Текст книги "Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965"

Укрепление отношений с США и восстановление сотрудничества с СССР были не единственными факторами, оказавшими влияние на творческий процесс. Черчиллю шел семьдесят девятый год, а он, несмотря на инфаркт и два микроинсульта, продолжал тянуть лямку премьерства, возглавлял Министерство обороны, а в свободное время дорабатывал и редактировал монументальное сочинение. Но даже у титанов здоровье не луженое, и эксплуатировать свой организм можно лишь до заданных пределов. Черчилль начал быстрее утомляться и уставать. Ему стало сложнее концентрироваться, ухудшилась память, ослабла интеллектуальная хватка. Хотя бывали периоды просвета, когда жизненная энергия возвращалась, производя неизменное впечатление на окружающих. «В ментальном отношении он более оживлен, чем в конце войны», – изумлялся дипломат Пирсон Джон Диксон (1904–1965)¹⁵⁵.

Диксон записал в дневнике свои впечатления 20 июня 1953 года, после рабочей встречи с премьер-министром, продлившейся больше полутора часов. О том, насколько его воспоминания отражали реальное состояние, легко судить по тому факту, что буквально через три дня личный врач нашего героя выразил опасения относительно состояния здоровья подопечного. Он обратил внимание на то, что речь премьера звучит «неразборчиво». Приходилось дважды переспрашивать, что он хотел сказать¹⁵⁶.

На календаре был вторник 23 июня. Вечером в резиденции на Даунинг-стрит давали обед, на который были приглашены тридцать восемь гостей, включая премьер-министра Италии Альчиде Амедео Франческо де Гаспери (1881–1954). Черчилль пребывал в хорошем расположении духа. Он активно участвовал в обсуждении и даже выступил с «восхитительной» короткой речью о завоевании римлянами Британии, рассказав о «Цезаре и легионах»¹⁵⁷.

Когда обед подошел к концу, Черчилль встал из-за стола и проводил гостей в гостиную. Пройдя несколько шагов, он вдруг почувствовал себя плохо. Схватился за первый попавшийся стул, обмяк и опустился на него. Рядом с ним оказалась супруга историка искусств Кеннета Маккензи Кларка (1903–1983) Элизабет (1902–1976). Обращаясь к ней, он произнес: «Мне нужен друг. Они взвалили на меня слишком много»¹⁵⁸. Усталый вид Черчилля насторожил даму. Она поделилась своими опасениями с супругом, а тот в свою очередь – с младшей дочерью премьера. Мэри тут же подбежала к отцу. Вскоре к ней присоединился Кристофер Соамс. Понимая, что с тестем случилось что-то серьезное, он обратился к Клементине, сказав, что мистер Черчилль выглядит «очень усталым».

– Ох! – воскликнула Клементина. – Тогда мы должны уложить его в постель.

– Для начала нужно дождаться слуг, – произнес Соамс. – Он не в состоянии идти самостоятельно.

Не только идти, но и говорить. Речь премьера стала путанной и неразборчивой¹⁵⁹.

Мэри Соамс впоследствии вспоминала, что была слишком занята гостями, поэтому не придала серьезного значения ухудшению здоровья отца. Но ее муж придерживался другого мнения. Кристофер попросил жену максимально отвлечь присутствующих. Ему самому удалось убедить Гаспери, что британский премьер нуждается в отдыхе. Итальянец с пониманием отнесся к этому и вскоре покинул резиденцию. Примеру Гаспери последовали и другие.

Когда остались только близкие люди, Колвилл стал срочно связываться с Мораном, но безуспешно. В итоге он оставил ему записку с просьбой срочно прибыть на Даунинг-стрит. Пока же Черчилля перенесли наверх, в спальную. Как вспоминали очевидцы, состояние его улучшилось¹⁶⁰.

Моран появился утром. Опросив участников событий, он направился в спальную премьера.

– Ах, Чарльз, я думал, ты никогда не придешь, – довольно бодрым голосом произнес Черчилль.

