Текст книги "Война, на которой мы живем. Байки смутного времени"

Степаныч

Все-таки не удержался…

Мы живем и даже не замечаем, как многое из происходившего на наших глазах становится историей.

И в этой самой истории вполне себе есть чем гордиться: и людьми, и событиями – в том числе, и в истории «лихих девяностых».

Потому как, разумеется, были в те годы и те, кто нашу с вами страну разваливал, а были и такие, кто спасал.

Да, иногда довольно «по-кривому».

Да, иной раз, и с вполне себе явным «интересом».

Но – именно, что спасал…

Виктор Степанович Черномырдин, разумеется, из последних.

Он вообще – «из последних». Из тех самых. Из, что называется, «могикан»…

Из последних советских промышленных генералов того человеческого типа, из которого, по словам известного советского поэта, гвозди делать – это только хороший материал на ширпотреб переводить.

Из таких людей делали не гвозди. А газопроводы и газораспределительные станции, атомные субмарины и спускаемые аппараты для «Союзов».

Такие дела.

А то – гвозди. Что такое эти ваши гвозди?! Так. В сущности, мелочевка.

Не их масштаб…

Я, к сожалению, «в работе» Виктора Степановича не наблюдал. Ушел уже к тому времени из журналистики, плотно занявшись бизнесом.

А вот, так сказать, почти на отдыхе – доводилось. Почему «почти» – тоже понятно. Есть такие породы животных, знаете ли: они даже спят на бегу…

Мы – в смысле, моя фирма – тогда работали (кстати, и сейчас продолжаем) со знаменитым «Рэдиссон САС Лазурная Сочи». До сих пор, несмотря на азартное строительство, продолжающим считаться лучшим курортным отелем на всем черноморском побережье.

Ну, а возглавлял его тогда один из моих лучших учителей в бизнесе (не в технологиях, а в его простой житейской мудрости) Борис Иванович Аверьянов – товарищ и, некоторым образом, сподвижник Виктора Степановича еще с оренбургских времен. Ну и земляк, разумеется. У них даже голоса похожи. Говор-то – общий…

Почему лучший русский отель на всем черноморском побережье принадлежит именно «Газпрому», пояснять, думаю, не надо, да?!

Вот, а теперь представьте.

Девяностые. Самая что ни на есть середина.

Сижу, верстаю концепцию маркетингового продвижения отеля на следующий год. Не один, разумеется. С их директором по маркетингу и управляющим, американцем. И злой, как собака. Станешь тут добрым, когда американские стандарты, обязательные к исполнению в системе Radisson SAS, соотносятся с российскими реалиями так, что я скорее в штатную боевую эскадрилью Змеев Горынычей поверю во главе со старухой Ягой, чем в российский «хай мидл класс», на который я, видите ли, в рекламе отелей, входящих в эту систему, должен, блин, на фиг, «ориентироваться».

Середина девяностых, я не шучу!!!

«Хай мидл класс».

Ага…

А когда я вот так «не шучу», я, извините, матом не ругаюсь. Я на нем разговариваю. Да так, что лучше не переводить…

И тут вдруг из-за спины – знакомое, оренбуржское:

– Ну, чем занимаимси?!

Я и выдал. Чем, в смысле, «занимаимси». Не оборачиваясь. У нас к тому времени отношения с Борисом Ивановичем установились уже на таком уровне, что на некоторые особенности моего – дурного, надо сказать, – характера он давно внимания не обращал…

Повторять, извините, не буду: одни сплошные междометия. В качестве своеобразного моста между понятиями «стандарт» и «реальность», которые я не то, чтобы на бумаге – в собственном мозгу увязать-то никак не мог. Какая уж тут, простите, на хрен, бумага…

А когда у меня за спиной радостно загоготали в две оренбуржские глотки, сначала опешил, потом обернулся, а потом у меня, по-моему, даже уши покраснели.

