Текст книги "Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965"

Уикенд Черчилль провел с семьей в загородной резиденции британских премьер-министров Чекере. Покидая здание, которое стало привычным за пять лет, все присутствующие расписались в книге посетителей. Последним автограф оставил наш герой, добавив после подписи – Finis^3S.

Некоторые авторы указывали на неблагодарность народов, «изгоняющих из правительства тех, кто их спас»³⁶. Но Черчилль так не считал. Когда лорд Моран, пытаясь успокоить его, заговорил о «неблагодарности» британцев, он тут же был одернут восклицанием: «О нет! У них были трудные времена»³⁷. «Народ проголосовал, как счел правильным. Это и есть демократия. За нее мы с вами и боремся», – признается Черчилль в день поражения одному из своих помощников³⁸.

Отключившись от решения насущных проблем государственного управления, Черчилль получил достаточно времени для анализа причин своего поражения. Результаты голосования обескураживали, но не удивляли. Схожую картину он уже наблюдал после завершения Первой мировой войны. В четвертом томе своего произведения об этом конфликте – «Мировой кризис», он фактически предсказал собственную неудачу, описывая первые послевоенные годы. В частности, он указывал тогда, что как только исчезает «очарование войны», исчезают и «исключительные полномочия, позволявшие направлять жизнь наций». И в этот момент для «победоносных государственных деятелей, идолов масс, провозглашенных спасителями своих народов» и по праву окруженных «блеском своих военных побед», «час уже пробил; работа их почти сделана». Завершаются «все пять актов драмы; огни истории потушены, мировая сцена погружается во мрак, актеры уходят, хоры замолкают»³⁹.

Когда Черчилль в свое время размышлял над событиями четвертьвековой давности, особенно драматичным ему представлялась отставка с поста премьер-министра Франции в 1920 году выдающегося государственного деятеля Жоржа Бенжамена Клемансо (1841–1929). «После того как победа была одержана, Франция оказалась на взгляд иностранца неблагодарной, она отшвырнула Клемансо в сторону и как можно скорее занялась старыми партийными играми», – такими словами охарактеризовал он падение «Тигра»⁴⁰. Теперь, в 1945 году, ему казалось, что он повторяет судьбу великого предшественника. Неужели так принято, что призванный к решению проблем во время кризиса лидер отправляется в изгнание бывшими последователями после достижения поставленных целей? Но кто как не он должен был понимать безжалостность истории. Встают новые проблемы, требующие новых подходов и руководителей новой формации. Черчилль сам подчеркивал эту неприятную закономерность в своем давнем сочинении – романе «Саврола», описывая, что «когда победа висела на волоске», его главный герой «был незаменим», а «теперь народ готов был обходиться без него»⁴¹.

И все-таки поражение на выборах повергало в уныние, наводя на мысль, что в изменившихся условиях, в борьбе между массой и индивидуальностью, победила масса. Словно предчувствуя падение, Черчилль вспомнил в мае 1945-го свою старую реплику периода 1920-х годов: «Борьба гигантов закончилась, начались ссоры пигмеев»⁴². Только теперь она приобрела следующий вид: «Когда орлы замолкают, начинают тарабанить попугаи»⁴³.

Какие бы социальные сдвиги ни происходили, насколько бы закономерны ни были исторические процессы, но определенная вина в постигшем Консервативную партию провале лежала и на самом Уинстоне Черчилле. Он слишком уверился в предстоящей победе, допустив серьезные ошибки в избирательной гонке. Его главный просчет состоял в том, что он не понял притязаний обычных граждан, жаждавших изменений и решения насущных социальных проблем: нехватка работы, недостаток продовольствия, отсутствие жилья. Черчиллю, который провел шесть последних лет в водах международной политики, эти проблемы не были интересны, либо у него на них просто не хватало времени. И теперь, когда победа над континентальным противником была одержана, он если и касался в своих предвыборных выступлениях злободневных социальных тем, то делал это настолько архаично, что причинял себе и своей партии больше вреда, чем приносил пользы.

