Текст книги "Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965"

Перечисленные факты изображают иной образ Черчилля: решительного, храброго, но готового рассматривать разные варианты и действовать по обстоятельствам. Но стаяли он от этого менее великим? Нисколько, считает профессор Д. Рейнольдс: «Распространенный стереотип не соответствует сложности этого замечательного человека. Искусный политик, подающий по-разному одни и те же решения, наедине борющийся с собственными сомнениями и страхами, но скрывающий их, чтобы поддерживать дух своих коллег, бесспорно, более впечатляющая и более близкая истине фигура, чем пузатый бульдог из народных легенд»³⁵⁵.

Для нашего исследования представление близкого к реальности образа протагониста, безусловно, ценно само по себе, но тщательный анализ текстов Черчилля о первых месяцах премьерства важен также и потому, что позволяет понять доводы, которыми он руководствовался, и решения, которые он принимал в следующие пять лет, возглавляя правительство. В своей книге Черчилль констатирует, что летом 1940 года «широкие массы британского народа были преисполнены решимости победить или погибнуть». Поэтому ему «совершенно не было необходимости поднимать их дух с помощью ораторского искусства»³⁵⁶. На самом деле он отлично понимал, что именно в такие моменты и необходимо проявление лидерских качеств с поднятием боевого духа и подготовкой простых граждан к изнурительной борьбе. Знаменитые выступления этого периода – убедительное тому подтверждение, но формирование нужного настроя велось и на других уровнях. В последний день упоминаемых выше майских заседаний Черчилль подготовил «общую директиву», в которой призвал «своих коллег в правительстве, а также ответственных должностных лиц под держивать высокое моральное состояние окружающих, не преуменьшая серьезности событий, но выказывая уверенность в нашей способности и непреклонной решимости продолжать войну»³⁵⁷.

Летом 1940 года на Черчилля было оказано значительное давление с тем, чтобы он изменил свою решительную позицию.

К мирному урегулированию призвал Ватикан, а также влиятельные нейтралы. Георг VI получил личное обращение от короля Швеции Густава V (1858–1950), в своем роде дуайена среди европейских монархов. Наследник маршала Бернадота предлагал встретиться и «обсудить возможность заключения мира». Недовольные политикой Черчилля имелись и в самой Англии: аристократы, бизнесмены, политики. Причем среди последних были не только влиятельные чины настоящего – лорд Галифакс, но и ведущие государственные мужи прошлого, например Ллойд Джордж, опьяненный собственными амбициями и считавший, что «правительство должно принимать во внимание любые мирные предложения», а также звезды британской политики будущего, например Ричард Остин Батлер (1902–1982), не исключавший компромиссного мира³⁵⁸.

Но Черчилль был неумолим. Он готов был биться до конца, и биться с фатальной решимостью. «Мы переживаем очень тяжелые времена, и я готовлюсь к худшему, – написал он Стэнли Болдуину 4 июня 1940 года. – Но я уверен, что лучшие дни настанут. Только доживем ли мы до них, в этом я сомневаюсь»³⁵⁹. Более определенно Черчилль выразится через несколько дней, в беседе со своим близким окружением, попросив не обольщаться насчет исхода: «Мы-то с вами умрем через три месяца». Эти слова были сказаны генералу Немею, который отреагировал так: «Замечательно, что мы чертовски хорошо проведем свою последнюю неделю»³⁶⁰. Для самого Черчилль вступить в бой с захватчиками лично было не самым худшим вариантом, и он к нему готовился, пристреливаясь в открытом тире Чекерса из винтовки Mannlicher, револьвера Webley & Scott 32-го калибра и любимого «кольта» 45-го калибра. По словам очевидцев, премьер был хорошим стрелком. «Несмотря на возраст и тучность, он хорошо проявил себя, – вспоминает Колвилл. – Похоже, мистер Черчилль всегда мысленно представлял, что сражается с немцами». Инспектор Томпсон считал, что у находившихся в зоне поражения оружия Черчилля не было шансов уйти живьем³⁶¹.