Нет, я все понимаю. Слышал, что мужик свойский. Но все-таки – премьер-министр моей страны, так, на секундочку…

– А что, – говорит, отсмеявшись и утирая выступившие на глазах слезы, – в принципе, все правильно ведь сказал. Исключая междометия. На улицу надо чаще смотреть. За окно. А книжки – оно тоже хорошо. Со стандартами. Но окно – лучше. Вот. Чаще и смотри. И ничего не бойся. Главное – думать надо в правильном направлении. Тогда все получится. Вот…

Глава 7
Нет чистого света и тьмы

Нет чистого света и тьмы

15 мая день рождения главного лично для меня русского прозаика XX столетия – Михаила Афанасьевича Булгакова.

Еще раз: для меня лично.

Кому-то куда ближе Набоков, кому-то Платонов, а кому-то – вообще Шолохов. Это нормально.

Я сейчас говорю и буду говорить исключительно о своем.

О личном…

Жизнь хорошего писателя – метафора сама по себе. Потому что задача у литературы – у любой литературы – предельно простая: «поучать, развлекая».

Это, извините, не я сказал. Это Карло Гольдони. А я с ним просто согласен.

И что бы там ни плели, как иногда мне кажется, слишком много на себя берущие люди искусства про пророчества, миссии и прочие сверхзадачи – задача литературы и тогда была такова, и сейчас остается прежней.

Поучать, развлекая – и без того очень тяжкая профессия. Попробуй, справься.

Если оставить метафизику (хотя как ее оставишь, если речь идет о Булгакове), то первым булгаковским уроком для меня неожиданно стали увиденные во МХАТе «Дни Турбиных» и выпрошенная после этого у приятеля по спортинтернату, профессорского сынка, и проглоченная за ночь под подушкой «Белая гвардия».

Именно она меня – на тот конкретный момент времени правильного комсомольца и молодого советского спортсмена – неожиданно заставила задуматься о том, что жизнь, оказывается, может быть гораздо сложнее чем преподается в школьных учебниках. И что за «белыми» тоже может стоять какая-то своя, не очень мне тогда понятная правда.

Нет, «Белая гвардия» вовсе не сделала меня никаким диссидентом или, того хуже, антисоветчиком, она не об этом и не для этого написана – я не случайно уже приводил тут цитату «поучать, развлекая».

Она просто научила меня, что все не так просто, что в этом мире нет «чистого Света и Тьмы», как потом мне дословно довелось прочитать в другом романе Мастера, что надо учиться чувствовать и различать и другие краски и полутона.

Ну, а далее, как говорилось в знаменитом железнодорожном объявлении с расписанием электричек – везде: «Театральный роман», «Бег», «Жизнь господина де Мольера», «Собачье сердце», «Записки на манжетах», «Мастер и Маргарита».

Абсолютно сталинистский «Батум». Это, кстати, тоже было в свое время колоссальным уроком: отношения напряженные, тайные и личные Мастера и Вождя. И хорошей прививкой свободомыслия во времена перестроечной вакханалии. На ту же, кстати, самую тему – «не все так просто».

И дело тут не только в «окончательной бумажке» из «Собачьего сердца» и не в личном оформлении Иосифом Виссарионовичем гонимого отовсюду опального драматурга на работу во МХАТ, не в их ночных телефонных разговорах.

Отнюдь.

Помню, как был поражен, когда узнал, что именно Сталин был одним из главных прототипов персонажа, заявлявшего о себе: «Я зло, призванное покарать зло еще большее», – Воланда из последнего, предсмертного и заведомо неподцензурного варианта «Мастера и Маргариты».

А одним из главных прототипов Мастера Булгаков, естественно, считал самого себя.

И это уж не говоря о таких «мелочах», как то, что именно великий русский писатель, киевлянин Михаил Булгаков всем своим творчеством, и в первую очередь нежно любимой мною до сих пор «Белой гвардией», убедительно доказал, что любимый мною Киев был, есть и всегда будет оставаться исключительно русским городом.

Лично для меня – это очень важное знание.

И еще это – тоже очень важно.

Булгаков писал о Мастере: «Он не заслужил Света, он заслужил Покоя».