В отличие от конструктивного и практичного подхода лейбористов, построивших свою программу «Давайте смотреть в будущее вместе» на внедрении системы социального страхования, создании Национальной службы здравоохранения и национализации ключевых отраслей промышленности, избирательную кампанию тори отличал нигилистический характер с отчаянной критикой социализма и отсутствием собственных предложений по реформированию общественного устройства.

Черчилль давно выступал против левого блока, и в этом формате политического противоборства он чувствовал себя словно рыба в воде. Уверенность – хорошее качество, особенно для лидера, но чрезмерная вера в себя способна притупить чувствительность и осознание надвигающейся опасности. Упование несокрушимостью – коварный синдром политической жизни, нередко предшествующий грубым просчетам и их болезненным последствиям.

Черчилль увлекся собственной риторикой и оступился. В критике социализма он переступил черту, вызвав заслуженное неодобрение избирателей. В частности, во время выступления по радио 4 июня он потряс общественность, заявив, что «никакое социалистическое правительство, контролирующее все сферы жизнедеятельности и экономики страны, не сможет позволить себе мириться с публичным выражением недовольства в форме неприкрытой, резкой и жестокой критики; ему придется прибегнуть к помощи своего рода гестапо»⁴⁴.

Перед тем как произнести эту речь, Черчилль показал текст выступления супруге. Клементина попросила удалить «отвратительное» упоминание гестапо⁴⁵. Но он отказался, предпочтя оставить текст без изменения, чем вызвал негодование радиослушателей. Достопочтенная публика не смогла понять и признать столь оскорбительных заявлений в адрес лейбористов, со многими из которых Черчилль в течение пяти лет успешно работал в коалиционном правительстве. «О чем он только думал, когда сказал о гестапо», – сокрушался литературный критик Рэймонд Мортимер (1895–1980). «Я очень расстроена этим неудачным выступлением», – возмущалась поэтесса и романист Вита Сэквилл-Уэст (1892–1962), восхищение которой британским премьером «граничило с поклонением»⁴⁶.

Черчилль разошелся с электоратом не только в злосчастной аллюзии. Он в очередной раз использовал тяжелую артиллерию красноречия, направив ее целиком против крепости социализма. Последняя рассматривалась им как главный антагонист свободы, неотделимый «от тоталитаризма и слепого поклонения государству». Он пытался доказать, что социализм ведет борьбу «не только с частной собственностью во всех ее проявлениях, но и с любыми проявлениями свободы». По его словам, социализм ограничивает право «дышать свободно», жить «не боясь, что тебе зажмет рот или нос грубая и жестокая рука тирании». В его представлении социализм был грозной машиной, указывающей рядовому гражданину, «где ему работать, над чем ему работать, куда ему можно идти и что ему можно говорить, каких взглядов ему придерживаться и в какой форме их выражать, в какую очередь вставать его жене, чтобы получить назначенный государством паек»⁴⁷. Черчилль изобразил картину, достойную пера Оруэлла, но в глазах обывателей, как ему указала собственная дочь Сара (1914–1982), социалистический строй не был столь отвратительным. «Социалистические идеи нашли практическое применение во время войны, не причинив вреда и принеся много пользы», – объясняла она⁴⁸.

Негативное влияние на положение лидера тори оказывал и тот факт, что, предаваясь крупнокалиберной критике, он не предлагал ничего нового. В то время как все ждали перемен к лучшему, Черчилль выступил поборником традиций. Одним составом переходного правительства с распределением министерских портфелей между реакционными тори 1930-х годов он недвусмысленно дал понять, что его курс во внутренней политике определяется стандартами десяти-, а то и двадцатилетней давности.

Ошибки премьера во время избирательной кампании 1945 года были серьезными, но не менее серьезным был и настрой электората, также оказавший значительное влияние на результат голосования. Британцы отказали в доверии существующему правительству не в июле 1945-го и не в мае. Они давно уже выражали недовольство проводимой тори социальной политикой, все больше поддерживая в военные годы левый блок. В то время как авторитет самого Черчилля был непререкаем[2]2
  В феврале 1945 года удовлетворение деятельностью У. С. Черчилля на посту премьер-министра выразило 85 % респондентов; в апреле – 91 %; в мае, после роспуска коалиции и формирования переходного правительства – 83 %.