«Моральный дух и сила, к сожалению, не способны заменить армию, но они представляют собой очень мощное подспорье», – заметил Черчилль на одном из заседаний палаты общин в 1937 году³⁶². Британский премьер делал все от него зависящее, чтобы это подспорье было значительным. Но он также понимал, что одного боевого духа и моральной стойкости недостаточно для победы. Он хорошо помнил из истории, что человечество знало множество примеров, когда «храбрые, гордые и добродушные страны и целые народы» терпели поражение. Ему вспомнились Афины, побежденные Спартой в Пелопонесской войне, Карфаген с его «безнадежным сопротивлением» Риму в Пунических войнах. А учитывая, что историю пишут победители, большинство подобных «трагедий не были никогда описаны или они просто давно забыты»³⁶³. Требовалось, что-то более существенное, чем поднятие боевого духа. Пришло время ответить на вопрос, как Черчилль собирался одолеть противника и выиграть войну?

Стратегия британского премьера базировалась на трех китах, берущих свое начало в Первой мировой войне. В 1918 году кайзеровская экономика не выдержала прессинга военного времени и не позволила немцам продолжать боевые действия. Черчилль считал, что аналогичный сценарий произойдет и на этот раз. Его поддерживали в Комитете начальников штабов и в Министерстве экономической войны, полагая, что разрушение нефтяных хранилищ, коммуникаций и промышленности подорвет экономику противника, и Третий рейх не сможет продолжать воевать³⁶⁴.

Второе стратегическое положение исходило из понимания того, что ресурсов британской армии недостаточно для полномасштабного противостояния Германии. Поэтому Черчилль решил сконцентрировать удар по более слабому противнику – Италии, вернее, по колониальным интересам империи дуче в Северной Африке. В своем роде это была домашняя заготовка. О важности Средиземноморья и возможном столкновении с Италией в этом регионе Черчилль начал размышлять еще до начала войны. В октябре 1938 года он поделился своими соображениями с Энтони Иденом, а в марте 1939-го подробно изложил свои взгляды в отдельном меморандуме, направленном премьер-министру Невиллу Чемберлену³⁶⁵.

У периферийной стратегии было много противников. Еще в прошлой войне, осуждая инициативы Черчилля в отношении высадки на побережье Галлиполи, бывший начальник Имперского генерального штаба Генри Вильсон указывал, что для завершения войны «надо бить немцев, а не турок». По мнению военачальника, «вся история учит нас, что операции на второстепенных и маловажных театрах военных действий не оказывают влияния на главном фронте, лишь ослабляя задействованные на нем силы»³⁶⁶. Черчилль не соглашался с Вильсоном в годы Первой мировой войны. Не согласился бы он с ним и спустя четверть века. Его интересовали не только сражения в Ливии, и не столько поражение Италии. Он возлагал большие надежды на Восточное Средиземноморье, рассчитывая объединить против Германии силы Югославии, Болгарии и Турции. Кроме того, он стремился сохранить контроль на Среднем Востоке, заботясь о жизнеспособности Британской империи.

Третьим оплотом Черчилля в отношении победы стали союзники. Он не разделял британскую стратегию времен Первой мировой войны, считая ошибкой отправку на европейский театр военных действий миллионов солдат. Он настаивал на возвращении к традициям XVIII и XIX веков, когда Англия вела войны, опираясь на континентальных союзников, предоставляя со своей стороны финансовые ресурсы и военно-морской флот для экономической блокады противника. На этих же принципах во второй половине 1930-х годов были основаны его предложения по укреплению Королевских ВВС и флота, но не армии. Эти же принципы были заложены в основу англо-французского альянса 1939–1940 годов, предполагавшего использование британских экспедиционных сил лишь на первом этапе, с последующим изменением формата британской помощи в сторону усиления блокады и бомбардировок. После краха французской армии британские стратегии были вынуждены в срочном порядке разрабатывать новые планы. Учитывая инерционность, свойственную процессам подобного рода, изменение происходило медленно, и на первых порах британцы продолжали следовать устаревшим установкам.

