Текст книги "Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965"

На фоне «апатичных» коллег Черчилль изображает себя предприимчивой и активной натурой. Он описывает свою деятельность в Адмиралтействе так, как будто стал главой не военно-морского флота во время мировой войны со всеми вытекающими отсюда издержками, ограничениями, переживаниями и грузом ответственности, а оказался в комнате исполнения желаний. «Крайне захватывающе было следить за этой восхитительной битвой из комнаты с картами», – передает он свои ощущения от наблюдения за сражением у реки Ла-Плата 13 декабря 1939 года²⁶⁷.

Как правило, мемуаристы стараются представлять себя в выгодном свете на страницах собственных сочинений. Черчилль не был исключением, заявляя, что «упорно боролся во вверенной мне области, чтобы завладеть инициативой в борьбе с врагом»²⁶⁸. Созданный им образ энергичного и динамичного первого лорда, который оказался в нужный момент в нужном месте, был не далек от истины. Во-первых, если какие-то знаковые события и происходили в период «Странной войны», то в основном они были связаны с военно-морской сферой. Во-вторых, Черчилль не собирался сидеть сложа руки – он постоянно искал различные способы нападения на противника. В одном из многочисленных обращений к своим заместителям он заявлял, что «не может нести ответственность за военно-морскую стратегию, исключающую наступательный принцип»²⁶⁹.

В случае с нашим героем слова не расходились с делом. Он предлагал ввести флот в Балтийское море и установить господство над этой акваторией (операция «Катерина», названа так в честь российской императрицы Екатерины II). Он был активным сторонником операции «Ройал Мэрин», предусматривающей минирование Рейна с последующим разрушением транспортной системы Германии и подрывом ее экономики. Он выступал за минирование норвежских территориальных вод с целью сократить снабжение Германии железной рудой. Последний сюжет был давней историей, привлекшей внимание британских стратегов еще в 1937 году. Транспортные потоки снабжения Германии шведской рудой проходили через Ботнический залив. В зимние месяцы, когда пролив замерзал, руда поставлялась через порт Нарвик, расположенный на севере Норвегии и имевший железнодорожное сообщение со Швецией.

Если посмотреть на результаты, операция «Катерина», к счастью для британских моряков, не состоялась, а минирование Рейна осуществлялось непродолжительное время из-за поражения французской армии и не принесло желаемого результата. Удалось реализовать лишь норвежский сценарий, но и тот закончился крахом. Со временем изначальный план был расширен и в целях подготовки к ответным действиям противника стал включать высадку десанта в норвежские порты с последующим продвижением к шведской границе и установлением непосредственного контроля над рудниками. Но немцы действовали более оперативно, захватив сначала практически всю Данию, а затем и Норвегию.

Описывая норвежское фиаско, Черчилль ссылается на неподготовленность и нерешительность, которые преобладали в Лондоне, на фоне тщательно продуманных и жестко реализуемых действий немецкого командования. Если стиль Германии отличали «внезапность, безжалостность, точность», «напористость, коварство и жестокость», то руководство британцев военной кампанией Черчилль оценивает, как «сумбурное» и «несостоятельное»²⁷⁰. «Нас полностью перехитрили», – признавался он начальнику военно-морского штаба адмиралу Дадли Паунду (1877–1943). Черчилль привел это письмо в своей книге, добавив, что «было очевидно, Великобританию опередили и застигли врасплох»²⁷¹. Но чего он приводить не стал, так это текст своего выступления в палате общин от 11 апреля. «На мой взгляд, герр Гитлер допустил огромную стратегическую ошибку, расширив границы боевых действий далеко на север», – заявил глава Адмиралтейства собравшимся депутатам, уверив их, что Британии удастся достичь всех целей в норвежской кампании²⁷².