[Закрыть] популярность возглавляемой им партии уступала рейтингам лейбористов. За пять месяцев до проведения выборов британцы на 20 % больше отдавали предпочтение партии Эттли, чем тори. И хотя к июлю 1945 года превосходство лейбористов сократилось до 8 %, Черчилль вступил в борьбу с противником, силу и возможности которого недооценивал⁴⁹. Когда он спросил фельдмаршала Уильяма Джозефа Слима (1891–1970), как, по его мнению, будут голосовать солдаты, на которых приходилась почти пятая часть всех избирателей, тот без экивоков ответил: «Девяносто процентов за лейбористов». – «А что остальные десять?» – недовольно выдавил Черчилль. «Они вообще не будут голосовать», – заявил Слим⁵⁰.

Выборы 1945 года лишний раз продемонстрировали наступление новой эпохи, в которой один больше в поле не воин. И то, что случилось с Черчиллем, в свете происходивших метаморфоз очень показательно. Даже потерпев унизительное и оскорбительное поражение, он продолжал оставаться популярным и любимым в народе. В каком бы городе во время избирательной кампании он ни появлялся, его неизменно встречали тысячи восторженных почитателей[3]3
  Любовь толпы – не всегда контролируемое явление, порой приводящее к эксцессам. Под конец избирательной гонки в Лондоне один из молодых людей бросил в Черчилля петарду. Заряд взорвался, не долетев до премьер-министра. Шокированный произошедшим инцидентом отец нарушителя спокойствия написал политику письмо с извинениями. Черчилль это послание не только прочитал, но и подготовил на него ответ. Его реакция была великодушной. Он считал, что главная опасность угрожала не ему, а несчастному юноше. Если бы петарда достигла своей цели и ранила политика, он бы не смог защитить обидчика от гнева толпы. «В любом случае, все хорошо, что хорошо кончается, – заключил Черчилль. – Я надеюсь, что карьера вашего сына не пострадает и он окажет настоящую помощь старой Англии»⁵¹.


[Закрыть]. Но в том-то и заключалась трансформация, что когда миром стали править обезличенные процессы, все эти экзальтированные и переполненные эмоциями сцены, если и оказывали влияние, то не на народное волеизъявление, а на самообман политиков, желающих оставаться в центре внимания. Британцы искренне приветствовали своего спасителя, и так же искренне шли голосовать против возглавляемой им партии. Не потому, что они были против военного лидерства Черчилля. Просто они не хотели видеть его во главе послевоенного правительства, считая, что лейбористы лучше справятся с решением насущных задач.

Летом 1945 года фиаско потерпела Консервативная партия, но Черчилль считал, что разгром на выборах был его личным Ватерлоо. Он часто персонифицировал события. Только если раньше это помогало ему ощущать собственную значимость и способствовало укреплению душевного здоровья, то теперь подобное замыкание причинно-следственных связей на своей личности лишь усугубляло масштаб трагедии. Он жаловался, что жизнь стала для него менее интересной⁵². Он не винил народ, но все равно испытывал злобу. И эта желчь не замедлила проявиться в отношениях с близкими. «Не могу этого объяснить, но в нашем несчастье, вместо того чтобы поддерживать друг друга, мы, наоборот, все время ссоримся, – жаловалась Клементина младшей дочери. – Конечно, во всем виновата я, но такая жизнь для меня невыносима. Уинстон настолько несчастен, что с ним невозможно совладать»⁵⁵.

Был еще один фактор, добавлявший нервозности в и без того беспокойную частную жизнь экс-премьера. После волеизъявления британского народа Черчилль оказался на улице не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Его любимый Чартвелл был в годы войны закрыт и не мог принять спасителя нации. Купленный недавно лондонский особняк, расположенный по ныне знаменитому адресу Гайд-парк-гейт, 28, находился до октября на ремонте. Черчиллю и его супруге ничего не оставалось, как, покинув Даунинг-стрит, переехать жить сначала в отель, а затем в квартиру зятя Эдвина Данкена Сэндиса (1908–1987).