Несмотря на заметное улучшение, поводов для радости было мало. Моран диагностировал инсульт. Это был третий и самый крупный удар из поражавших мозг британского политика. Да, он сохранял ясность мышления и даже смог самостоятельно встать и сделать несколько шагов. Но шаги были неуверенными.

– Я бы не захотел в палате общин на виду всех депутатов идти к своему месту, – признался Черчилль.

Частично была поражена левая часть тела.

– Я хочу знать, что со мной произошло – сказал он.

За шесть лет до описываемых событий, в 1947 году, Черчилль выступал в Гилдхолле на международном конгрессе врачей. Среди прочего он отметил, что, хотя труд медиков не прост, они «по крайней мере могут не жаловаться на безработицу»¹⁶¹, пациентов на их век хватит. И вот теперь Черчилль сам стал пациентом. Причем, судя по возрасту и характеру заболевания, – пациентом уже постоянным.

– Я хочу знать, Чарльз, в каком состоянии я нахожусь и что это значит, – сказал он после продолжительной паузы.

Моран пояснил, что ему требуется время, чтобы подготовить исчерпывающий ответ. Проведя осмотр, он оставил своего пациента и направился за консультациями к Вальтеру Расселу Брэину (1895–1966), известному неврологу, который наблюдал британского политика¹⁶².

Пока консилиум врачей определялся с тем, что делать дальше, Черчилль решил провести запланированное на утро заседание правительства. Колвилл вспоминал, что у премьера перекосился рот и возникли сложности с онемением левой руки. Никто из министров не знал, что случилось. Макмиллана смутил лишь бледный цвет лица Черчилля, а Батлера – что обычно словоохотливый премьер «неожиданно молчал», просто заслушивая вопросы повестки дня и не делая никаких комментариев со своей стороны¹⁶³.

После заседания Черчилль отправился на ланч. На трапезе присутствовал только узкий круг близких родственников – супруга, дочь Мэри и зять Соамс. Политик выглядел усталым. Когда ланч подошел к концу, у него снова возникли сложности с тем, чтобы подняться со стула, и ему пришлось оказывать помощь¹⁶⁴. Приехали Моран и Брэин. После осмотра Черчилль выразил желание принять участие в заседании палаты общин. Ситуация осложнялась тем, что глава внешнеполитического ведомства Энтони Иден также по состоянию здоровья не мог исполнять свои обязанности, и Черчилль одновременно с совмещением постов премьера и министра обороны негласно возглавлял еще и Форин-офис. Опасаясь, что парламент будет интересоваться решениями правительства во внешнеполитической сфере, Черчилль пригласил Колвилла и стал расспрашивать его относительно количества подготовленных депутатами вопросов, их важности, а также поинтересовался, сколько из вопросов адресованы лично ему, премьеру, а сколько – МИД.

– Ладно, принеси все вопросы, давай их обсудим, – в итоге сказал Черчилль.

Когда Колвилл вышел из комнаты, Моран начала убеждать пациента отказаться от опасной затеи. В таком состоянии можно не только перепутать слова, отвечая на вопросы, но и вообще потерять нить рассуждений. Политик слушал молча, не возражая. После возвращения Колвилла он стал внимательно изучать вопросы.

– Не слишком важные, – прокомментировал секретарь.

Черчилль помолчал некоторое время, после чего отрывисто заметил, что не поедет в парламент. Свой визит на Уимблдон отменили также Мэри и Клементина, с нескрываемым беспокойством ожидавшие дальнейшего развития событий.

Следующий день не принес облегчения. Скорее наоборот. Последствия инсульта начали проявляться отчетливее. Речь стала еще более затруднена, походка – еще более неуверенной. А Черчилль размышлял о своем премьерстве и невозможности должным образом исполнять обязанности. У него была власть, о которой он мечтал не одно десятилетие, у него был опыт, значительно выделявший его на фоне многих коллег. Но к его глубочайшему разочарованию, достигнув того, к чему он так долго стремился, он оказался неспособен пустить в дело ни делегированные ему Короной полномочия, ни приобретенный за полвека сражений, движений и унижений в большой политике опыт.

