ничего сексуального.

И причина тут вовсе не во мне.

В ней.

Она сама по себе была – произведение современного искусства, существующее вне категорий времени и пространства. Хрупкая светловолосая питерская барышня, оседлавшая и укротившая страшного хромированного зверя.

Орхидея в мотоциклетном шлеме…

Особенно она любила поговорить со мной о литературе.

Силилась понять.

И, думаю, – не литературу через меня, а меня через литературу.

Я находил это забавным.

– Скажи, – говорит, – Дим, ты ведь не любишь Сорокина?

– Не люблю, – отвечаю.

– А почему?

Вздыхаю, прикуривая.

Потом разгоняю ладонью сигаретный дым, который она терпеть не может.

– Понимаешь, – говорю, – он сам называет свой метод «гниением стиля». А меня вообще гниение не прикалывает. Да, сгнившее мясо позволяет разглядеть скелет. Костяк. Основу. Но хорошему художнику для этого достаточно просто развитого воображения…

– То есть, – говорит, – ты его считаешь плохим писателем?

– Да нет, – смеюсь. – Он по-своему очень талантлив. Очень. А в некоторых своих ранних вещах – даже хорош. Просто я его – не люблю…

– А почему?

– Понимаешь, каждый из нас имеет право любить или не любить. Если коротко – он мне просто неинтересен.

– Но ты же считаешь его хорошим писателем?

– Неплохим.

– А как можно не любить хорошего писателя?! – брови домиком.

– Запросто, – усмехаюсь. – Вон, Лев Толстой Шекспира ненавидел. А я – Толстого на дух не переношу. Что совершенно не мешает Льву Николаевичу быть не просто хорошим, а великим. Ну, и на фиг ему тогда моя любовь?

Задумывается.

– А у Сорокина, – спрашивает, – есть шанс стать великим?

– Ты когда-нибудь великую помойку видела? – удивляюсь.

– Видела, – кивает, – под Москвой. И даже фотографировала.

– Ну, и как впечатление? – спрашиваю.

Жмет плечами.

– А какие там могут быть впечатления?! Помойка и помойка…

…Молчит.

Задумывается.

Потом – радостно хохочет.

Причем делает это так искренне, что я невольно присоединяюсь.

Или:

– А что ты думаешь о Пелевине?

Жму плечами:

– А я о нем не думаю, – говорю.

– А почему?

Снова закуриваю:

– Да понимаешь, я в компьютерные игры уже лет восемь назад наигрался…

– А он?

– А он до сих пор в «Арабского Принца» режется…

Снова хохот.

Единственный раз она на меня обиделась, когда поделилась, что взахлеб прочитала набоковское «Приглашение на казнь».

Говорит, проглотила за две ночи и теперь уже третий день ходит «как прибитая».

– Везет, – говорю, – я Набокова вообще взахлеб читать не могу. Прочитаю два абзаца – и бегаю по квартире, пытаясь понять, как он это делает…

– Что, – спрашивает, – Набокова так надо читать? А так, как я, нельзя? Плохо? Или дурной тон?

– Каждому свое, – отвечаю.

Неделю со мной не разговаривала. Пока я ей не принес давно обещанное «Белое отребье» своего любимого Джона Кинга.

На чем и помирились…

При этом друзьями мы с ней так и не стали.

Бог его знает, почему.

Так сложилось.

А вот с Машкой они через некоторое время стали очень близки.

И я ей, кстати, очень признателен за то, что моя жена иногда смотрит на меня совершенно другими глазами.

Глазами Крис.

В такие моменты я даже начинаю верить, что у нас еще далеко не все потеряно…

…Но об этом – как-нибудь в следующий раз.

Не сейчас.

А потом – она куда-то пропала.

Так же неожиданно, как появилась.

Квартира на Новослободской оказалась пуста, мобильный телефон выдавал: «Абонент временно заблокирован».