Ключ от решения жилищной проблемы Черчилля заключался в дальнейшей судьбе Чартвелла. Учитывая, что возвращение поместью прежнего комфорта требовало после шести лет простоя значительных финансовых вложений, необходимо было определяться, что делать дальше. Вариантов было немного: либо брать на себя в старости значительные финансовые обязательства и ввязываться в затратное обустройство дома с прилегающими территориями, либо продать поместье, стабилизировав тем самым свое положение.

Нерадостные перспективы. Но было ли все так мрачно на самом деле, по крайней мере, с финансовой точки зрения? Сначала за двадцать пять тысяч фунтов Черчилль продал издательству Odhams права на свои предвоенные произведения. Затем получил пять тысяч фунтов от Life за репродукцию в журнале нескольких своих картин. Еще двенадцать с половиной тысяч фунтов политик заработал на публикации очередной серии своих речей. Сам Черчилль оценивал, что для безбедного существования ему необходимо иметь годовой доход в двенадцать тысяч фунтов[4]4
  Для сравнения, зарплата Черчилля как лидера оппозиции составляла всего две тысячи фунтов в год.


[Закрыть]. Полученные гонорары позволяли чувствовать себя уверенно на протяжении нескольких лет. И тем не менее при всех этих благоприятных обстоятельствах и значительных поступлениях он все-таки решился на продажу любимого Чартвелла.

Это была уже не первая попытка выставить поместье на продажу. Но в отличие от прошлых эпизодов, на этот раз дело было доведено до конца. Правда, спектакль был разыгран исключительно по черчиллевским канонам. Во-первых, владелец получил за сделку внушительную сумму – сорок три тысячи фунтов[5]5
  Составляет примерно 1,7 млн фунтов в эквиваленте 2017 года.


[Закрыть]. Для сравнения, в 1938 году Чартвелл планировалось продать всего за двадцать тысяч фунтов. Во-вторых, даже продав Чартвелл, Черчилль не покинул его. Он получил право пожизненного проживания в бывшем поместье за символическую ренту в триста пятьдесят фунтов в год. А после кончины политика Чартвелл должен был стать его музеем. Столь необычное решение стало возможно благодаря Уильяму Эварту Берри, 1-му виконту Камроузу (1879–1954), который организовал приобретение Чартвелла «Национальным фондом», занимающимся охраной объектов исторического интереса и природной красоты. Сам Камроуз пожертвовал в фонд пятнадцать тысяч фунтов, еще восемьдесят тысяч фунтов дали шестнадцать состоятельных людей, которым была небезразлична судьба экс-премьера[6]6
  На протяжении более чем сорока лет имена этих шестнадцати джентльменов были скрыты от публики. Завесу тайны сорвал в июле 1989 года сын Камроуза лорд Хэртвелл, опубликовав в Sunday Times полный список благодетелей. Сегодня имена спонсоров можно увидеть на мемориальной доске в Чартвелле: филантроп виконт Берстед, банкир лорд Бистер, судовладелец сэр Кэирд, бизнесмен сэр Хьюго-Канлиф-Оуэн, банкир лорд Катто, биржевой маклер лорд Глендин, автопромышленник лорд Кенилворт, бизнесмен лорд Лизерс, судостроитель лорд Литгоу, страховщик сэр Эдвард Маунтен, филантроп виконт Наффилд, банкир сэр Эдвард Пикок, производитель бумаги виконт Портал Лэверсток, кинорежиссер Артур Рэнк, филантроп Джеймс де Ротшильд, инженер сэр Фредерик Стюарт.


[Закрыть].

Британский политик не страдал излишней скромностью и полученные от продажи поместья деньги пустил на… расширение своих угодий. Черчилль прикупил три соседних фермерских хозяйства общей площадью почти пятьсот акров, увлекшись новым хобби – животноводством. Сначала он разводил свиней породы ланд-рас и призовых коров джерсейской породы, затем стал специализироваться на разведении коров шортгорнской породы. Также он заселил расположенные на территории три пруда золотыми рыбками, а для защиты их от хищных птиц лично изобрел специальное устройство: сделанную на основе велосипедного колеса плавучую вертушку с установленными на ней маленькими зеркалами. По замыслу изобретателя, ветер приводил колесо в движение, а солнце, попадая на зеркала, вызывало яркие вспышки света, которые должны были отпугивать птиц. Устройство, правда, оказалось не слишком практичным. «К сожалению, на нашем маленьком острове солнце светит довольно редко», – жаловался землевладелец⁵⁵.