– Я не чувствую, что управляю мировыми делами, – признался он своему врачу утром 25 июня.

По мере того как он говорил, его речь становилась все более неразборчивой. Он вновь захотел провести заседание кабинета, но Моран выступил против, переубедив неугомонного пациента¹⁶⁵.

Близкому окружению пришлось изрядно потрудиться, чтобы сохранить ухудшение здоровья премьер-министра в тайне. В начале июля Черчилль должен был отправиться на конференцию на Бермуды с участием президента США и премьер-министра Франции. К этой встрече на высшем уровне было приковано внимание множества журналистов, аналитиков и государственных деятелей всего мира. По понятным причинам конференцию пришлось перенести.

Чтобы максимально ограничить доступ к премьеру, было принято решение перевезти его в Чартвелл. В то время Даунинг-стрит еще была открыта для прохода граждан, поэтому существовал риск, что кто-то из зевак заметит нездоровье премьера. Но все сложилось удачно. Черчиллю хватило сил самостоятельно выйти из здания и сесть в автомобиль. Однако за время поездки парализация левой части начала прогрессировать, и к моменту приезда в Чартвелл глава британского правительства уже не мог передвигаться самостоятельно.

За все семь лет, что велась работа над «Второй мировой войной», еще никогда вероятность остановки этого масштабного проекта не была столь велика, как в конце июня 1953 года. Разбитый параличом после третьего инсульта, Черчилль вел борьбу не за выкраивание времени для своего литературного начинания, не за использование того или иного документа и его согласование с правительством, не за гонорар и условия публикации – он боролся за свою жизнь.

К вечеру 25-го числа состояние Черчилля ухудшилось еще больше. Светлый период завершился. Колвилл вспоминал, что премьер был парализован практически полностью. На самом деле до полной парализации еще было далеко. Но состояние политика действительно вызывало серьезные опасения. «Не уверен, что премьер-министр переживет эти выходные», – признался Моран в беседе с секретарем в пятницу 26-го числа¹⁶⁶.

Положение достигло критической отметки. Необходимо было рассмотреть варианты смены главы правительства. У Черчилля уже давно был преемник – Энтони Иден. Но по странному стечению обстоятельств Иден упустил свой шанс. В то время, когда Черчилль боролся за жизнь в Чартвелле, глава внешнеполитического ведомства находился на операционном столе в Бостоне. Эта была уже третья операция за последние несколько месяцев[64]64
  Энтони Иден страдал рецидивирующей язвенной болезнью.


[Закрыть], и шансы Идена на выздоровление были не выше, чем у его босса.

Если бы Черчилль скончался, то из-за болезни Идена и невозможности назначения его на пост премьер-министра Корона столкнулась бы с серьезной конституционной проблемой. Колвилл поставил в известность личного секретаря монарха Алана Фредерика Ласелля (1887–1981), что в понедельник (29 июня), возможно, придется решать вопрос о назначении нового главы правительства. Было принято решение сформировать при неблагоприятном развитии событий правительство переходного периода во главе (номинально) с лордом-президентом Совета Робертом Артуром Джеймсом Гаскойн-Сесилом, S-м маркизом Солсбери (1893–1972), внуком 3-го маркиза Солсбери (1830–1903)[65]65
  3-й маркиз Солсбери возглавлял правительство, когда Черчилль начинал свою парламентскую карьеру.


[Закрыть]. После выздоровления Идена Солсбери должен был передать бразды правления министру иностранных дел¹⁶⁷. Среди других претендентов на власть выделялся канцлер Казначейства Ричард Остин Батлер. Впоследствии он дважды – в январе 1957 и в октябре 1963 года – будет иметь возможность возглавить правительство. Но по его собственным ощущениям, самый лучший шанс занять пост премьер-министра был у него летом 1953 года¹⁶⁸.