Так к блокаде и бомбардировкам добавился паллиативный элемент – ведение на территории оккупированной Европы партизанской войны. В начале июня 1940 года Черчилль приказал Исмею «подготовить ряд операций для специально обученных войск». От спецназа требовалось проводить на оккупированных противником территориях «политику безжалостного уничтожения и немедленного исчезновения»³⁶⁷. На следующий месяц было создано знаменитое Командование особыми операциями (SOE– Special Operations Executive) с не менее известным поручением от британского премьер-министра: «Воспламените Европу!»

К слову заметим, что в «Их звездном часе» Черчилль не только не приводит свое письмо Исмею, но даже не упоминает о SOE. Чем руководствовался автор, обратившись к фигуре умолчания? Возможно, все дело в низкой эффективности, которую удалось достичь десантно-диверсионным группам. Возможно, он не хотел возобновления старых споров. Многим SOE не нравилось, его считали «мошенническим, безответственным, коррумпированным» подразделением. Возможно, рассказ о SOE противоречил формату изложения. Черчилль хотел показать читателям, что никогда не сомневался – победа над Германией может быть достигнута исключительно успешной сухопутной операцией, предполагающей, в том числе, высадку британских войск на континент. Летом же 1940 года он был далек от этих мыслей³⁶⁸.

Теперь что касается привлечения союзников. Утром 18 мая Рандольф навестил своего отца. Он нашел его спальне. Черчилль стоял около умывальника и брился.

– Садись, дорогой, почитай газеты, пока я закончу бритье, – сказал премьер.

Рандольф сел и начал просматривать газеты. Через несколько минут Черчилль произнес:

– Мне кажется, что я нашел выход.

– Ты имеешь в виду, что мы можем избежать поражения или что мы можем уничтожить негодяев?

– Разумеется, я имею в виду, что мы можем их уничтожить, – ответил Черчилль, споласкивая бритву.

– Что ж, я только за, но я не понимаю, как нам это сделать, – вымолвил Рандольф.

Черчилль вытер лицо и, повернувшись к сыну, решительно произнес:

– Я втяну в войну Соединенные Штаты³⁶⁹.

В тот же день он направил Рузвельту небольшую телеграмму, которая завершалась следующими словами: «Если американская помощь сыграет свою роль, она должна быть доступна как можно скорее». Узнав от британского посла, что США не торопятся передавать даже старые эсминцы, Черчилль подготовил на следующий день развернутую телеграмму, выдержанную в более откровенном и эмоциональном тоне. Он заверил президента, что, пока он возглавляет правительство Его Величества, Британия будет биться до конца, но если после поражения он будет смещен, его преемники могут заключить с Гитлером перемирие, и тогда объединенная мощь британского и германского флота будет направлена против США. Обращаясь к Колвиллу, Черчилль распорядился: «Вот телеграмма для этих чертовых янки. Направь ее сегодня ночью». Колвилл выполнил указание, передав документ первому секретарю американского посольства Хершелю Джонсону (1894–1966). В полтретьего ночи Колвилла разбудили, сообщив, что премьер-министр решил еще раз проверить текст и попросил приостановить отправку. Прочитав документ, Черчилль не стал менять ни слова[34]34
  Эту телеграмму будет ждать необычная судьба. На следующий день после ее отправки британская разведка арестовала сотрудника посольства США Тайлера Кента. В его квартире были обнаружены тридцать папок с документами (примерно 1500 наименований), украденными из посольства. Среди обнаруженных документов была и настоящая телеграмма, которую Кент планировал передать в США изоляционистам. Последние должны были использовать ее в борьбе против Рузвельта и его пробританской политики.


[Закрыть].