Черчилль сознательно оставил это выступление за рамками повествования. И дело не в том, что оно повторяло мысль Чемберлена, выраженную печально знаменитой иронией, что, вторгшись в Норвегию, Гитлер «упустил свой автобус». Ситуация была гораздо хуже. Черчилль, подключившийся к проработке норвежского сценария еще в сентябре 1939 года, стоял у истоков этой операции. Он был ее главным инициатором, и он возглавлял флот, которому принадлежала ключевая роль в описываемых событиях. Кроме того, он лично вмешивался в оперативные вопросы, вызывая недовольство подчиненных-моряков. Сохранились дневники капитана[23]23
  Впоследствии дослужился до адмирала. Известны две версии дневников Эдвардса, одна первоначальная (версия 1), вторая переработанная (версия 2).


[Закрыть] Ральфа Эдвардса (1901–1963). В начале апреля 1940 года он замещал своего руководителя, отвечающего за военно-морские операции, и присутствовал на совещаниях с участием первого лорда. В частности, он отмечал, что «Уинстон Черчилль проявляет огромный личный интерес и имеет склонность вмешиваться в вопросы морских специалистов», «было бы лучше, если бы он ограничился лишь кругом своим проблем» (запись от 7 апреля, версия 1); «встреча прошла хорошо, пока Уинстон не вышел из себя и все не испортил» (запись от 11 апреля, версия 2). На следующий день, 12 апреля, Эдвардс отметил, что «все очень возмущены тем, как ведутся дела, и Уинстон, по всей видимости, будет главной мишенью»²⁷³.

Но Черчилль был не единственным виновным. Планирование операции обсуждалось с участием представителей внешнеполитического ведомства, Комитета начальников штабов и военного кабинета, включая премьер-министра Невилла Чемберлена. На заседаниях военного координационного комитета принимались совместные решения, в том числе, на какой из норвежских портов – Нарвик или Тронхейм – направить основные силы. В итоге решили атаковать по обоим направлениям, приведя к распылению сил, оппонентом которого выступал глава Адмиралтейства с самого начала. Не столь однозначно выглядит и участие первого лорда в оперативном управлении самой операцией. Впоследствии вмешательство Черчилля в деятельность своих подчиненных станет предметом спора двух влиятельных историков британского ВМФ – Стивена Роскилла (1903–1982), считавшего, что политик проявлял излишнее рвение и подавлял своей мощной харизмой не привыкших к такому прессингу со стороны руководства профессиональных моряков, и профессора Артура Мардера (1910–1980), полагавшего, что Черчилль, напротив, предоставлял достаточно свободы своей команде. Современные исследователи отмечают, что сегодня трудно с большой долей уверенности утверждать, какие именно распоряжения во время непосредственного проведения операции были даны главой ВМФ, какие – его заместителем, а какие стали результатом их совместного решения. При этом они больше поддерживают А. Мардера, признавая, что Черчилль сделал выводы из неудачи в Дарданеллах в 1915-м и в годы следующего военного конфликта стал реже вмешиваться в работу своих подчиненных. Что же касается кампании в целом, то их вердикт сводится к тому, что вне зависимости от решений и модели поведения первого лорда норвежская кампания была обречена на провал после того, как немцы закрепились на побережье, более того, Черчилль был прав, предлагая сконцентрироваться исключительно на Нарвике²⁷⁴.

Приступив к описанию своей версии случившегося, Черчилль не собирался замыкать всю вину на себе и планировал привести имена военачальников, чьи действия, по его мнению, привели к катастрофе. Ответственность за неудачу в Тронхейме он возложил на выступившего против лобовой атаки на порт вице-маршала авиации Филипа Жубера деля Ферте (1887–1965), приписанного к Адмиралтейству. За поражение в Нарвике он винил ответственного за высадку генерал-майора Пирса Джозефа Маккези (1883–1953), который также возражал против лобовой атаки и вместо фронтального удара сосредоточил усилия на расположенных на флангах полуостровах. Изучив немецкие документы, Паунэлл обнаружил, что Черчилль преувеличил силы Маккези и что выбранная генералом тактика захвата порта в целом была правильной. К обсуждению также подключилась Клементина. Она сочла недостойным упоминание имен «второстепенных военачальников, которым не повезло и которые не справились». Благодаря заступничеству Клементины и редакционной правке Паунэлла критика в адрес Ферте была исключена, а описание деятельности Маккези приняло в окончательной редакции менее категоричный формат. Хотя даже то, что осталось, носит, по мнению С. Роскилла, несправедливый характер²⁷⁵.