Несмотря на парализацию, Черчилль мог, хотя и неразборчиво, медленно, с большим трудом, говорить.

– Посмотри, насколько неуклюжа моя рука, – сказал он, обращаясь к доктору во время осмотра 26-го числа. – Переложив сигару в левую руку, он попытался поднести ее к губам. – Да, очень слаба.

Затем он попытался дотронуться кончиками пальцев до кисти врача.

– Два дня назад я хотел провести заседание кабинета. Сейчас я не в состоянии это сделать, – с грустью констатировал политик.

Тем временем Моран совместно с Брэином подготовил следующее заявление для прессы: «Премьер-министр на протяжении длительного периода времени исполнял без отдыха тяжелые обязанности, в результате у него произошло нарушение мозгового кровообращения и начались приступы головокружения. Мы рекомендовали премьер-министру отменить визит на Бермуды и взять отпуск продолжительностью не меньше месяца».

Заявление врачей не было опубликовано в предложенной редакции. Батлер и Солсбери внесли коррекцию, согласовав ее с Черчиллем. Общественности сообщили следующее: «Премьер-министр на протяжении длительного периода времени исполнял без отдыха тяжелые обязанности, и сейчас ему необходим полный покой. Мы рекомендовали премьер-министру отменить визит на Бермуды и сократить нагрузку, по крайней мере, на месяц»¹⁶⁹.

Окружение Черчилля пошло на большой риск, прикрывая недееспособность своего босса. Моран возражал против такого поведения, считая, что в подобных вопросах с «общественностью необходимо вести себя честно»¹⁷⁰. Что, если Черчилль через несколько дней прикажет долго жить? Как тогда объяснить народу последнее заявление? Но Батлер и Солсбери мыслили в рамках политических реалий. Раскрытие истинного положения дел означало проведение целого комплекса мероприятий, связанных с передачей власти и перестановкой на высшем уровне. Несмотря на наличие запасного плана, а также учитывая слабое состояние Идена, никто из руководителей Консервативной партии не хотел в тот момент предпринимать резких движений. Им было легче верить в то, что Черчилль поправится, чем взять на себя ответственность за принятие скоропалительных, непростых, но долгоиграющих решений.

Батлер и Солсбери были не единственные, кто стремился оставить происходящее в Чартвелле за закрытыми дверьми. Верный Джон Колвилл, получивший от премьер-министра «строгие указания» сохранять все в тайне, обратился к газетным баронам, с просьбой не распространяться о состоянии здоровья главы правительства.

На протяжении всей своей публичной жизни Черчилль всегда стремился налаживать, укреплять, сохранять и развивать отношения с представителями СМИ. Этот подход выручал не раз, давая возможность выступать с защитой своей точки зрения. Культивируемые годами связи помогли и в этот критический момент. Владельцы изданий, к которым обратился личный секретарь премьер-министра, были друзьями Черчилля: Брекен, Бивербрук и Камроуз. По просьбе Колвилла они все незамедлительно приехали в Чартвелл и согласились использовать имеющиеся в их распоряжении ресурсы для неразглашения информации о прошедших в последние дни переменах¹⁷¹.

В понедельник 29 июня на заседании правительства Батлер рассказал собравшимся, что премьер-министр «страдает от резкого переутомления, и ему необходим полный покой». После чего он повторил рекомендации врачей из официального заявления о снижении нагрузок на месяц. Об истинной природе заболевания не было сказано ни слова. Ни слова, которое бы осталось в официальных стенограммах. Когда секретари покинули комнату заседаний, не для протокола Батлер и Соамс поведали о том, что произошло на самом деле. «Это был ужасный шок для нас, – вспоминал Гарольд Макмиллан. – Многие из нас не смогли сдержать слез»¹⁷².

Тем временем, пока друзья Черчилля пытались держать все втайне, его состояние оставляло желать лучшего. В дневниковых записях Мэри Соамс от 27 июня встречается следующая запись: «Видела папу, настроение угрюмое. Повсюду медсестры, он не может самостоятельно ходить». Не желая мириться с новым положением дел, Черчилль все-таки попытался пойти сам, но в результате упал. К счастью, «без повреждений»¹⁷³. Для облегчения его передвижений Брекен привез из Лондона инвалидную коляску.