Примечательным в обращениях Черчилля к американскому президенту является то, что, продолжая оставаться до поры до времени в плену ошибочных представлений о победе над Германией посредством блокады и бомбардировок, британцы рассчитывали на скорейшую помощь США в формате «полной экономической и финансовой поддержки», включая поставки кораблей, самолетов, вооружения, вспомогательных материалов, но только не экспедиционных сил. Отправка Соединенными Штатами войск рассматривалась Лондоном как «нежелательная»³⁷¹. Когда в июле 1940 года Окинлек озвучит журналистам потребность в американских солдатах, он незамедлительно получит отлуп со стороны премьера, заметившего, что подобные заявления не только играют на руку изоляционистам, но и противоречат собственным высказываниям Черчилля, уверявшего, что «нам не нужны американские войска в этом году, не нужны они и в следующем, как и в любом другом году»³⁷². «Мы не нуждаемся в ваших солдатах, дайте нам пушки, и мы закончим работу», – заявил Черчилль Джеймсу Конанту (1893–1978)[35]35
  Известный ученый, президент Гарвардского университета Джеймс Конант был отправлен Рузвельтом в Британию во главе специальной миссии.


[Закрыть] в марте 1941 года, повторив знаменитый призыв из своего последнего выступления по радио³⁷³. В Лондоне опасались, что в случае прибытия американских войск на Туманный Альбион Британии также придется выделить соизмеримые оказанной помощи человеческие ресурсы, что означало втягивание в континентальную войну и противоречило преобладающей в то время доктрине. Черчилль в очередной раз подтвердил эту логику, заметив в середине июня 1940 года в очередном послании Рузвельту: «Когда я говорю о вступлении Соединенных Штатов в войну, я, конечно, не думаю об отправке экспедиционных сил».

Тогда на что же рассчитывал Черчилль, обращаясь к США? Сам он упоминает «громадный моральный эффект», который смогла бы оказать помощь американцев. Это дополнение очень важно, поскольку позволяет понять ход мыслей британского премьера в этот период. Продолжая верить, что Германия находится на пределе своих экономических возможностей, Черчилль придавал большое значение пропаганде. Для него это были знакомые воды. Театральное начало с игрой на публику всегда импонировало его натуре. Он как никто среди британских политиков и военных ухватился за этот сценарий, считая, что имевшее место противостояние это не только война армий, флотов и ВВС, это еще и «психологическая война», борьба с опережением за то, чтобы «убедить немцев» в способности освободить их от тирании нацизма. Поэтому он «предпочел бы, чтобы Америка вступила в войну и шесть месяцев не оказывала помощь, чем удвоила бы эту помощь, но сохранила нейтралитет». По его оценкам, моральный эффект от вступления США в войну был гораздо больше и важнее реально оказываемой Вашингтоном помощи[36]36
  Подход Черчилля со ставкой на психологический эффект прослеживается также при описании других событий Второй мировой войны. В частности, в эпизоде с затоплением знаменитого линкора «Бисмарк»: «Если бы он ускользнул, моральное действие самого факта его существования, а также материальный ущерб, который он мог бы причинить нашему судоходству, были бы катастрофическими. Возникло бы много сомнений относительно нашей способности контролировать океаны, и об этом раструбили бы по всему свету, к большому ущербу для нас»³⁷⁴.


[Закрыть].

На страницах второго тома Черчилль не слишком распространяется о своих планах победить в «психологической войне». Оно и понятно. Пять изнуряющих лет борьбы с гибелью десятков миллионов людей и проведением крупнейших в истории человечества сухопутных сражений звучат несколько убедительнее, чем успехи на ниве пропаганды. И тем не менее взгляды Черчилля были достаточно определенны, и местами они все равно проявляются в его книге. Например, он упоминает, что для сохранения Франции в рядах сражающихся стран «необходимо было какое-то драматическое заявление», в качестве которого рассматривалась декларация о создании англо-французского союза с высокой степенью интеграции двух стран, включая введение общего гражданства. В другой раз, описывая захват итальянцами Британского Сомали в августе 1940 года, он указывает, что это событие произошло в очень неудобное время, когда «столь многое зависело от нашего престижа»; в итоге этот «удар вызвал ущерб, превосходивший его стратегические масштабы»³⁷⁶.