Если с жилищной проблемой все разрешилось более или менее благополучно, то на политическом небосклоне ситуация не внушала оптимизма. После провала Дарданелльской операции в 1915 году, неудач в 1922-м, отставки в 1929-м последнее поражение тори на выборах было уже четвертым фиаско Черчилля. И если раньше он, несмотря на все одолевавшие сомнения и волнения, старался не унывать, веря, что его звезда еще взойдет, то теперь почтенный возраст значительно затемнял светлые перспективы. Некоторые тори полагали, что политику, который начал свою карьеру еще во времена правления королевы Виктории (1819–1901, на троне с 1837 года), пора покинуть Олимп и выйти в отставку. Казалось даже, что старый лев (или бульдог, как кому больше нравится) сам готов был уйти из большой политики. «Вся моя последующая жизнь превратится в одни сплошные каникулы», – делился он со своим окружением⁵⁶.

Но с Черчиллем всегда было непросто, и те, кто верил таким заявлениям, ошибались. Для личностей такого масштаба подобные реплики, сказанные в приватных беседах и тут же попадающие на страницы дневников, тем самым закрепляясь в истории, не следует воспринимать буквально. Довольно часто они являются результатами сиюминутных размышлений, или пробой на слух одного из сценариев дальнейшего развития событий, или стремлением эпатировать собеседника, или просто желанием понаблюдать за его реакцией, или чем-то еще, ведомым только автору высказывания.

Так и в этом случае. Черчилль не собирался уходить в отставку с поста лидера партии. Он никогда не хотел оставлять сцену. И менее всего он хотел покинуть ее сейчас, оказавшись в положении проигравшего. Возможно, возраст и притупил его слух, но не подавил в нем бойцовские качества. Он готов был вновь засучить рукава и окунуться в горнило политической борьбы. Он верил в реванш. Нужно лишь набраться сил и восстановить душевное равновесие.

Для этого у Черчилля было несколько хорошо зарекомендовавших себя средств. Одно из них: поездка в Европу. «Путешествие за границу, особенно в Европу, всегда было способно отвлечь его внимание», – писал Черчилль о своем отце⁵⁷. Аналогичные строки справедливы и для нашего героя, привыкшего залечивать, полученные в дождливой и окутанной туманами Англии раны на солнечных пейзажах. Обычно предпочтение отдавалось французской Ривьере, но в 1945 году выбор пал на озеро Комо.

Среди некоторых историков популярен миф, что поездка в Италию была обусловлена стремлением найти и уничтожить оригинальные свидетельства переписки с Бенито Амилькаре Андреа Муссолини (1883–1945), которые могли скомпрометировать британского политика. У этого мифа есть определенное историческое основание – хвалебные слова, которые Черчилль неоднократно произносил в адрес дуче. Но это было до войны. После того как Муссолини, временно сохранявший показушный нейтралитет, решил воспользоваться ситуацией и 10 июня 1940 года, в момент крушения Западного фронта, присоединился к расчленению Европы, обращения премьер-министра меняются. Не в кулуарных беседах, а в радиообращении он публично называет лидера фашистов «маленьким итальянским сообщником, рысцой поспешающим за герром Гитлером, надеющимся на легкую поживу, но при этом изрядно уставшим и изрядно робеющим», которому достаются не лавры, а «объедки» от более могущественного нацистского союзника. В конце декабря 1940 года Черчилль обратился по радио к итальянскому народу, заявив: «Я не отрицаю, что Муссолини великий человек, но никто также не сможет отрицать того факта, что после восемнадцати лет необузданной власти он привел вашу страну на край ужасной пропасти». Через несколько месяцев, также из радиостудии, он скажет, что политикой «итальянского квислинга[7]7
  Синоним предательства; образован от фамилии норвежского премьер-министра (позже, министра-президента) Видкуна Квислинга (1887–1945), сдавшего свою страну Гитлеру.


