Электронная библиотека » Дмитрий Медведев » » онлайн чтение - страница 18


  • Текст добавлен: 21 апреля 2022, 13:50


Автор книги: Дмитрий Медведев


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 18 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Досталось не только Эттли, но и его кабинету. Перефразируя Линкольна, Черчилль заявил, что лейбористы, эти «никчемности», сформировали «правительство никчемностей для никчемностей». Он называл «методы и приемы работы социалистов расточительными и неуклюжими». «Еще ни одно правительство не совмещало столь страстную похоть к власти со столь безнадежной импотенцией в ее использовании», – выразился он в ноябре 1947 на одном из заседаний палаты общин91.

В чем конкретно, по мнению лидера консерваторов, выражается «расточительность и неуклюжесть» лейбористов? Во-первых, Черчилль выступил против всеобщего равенства, как это равенство видят социалисты. В его понимании, «сильные должны помогать слабым». Социалисты, напротив, «уверены, что сильных нужно держать в узде, принижая до уровня слабых, чтобы все распределялось поровну». «Социалисты предпочли бы, чтобы у каждого была половина нормы, нежели чтобы кто-нибудь получил вторую порцию». К чему приводит подобное распределение благ и возможностей? К весьма неутешительным выводам и опасным последствиям, когда «темп общества в его движении вперед задается самыми медленными и слабыми его представителями»92.

Во-вторых, лидер оппозиции обвинил лейбористов в ухудшении социально-экономических условий жизни обычных граждан. «Мы стали больше платить за то, что покупаем за рубежом, и получаем меньше за то, что продаем», – возмущался лидер тори93. При этом в своих речах он не только использовал таранные удары, но и не брезговал ироничными шлепками, которые лучше запоминались и легче воспринимались. Так, например, во время выступления в своем избирательном округе в конце января 1950 года он заявил: «Почему длинные очереди должны стать постоянной и неизбежной составляющей нашей жизни. Больше социалисты не мечтают об утопии, они мечтают о кьютопии[58]58
  Черчилль использует игру слов, обыгрывая «утопия» и queue — очередь.


[Закрыть]
»94.

Попала под огонь критики и сохраненная лейбористами со времен войны карточная система распределения продовольствия, активно поспособствовавшая появлению огромного бюрократического аппарата и созданию «громадной армии чиновников», которая увеличилась в три раза по отношению к довоенному периоду. В результате главной заботой высшего политического руководства страны стало «обеспечение этой армии достаточным объемом работы, которая оправдывала бы ее существование», а также «предоставление чиновникам как можно больших полномочий и бесчисленных возможностей для вмешательства в жизни других людей».

За чей счет содержится непропорционально развитый бюрократический аппарат и за чей счет «оплачиваются щедрые административные расходы»? – вопрошал Черчилль. За счет обычных граждан, которые покрывают все издержки налоговыми выплатами и приобретением продуктов по завышенным ценам. «Социалисты делают вид, будто с помощью своей системы продовольственных карточек и субсидий на продукты питания обеспечивают малоимущих и всех остальных жителей страны дешевой едой, – возмущался политик. – Но для этого они сначала берут деньги из кармана наших граждан, а затем возвращают за вычетом тяжелого бремени расходов на громадную армию чиновников, занимающихся организацией работы карточной системы»95.

Не оставил Черчилль без внимания и такое нововведение лейбористов, как национализация. Выступая в марте 1947 года в парламенте, он заявил собравшимся депутатам и членам правительства, что «можно попробовать уничтожить богатство, но это приведет лишь к распространению нищеты». В августе того же года он отметил, что «частная собственность имеет право себя защищать». «Наша цивилизация построена за счет частной собственности и может быть защищена только частной собственностью». В ноябре 1948-го он назвал предложенный законопроект о национализации сталелитейной промышленности «средством ограничения торговли». В октябре 1949-го на партийной конференции он высказал опасения, что национализация приведет лишь к тому, что «бурно развивающаяся промышленность будет приведена в беспорядок, расколота и в итоге заморожена и парализована неповоротливыми и дорогостоящими тисками государственной бюрократии». А что значит бюрократия? «Бюрократов не наказывают за неправильные решения, – объясняет Черчилль. – До тех пор пока они пунктуально ходят на работу, честно выполняют свои обязанности и ведут себя в вежливой манере перед своим руководством, им нечего беспокоиться о своей занятости и пенсиях». И таким людям, у которых «отсутствует заинтересованность действовать правильно», которые «не подвергаются наказаниям за свои ошибки», лейбористы передали «ключевые отрасли промышленности». «Я сомневаюсь, – заявил Черчилль в феврале 1950 года, – что обычному среднему социалисту доставляет удовольствие по утрам говорить себе: „Ого, я владею Банком Англии, я владею железными дорогами, я владею угольной промышленностью“. А если подобные речи и доставляют ему удовольствие, то он за него дорого платит в виде налогов, высоких цен или того и другого вместе взятых»96.