Но, несмотря на это, я сегодня о нем все-таки помолюсь, хоть и сам, честно говоря, довольно плохой христианин.

Не знаю почему, но думаю, это будет правильно: слишком об опасных вещах Михаил Афанасьевич писал, слишком на страшные темы шутил, слишком с жуткими силами играл и заигрывал.

И слишком важный оставил след в нашем с вами сознании, в сознании всего русского, да и не только русского народа. Но русского, разумеется, преимущественно.

Просто потому, что именно на этом языке Михаил Афанасьевич думал и писал.

Вместо рецензии на кино

Вот честное слово – никогда не был фанатом художественного творчества Никиты Сергеевича Михалкова.

И вовсе не потому, что считаю его плохим режиссером, упаси меня Бог, Никита Сергеевич отличный режиссер – мы с ним просто невообразимо далеко разнесены в эстетической, так сказать, системе координат.

И последние «шедевры» его поэтому – просто не смотрел и пока что не собираюсь – он имеет право снимать, что хочет, а я имею право смотреть исключительно то, что захочу.

Но творящаяся в регулярно почитываемых мною различных печатных и электронных СМИ настоящая, извините, вакханалия по поводу личности Михалкова и его творчества даже меня достала уже настолько, что я скоро пойду записываться в его поклонники. Чисто из чувства противоречия: «если Евтушенко против колхозов, то я – за» (И.А. Бродский).

Ну, ведь всем все понятно: и то, что не годится Никита Сергеевич ни в пророки, ни в «вожди народные», ни даже в «бесогоны», как бы он там еще себя ни обзывал и как бы себя не, выражаясь маркетинговым языком, позиционировал.

Но «Я шагаю по Москве» вы куда девать собрались? А «Рабу любви»? А «Свой среди чужих»? А «Пять вечеров»? А «Обломова»? А «Неоконченную пьесу…»? А «Родню» с великой Мордюковой? А «Утомленные солнцем» – в первой своей, еще доримейковой, абсолютно бесспорной, на мой неискушенный взгляд, ипостаси?

Да – никуда.

Они уже в истории русской культуры. Хрен доплюнете.

Так что, как бы Никита Сергеевич ни пыжился, ни топорщил усы, ни осваивал бюджетные деньги и ни грозился гонять бесов – уж одно-то его качество по любому никуда не денется: Михалков – великий русский режиссер. Это уже исторический факт. Так получилось, извините. Он не виноват.

Поэтому есть огромная просьба ко всем его критикам: оставьте дедушку в покое, пожалуйста. Критикуйте фильмы, если уж они вам говном кажутся, но не переходите грань.

Других Михалковых у нас сегодня просто нет.

Символ ушедшей эпохи

Чуть больше двадцати лет назад, 24 августа 1990 года, скончался Сергей Донатович Довлатов – наверное, последний настоящий классик русской советской литературы, ею отвергнутый и отторгнутый отнюдь не по причине какой бы то ни было антисоветскости, а просто по причине таланта.

Который у него был.

А у «среднего класса литературного чиновничества», которое решало писательские судьбы тогда (заметим, в скобках, что продолжает пытаться решать и сейчас), – не было. Ну, как такого рядом с собою поставишь?! Ведь сразу же понятно, кто тут бездарность-то. Все остальное – фикция.

Тот же «классик советской литературы» Бондарев значительно жестче проходился по советской же действительности, чем Довлатов со всеми своими «Зонами» и «Заповедниками».

Просто «пряников сладких всегда не хватает на всех». Социальных лифтов нет, в смысле.

Талант в этой ситуации жутко опасен.

Это у Сталина «других писателей у меня для вас нет» было актуальным.

Другие личности, другая эпоха.

А в мое время, накануне развала империи, только на одном малюсеньком по численности потоке в Литинституте человека четыре блистали довольно известными фамилиями. Про «региональных классиков», близких и дальних родственников и просто носивших папашину фамилию без псевдонима даже и вспоминать как-то не хочется: вам, по прошествии лет, эти фамилии с псевдонимами все равно ничего особенного не скажут. Река времени унесла.