Своему врачу Черчилль признался, что чувствует себя «еще более беспомощным». «Вскоре моя левая сторона будет парализована полностью», – произнес он. Затем, после небольшой паузы, продолжил: «Я не возражаю, но надеюсь, что это продлится недолго. Парализует ли вторую половину моего тела? Возможно, парализация продлится годы». По воспоминаниям врачей, Черчилль был очень требовательным пациентом, никогда не полагавшимся исключительно на силы природы. «Разве вы не можете сделать что-то еще»? – обычно с упреком обращался он к докторам. Так и на этот раз. «Скажи, есть ли какая-нибудь операция, способная справиться с парализацией? – спросил он лорда Морана. – Я не против выступить пионером»¹⁷⁴.

Черчилль не раз в своей долгой жизни оказывался на тонкой грани между жизнью и смертью. Будь то воспаление легких в раннем детстве в Брайтоне, автомобильная авария в Нью-Йорке, заражение тифом в Баварии, пневмония в Карфагене. Но каждый раз он находил силы, чтобы восстановиться, удивляя и восхищая окружающих своей стойкостью и колоссальным запасом жизненных сил. Текущие события развивались по аналогичному сценарию. Уже на следующий день, 28-го числа, состояние премьер-министра улучшилось. «Сегодня он намного веселее… Лорд М[оран] отметил заметное улучшение», – записала в дневнике Мэри Соамс¹⁷⁵.

Разумеется, до окончательного выздоровления было еще далеко. Но Черчиллю хватило сил, чтобы после обширного инсульта, произошедшего всего несколько дней назад, довольно длительное время пообщаться с Бивербруком. Гостивший в тот день в Чартвелле первый лорд Адмиралтейства Джеймс Льюис Томас (1903–1960) сообщил Идену, что Черчилль «активен вновь»¹⁷⁶.

Двадцать девятого числа Черчилля навестил Камроуз. Темой их беседы было продолжение работы над «Второй мировой войной»! Автор не собирался сдаваться и, несмотря на произошедший с ним удар, рассчитывал закончить последний том как можно скорее. Однако большинство его коллег волновал вопрос не дальнейших творческих планов. Британский истеблишмент застыл в ожидании предстоящей отставки главы правительства. Но Черчилль не планировал покидать свой пост. Он поставил сам себе ультиматум. На октябрь была запланирована ежегодная конференция Консервативной партии. Если к этому времени он поправится и сможет успешно выступить на столь важном партийном собрании, тогда он продолжит руководство правительством, если нет – добровольно оставит пост и предоставит другим, более молодым и здоровым коллегам, вершить судьбу страны.

Тридцатого июня к Черчиллю приехал профессор Линдеман. «Я хорошо ем и хорошо сплю, но стоит мне заняться каким-нибудь делом, как я весь начинаю дрожать», – жаловался премьер-министр. Среди других гостей, навестивших политика в тот день, был Норман Брук. Колвилл вспоминал, что в эти напряженные дни секретарь кабинета сыграл очень важную роль. Своей «мудростью и хладнокровием» он позволил разрулить много сложных и насущных вопросов, связанных с операционной деятельностью и ответами на непрекращающийся поток запросов, предложений, сводок, распоряжений и требующих утверждения резолюций, которые шли со стороны ничего не подозревающих о здоровье премьер-министра чиновников из различных министерств и ведомств. На какое сообщение следует дать срочный ответ, какой запрос может подождать, с кем и на каком уровне лучше урегулировать ту или иную проблему – по всем этим и многим другим вопросам Брук давал ценные и своевременные советы, внеся значительный вклад в сохранение видимости полноценности премьер-министра в этот момент¹⁷⁷.