Проблема заключалась не в том, что Черчилль слишком высоко ценил жест и психологический эффект от происходящих событий, последние все-таки имеют место и порой способны оказать вполне реальное влияние на результат. Проблема заключалась в том, что США не подыграли британскому союзнику. По крайней мере, не в 1940 году и не в том объеме, как ожидалось.

В 1934–1935 годах Черчилль написал несколько эссе о Ф. Рузвельте. Теперь, после окончания войны, ему предстояло показать непосредственное взаимодействие между ним и Рузвельтом в 1940–1945 годах. В первом томе он упоминает, что во время Первой мировой войны имел встречу с будущим президентом. «Эта великолепная, юная и мощная фигура произвела на меня большое впечатление», – признается он³⁷⁷. На самом деле Черчилль забыл об этой встрече, а приведенная выше фраза являлась не более чем искажением прошлого в угоду настоящему. Ключевым элементом в отношении двух государственных

деятелей стала знаменитая переписка, которую они начали вести вскоре после начала войны. «Мои отношения с президентом постепенно стали настолько тесными, что главные вопросы между нашими двумя странами фактически решались посредством личной переписки», – сообщает автор во втором томе. «Еженедельно, а часто почти ежедневно, я самым подробным образом сообщал ему обо всем, что знал о мыслях и намерениях британцев и об общем военном положении», – возвращается Черчилль к эпистолярному общению с главой США в следующем томе. Благодаря тесному общению (Черчилль направил девятьсот пятьдесят телеграмм и получил около восьмисот ответных посланий), им удалось, по словам премьера, «достичь исключительного взаимопонимания»³⁷⁸.

Упоминая знаменитую переписку, Черчилль пытается создать у читателей впечатление, что между британским и американским руководством была налажена тесная и плодотворная связь, позволяющая накоротке и в согласии решать сложнейшие вопросы военного времени. Однако реальность была куда более прозаична. Британский премьер действительно установил особые отношения со своим заокеанским коллегой и старался активно поддерживать их как посредством упомянутой переписки, так и с помощью личных встреч. Но говорить о том, что два государства действовали в унисон, особенно в 1940 году, означает выдавать желаемое за действительное. Хорошо укрытые от европейских треволнений Атлантическим океаном, американцы не торопились принимать участие в боевых действиях. Согласно результатам общественного мнения, на вопрос «Кто победит в текущей войне» точка зрения американских респондентов распределилась практически поровну между тремя вариантами ответов: «Британия», «Германия» и «Не знаю»³⁷⁹.

Черчилль, напротив, продолжал тешить себя иллюзией, что США не будут медлить и вступят в войну. Де Голль впоследствии вспоминал, как в августе 1940 года в Чекерсе, потрясая в воздухе кулаками, Черчилль закричал:

– Неужели люфтваффе не придут?

– Вам так хочется, чтобы немцы разрушили ваши города? – спросил французский собеседник

– Поймите, – объяснил ему Черчилль, – бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут в США такую волну возмущения, что Америка вступит в войну!³⁸⁰

В этом диалоге вновь проявляется акцент британского премьера на психологическом воздействии конкретных действий. Аналогичной логики он придерживался и во время общения со своими коллегами. «Зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет США в войну», – сказал он премьер-министрам доминионов в середине июня все того же 1940 года³⁸¹.

Вторжения не произошло. Но и без него США не слишком торопились отказываться от своего нейтралитета. Эксперты сравнивали проводимую в 1940 году Вашингтоном политику с поведением военнослужащего, который, хотя и не принимает непосредственного участия в боях, тем не менее не гнушается снимать сапоги и часы с умирающего солдата³⁸². Не считая ведения бизнеса – за год войны Великобритания заплатила США наличными почти четыре с половиной миллиарда долларов за продовольствие и материальные средства, – единственным результатом англо-американского союза в тяжелейший для Британии 1940 год стал августовский обмен старых пятидесяти американских эсминцев времен Первой мировой войны на право США использовать в течение девяноста девяти лет восемь британских военно-морских и военно-воздушных баз в северной и южной части Атлантического океана.