Третья претензия Черчилля правящей партии состояла в ухудшившейся экономической ситуации на государственном уровне97. «Какой смысл быть великой нацией, если наши граждане в конце недели не могут оплатить счета за жилье», – недоумевал лидер тори в частных беседах. На публике он был еще более резок и непримирим. «Сегодня самая большая беда нашей страны – это непрекращающаяся девальвация фунта или, говоря другими словами, постоянный рост цен, обесценивание труда и удорожание всего, что мы закупаем», – заявил Черчилль в июле 1951 года, выступая в своем избирательном округе Вудфорд. «Из-за разницы в курсе валют мы вынуждены отдавать плоды двенадцатичасового труда – физического или умственного – за то, что раньше могли купить восемью часами работы», – возмущался он. «Разве этот факт не вызывает изумления? – обращался политик к своим избирателям. – Шесть лет работы правительства социалистов нанесли нашим финансам больше ущерба, чем Гитлер»98.

Находясь под влиянием идей австрийского экономиста Фридриха фон Хайека (1899–1992), Черчилль считал, что негативные экономические последствия вызваны нарушением фундаментальных основ здоровой экономики: «устранением мотива получения большего дохода и соблюдения собственных интересов как основного практического руководства в мириадах повседневных трансакций», что привело к «ограничению, параличу и разрушению британской находчивости, бережливости и изобретательности». Черчилль призывал «пока не поздно, избавить страну от извращенных доктрин социализма». В противном случае Британии будет «нечего надеяться на возрождение». Если не предпринять мер, «самые находчивые и энергичные эмигрируют, а в нашей стране останется огромная масса обремененных заботами, голодных, сломленных людей и возвышающаяся над ними группка чиновников», результатом чего станут «упадок и разруха»99.

Упоминание «группки чиновников» особенно важно, поскольку касается одного из устоявшихся тезисов в мировоззрении политика: взаимосвязи между социализмом и ограничением свободы. «Как свободный англичанин, я больше всего ненавижу зависеть от чьей-либо милости или находиться в чьей-либо власти, будь то Гитлер или Эттли», – заявил он во время одного из заседаний парламента в ноябре 1947 года. За месяц до этого на съезде Консервативной партии он возмущался, что «наша жизнь все больше и больше регламентируется и регулируется тысячами правил, за соблюдением которых неусыпно следит огромная армия чиновников». По его словам, «всеми возможными способами создается и совершенствуется аппарат тоталитарного управления, охватывающий все сферы жизни британского общества». В представлении Черчилля, лейбористское правительство избрало эффективную тактику, используя «трудности в качестве предлога для введения еще большего количества ограничений и дальнейшего роста бюрократии». Сначала «правительство совершает ошибки, которые приводят к ухудшению ситуации», затем оно «требует новых полномочий для ее исправления». В результате лейбористы «все ближе подходят к реализации идеи всесильного государства, в котором человеку отводится роль беззащитного раба, пешки»100.

Для того чтобы выступить противником ограничений и защитником свободы, Черчиллю не нужно было дожидаться программных заявлений на ежегодных партийных конференциях. Он незамедлительно реагировал на малейшие притеснения, идущие из стана политических оппонентов. Едва назначенный в 1950 году на должность министра городского и сельского планирования Хью Дальтон в момент представления «очередной из своих незначительных уступок» заявил: «Это эксперимент со свободой, надеюсь, никто не станет ею злоупотреблять», и Черчилль тут же разразился гневной тирадой. По его словам, «это высказывание как нельзя лучше характеризует отношение правителей-социалистов к людям». В их понимании «свобода является привилегией» и «экспериментом», который немедленно свернут, если им «разонравится» поведение обычных граждан. «Какой образчик высокомерия и надменного самодовольства! – сердито восклицал Черчилль. – Разве так можно говорить с народом Британии! Этот министр изъясняется так, будто он уполномочен распоряжаться нашими свободами, раздавая их нам, как печенье собачке, которая встала на задние лапы и, заискивающе виляя хвостом, выпрашивает у него угощение»101.