Норвежский казус имел и другие грани, освещение которых либо отсутствует в тексте, либо завуалировано и не бросается в глаза непосвященному читателю. Да и сам этот эпизод был очень важен как по своим последствиям на дальнейшую деятельность Черчилля, так и по ряду скрытых причин, которые определили поражение в норвежских фьордах. Первое на что необходимо обратить внимание, Норвегия (как и Швеция) сохраняла нейтралитет, не просила о помощи, а в минировании своих территориальных вод отказала, поэтому и минирование, и тем более высадка союзников в ее портах противоречили нормам международного права. Черчилль об этом, разумеется, знал, и его это не смущало. Более того, он подготовил отдельный меморандум (от 16 декабря 1939 года), в котором продемонстрировал релятивистское понимание международного законодательства. В его представлении, Великобритания «вступила в борьбу для защиты свободы маленьких стран», и «маленькие страны не должны связывать нас по рукам и ногам, когда мы сражаемся за их права и свободу». Он считал, что «буква закона в чрезвычайных обстоятельствах не должна мешать тем, кто борется за защиту закона и его правоприменение». Черчилль настолько искренне верил в свою правоту, что в полном объеме включил указанный меморандум в свою книгу²⁷⁶.

Далеко не все разделяли взгляды британского политика. Джон Колвилл записал в день составления документа, что «Уинстон считает необходимым использовать радикальные и даже незаконные методы для предотвращения поставок руды»²⁷⁷. О том, насколько «радикально» был настроен первый лорд, станет понятно во время проведения самой операции. Восьмого апреля на заседании военного кабинета, когда премьер-министр уточнит у Черчилля, вышла ли флотилия или только готовится взять курс на Норвегию, глава Адмиралтейства ответил, что высадка на норвежском побережье уже (!) состоялась. Чемберлен воскликнул «Ого!», после чего воцарилась тишина. Получалось, что Адмиралтейство дало необходимые приказы без предварительного обсуждения и согласования этого решения с военным кабинетом и начальниками штабов²⁷⁸.

Для Черчилля это был уже не первый случай нарушения установленной процедуры. В июле 1914 года он сначала принял решение о мобилизации военно-морского флота и только потом получил разрешение на это действо у премьер-министра. Британского политика оправдывало, что и в 1914-м, и в 1940 году он действовал в интересах страны, беря на себя ответственность за скоропалительные решения в случае неудачи. И если в 1914 году своевременная мобилизация дала возможность британскому ВМФ встретить начало войны во всеоружии, то рискованный поступок в апреле 1940 года позволил опередить немцев и первыми высадиться на норвежском побережье. Правда, итог операции все равно будет плачевным. И с этим связан третий принципиальный момент.

В черновиках «Надвигающейся бури» сохранился фрагмент, не вошедший в окончательную редакцию. В нем описываются «опасности и ужасы» десантной операции, осуществляемой без обеспечения господства в воздухе. Автор указывает, что на все британское руководство, и на него в том числе, пережитое фиаско произвело сильнейшее впечатление и посеяло «благоговейный страх». Этот страх окажется настолько сильным, что, по признанию самого Черчилля, не раз будет напоминать о себе в течение следующих нескольких лет войны, «повлияв на мои мысли относительно высадки во Франции в 1942-м и даже в 1943 году»²⁷⁹. Происходившие в следующие годы неудачи десантных операций – эвакуация из Греции (апрель 1941 года), провал высадки в Дьепе (август 1942 года), задержка с закреплением на побережье и продвижением в глубь территории противника после высадки в Сицилии[24]24
  Несмотря на значительное численное превосходство, англо-американским войскам потребовалось тридцать восемь дней, чтобы справиться после высадки на побережье Сицилии с тремя дивизиями вермахта.