[Закрыть] по имени Муссолини» стало превращение собственной страны в «половик для Гитлера и его нового порядка». «Коварный, хладнокровный, жестокий итальянец» – дуче обратился к «нацистскому гестапо и прусским штыкам для утверждения господства над собственными соотечественниками». Схожие высказывания об «итальянце-неудачнике», «преступном, хотя и нелепом сообщнике Гитлера» Черчилль будет делать и дальше, утверждая, что «кичливый Муссолини… не более чем лакей и раб, простейшее орудие воли своего господина». Он назвал его жертвой «высокомерия долголетней и необузданной тирании» и считал политиком, который нарушил «все границы приличия и даже простого здравого смысла»⁵⁸.

Однако миф о поиске писем является неправдоподобным не только из-за этих заявлений. Необходимо учитывать, что во время отдыха на Комо Черчилль был уже экс-премьером, лишенным значительных полномочий и возможностей. Муссолини казнили в конце апреля 1945 года, и если бы компрометирующие документы существовали на самом деле, то самое время позаботиться об их уничтожении было именно тогда – весной 1945-го, когда в распоряжении Черчилля был весь арсенал разведывательных и специальных служб.

Но все это косвенные рассуждения о том, что поездка в Италию не предполагала заметания следов. Прямые же доказательства сводятся к тому, что письма, которые якобы сохранились и представлены публике, являются, по мнению исследователей, подделками⁵⁹.

Черчилль покинул Туманный Альбион 2 сентября 1945 года. Его сопровождала дочь Сара, личный врач, секретарь и телохранитель. Он остановился на вилле фельдмаршала Гарольда Александера (1891–1969), «в самом прелестном и очаровательном месте, где мне суждено было когда-либо бывать». «Впервые за много лет я полностью отрешен от внешнего мира», – делился он своими впечатлениями с супругой⁶⁰.

Черчилль коротал дни за любимыми увлечениями: живописью и чтением. За время отдыха он прочел подаренный автором, Робертом Грейвзом (1895–1985), роман «Золотое руно». По его мнению, это «одна из самых строгих и чопорных книг» Грейвза, но «взяв в руки, ее уже невозможно отложить». Черчилль отметил глубокую проработанность темы, а также способность романиста осветить прошлое, предоставив современному читателю возможность лицезреть «старые тайны». «Кто-то утверждает, что современные греки всего лишь левантинцы или в лучшем случае потомки древнегреческих рабов, но эта книга доказывает, что греческая мифология настолько же запутана, как и греческая политика», – сообщал он свое мнение о прочитанном⁶¹.

Еще больше наслаждения, чем чтение, Черчиллю доставляла живопись, в очередной раз «отодвинувшая все неприятности»⁶². Как и тридцать лет назад, художественное творчество смогло сотворить чудо. Перенося на холст живописные пейзажи, Черчилль свыкся с мыслью, что его отправили в отставку, что он больше не глава правительства и, наконец, что важнейшие вопросы международной политики и послевоенного мироустройства теперь решаются без него. «Каждый проведенный здесь без новостей и тревог день все больше убеждает меня в правильности слов твоей матери: скрытое благословение», – признался он Саре, которая не замедлила сообщить об этом Клементине⁶³.

Во время отдыха Черчилль посетил виллу Пирелли на средиземноморском побережье, расположенную в восемнадцати милях к востоку от Генуи, а также провел два дня в Монте-Карло, где зашел в казино. Удача решила поиграть с ним в кошки-мышки, сначала дав возможность выиграть три тысячи фунтов, затем проиграть их, а вместе с ними спустить и еще, доведя общий размер проигрыша до десяти тысяч. Раздраженный и расстроенный он выписал чек. Получив вексель, управляющий казино сказал, что никогда не станет его обналичивать. «Вот так гораздо лучше», – сказал Черчилль сопровождавшему ему помощнику. После чего предложил отметить хорошую новость бутылочкой шаманского⁶⁴.