Многие политики не обращали внимания на заявления в духе Дальтона, не реагировали они и на мелкие ограничения в свободе, преподносимые как необходимые меры по исправлению экономического положения. Но именно в этой незначительности, последовательности и постепенности Черчилль и видел основную угрозу. «История многих стран показывает, – предупреждал он, – что самый простой способ, с помощью которого можно сначала потихоньку ограничить свободу какой-нибудь великой и могучей нации, а потом и вовсе свести ее на нет, – это действовать не спеша, шаг за шагом, этап за этапом». В отличие от лейбористов, которые, в понимании Черчилля, стремятся создать всесильное тоталитарное государство, контролирующее каждый аспект жизни своих граждан, идеалом консерваторов была «власть народа, волей народа и для народа», когда «народ контролирует правительство, а не наоборот»102.

В 1952 году один из крупнейших и влиятельнейших философов XX столетия Карл Раймунд Поппер (1902–1994) выпустил второе, переработанное издание своей известной монографии «Открытое общество и его враги», в которой подверг жесткой критике различные утопические теории от Платона до Маркса. Когда Черчилль будет отмечать свое восьмидесятилетие, Поппер подарит ему экземпляр своего труда со следующей дарственной надписью: «Защитнику Открытого общества в знак авторской признательности»103.

Несмотря на признание заслуг Черчилля такими выдающимися умами, как Поппер, выступления британского политика не получили повсеместной поддержки. И для понимания, почему это произошло, приведения одних цитат из выступлений политика недостаточно. Необходимо рассматривать ситуацию целиком. Наблюдая за последовательной, упорной, непримиримой критикой лидера тори, создается впечатление, что он вновь представлял себя отвергнутым пророком, ведущим, как и пятнадцать лет назад, дерзкую борьбу с преобладающим мнением, которое считал ошибочным. Только это было другое время. Да и лейбористское правительство во главе с Клементом Эттли отличалось от консервативного блока Болдуина – Чемберлена. Черчилль открыто критиковал лейбористов, но его обвинения больше служили выражением собственной политической философии, чем описанием действительности. Лейбористы многое сделали для укрепления экономики страны в тяжелые послевоенные годы. Они представляли собой иную мишень, и для этой мишени нужны были иные стрелы. Черчилль же следовал давно отработанным, но устаревшим приемам. Он обращался к своему красноречию, которое, хотя и способно было произвести впечатление, современным британцам казалось вычурным и мелодраматичным104.

Кроме того, слабость выступлений Черчилля состояла в том, что, убедительно и уверенно разнося реформы своих оппонентов, он не предлагал взамен ничего конкретного. Его заявления носили в основном декларативный характер, изобличая недостатки и упущения правящей партии. А когда речь заходила о контрмерах и исправлении ситуации, то политик облекал свои идеи в одежды общих фраз: «Не опускайте руки! Не теряйте веры в свою родную страну! Никто не знает, что уготовило нам будущее, но я убежден в том, что если мы будем поступать мудро, честно работать вместе, никогда не забывать о своей стране и ее славной, героической истории, а также о ее будущем – испортить которое не может ничто, кроме наших собственных промахов, – то у нас все получится. Все нынешние трудности преодолимы, все текущие проблемы решаемы…»105.

В том-то и заключалась проблема, что критиковать было легко, а что-то изменить и улучшить, предложить новый план и воплотить его в жизнь – гораздо сложнее. В этом отношении положение лидера оппозиции имело свои преимущества, позволяя оставаться в русле власти, не отвечая при этом ни за что, а лишь подмечая ошибки и промахи своих соперников. Подобный паразитический образ жизни не был свойственен Черчиллю, но как подход к ведению политической борьбы считался им вполне допустимым. Сохранилась запись одной беседы с Генри Скримжер-Уэддербёр-ном, 11-м графом Данди (1902–1983), который навестил политика в его загородном доме в сентябре 1928 года. Состоявшийся между двумя джентльменами диалог интересен не только тем, что Черчилль лишний раз подтвердил свои антисоциалистические взгляды, заметив, что «готов вытащить меч за защиту собственности, владение которой является одним из фундаментальных британских прав», – он интересен той тактикой, которую предложил Черчилль для борьбы с левыми элементами. Наступит день, заявил политик, когда социалистов в парламенте станет большинство, и они предложат меры, ограничивающие права владения собственностью. Радикальные элементы Консервативной партии выступят против, и если тори одержат победу, народ может поддержать социалистов, что принесет стране большой вред. Но если социалистам дать возможность реализовать свои предложения, народ разочаруется и возненавидит их, и тори смогут снова вернуться к власти. Только уже на гораздо более сильные позиции106.