[Закрыть] (июль-август 1943 года), потери в Анцио (январь 1944 года), лишь усиливали этот страх.

Безусловно, это был не единственный фактор, который сказался на нежелании британского премьера открывать второй фронт во Франции, но он вносил свою лепту в его поведение. Потомка герцога Мальборо трудно отнести к жертвам фобий, но настороженность в отношении десантных операций действительно имела место[25]25
  Например, описывая во втором томе неудачу с высадкой англо-французских сил в Дакаре в сентябре 1940 года, Черчилль указывает, что этот эпизод «заслуживает внимательного изучения» поскольку «является яркой иллюстрацией не только непредвиденных случайностей войны, но и трудности десантных операций, особенно в тех случаях, когда участвуют несколько союзников»²⁸⁰.


[Закрыть]. Более того, эта настороженность появилась не в 1940 году. Поражение в норвежских фьордах возродило тревожные опасения, с которыми Черчилль впервые столкнулся еще в 1915 году во время провала в Дарданеллах²⁸¹.

Упоминание Дарданелл весьма кстати. Тогда Черчилль тоже занимал пост первого лорда Адмиралтейства. Он тоже стоял у истоков крупной военно-морской операции, которая закончилась крушением надежд. В 1915 году фиаско на побережье Галлиполи стоили политику поста. В мае 1940 года глава ВМФ не без оснований боялся, что аналогичная учесть постигнет его и на этот раз. На заседаниях 7 и 8 мая парламентарии подвергли резкой критике решения правительства и неудачи в Норвегии. Нужно отдать должное Черчиллю, он не стал прятаться за спину премьера, взяв на себя ответственность за имевшее место поражение. Но судьба уже бросила жребий, определив в качестве козла отпущения другого человека. «Было поистине чудом, я, действительно не знаю как[26]26
  Выделенный курсивом фрагмент был удален из окончательной редакции.


[Закрыть], но я удержался, сохранив уважение общественности и доверие парламента», – вспоминал Черчилль²⁸². Это и правда было чудо. Он не только остался на капитанском мостике, но и пошел наверх, взяв штурвал премьерства в свои руки.

Описывая свое назначение, Черчилль слукавил не только с датой решающего обсуждения с Чемберленом и Галифаксом, но и с содержанием самой беседы. По его словам, их встреча проходила следующим образом. Чемберлен сказал, что после консультации с лейбористами он «не в силах сформировать национальное правительство». Возникла продолжительная пауза, после чего слово взял Галифакс, заметивший, что его пэрство и членство в палате лордов «затруднит» для него выполнение обязанностей премьер-министра. «Он говорил в таком духе несколько минут, и к концу стало ясно, что этот жребий выпадет, и уже фактически выпал, – мне», – вспоминал Черчилль. После этого он вступил в дискуссию, сказав, что не будет вести переговоры ни с одной из оппозиционных партий, пока не получит от короля указание сформировать правительство²⁸³.

Черчилль неявно упоминает биографию Чемберлена работы Кейта Фейлинга, давая читателям понять, что опирался на этот источник. Но в книге Фейлинга описание этой сцены отсутствует. Исследователи считают, что приведенная в «Надвигающейся буре» версия с назначением является исключительно авторской интерпретацией решающей встречи трех влиятельных членов Консервативной партии²⁸⁴.

Сохранились и другие версии этого диалога, рассказанные Черчиллем близкому окружению. Так, в одной из них, записанной Дж. Колвиллом, после нескольких вводных слов Чемберлен спросил:

– Уинстон, ты видишь какие-нибудь препятствия, чтобы в наши дни пэр мог стать премьер-министром?