Этот небольшой эпизод показателен. Несмотря на отставку, Черчилль по-прежнему был одной из самых популярных фигур в мировой политике. Что приносило свои дивиденды. Он и раньше был одним из самых высокооплачиваемых журналистов своего времени. Теперь же потомок герцога Мальборо превратился в мощный магнит, притягивающий к себе щедрые предложения издателей. Самое время было подумать о продолжении литературной деятельности. Тем более что и неудача на выборах – это «скрытое благословение» – предоставляла прекрасную возможность вновь взяться за перо.

Но Черчилль не торопился, при том что на книжном рынке начали появляться его новые книги – сборники речей. В конце июня 1946 года вышел очередной сборник под названием «Победа», включавший тридцать три военных выступления, девять образцов ораторского мастерства периода избирательной кампании (включая речь со злополучным упоминанием гестапо), а также пять заявлений от июля – августа 1945 года, посвященных войне с Японией и использованию атомной бомбы. Сборник вышел в Британии одним тиражом в количестве тридцати восьми тысяч экземпляров. В августе 1946 года появился его американский собрат с тиражом пять тысяч экземпляров. За ними последовали канадское и австралийское издания.

Изначально предполагалось, что выход «Победы» завершит серию. Однако в конце 1945 года произошло событие, которое привело к появлению еще одного сиквела. В декабре лейбористское правительство рассекретило материалы закрытых военных сессий парламента. Черчилль оперативно воспользовался этим решением, предложив к публикации пять речей 1940–1942 годов о падении Франции, капитуляции Сингапура, кампании в Северной Африке, «Блице» (бомбардировке Британии в период с 7 сентября 1940 года по 10 мая 1941 года) и Битве за Атлантику. Новый сборник – «Выступления закрытой сессии» – вышел вскоре после своего предшественника. В отличие от предыдущих изданий, первый тираж появился в США в конце августа 1946 года в объеме почти шесть тысяч экземпляров. Через месяц сборник вышел на территории Туманного Альбиона тиражом более сорока восьми тысяч экземпляров. В том же году появилось канадское и австралийское издания.

В очередной раз, следуя своему принципу выжимать по максимуму из каждой возможности, одновременно с изданием текстов выступлений в книжном формате Черчилль также позаботился об их публикации в периодике, договорившись насчет трех текстов с журналом Life. В итоге, правда, были опубликованы только две речи, но на размере гонорара это не сказалось. Автор должен был остаться довольным: именно за эти две публикации он получил упоминаемые выше двенадцать с половиной тысяч фунтов. Для сравнения, публикация самого сборника принесла Черчиллю всего одну тысячу фунтов. Столь разительный контраст в гонорарах объясняется политикой Life. Владелец издания Генри Робинсон Люс (1898–1967) рассматривал выплаченную сумму как полезное вложение, позволяющее поддерживать престиж своего издания на рынке, а также сформировать задел для дальнейшего сотрудничества с новым популярным автором⁶⁵.

Правда, автор был слишком популярен, и его работы редко оставались незамеченными, вызывая не только восторг, но и порицание. Для публикации в Life были выбраны тексты двух выступлений: одно посвящено высадке в Северной Африке, другое – сдаче Сингапура. По рекомендации секретаря кабинета Эдварда Бриджеса (1892–1969) из первого выступления были исключены нелестные отзывы о генерале Шарле де Голле (1890–1970), занимавшего на момент подготовки сборника к печати пост председателя Временного правительства Французской республики. Купюры коснулись предупреждения Черчилля о том, что де Голля не следует воспринимать, как «решительного друга Британии». Он относил его к числу тех «добропорядочных французов, которые испытывают традиционный антагонизм, глубоко укоренившийся в их сердцах за столетия войны с англичанами»⁶⁶.

Текст второго выступления был оставлен без изменений. Но именно он-то и вызвал негодование, в основном со стороны австралийцев. В момент публикации и начавшейся пгумихи Черчилль находился в США. Когда журналисты обратились к нему с просьбой оценить негативную реакцию, он ответил по-спартански лаконично: «Без комментариев»⁶⁷. Черчилль часто прибегал к этому «великолепному выражению»⁶⁸, позаимствовав его у заместителя госсекретаря в администрации Рузвельта Самнера Уэллиса (1892–1961). Несмотря на то что авторство знаменитой фразы принадлежит другому человеку, именно после употребления «без комментариев» британским политиком она вошла в мировой лексикон, не раз выручая знаменитостей в пикантных ситуациях.