Вряд ли эта сделка, по результатам которой к концу 1940 года удалось полностью переоборудовать и подготовить к плаванию только девять из упомянутых пятидесяти эсминцев, может быть расценена, как полноценная помощь. Тем более что и Рузвельт говорил о ней не иначе, как о «приобретении баз для обороны Западного полушария», что категорически «не устраивало» Черчилля. Продолжая играть на струне психологического эффекта, британский политик решил представить получение эсминцев в качестве значительного дипломатического успеха своей страны. В обращении к Рузвельту он отметил, что не собирался заключать с ним «какой-либо контракт, соглашение или сделку, связанную с продажей». В его трактовке, базы были предложены «совершенно независимо от вопроса об эсминцах или какой-либо другой помощи». Эта телеграмма была приведена в «Их звездном часе», как и другие пояснения автора о том, что передача эсминцев «произвела глубокое впечатление во всей Европе». Ведь речь шла о «событии, которое, безусловно, приблизило Соединенные Штаты к нам и к войне <… > этот шаг свидетельствовал о переходе США из положения нейтральной к положению невоюющей стороны»³⁸³.

Реальность же была менее восторженна и приятна. У американцев тоже были свои претензии к британцам, причем не только в 1940 и 1941 году, но и позднее, когда две англоязычные страны находились, по образному выражению Рузвельта, в «одной лодке». В отчете для Форин-офиса от 6 июля 1942 года сообщалось, что британское посольство в Вашингтоне имеет «фантастически низкую репутацию». Его характеризовали, как «снобистское, заносчивое, высокомерное, темное и сонное» место, «рассадник реакционных и пренебрежительных идей». Негативное мнение сложилось у американской общественности и относительно самих британцев, которых в США воспринимали, как империалистов, «чрезмерно предусмотрительных и враждебным всему новому», пропитанных пораженческими настроениями³⁸⁴.

Держа фигу недовольства в кармане, американцы зря времени не теряли. Они предпочитали вести тонкую и выдержанную игру. Пока в мае 1940 года Черчилль привыкал к новой должности и пытался побороть внутреннюю оппозицию в военном кабинете, Рузвельт вступил с премьер-министром Канады Макензи Кингом (1874–1950) в секретные переговоры о перебазировании Королевского флота в случае капитуляции Британии из метрополии в страны Содружества. Президента поддержали аналитики из комиссии планирования объединенного штаба, считавшие, что «раз англичане не упускают из виду свои послевоенные интересы», то и «мы должны заботиться о собственных интересах». После капитуляции Франции Конгресс США принял резолюцию о непризнании «перехода какого-либо географического района в Западном полушарии от одной неамериканской державе к другой неамериканской державе». Одновременно США поспешили выступить в роли «опекунов» над теми территориями, чьи метрополии утратили независимость. К весне 1941 года были составлены планы размещения американских военных в Гренландии, Исландии, на Азорских островах и на острове Мартиника. 1940–1941 годы стали решающими в американской внешней политике. «Именно тогда шел высев самых разных идейно-политических культур и их селекция, в том числе американского подвида „мировой ответственности“, который после смерти Рузвельта утратит положительный заряд и выродится в заявку на мировую гегемонию», – указывает отечественный дипломат и историк В. М. Фалин (1926–2018)³⁸⁵.