Черчилль расценил этот вопрос, как ловушку. Ответь он положительно, ему пришлось бы предложить взамен свою кандидатуру, то есть явно обозначить позицию и, соответственно, подставить себя под удар. В случае отрицания непреодолимых препятствий глава Адмиралтейства опасался услышать от Чемберлена следующее: «Ну что ж, если Уинстон меня поддерживает, тогда я отвечу королю, что предлагаю кандидатуру лорда Галифакса». Загнанный в угол, Черчилль решил ничего не отвечать. Он повернулся спиной к двум джентльменам и устремил свой взгляд через окно на площадь конной гвардии. Именно в этот момент и возникла та самая «продолжительная пауза», о которой он пишет в мемуарах. И именно после этой паузы слово взял Галифакс, фактически расставив все точки над г, – руководство кабинетом в сложившейся ситуации не входит в его планы²⁸⁵.

Последнее замечание, пожалуй, самое точное. Галифакс не слишком стремился быть военным премьером. Война тяготила его, поэтому он без сожаления вышел из борьбы за ключевой, но чреватый проблемами и ответственностью пост. Не все однозначно и с позицией Чемберлена. Если он был изначально против кандидатуры потомка герцога Мальборо и догадывался о нежелании Галифакса становиться главой правительства, зачем ему вообще потребовалось собирать трехстороннюю встречу? Возможно, Чемберлен хотел видеть своим преемником именно Черчилля. Разумеется, не из-за симпатии к нему, а руководствуясь личными интересами. В том случае, если его коллега не справится на ответственном посту, взоры могут вновь устремиться на человека, возглавлявшего правительство в предвоенные годы²⁸⁶.

Тем временем колесница истории неумолимо двигалась вперед. На следующий день после знаковой встречи на Даунинг-стрит Черчилля пригласили к королю. Георг VI принял пожилого джентльмена любезно. Несколько мгновений он смотрел на своего министра испытующе и лукаво, после чего спросил:

– Полагаю, вам неизвестно, зачем я послал за вами?

Примеряясь к заданному монархом стилю, Черчилль ответил:

– Сэр, я просто ума не приложу, зачем.

Король засмеялся и произнес:

– Я хочу просить вас сформировать правительство.

– Конечно, я сделаю это Ваше Величество, – ответил Черчилль, новый премьер-министр²⁸⁷.

На обратном пути из Букингемского дворца в Адмиралтейство он ехал со своим телохранителем, инспектором Томпсоном. Всю дорогу, которая заняла пять минут, они ехали молча. Выходя из автомобиля, Черчилль повернулся и сказал:

– Томпсон, ты знаешь, с какой целью я ездил в Букингемский дворец?

– Да, сэр, – ответил инспектор и после слов поздравления добавил: – Единственное, хотелось бы, чтобы эта должность досталась вам в более спокойные времена. Сейчас на вас лежит огромное бремя.

Слезы потекли по щекам премьер-министра.

– Одному только Богу известно, насколько оно велико, – произнес он. – Я надеюсь, что еще не поздно. Нам осталось лишь продемонстрировать все, на что мы способны!

После чего он пробурчал что-то себе под нос, сжал челюсть, придав лицу выразительный бойцовский вид, и направился в Адмиралтейство, чтобы сформировать первое в своей жизни правительство²⁸⁸.

О формировании правительства и его деятельности в 1940-м – «одновременно самом блестящем и жутком году в продолжительной британской истории»²⁸⁹ – Черчилль планировал рассказать во втором томе, который в 1948 году еще только предстояло написать. Автор вновь опирался на свою команду. Правда, роли в ней теперь распределись иначе. Дикин, который на начальном этапе принял относительно небольшое участие в подготовке черновых материалов, приложил на этот раз значительные усилия по доработке и шлифовке готовой рукописи. Исмей, наоборот, много сделал в начале пути, до своего отъезда в мае 1947 года в Индию, продолжив работу только в декабре, после возвращения с субконтинента. Если от Дикина в новый том пошли материалы про англо-французские и советско-германские отношения в 1940 году, а также заметка про Испанию, Исмей поделился собственными воспоминаниями о переговорах союзников в мае – июне 1940 года, а также о посещениях Черчиллем разрушенных в результате авианалетов городов.