Но были-то – ого-го!

Ставить таких рядом с Довлатовым – это сначала нужно было Довлатова по яйца в землю закопать, а то как-то даже и сравнивать неудобно…

Еще раз скажу: Советский Союз сгубили не американцы со своей «холодной войной» и не крах социалистической экономики. Советский Союз сгубил страх закостеневших геронтократов перед «новым Сталиным», которого они видели в любом талантливом управленце, и от которого спасались, наглухо задраив «социальные лифты».

Помните анекдот про внука полковника, который мечтает стать генералом: «Нет, не станешь, малыш. У генерала свой внук есть!»?

Эта херня просто не могла не взорваться – именно потому, что знаменитые шевчуковские «мальчики-мажоры» изначально не могли и не хотели знать вообще никакой конкуренции. Точнее, их папаши не хотели. А дедушки – тем более, потому как знавали страх куда больший, чем их папаши.

Еще раз: эта херня просто не могла не рвануть.

Она и рванула.

До сих пор, блин, расхлебываем…

А тогда Довлатову, чтобы стать великим русским писателем, пришлось уехать в Америку, где он моментально возненавидел всю «антисоветскую эмиграцию»: такого откровенного «совка» ему не удавалось встретить даже в самой глухой российской провинции, даже среди тех, кто его травил и не давал печататься в СССР.

Парадокс, казалось бы.

Хотя, если так внимательно вдуматься – вообще ни разу не парадокс…

Всяк сущий в ней язык

Все-таки России всегда так удивительно везло на гениев, что даже у меня, завзятого, надо сказать, в этом отношении, циника, иногда появляются мысли о мистичности ее великой судьбы.

Тут ведь не в том дело, что они появлялись. В той же Германии гениев ничуть не меньше было, а может, и побольше, чем у нас. Просто у нас они появлялись как-то удивительно вовремя.

Вплоть, извините, до Иосифа Виссарионовича Сталина, чей зловещий гений, как ни крути, спас нас в качестве народа в печальные времена последней европейской заварушки.

К Сталину, разумеется, можно по-разному относиться, но отрицать его роль в той эпохе – значит издеваться над здравым смыслом. И, кстати, над самим понятием русской истории как научной дисциплины.

Ну да ладно.

Мы сейчас, вроде, не о Сталине…

Вот представьте себе на секундочку гигантскую по протяженности империю, в которой напрочь отсутствуют любые современные коммуникации. Ну, вот просто для примера: по нынешнему московскому шоссе Энтузиастов энтузиасты, в честь которых в будущем назовут это шоссе, тупо сипуют пешком аж до самой Сибири – потому как других видов транспорта для них вроде как никем и не предусмотрено. Так что – вполне себе нормальный такой пеший туристический маршрут. Как раз для энтузиастов.

Ага.

Причем, что самое интересное – власть в этой огромной Империи принадлежит классу людей, вообще не знающих русского языка.

Вообще. Принципиально.

За отсутствием, простите, оного.

Потому как есть все что угодно: некая «официальная мова», малопонятная и малопригодная для общения в быту, но обязательная к изучению «культурная речь». Есть впитанный с пеленок в качестве родного французский язык. И есть целая куча разных региональных диалектов, стыкующихся между собой не меньше современного русского и, скажем, «современного западенского».

Вот и делай с этим, что хочешь, особенно если учесть, что большинство населения – то же крестьянство и купечество, к примеру, – французским вообще, понятное дело, не владеют, да и «культурную русскую речь» понимать напрочь отказываются, хоть вроде и образованные (мифы о безграмотном русском крестьянстве оставим на совести их создателей; некий Михаил Васильевич Ломоносов, родом из тех самых безграмотных крестьян, по этому поводу очень метко формулировал: «Ничего из ничего проистечь не может никак», что, в общем-то, довольно точно ситуацию и характеризует).

Современным языком говоря: дикая проблема с коммуникациями. В том числе – с обществом.