Это был хитроумный ход, и не исключено, что Черчилль действительно готов был дать возможность лейбористам осуществить свои изменения, провалиться, а затем на волне всеобщего недовольства вернуться к штурвалу. Если и так, то эти мотивы не были для него определяющими ни в 1945-м, ни в 1950 году. Слишком сильно он переживал поражение на выборах, особенно после разгрома нацистской Германии. Да и пребывание в оппозиции лидер тори считал малоприятным, назвав однажды этот период «потерянными годами»107. Поэтому Черчилль искренне вступил в борьбу и с оптимизмом смотрел на исход выборов. «Надеюсь, мы возьмем реванш за 1945 год», – признается он Бивербруку за день до голосования108.

Острый нюх не подвел старого политика. Предвыборная кампания 1951 года прошла, как выразился У. Манчестер, «по-гоббсовски – без грубости, но мерзко, жестко и коротко»109. На новых выборах консерваторы одержали долгожданную победу, заняв в палате общин триста двадцать одно место против двухсот девяноста пяти, которые удалось отстоять лейбористам. Перевес был незначительный, но Черчилль остался доволен результатом. «Слава богу, наконец-то ты вернулся к управлению кораблем», – поздравил нового главу правительства фельдмаршал Монтгомери110. В тот день в адрес нового премьера пришло много поздравлений. Смирилась с победой своего супруга и Клементина. «Надеюсь, Уинстон окажется полезным для страны, – заметит она. – Это будет тяжелая работа, но он обладает страстным темпераментом и готов к ней»111.

Двадцать шестого октября 1911 года Черчилль был назначен на пост первого лорда Адмиралтейства, став во главе самого большого военно-морского флота в мире. Спустя ровно сорок лет он возглавил правительство, впервые за свою полувековую карьеру в политике став полноценно избранным премьер-министром. Черчилль был счастлив. Счастливы были и издатели, для которых лучшего пиара и раскрутки «Второй мировой войны» сложно было даже представить. Понимая, что нельзя упускать шанс, New York Times начала публикацию пятого тома за три недели до дня голосования, как раз в тот день, когда Георг VI распустил парламент. Последний фрагмент был напечатан 1 ноября. Таким образом, публикация охватила всю предвыборную гонку, пройдя через пик этого периода – назначение автора главой правительства. В Британии публикацию пришлось немного задержать. Строго лимитированный расход бумаги не позволил Daily Telegraph, освещающей избирательную гонку, приступить к сериализации в октябре. Публикация пятого тома началась 5 ноября, когда Черчилль уже вступил в должность премьера.

Ажиотаж вокруг возвращения Черчилля на Даунинг-стрит благотворно повлиял на тираж и на восприятие нового тома. О пятом томе «Второй мировой войны» говорили как о «самом лучшем во всей серии», его сравнивали с «чудесным триумфом порядка над хаосом», называли «самым волнующим произведением нон-фикшн в этом году», «одним из величайших исследований современной войны». Автора поставили на одну ступень рядом с Макиавелли и Клаузевицем, а в целом его многотомное произведение назвали «великой литературной симфонией».

Были и те, кого манящий свет власти и популярности оставил равнодушным, позволив сконцентрироваться на качестве текста. По их мнению, в «Кольце» Черчилль больше, чем в других томах, занимался апологией. Сама книга была найдена «менее интересной и менее завершенной». Даже те фрагменты, которые должны были привлечь больше всего внимания, например Тегеранская конференция, вызвали довольно скромные отзывы. По мнению рецензентов, описание первой встречи Большой тройки было «прозаическим» и уступало рассказу о поездке к Сталину в августе 1942 года.