В тот день Брук и Черчилль беседовали долго, вспоминая прошлое: Первую мировую войну, работу в Военном министерстве, особенно заключительный период, связанный с решением срочного вопроса демобилизации¹⁷⁸. Неожиданно премьер-министр, сидевший в инвалидной коляске, произнес:

– А теперь, я хочу самостоятельно встать на ноги.

Брук начал его отговаривать, но безуспешно. Поняв, что переубедить Черчилля не удастся, Брук и Колвилл встали позади коляски, чтобы подхватить его в случае падения. Заметив это, он раздраженно отмахнулся от них тростью, приказав стоять в стороне. Затем спустил ноги на пол, схватил ручки коляски и с гигантским усилием – даже капли пота выступили на лбу – поднял себя. Продемонстрировав, что он в состоянии сделать это, Черчилль сел обратно в коляску, улыбнулся и закурил сигару. «Это была потрясающая демонстрация силы воли», – заметил Норман Брук, вспоминая об этом эпизоде, когда Черчилля уже не будет в живых¹⁷⁹.

Лорд Моран не разделял восхищения ни Брука, ни его коллег, ни самого Черчилля. Даже восстановившись, его пациент все равно жил «словно на вулкане» и с ним «в любой момент мог случиться новый удар»¹⁸⁰. Жизнь нашего героя действительно стала похожа на вулкан с постоянным ожиданием нового извержения. Это оказывало сильное психологическое давление на него самого, но он все равно не собирался сдаваться, решив максимально эффективно использовать оставшееся ему время. А для начала ему требовалось как можно быстрее оправиться от инсульта.

Все близкое окружение Черчилля не понаслышке знало о его силе воли и стойкости, но быстрая поправка после столь обширного удара произвела впечатление даже на них. Одна из проблем, с которой сталкиваются пациенты, пережившие инсульт, состоит в апатии и нежелании предпринимать усилия (порой весьма значительные) для восстановления. Инсульт парализует не только тело, но и волю. Черчиллю повезло, центры, отвечающие за жизнелюбие, у него не пострадали. Он хотел встать уже на второй день после кровоизлияния. А когда не смог, стал активно разрабатывать конечности и заниматься с массажистом, пытаясь при каждом удобном случае самостоятельно сделать несколько шагов.

Несмотря на все желание пациента, процесс выздоровления был медленным, да и состояние не отличалось стабильностью. То Черчилль жаловался, что в его голове теперь «пусто», то в тот же самый день мог начать цитировать по памяти любимые произведения Генри Уодсворта Лонгфелло (1807–1882). Когда Моран спросил его, как давно он читал эти стихи, Черчилль ответил:

– Пятьдесят лет назад.

Врач был поражен.

– Погодите-ка минуточку, – произнес он и стал осматривать книжные полки в поисках томика Лонгфелло.

Найдя сборник стихов, он попросил Черчилля продолжить декламацию. Во фрагменте из трехсот пятидесяти слов политик, меньше двух недель назад переживший удар, ошибся всего несколько раз, используя неверные слова. Например, священники у него стали монахами, а лампады – свечами.

– Инсульт не затронул вашу память, – сказал потрясенный доктор.

Черчилль приободрился и улыбнулся¹⁸¹.

Двадцать первого июля к Черчиллю приехал Колвилл. Он отметил, что у премьер-министра «значительно улучшились способности к концентрации». Еще через пять дней он констатировал, что его шеф «восстановился самым удивительным образом»¹⁸². В тот же день – 24 июля – после ланча с Колвиллом Черчилль направился в Чекере. Он смог сам дойти до автомобиля и хорошо перенес переезд в загородную резиденцию. В Чекерсе он пробыл несколько недель, дав возможность персоналу Чартвелла отдохнуть после напряженного месяца.