Власть в прямом смысле этого слова держится исключительно на гвардейских штыках. Кои штыки время от времени развлекаются тем, что устраивают не менее гвардейские государственные перевороты.

И вдруг – Пушкин.

Начинавший, кстати, писать вполне себе «высоким штилем», но потом по каким-то причинам делать это задолбавшийся и поступивший, по лености душевной, предельно просто: взял родные для себя московский и псковской устные региональные диалекты да и наложил на них очень удобную и вбитую – в прямом смысле этого слова розгами в Царскосельском лицее – французскую грамматику.

И все.

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный».

Не прибавить и не убавить.

Такие дела…

Вы, кстати, обращали внимание, что Пушкина, мягко говоря, не так уж охотно переводят на другие языки?

В отличие от Лермонтова, Гоголя или, тем более, замусоленных в западных университетах и колледжах Толстого и Достоевского.

Ничего удивительного: вне пределов созданного самим же Пушкиным русского литературного языка художественная ценность большинства его текстов временами, извините, довольно сомнительна, и в переводах – без волшебного и, похоже, принципиально непереводимого пушкинского языка – он неинтересен и вторичен. Таких «эпигонов великого лорда» в той же германской поэзии современной Пушкину эпохи – пучок за пятачок, извините за некоторую бестактность по отношению к «нашему всему».

Но факт остается фактом: не переводят его именно поэтому. Вне контекста русского литературного языка Пушкин, к сожалению, не интересен. Потому что он просто гений этого самого современного русского литературного языка как языка межрегионального и межнационального общения, языка, который воспринимается как родной от Карпат до Владивостока.

Более того, его фактический создатель.

Вот и все.

По-моему, достаточно.

Был такой Маяковский

Сознание человека современного удивительно фрагментарно, ассоциативно и, я бы даже так сказал, простите за невольный неологизм, «клипообразно».

Я вот недавно на одной тусовке брякнул, что в ближайшие выходные собираюсь ехать покупать стол на дачу.

Завалили советами: материал, производители, дизайн.

Это то, чем интересуется современный покупатель, а любой современный человек это, к сожалению, прежде всего – покупатель.

Остальное – неважно.

И даже несмотря на тот вопиющий факт, что я, через некоторое время взвыв от количества добровольных советчиков и помощников, громко объявил, что в советах не нуждаюсь и вообще собирался покупать не обеденный стол, а журнальный столик в кабинет на втором этаже, народ все продолжал и продолжал подходить с советами…

Это я к тому, что в России не все, что зовется Владимиром Владимировичем, обязательно работает главой правительства.

Есть еще и другие.

Был, к примеру, такой Маяковский.

И ему 7 июля сего года исполняется то ли сто семнадцать, то ли сто восемнадцать лет. Точный год своего рождения Владимир Владимирович не знал и сам: писал, что мнения мамы и данные послужного списка отца расходятся.

А что вы хотели? Он же в Грузии родился. В селе Багдады Кутаисского района, в семье лесничего.

А там до сих пор в той же юношеской сборной этой страны по футболу такие лбы носятся, что смотришь на его лысину и думаешь: кому верить? То ли собственным глазам, то ли паспорту этого ни от кого не зависимого государства, прости меня Господи. В котором, в паспорте то есть, черным по белому записано, что этому дядьке с пивным брюхом аккурат как вчера неполные шестнадцать исполнились. Ну, там – плюс-минус семь-восемь.

Все как всегда.

Вот и с Маяковским такие же дела: ну, ждали ребенка в том году, родился в этом – это что, повод отказываться от пособия за год предыдущий?!

Ну, вы даете. В Грузии такого только не предлагайте. Не поймут…

Хотя таким, как Маяковский, вообще, собственно говоря, пофиг, когда и где рождаться.

Им даже не важно, где и как умирать.

Не говоря уж о таких подробностях, как детство в глухом грузинском селе, отсидка в Бутырке «за политику», первые «рекламные креативы» в России (включая хрестоматийное «нигде кроме как в Моссельпроме», и первая в Москве частная иномарка «Рено», пригнанная поэтом аж из самого города Парижу.