Невилл Чемберлен не доверял США, еще в 1937 году выразив свое кредо: «Всегда самым лучшим и безопасным подходом является не ждать от американцев ничего, кроме слов»³⁸⁶. Старый лис времен Первой мировой войны Дэвид Ллойд Джордж также не обольщался относительно заокеанской державы, считая, что «США, несомненно, помогут нам всеми средствами, кроме военных»³⁸⁷. Какого мнения придерживался Черчилль? По целому ряду причин он был настроен более благодушно. Летом 1940 года Британия начала передачу США новых технологий. В сентябре семь британских ученых, возглавляемых Генри Томасом Тизардом (1885–1959), прибыли в Америку с черным металлическим чемоданчиком, в котором находились чертежи последних модификаций ракет, реактивного двигателя и один из опытных образцов магнетрона, дальнейшее развитие которого позволило разработать компактный радар с возможностью установки на самолетах. Среди переданных технологий содержались также последние наработки в области нового вида вооружения, использующего энергию атома.

Несмотря на реверанс в сторону Вашингтона, Черчилль признавал, что США придерживались отстраненной политики и беспокоились исключительно о собственных интересах. Во время заседания военного кабинета 27 мая 1940 года он отметил, что американцы «практически не оказали нам помощи в войне»; даже увидев, в насколько трудном положении оказалась Великобритания, они больше обеспокоены «потребностями собственной обороны»³⁸⁸. «Ваш народ сделал не слишком много», – заявит он в письме своему другу, американскому финансисту Бернарду Баруху (1870–1965), спустя месяц³⁸⁹. В декабре 1940 года, отправляя Галифакса послом в США, он будет наставлять экс-главу Форин-офиса, что «мы не получили от Соединенных Штатов ничего, за что бы мы не заплатили, а то, что мы получили, не сыграло большой роли в наiем сопротивлении»³⁹⁰. Когда в конце августа 1940 года министр финансов Кингсли Вуд (1881–1943) предложит реквизировать у населения золотые кольца и прочие украшения с целью собрать дополнительно двадцать миллионов фунтов, Черчилль одобрит это предложение, но заметит, что к подобной мере следует обратиться в крайнем случае, когда «нам будет нужен какой-либо привлекающий внимание акт, чтобы пристыдить американцев»³⁹¹.

Ни одно из представленных высказываний не нашло отражения во «Второй мировой войне». Черчилль не собирался обострять отношения с могущественным союзником. Однако полностью скрывать свою позицию он также не стал. Еще в первом томе, описывая зиму 1939/40 годов, он констатировал, что «ни один союзник не поддержал наше дело». США были «сдержаннее, чем когда бы то ни было». Он признавал, что «упорно продолжал переписываться с президентом», но «не встречал большого отклика». Во втором томе Черчилль приводит свое письмо премьер-министрам доминионов (август 1940 года), в котором искренне признает, что «не может сказать», как поступят США. «Они не дают никаких обязательств относительно поддержки», – разводил руками британский политик³⁹².

В подобных обстоятельствах выход был один – рассчитывать на самих себя. После падения Франции в июле 1940 года начался важнейший этап в многовековой летописи Туманного Альбиона. Он продлится всего несколько месяцев, но войдет в историю острова, как один из самых героических периодов. Современникам и последующим поколениям с легкой руки Черчилля этот период станет известен, как Битва за Британию. Пойдя на поводу у рейхсмаршала Германа Геринга (1893–1946), Гитлер решил сокрушить непокорный остров непрерывными бомбардировками с разрушением промышленных центров, уничтожением военных объектов и деморализацией гражданского населения. Но британцы поднялись в воздух и дали люфтваффе бой, не позволив противнику сломить дух нации и добиться поставленных целей. Одержанная путем многодневных воздушных боев победа стала, по словам В. М. Фалина, «неоспоримым и с точки зрения воздействия на ход мировой войны неоценимым успехом», «без натяжек и передержек» это было «первое поражение гитлеровской военной машины, первый сбой в стратегии блицкригов, первое вынужденное отступление»³⁹³.