В связи с тем, что материалы Исмея основывались на личных воспоминаниях, не обошлось без курьезов. Например, во втором томе есть фрагмент, описывающий визит премьер-министра в Маргит. В результате бомбардировки пострадало несколько зданий. Вид заплаканных жителей, лишившихся крова, произвел на Черчилля впечатление, и на обратном пути он поручил министру финансов подготовить законопроект, чтобы «все убытки от пожара, причиненного вражескими налетами, несло государство и компенсация выплачивалась незамедлительно и полностью»²⁹⁰.

Описание поездки в Маргит появилось на основе черновика, подготовленного Исмеем. Именно он напомнил своему патрону о широком жесте, который не мог не произвести благоприятного впечатления на читателей. Но нашлись недовольные. Мэр Рамсгета, небольшого городка, расположенного неподалеку от Маргита, заявил, что глава правительства посетил именно его населенный пункт, где и было принято знаменитое решение. С требующим справедливости градоначальником спорить не стали. В следующих изданиях Маргит заменили на Рамсгет²⁹¹. Ошибка сохранился только в русскоязычном переводе, который делался на основе первого издания²⁹².

В отличие от других членов «Синдката», Исмей появляется на страницах нового тома в качестве одного из участников описываемой драмы. Черчилль признался, что находится в «неоплатном долгу» перед этим человеком. Но генерал в порыве благородства решил расширить благодарственный список и сказать добрые слова о компетентном, бескорыстном и верном Эдварде Бриджесе. Черчилль эту мысль подхватил и добавил, что секретарь кабинета был человеком «исключительной силы, способностей и личного обаяния»²⁹³.

Полезные дополнения сделал также Гордон Аллен. К моменту его прихода в «Синдикат» большая часть первой книги второго тома уже была написана. Однако он смог удачно подключиться к работе, сделав несколько важных уточнений военно-морского аспекта знаменитой эвакуации из Дюнкерка в конце мая – начале июня 1940 года (операция «Динамо»). Также он помог в написании глав про расстрел в июле 1940 года французского флота на базе Мерс-эль-Кебир в заливе Оран, Алжир (операция «Катапульта»), и про неудачную высадку в Дакаре в сентябре того же года (операция «Угроза»), предварительно обсудив кампанию с первым морским лордом адмиралом флота Д жоном Генри Каннингемом (1885–1962)²⁹⁴. Тот факт, что материалы обсуждались с первым заместителем ответственного министра, а Аллен при работе над набросками получал доступ в закрытые для других исследователей разделы государственного архива, лишний раз подчеркивал, какое значение в правительстве придавалось произведению и его автору, выступающему едва ли не официальным историком прошедшего конфликта с изложением британской точки зрения.

Значительная роль в создании второго тома принадлежала также Генри Паунэллу. Подготовленные им материалы легли в основу описания битвы за Францию (май – июнь 1940 года), включая их прямое цитирование с выражением «признательности» от автора²⁹⁵. В момент крушения Западного фронта генерал возглавлял штаб британских экспедиционных сил, и многие записи были им сделаны на основе личных воспоминаний. Также он использовал собственный дневник, который вел в те напряженные месяцы. Готовя черновики для Черчилля, Паунэлл скрыл факт наличия дневника. И, наверное, к лучшему. Не все решения нового главы правительства в мае 1940 года он встречал с восторгом. Например, есть в его дневниках и такие записи: «Разве никто не может помешать Черчиллю вести себя, как супер-главнокомандующему? <…> Он понятия не имеет о нашем положении и наших условиях <…> Он сошел с ума»²⁹⁶.