 
Я хочу
быть понят моей страной,
а не буду понят, —
что ж,
по родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой дождь.
 

Все это – неважно.

А важно то, что сотни тысяч фанатов питерской группы «Сплин», подпевая композиции «Маяк», даже и не подозревают, что поют песню, написанную Сашей Васильевым на стихи Владимира Владимировича Маяковского, – так современно звучат эти стихи.

Как, в принципе, потрясающе современно звучат и все остальные большие стихи о любви, неважно, кем и когда они написаны.

«Я поэт. Этим и интересен», – честно говорил о себе сам Маяковский в блистательной автобиографии «Я сам». Все остальное – и вправду шлак и подробности.

Потому что поэты, которые продолжают оставаться интересными, не умирают. Как бы банально это и не звучало.

Такие дела.

Заметки на полях

Меня тут недавно какой-то черт в Пушкинский музей занес.

Ну, бывает. Захотелось вдруг нормального человеческого одиночества, не в толпе – а академические музеи, мне иногда кажется, именно для этого и придуманы.

Однако даже там не получилось.

Я такую толпу народа в музеях даже в советские времена во время школьных экскурсий не видел: какие-то длинноногие девицы в недопустимо коротких шортах, с этюдниками, мамаши с чадами. Японцы с фотоаппаратами.

И я – в подтверждение одного из незыблемых принципов квантовой механики.

Походил, побродил.

Потом заинтересовался одним весьма любопытным автографом середины пушкинской эпохи.

А рядом – как раз одна из мамаш с чадом разместилась. Нормальное такое чадо. С косичками.

Вот, кстати, уже давно наблюдаю один любопытнейший феномен: все больше мам стараются выглядеть ровесницами своих немного повзрослевших дочек.

И знаете, что самое интересное?

То ли современная медицина с косметологией шагнули так далеко вперед, то ли еще что, но у многих – получается!

Этим же двоим, судя по всему, удалось достичь не только внешнего, но и внутреннего единения.

– Видишь, – тычет мамаша хорошо ухоженным в целом и неплохо наманикюренным в частности пальчиком в автограф Александра Сергеевича Грибоедова на полях какой-то французской книжонки, – видишь, дочка, и в те времена тоже встречались варвары…

И уходят, одинаково покачивая одинаково тугими полупопиями.

Хороши!

Нет, я все понимаю.

И Грибоедов, конечно, не Пушкин с его вдолбленным в наивные детские головки косым неровным почерком. Никак не Пушкин, хоть оба и Александры Сергеевичи.

Но табличку-то хотя бы можно было прочитать?!

Смешно, конечно.

Но это только во-первых.

А во-вторых – у нас уже выросли целые поколения людей, не понимающих того, что книги пишутся именно для них, для читателей.

Это ж не сериалы, которые исключительно для «спонсоров» и прочих «рекламодателей» (почти на каждую симпатичную актрисульку – свой, ага) ставят.

Это – для вас.

Принципиально другой вид коммуникаций.

Когда спорщик интересен не менее соглашающегося: это с сериалом не поспоришь, здесь-то – пожалуйста.

Поэтому мне лично всегда бывает очень смешно, когда какая-нибудь сходящая со сцены эстрадная певичка на пару с каким-нибудь шелудивым ветераном идеологических битв начинают рассуждать «за культуру» и ее «охрану от профанов». Зрелище при этом получается настолько душераздирающее, что прям – конец фильма…

Ребят…

Нет, не так.

Ворона! Ты на себя-то в зеркало смотрела?! Вот тебя – действительно нужно защищать, наверное, а то от сильных эмоций, боюсь, может, и штукатурка осыплется.

А вот в книгах можно черкать, сколько тебе угодно. Особливо ежели что умное, как тот же Грибоедов, который, кстати, ни разу не ресторан и не ночной клуб.

Более того, так называемые книжные «поля» в том числе именно для этого и придуманы. Для того, чтобы на них писать.