Оголодавшего и слегка даже одичавшего скотчтерьера взял к себе домой Лысый.

Мы ее сначала искали.

Пытались звонить по редакциям, рокерам, в Питер, расспрашивать общих знакомых.

Все бесполезно.

Пропал человек, как в воду канул.

Только фотографии остались.

Одна у меня до сих пор в кабинете висит.

Мы с Русланычем стоим, смеемся, а у нас на плечах висит Крис.

И тоже хохочет.

Машка снимала.

Очень удачно получилось…

А больше – ничего…

Потом, месяца через два, вечером, когда я сидел за компьютером, Машка неожиданно зашла ко мне в кабинет и положила передо мной какую-то брошюру. И – ушла к себе в комнату.

Смотрю на обложку – «Цветочный гороскоп».

Ни фига себе, думаю, к чему бы это?

Гляжу – а там закладка.

Открываю.

Отчеркнутая главка называется «Орхидеи».

И начинается словами: «Эти цветы в нашем климате не живут»…

Прочитал.

Только эту строчку, дальше – неинтересно…

Докурил, пошел к жене.

Она сидит – прямая, как палку проглотила.

И смотрит куда-то поверх моей головы совершенно пустыми и совершенно сухими глазами.

Спрашиваю:

– Откуда это у тебя?

Молчит.

– Маш, – снова зову, – откуда? Что-то не припомню, чтобы ты такой фигней увлекалась…

Сглотнула, посмотрела на меня внимательно.

Глаза – темные-темные.

Они у нее, как и у меня, – меняются. В зависимости от освещения и состояния души.

Такая вот особенность организма.

Одна на двоих.

– Я, – говорит, – Дим, – тоже орхидея. По этому же самому цветочному гороскопу…

И – заплакала почему-то.

Как прорвало.

Сел рядом, обнял за плечи, она мне голову на грудь положила.

– Хрена, – говорю, – лысого я тебя еще когда на эти твои ночные гонки отпущу…

Плачет, глаза прячет, а губы – все одно надувает.

– Можешь отпускать, можешь – не отпускать. Все равно поеду…

– Знаю, – вздыхаю, – что поедешь. Дай хоть немного поворчать-то…

– Ну, ворчи, – плачет.

И вдруг неожиданно проводит мне тыльной стороной ладони по щеке. Я уже и забыл, что она так умеет.

Господи, как же нам когда-то было хорошо вместе…

Я поцеловал ее в уголок рта, встал, взял сигареты, открыл шкаф, накинул на плечи куртку.

– Пойду, – говорю, – на балкон. Подышу, покурю…

– Иди, – улыбается, – морозоустойчивый ты мой. Трави себя никотином. Только – возвращайся. Обязательно…

– А куда я денусь, – жму плечами, – от тебя-то. Слушай, а ты, кстати, не знаешь, почему Крис сбежала?

– Знаю, – говорит. – Но не скажу.

– Почему? – удивляюсь.

– Потому что – не твое дело. Если б она захотела – давно бы сама рассказала. Или вернулась. А если не вернулась и не рассказала – то и я помолчу…

– Может, – говорю, – это и правильно…

– А это, – хмурится, – не тебе решать. Правильно или неправильно. Тоже мне, вершитель судеб нашелся. Судия строгий, но справедливый. Решать он будет. Иди лучше, кури…

Я и пошел.

На балкон.

Вышел, аккуратно закрыл за собой дверь.

Чиркнул зажигалкой.

На улице было тихо, холодно и шел мелкий колючий снег.

Плохой такой снег.

Безнадежный.

Такой назавтра – ни за что не перестанет идти. И послезавтра тоже. И через неделю, и через две.

И через месяц.

И не растает до самой весны.

А если подует даже слабенький ветерок, он превратится в сухую и злобную поземку, от которой, пока ты там, на улице, – никакого спасения.

Никому.

Ни зверю, ни человеку, ни мотоциклисту.

А до весны еще – очень и очень далеко…