Свою лепту внес и Денис Келли. Однако его вклад, по мнению Черчилля, по-прежнему был не столь ощутимым, чтобы воздать ему официальные благодарности при публикации второго тома. И тем не менее Келли стал постепенно занимать все более важное место в проекте. В декабре 1948 года Черчилль повысил ему годовой оклад до одной тысячи двухсот фунтов. Объясняя столь значительную прибавку, он упомянул три основные обязанности архивариуса: «забота об архиве», «специальное и гораздо более трудное поручение по нахождению в архиве документов, необходимых для книги», а также помощь в редактировании²⁹⁷.

Работа над вторым томом была связана не только с перераспределением ролей внутри «Синдиката», но и с принятием в команду нового члена. Наличие в британском издании «Надвигающейся бури», которое появилось после публикации в США и рассматривалось как эталонное, пятидесяти пяти ошибок²⁹⁸, красноречиво говорило о том, что творческому коллективу явно не хватает хорошего корректора.

У Черчилля была на примете достойная кандидатура – Чарльз Карлайл Вуд (1875–1959), с которым он работал еще при написании «Мальборо». Вуд уже давно хотел принять участие в проекте и отправил политику не одно письмо с предложением своих услуг. Но тот считал, что обойдется собственными силами. Опечатки первого тома показали, что Черчилль ошибался. В октябре 1948 года по настоятельной просьбе Дикина он все-таки решил встретиться с корректором и впоследствии взял его на работу²⁹⁹.

Вуд сумел вписаться в команду. По крайней мере, он оказался на своем месте. Что же до отношений с другими членами коллектива, то здесь все обстояло намного сложнее. Скрупулезность, дотошность и педантичность, которые требовались от Вуда в профессиональном плане, наложили отпечаток на его характер. Как следствие, он то утомлял Келли «лишними» вопросами, то поучал Флауэра (к огромному недовольству издателя), то часами что-то обсуждал с Маршем. Причем многие предметы горячих дискуссий не имели строгих правил, и для разрешения спора обычно приходилось обращаться к таким мастерам английской прозы, как Маколей, Гиббон или Карлейль. Черчилль недолюбливал людей подобного типа, и однажды он охарактеризовал Вуда как «неутомимого, ограниченного и невыносимого» человека³⁰⁰. Однако личное неприятие в работе отходило на второй план. Вуд пользовался поддержкой автора, а сам процесс корректуры отныне стал называться не иначе, как «вудинг».

Но не все были столь благосклонны. Бо́льшую часть своего времени, особенно при подготовке к публикации последующих томов, Вуд проводил в доме Черчилля, в том числе в лондонском особняке на Гайд-парк-гейт. Для того чтобы корректор мог спокойно выполнять свои обязанности, ему отвели небольшую комнатку. Вскоре это помещение понадобилось хозяйке дома. Клементину раздражало, что в доме постоянно кто-то находится: секретари, помощники, городские клерки, посыльные. Все они приходили без вызова и оставались на неопределенное время, занимая библиотеку и другие комнаты. Понимая, что положить этому конец не удастся, она решила ограничить присутствие посетителей одним помещением – тем, где работал Вуд. Корректора она предложила переместить в переднюю. Но там располагались телохранители, которых пришлось бы размещать в комнате для слуг, что было не совсем правильно. В итоге Клементина стала настаивать, чтобы Вуд работал у себя дома, однако Черчилль категорически отказался отпускать помощника, заметив, что «обращается к нему по работе над книгой чуть ли не ежечасно»³⁰¹.

Помимо членов «Синдиката» к работе над вторым томом Черчилль привлекал и внешних специалистов. Свои материалы ему направил Реджинальд Джонс, а также постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган (1884–1968)³⁰². Кроме того, он обратился к своим секретарям военного времени – Лесли Роуэну (1908–1972) и Джону Мартину, с тем чтобы они помогли с работой в архивах. Также рукопись прошла через руки Эдварда Марша и Клементины.