Покидая свой дом, Черчилль попозировал перед фотографами. И при этом весьма удачно, а главное – своевременно. Несмотря на негласный запрет обсуждения здоровья главы правительства в газетах, в Лондоне все равно ходили слухи о его недееспособности. Особенно отличились зарубежные издания, время от времени сообщавшие читателям о том, что последний из оставшихся в живых участников Большой тройки парализован и не может исполнять свои обязанности. Появление перед публикой позволило опровергнуть эту информацию. Впоследствии Черчилль будет часто обращаться к подобному приему, представая перед публикой в моменты максимальной концентрации своих жизненных сил и хорошего самочувствия. Правда, такие моменты наступали с каждым годом все реже и длились все меньше.

На следующий день после переезда в Чекере премьер-министра осмотрели Моран и Брэин. Мнение Брэина было однозначным: Черчилль «восстановился физически на 90 процентов». Невролога, правда, беспокоило, что у пациента, несмотря на быструю поправку, оставалась проблема с концентрацией. «Я не люблю концентрироваться, кроме тех случаев, когда возбужден или раздражен», – заметил на это Черчилль¹⁸³.

Через неделю после консилиума начался новый этап выздоровления, который был отмечен аудиенцией у монарха в Виндзоре. Шестого августа в Чекере приехала многолетняя подруга Черчилля Вайолет Бонэм Картер (1887–1969). С момента их первой встречи на одном из приемов прошло больше сорока лет. Тогда Черчилль был в возрасте тридцати одного года – он был молод, подавал большие надежды, занимал первый в своей жизни официальный пост заместителя министра по делам колоний. Теперь он возглавлял правительство. Позади остались две мировые войны, многочисленные битвы на политической арене, уход в тень Либеральной партии, которую в свое время возглавлял отец Вайолет Герберт Генри Асквит (1852–1928), а на сцене появились новые политические силы и новые проблемы.

Старый друг произвел на Бонэм Картер благоприятное впечатление. У него был здоровый цвет лица, передвигался он, хотя и опираясь на трость, но «совершенно неплохо». «Ты знаешь, я был парализован, – поделился он. – Я не мог ходить. Я не испытывал боли, просто такое ощущение, будто на одну часть тела положили что-то очень тяжелое. Сейчас я могу пошевелить пальцами рук и ног». Во время ланча Вайолет обратила внимание, что порой ее собеседник говорил с трудом, а его рот «немного искривлялся». Еще она заметила, что время от времени Уинстон «неожиданно и без всякой причины злился, словно испорченный ребенок». Но эти периоды были кратковременны. Перед сеансом массажа Черчилль повел свою подругу к рыбкам, которые содержались в четырех аквариумах. «Вновь я осознала его неизменное детское начало, – записала вечером в дневнике Бонэм Картер. – Его страсть к своим игрушкам»¹⁸⁴.

Восемнадцатого августа – спустя восемь недель после злополучного удара – Черчилль провел свое первое после выздоровления заседание правительства. Очевидцы вспоминали, что все прошло хорошо. Премьер сохранял вовлеченность на протяжении обсуждения всех вопросов, отмеченных в повестке дня, а последних было немало. Но несмотря на такие подвиги, Черчилль был еще слаб. Заседание его вымотало. Мэри Соамс была поражена усталым видом и серым цветом лица своего отца¹⁸⁵.

Для полного выздоровления требовалось время. Хотя порой Черчилль пребывал в ударе и, как констатировал его врач, выглядел лучше, чем до приступа¹⁸⁶. Хорошим признаком было и то, что политик очень быстро вернулся к своему образу жизни. Не только к курению сигар, но и к вкусной еде и напиткам. «Хотя моя болезнь и могла завершиться летальным исходом, даже она не в состоянии лишить меня сытных блюд и пинты шампанского», – сказал он Вальтеру Грабнеру, подливая шампанское себе в бокал¹⁸⁷.

В чем же секрет этого человека грузного телосложения с множеством пагубных для здоровья привычек? Сам Черчилль объяснял свое долголетие тем, что он «никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было прилечь»¹⁸⁸. Своему врачу он признавался, что «не любит стоять, за исключением тех случаев, когда произносит речи»¹⁸⁹.