Кульминационным эпизодом достопамятного противостояния стало 15 сентября 1940 года, когда был предпринят массированный дневной налет на Лондон и в небе сошлись в борьбе не за жизнь, а на смерть 630 истребителей Королевских ВВС со 1120 истребителями и бомбардировщиками 2-го воздушного флота Германии. Описывая столицу в этот период, Черчилль сравнил Лондон с «огромным доисторическим животным, способным переносить страшные раны, изувеченным и кровоточащим и все же сохраняющим способность жить»³⁹⁴. Самому знаковому дню Черчилль уделил в книге особое внимание. По сути, этот день и был «их звездным часом». «У каждого есть свой день, и некоторые дни длятся дольше остальных», – заметил Черчилль на одном из заседаний в палате общин³⁹⁵. В определенной степени это высказывание применимо и к 15 сентября.

Знаковый день пришелся на воскресенье – «подобно битве при Ватерлоо», добавляет Черчилль. Он отправился на автомобиле в Аксбридж, в штаб 11-й авиагруппы, в которую входило двадцать пять эскадрилий, прикрывающих территорию Эссекса, Кента, Суссекса и Гемпшира. За сражением Черчилль наблюдал в оперативном центре, расположенном на пятнадцатиметровой глубине под землей. В помещении находился огромный стол с картой, на которой двадцать сотрудников отражали ход битвы в реальном времени. Непосредственное командование Королевскими ВВС, как и в другие решающие дни Битвы за Британию[37]37
  13 августа – День орла, начало массированного воздушного наступления на Британию; 18 августа – Самый трудный день, отметившийся упорными боями.


[Закрыть], осуществлял вице-маршал авиации Кейт Родни Парк (1892–1975). Черчилль вспоминал, как в один из моментов сражения, он заметил беспокойство Парка.

– Какие у нас есть резервы? – спросил он.

– Их нет, – ответил командующий.

И дальше Черчилль пишет: «В своем отчете об этих событиях Парк отмечал, что я „выглядел мрачно“. Должно быть. Наши трудности были огромны, резервы – отсутствовали, шансы были неопределенны»³⁹⁶.

Приведенный диалог насчет резерва и его отсутствия должен был, по замыслу автора, отсылать к другому обмену мнениями, который состоялся за четыре месяца до этого – 16 мая в Париже, когда Гамелен также односложно ответил об отсутствии стратегического резерва. Это был искусный авторский ход. Играя на сходстве ответов, Черчилль показал различие самих событий. С одной стороны – потрясенные французские политики и военные, не знающие что делать, не имеющие данных о реальном положении и с трудом осуществляющие руководство своей армией, с другой – кульминационный момент решающей битвы, прекрасная осведомленность обо всем, что происходит, оживление, азарт, напор, отправка всех сил на борьбу с врагом и уверенность в победе. «Все это очень, очень хорошо (выделено в оригинале. – Д. М.)», – прокомментировала описание этого эпизода Клементина, оценки которой нечасто отличались похвалой³⁹⁷.

Черчилль написал этот фрагмент одним из первых, еще в октябре 1946 года. Остальная часть главы «Битва за Британию» содержит стандартное изложение событий с опорой на вышедший в 1941 году памфлет с одноименным названием. Речь идет о небольшой книге (31 страница), в которой описываются сражения и приводятся воспоминаниями пилотов; она была подготовлена при поддержке Министерства авиации и первоначальный тираж составил пятьдесят тысяч экземпляров. Однако уже в течение первых недель заявки на брошюру превысили миллионный рубеж. Впоследствии брошюра была переведена на несколько языков. В процессе работы над вторым томом Черчилль перечитал знаменитый памфлет и нашел его «восхитительным». Он также привлек к работе Альберта Гудвина (1906–1995)[38]38
  Впоследствии Гудвин стал профессором современной истории в Манчестерском университете, а также видным специалистом французской истории конца XVIII столетия.


[Закрыть], преподавателя Колледжа Иисуса Оксфордского университета, который отвечал за сбор материала при подготовке «Битвы за Британию». Кроме того, Черчилль использовал материалы исторической секции Министерства авиации.