Среди критиков были и коллеги по перу, которые также приложили свои литературные таланты для освещения событий и людей самого крупного в истории человечества военного противостояния. К ним, например, относился автор бестселлера «Рузвельт и Гопкинс» Роберт Шервуд. Он признавал масштаб британского политика, замечая относительно пятого тома: «Вся эта книга и есть Уинстон Черчилль, и поэтому она не может быть чем-то, кроме как великой». Несмотря на столь высокую оценку, Шервуд отметил, что «Кольцо» является «в некоторых отношениях менее интересным, более спорным, чем его предшественники». Рецензент указал также и на участившиеся оправдания, которые, несмотря на всю их обильность, не смогли убедить в правильности приводимых аргументов. Чувствовалось, что Черчилль «утомился» от написания по столь обширному кругу вопросов столь насыщенного текста в таких объемах, да еще в столь сжатые сроки.

В рецензии американского автора интересно не только то, чтобы было опубликовано, но и то, что осталось за ширмой доступного широкой публике. А именно редакторские и цензурные правки собственного текста. Так, из конечной версии рецензии были удалены упоминания о том, что пятый том содержит «признаки спешки, курсорное™ и даже нетерпеливости», словно Черчилль хотел покончить с книгой как можно скорее, принося в жертву «утонченность собственного стиля и свою страсть к деталям». Обсуждая пятый том с Лафлиным, Шервуд признался, что «очень разочарован» этой книгой. Вместо того чтобы излагать события, Черчилль пустился в пререкания с различными критиками относительно своих стратегических идей.

Шервуд был не единственным, с кем Лафлин обсуждал последнее литературное достижение нашего героя. В июле 1952 года во время деловой поездки в Соединенное Королевство он встретился с личным врачом британского премьер-министра бароном Мораном. В ходе беседы они коснулись возможности публикации дневниковых записей врача, которые тот вел, начиная с 1940 года. Пробежавшись по тексту рукописи, Лафлин пришел в восторг от приведенных фактов. Последовавшее обнародование этих записей будет непростой историей, вызвавшей ажиотаж, но описание этих событий выходит за рамки настоящего исследования. Для нас, однако, представляется интересным одна ремарка, которая была вскользь брошена Мораном во время беседы. Предлагая свою рукопись, он заметил, что планирует ее сократить, объяснив, что одним из признаков хорошего текста является избранность. Увидев, что собеседник внимательно его слушает, он продолжил, заметив, что «Вторая мировая война» «уступает по качеству некоторым ранним произведениям Черчилля». И причина этого заключается в том, что автор утратил «энергию избирательности»112.

Если говорить в целом о восприятии пятого тома британской публикой, то, как и следовало ожидать, определенную и значительную часть отзывов занимали восторженные ремарки, в частности отмечалась «свежесть» повествования с его «благородством, юмором, великодушием и терпением». При этом, в отличие от заокеанских коллег, британские рецензенты разделились по политическим предпочтениям. Учитывая, что речь шла не только об авторе, но и о действующем премьер-министре, то и оценка новой книги происходила одновременно с литературных и политических позиций.

В чем британские и американские рецензенты сходились, так это в том, что новая книга менее интересна и волнующа, чем предыдущие. И такие суждения раздавались не только со стороны тех, кто по каким-либо причинам был изначально негативно настроен к автору. К аналогичным выводам приходили читатели, входившие в близкий круг Черчилля. Например, Дафф Купер. Правда, по его мнению, причина снижения качества заключалась не только в самом авторе, но и в теме «Кольца». «Плохие новости всегда интереснее читать, чем хорошие, а этот том посвящен почти полностью хорошим вестям», – объяснял Дафф Купер. Однако большинство критиков все-таки сходились во мнении, что слабость пятого тома объяснялась в большей степени оправдательной интонацией113.

Основной темой апологии в очередной раз стала ситуация с открытием второго фронта и задержкой высадки союзных войск в Нормандии. Перечисляя основные обвинения в свой адрес: а) что он «был против осуществления этой операции»; б) что он хотел «лишить операцию необходимых для ее проведения сил»; в) что он предлагал «начать настоящую, с участием армий, кампанию на Балканском полуострове», – Черчилль отмахивался и заявлял, что «все это выдумки» и они ему «никогда не приходили в голову»114.

Наш герой сознательно пошел на стилистические изменения, принеся в жертву качество своего произведения ради защиты собственного реноме. Трактовки Ингерсолла, откровения Рузвельта, описания Шервуда, а также реминисценции госсекретаря Корделла Хэлла (1871–1955), военного министра Генри Стимсона (1867–1950) и Дуайта Эйзенхауэра с разной степенью тактичности подводили читателей к одному выводу: Черчилль пытался отложить открытие второго фронта, категорически настаивая на своих планах нанесения основного удара по «мягкому подбрюшью крокодила», то есть через Италию, а не Францию.