Недовольство австралийской прессы было не единственным раздражением на опубликованные тексты. Определенную долю критики Черчилль также получил от своих соотечественников. Правда, если австралийцев волновало представление их в невыгодном свете в эпизоде капитуляции Сингапура, то британцев возмутило, что первая публикация столь знаковых текстов произошла не в их родной стране, а в США. Как саркастически заметили в Daily Mirror, с «одной из самых драматичных военных историй» британскому народу позволили ознакомиться с «великодушного разрешения американской прессы»⁶⁹.

Язвительный упрек был обоснован и символизировал крен в сторону Нового Света, наметившийся у Черчилля после завершения Второй мировой войны. По-своему правы были и лейбористы, выступившие в палате общин с осуждением использования государственных документов в газетных публикациях для личного обогащения⁷⁰. Черчилль делал вид, что его мало заботят имеющие место обсуждения, упреки и недовольства. На самом же деле он чуть ли не ежедневно связывался по телефону с редактором сборника Чарльзом Идом, прося его сообщать обо всех новостях.

«Выступления закрытой сессии» стали последним сборником речей военного периода. Одновременно с публикациями в англоязычных странах, эти сборники также выходили в Европе и Азии. Первые шесть книг были переведены на датский, итальянский, испанский, корейский, немецкий, норвежский, румынский, турецкий, финский, французский, чешский и шведский языки[8]8
  В разных странах количество издаваемых сборников варьировалось. Все шесть сборников были изданы в Чехословакии (1946–1948); в Швеции (1941–1947); в Швейцарии, на немецком языке (1946–1950); в Британии на французском языке (1943–1945).


[Закрыть]. Последний сборник был переведен на датский, испанский, немецкий, французский и шведский.

Материалы первых четырех сборников были также переведены на русский язык и вышли в Лондоне в 1945 году однотомным изданием «Избранные речи 1938–1943». Впоследствии, уже в XXI веке, эти речи не раз переиздавались в сборниках «Мускулы мира» и «Мировой кризис» с добавлением текстов знаковых послевоенных выступлений.

Тот факт, что за пять с половиной лет, четыре из которых пришлись на период тяжелейшего военного премьерства, Черчилль смог издать семь сборников речей, наводит на мысль, что публикация была поставлена на поток. А серийная продукция, как известно, уступает по качеству эксклюзивному товару.

Эти предположения не лишены оснований, однако принижать качество текстов военных выступлений Черчилля также не стоит. Безусловно, они являются детьми момента и полное их осмысление невозможно без понимания антуража событий и времени, в котором они создавались. Но это были действительно первоклассные тексты⁷¹.

Во-первых, несмотря на то что они были написаны по случаю, эти тексты прорабатывались, выверялись и оттачивались самым тщательным образом, с использованием наработок за сорок лет активной политической деятельности. Например, многие ставшие известными выражения появились не в военный период. Скажем, популярная фраза из выступления от 20 августа 1940 года «еще никогда в человеческих войнах столь многие в столь многом не были обязаны столь немногим» встречается в разных редакциях в творчестве Черчилля с 1899 по 1910 год не меньше пяти раз. Обычно словоохотливому британцу удавалось благодаря различным лексическим приемам добиться в своих речах концентрации смысла, подбирая, как заметил однажды кардинал Джон Ньюман (1801–1890), «правильные слова для выражения правильных идей без единого лишнего слова»⁷². По мнению историка Уильяма Раймонда Манчестера (1922–2004), британский политик восходил в своих речах к Цицерону; в его текстах чувствуется влияние Шекспира, а также любимого им Гиббона. «Обороты Гиббона, когда каждая фраза доведена до такого состояния, что из нее можно сделать только один вывод, проникли в речи Черчилля, превратив их по структуре и силе воздействия в требушет», – отмечает исследователь⁷³.