В феврале 1947 года младшая дочь Черчилля Мэри вышла замуж за помощника военного атташе в британском посольстве во

Франции Артура Кристофера Джона Соамса (1920–1987). Этот брак станет самым счастливым из всех, в которые вступали дети Черчилля. Известный политик быстро проникся симпатией к своему зятю, отличавшемуся покладистым характером и успешной военной карьерой. Также, как и его тесть, Соамс окончил королевский военный колледж Сандхёрст. В годы войны он служил на Среднем Востоке, в Италии и во Франции. Черчилль решил использовать его опыт, обратившись в ноябре 1948 года с просьбой описать личные впечатления от одного сражения. Для того чтобы освежить его память, он направил Соамсу несколько секретных документов из собственного архива³⁰³.

Незаменимое место в работе над вторым томом отводилось Норману Бруку, которого современные исследователи назвали «официальным цензором и неофициальным редактором»³⁰⁴ всего произведения. Несмотря на существенную загрузку, секретарь кабмина продолжил активное участие в литературном проекте. В 1948 года Брук и его подчиненные прочитали рукопись нового тома четыре раза: в январе, марте, июне и октябре. Помимо стилистических правок, секретарь уделял особое внимание проверке фактов, в частности статистических данных, а также всех назначений, которые автор приводил в первой главе, описывая формирование правительства.

Одновременно с выявлением фактических ошибок Брук помог Черчиллю с получением разрешения на цитирование официальных бумаг от доминионов и США. Рассматривался также вопрос о согласовании с правительством СССР использования переписки британского премьера и И. В. Сталина. Брук считал, что подобное обращение нецелесообразно. Для консультаций он обратился к Орму Сардженту, занимающему в тот момент должность постоянного заместителя главы внешнеполитического ведомства. Сарджент поддержал Брука, также сочтя обращение в Москву по этому вопросу необязательным. В противном случае, если последуют нарекания, МИД всегда смог бы ответить, что автором «Второй мировой войны» является Уинстон С. Черчилль, а не правительство Его Величества.

Третья функция, которую выполнял Брук, сводилась к цензуре. Причем, выступая в этом качестве, секретарю кабмина приходилось действовать с учетом сразу двух задающих. С одной стороны, он должен был обращать внимание на текущую политическую обстановку, с другой – не допускать разглашения государственных секретов. Если с учетом первого фактора все было более или менее понятно и не приводило к спорным моментам, то в использовании документов Черчилль и Брук столкнулись с определенными сложностями, повторявшими ситуацию с первым томом. Указание премьер-министра Эттли минимизировать обращение в книге к секретным документам, авторство которых не принадлежало Черчиллю, привело к перекосу изложения. Получалось, что единственным моторчиком военного кабинета был его глава, определявший и цели, и средства, и контроль над реализацией, а также порой сам осуществлявший разработанные им планы.

Помимо собственной экспертизы, Брук привлек к анализу текстов сотрудников спецслужб, которые проверили типографии, где печатались различные варианты рукописи, и внимательно изучили используемые документы. Брук беспокоился, что активное цитирование военных телеграмм позволит иностранным специалистам расшифровать военные коды, часть которых продолжала использоваться в послевоенное время. Опасения Брука разделял глава внешней разведки Стюарт Грэхем Мензис (1890–1968). Он предложил перефразировать телеграммы.

Как и следовало ожидать, идея с переписыванием документов не слишком обрадовала автора. В июне 1948 года он лично встретился с Мензисом. Аргументы главы разведывательной службы показались ему неубедительными, однако он согласился произвести правку, переставив в отдельных случаях слова или заменив их синонимами. В предисловии же ко второму тому было добавлено сообщение, что по требованию правительства Его Величества некоторые документы были «перефразированы»³⁰⁵. Аналогичная практика и аналогичная приписка распространится и на остальные тома.