В начале 1950 года в США появилась новая книга – «Великие ошибки войны», написанная военным редактором New York Times, лауреатом Пулитцеровской премии Хэнсоном Уэйтманом Болдуином (1903–1991). Болдуин повторил основные тезисы предыдущих авторов, дав им новую трактовку. В его изложении, британские стратеги, пытавшиеся вторгнуться в Европу через южные ворота, были правы, в отличие от своих американских коллег. Успешная кампания в Италии и дальнейший захват Балкан позволил бы, по мнению Болдуина, остановить продвижение Красной армии на запад и избежать советизации Восточной Европы. Черчилль внимательно ознакомился с «Великими ошибками», пометив на полях напротив описания балканских замыслов: «вздор», «неправильно», «бред»115.

В своих мемуарах Черчилль признал, что в США «утвердилось мнение», будто он старался помешать «Оверлорду» и «тщетно пытался склонить союзников предпринять массовое вторжение на Балканы». По его словам, это была «чепуха»116. Защищаясь от нападок, он активно использует прием, известный в логике, как апагогия или reductio ad absurdum[59]59
  Доведение до абсурда (лат.).


[Закрыть]
.
Он сознательно преувеличивает обвинения в свой адрес, добиваясь, что их несостоятельность стала очевидной даже непосвященному читателю. Также для защиты собственной позиции он активно обращается к объемным цитатам из подлинных документов. Но здесь ситуация выглядит не столь однозначной, и вместо доказательства его правоты приводимые фрагменты, наоборот, передают страхи автора, связанные с успешной высадкой. Причем, как показывают документы, Черчилль боялся не столько самой высадки. Он выражал крайнюю обеспокоенность дальнейшим удержанием плацдарма, когда всего за две-три недели противник смог бы собрать и доставить на нужный участок фронта значительное количество войск, погнав высадившийся контингент обратно к заливу, в то время как войска союзников столкнутся с проблемами снабжения и будут не в состоянии оказать достойного сопротивления117.

Свою тень отбросил и способ использования документов. В главе «Тупик на третьем фронте» Черчилль рассказывает, что 24 октября 1943 года Эйзенхауэр (на тот момент командующий силами союзников при наступлении в Северной Африке и Италии) собрал совещание, на котором попросил своего заместителя, генерала Александера, доложить об обстановке. В докладе Александера лейтмотивом звучала мысль, что из-за недостатка десантных судов, а следовательно и отсутствия подкрепления в должном объеме, войска союзников уже столкнулись с проблемами, и судя по тому, что в дальнейшем ситуация с судами не улучшится, положение на Апеннинском полуострове может принять неблагоприятное развитие с переходом инициативы к противнику. Учитывая, что намеченная на май следующего года операция «Овер-лорд» переключала на себя основные объемы десантных судов, нетрудно догадаться против чего был направлен этот выпад. Черчилль ссылается на мнение Эйзенхауэра, который нашел доклад британского военачальника «настолько серьезным», что переслал его Рузвельту и британскому премьеру, «подтвердив» заявления Александера и указав, что направленный документ «дает ясную и точную картину». Черчилль приводит объемное сопроводительное послание Эйзенхауэра, добавляя, что этот отчет был «составлен с полным знанием дела и в нем затрагивались все основные проблемы нашей стратегии»118.

Вольная авторская трактовка этого эпизода заключалась в том, что в своей книге Черчилль ограничивается приведением лишь трех частей телеграммы Эйзенхауэра, оставляя под сукном четвертую часть с комментарием Айка, который не разделял опасений генерала Александера. Эйзенхауэр, напротив, подчеркнул, что события в Италии носят второстепенный характер по сравнению с предстоящей операцией в Северной Франции. И в этой связи, чем больше немецких дивизий будут использованы на итальянском фронте, тем лучше для «Оверлорда». «Безразлично, что произойдет с нами, если „Оверлорд“ окажется успешным», – резюмирует американский командующий, перечеркивая тем самым все рассуждения Черчилля. Профессор Рейнольдс называет усечение телеграммы Эйзенхауэра «одним из самых вопиющих искажений во всех шести томах мемуаров». Но подобное искажение имело место не только при подготовке исторических сочинений. Сразу после получения сообщения от Эйзенхауэра Черчилль направил документ с аналогичной купюрой Идену, который в тот момент находился на переговорах в Москве.