Неужели все дело в том, чтобы отдыхать не после, а до переутомления? Не только. Несмотря на приведенные высказывания, на самом деле наш герой вел довольно активный образ жизни. Он постоянно куда-то ехал, что-то отстаивал, над чем-то работал, к чему-то стремился. Он никогда не останавливался – все время искал и дерзал. Кроме того, Черчиллю повезло. Природа наделила его не только хорошей памятью, цепким умом, но и огромным запасом энергии, которая позволяла ему достигнуть так много в столь многом.

Наглядным подтверждением его жизнестойкости является то, как он проводил время, приходя в себя после инсульта. Несмотря на то что больше всего от удара пострадал мозг, он обратился к одному из своих увлечений, которое требует активности именно этого органа, одновременно и утомляя и разрабатывая его, – к чтению.

Как и большинство людей, склонных к изложению своих мыслей, опыта и размышлений в письменном виде, Черчилль обожал книги. Но нагрузка на политической ниве, а также работа над очередным сочинением, требующая прочтения большого корпуса источников по описываемой тематике, оставляли не так много времени для чтения ради удовольствия. И тем не менее он старался использовать любую возможность, чтобы уединиться с книгой. Так, когда Сесил Скотт Форестер (1899–1966) прислал Черчиллю очередной роман о вымышленном офицере Королевского флота Горацио Хорнблоуэре – «Лорд Хорнблоуэр», политик проглотил это произведение буквально за сутки. В письме автору он указал только на один недостаток – объем. Роман показался ему слишком коротким. «Это упущение, если я могу так выразиться, характерно, по моему мнению, для всех ваших сочинений на эту вдохновляющую тему»¹⁹⁰.

Очевидцы вспоминают, что с момента первого знакомства с романами о Хорнблоуэре Черчилль стал верным поклонником этой серии. Книги о вымышленном флотоводце часто можно было найти около его постели. Некоторые из них он перечитывал по нескольку раз, причем с неизменным интересом¹⁹¹. Ему нравился стиль автора, его привлекал приключенческий привкус сочинений, они пробуждали в нем юношеские мечты о героизме, подвигах, борьбе и всевозможных авантюрах.

Но страсть к приключениям была не единственной ноткой, вызывавшей столь теплый отклик в душе политика на сочинения Форестера. Хорнблоуэр живет в эпоху наполеоновских войн. Его образ писался с двух самых известных флотоводцев того времени: Горацио Нельсона (1758–1805) и Томаса Кокрейна (1775–1860). И он стал для Черчилля воплощением британского империализма. «Вы создали персонаж, который вернул из прошлого величие Королевского флота в момент его наивысшей славы, – скажет политик, обращаясь к автору. – Вы не утаиваете и темную сторону той эпохи, но в конце концов мы сражались не только против Наполеона – мы воевали ради того, чтобы наша страна могла занять свое место и предоставлять свои услуги всему миру в следующем столетии»¹⁹².

Черчилль был настолько восхищен героем романов Форестера, что даже упомянул его на страницах «Второй мировой войны». В третьем томе он рассказывает, как член правительства Оливер Литтелтон (1893–1972) передал ему один из томиков этого автора. Несмотря на занятость, премьер-министр нашел время в очередном морском путешествии ознакомиться с книгой. После прочтения он телеграфировал Литтелтону: «Я нашел „Хорнблоуэра“ превосходным». Литтелтон курировал ситуацию на Среднем Востоке, и послание премьера прошло через штаб этого региона, вызвав среди руководства переполох. Они подумали, что «Хорнблоуэр» это условное обозначение неизвестной им военной операции¹⁹³.

В первые несколько недель после инсульта у Черчилля оказалось достаточно времени, чтобы удовлетворить свою страсть к чтению. Его секретари вспоминали, что после того, как гости уходили, премьер ложился в постель и начинал читать «свои романы». «Он обладал способностью отключаться и концентрироваться на чем-то другом, – свидетельствовала Джейн Портал. – Он был полностью поглощен чтением»¹⁹⁴.