В марте 1951 года, проверяя рукопись пятого тома, британское Военное министерство отметило, что приведенная в книге телеграмма процитирована не полностью. Как и следовало ожидать, это замечание не было принято к сведению. Однако все тайное становится явным. В случае с усеченной телеграммой хитроумные шаги Черчилля стали известны уже в 1945 году. Глава американской военной миссии в Москве генерал-майор Джон Рассел Дин (1896–1982) располагал полной копией телеграммы Эйзенхауэра, полученной им из Вашингтона. Когда он увидел у Идена вариант Черчилля, то сообщил об этом своему начальству. Генри Стимсон пришел в бешенство, отметив в опубликованном позже дневнике, что этот эпизод лишний раз показывает, «насколько решителен был Черчилль в использовании своих неискренних словоизлияний для того, чтобы воткнуть нож в спину, Оверлорда“». Негодование министра разделили Гопкинс и Рузвельт. Последний нашел поведение британского коллеги «неподобающим». Современные историки менее категоричны, отмечая, что премьер не был в целом противником «Оверлорда» и не выступал за лишение этой операции основных сил. Он ратовал лишь за итальянский сценарий, в угоду которого был готов отложить высадку в Нормандии до августа 1944 года, а также не исключал проведение операции на Балканах ограниченным контингентом британских войск119.

При подобной трактовке обвинения главы британского правительства в том, что он якобы выступал за открытие второго фронта, как только стало понятно, что СССР сможет единолично одержать победу над Германией, рассчитывая тем самым блокировать продвижение советских войск в Европе, несостоятельны. Даже весной 1944 года, когда подготовка к «Оверлорду» шла полным ходом, Черчилль, судя по его расспросам американцев и общению с собственными штабистами, не оставлял надежды, что высадка перенесется, а предпочтение будет отдано иному направлению атаки. По мнению Макса Гастингса, если бы не настойчивость представителей США и непрерывное давление СССР, то операция «Овер-лорд» состоялась бы в лучшем случае в 1945 году120.

Признавая нежелание Черчилля ускорить высадку союзников в Северной Франции, невольно задаешься вопросом, почему даже после того, как стало очевидным, что только массированный удар по Германии сможет сокрушить Третий рейх, британский премьер продолжал отдавать предпочтение периферийной средиземно-морской стратегии перед согласованным и неизбежным «Овер-лордом»? При поиске ответа на этот вопрос первое, на что обращаешь внимание, что в строгом смысле слова средиземноморской стратегии у Черчилля не было. Основу его планов составляла предприимчивость, гибкость, способность извлекать выгоду в зависимости от обстоятельств, своего рода стратегический оппортунизм. «Черчилль отказывался признать, что нам нужен общий план, советуя придерживаться в первую очередь оппортунистической политики», – отмечал в своем дневнике Алан Брук в августе 1943 года121. Это упоминание касалось обсуждения операций в Юго-Восточной Азии, но, по сути, передавало подход Черчилля и на других театрах военных действий. Еще в декабре 1939 года, в бытность своего руководства Адмиралтейством, он указывал, что «наша основная стратегия должна формироваться обстоятельствами»122. В своих мемуарах он развил эти выводы. В третьем томе Черчилль признавал, что в отличие от американцев «мы не считаем, что логика и четкие принципы являются единственным способом принятия решений в быстро меняющихся и не поддающихся описанию ситуациях». По его словам, «особенно в войне британцы придают большое значение оппортунизму и импровизации», вдохновляясь не «фундаментальными решениями», а «разворачивающимися событиями». Приступив к работе над пятым томом, Черчилль вновь вернулся к этой теме, заявив: «Я не могу согласиться с тем, что оппортунизм является пороком». Впоследствии эта фраза была удалена из окончательной редакции, но она более чем показательна. Автор противопоставлял себя Эйзенхауэру, который в своих мемуарах «Крестовый поход в Европу» настаивал, что «доктрина оппортунизма, столь часто находящая применение в тактике, недопустима в стратегии». Ведя незримый спор с американским полководцем, Черчилль привел в пятом томе один из своих документов, в котором встречается следующе высказывание: «Первоочередные тактические нужды должны всегда иметь приоритет перед стратегической политикой». И хотя эта ремарка касается частного вопроса, связанного с воздушными операциями в Италии, она служит наглядным выражением взглядов Черчилля-стратега123.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации