Текст книги "Святая Русь"

Начало XVII века – смутное время. Царя нет: Лжедмитрий I, Лжедмитрий II… На Руси хозяйничают поляки, литовцы, шведы. И Троице-Сергиева лавра выдерживает беспримерную, с сентября 1608-го по январь 1610 года, осаду тридцатитысячной польско-литовской армии. Бьются на стенах лавры новые схимники Пересветы. Обороной монастыря командует сам патриарх Гермоген. Он запрещает народу присягать польскому королю. Но вот Гермоген схвачен. Он медленно угасает от голода в глухом подземелье Чудова монастыря… Поляки входят в Москву.

И тут Сергий Радонежский второй раз поднимает крест за Россию. Он благословляет на ратный подвиг безвестного нижегородского мясника.

Кузьма Минин был простым торговцем и никогда не помышлял о том, чтобы возглавить борьбу за освобождение России. Но осенью 1611 года в ночном видении перед ним предстал преподобный Сергий Радонежский. «Собирай казну, собирай людей и веди их на Москву», – услышал Кузьма Минин.

Он не сразу поверил этому явлению. Но на следующую ночь все повторилось. На третью ночь преподобный Сергий сказал: «Для того чтобы ты удостоверился в истинности этого видения, ты заболеешь». И Сергий поразил Минина болезнью. И вот Кузьма продает свою лавку, собирает нижегородцев. Удивительное дело, но они признают его своим вождем. Его – не князя, не полководца, даже не человека знатного рода – простого торговца мясом. Ополчение Минина подходит к Троице-Сергиевой лавре. И надо же – это случилось 18 августа, в тот самый день, когда преподобный Сергий некогда дал благословение князю Дмитрию на Куликовскую битву!

Теперь русское войско благословляет архимандрит Дионисий. Много часов проходит мимо него ополчение – каждого архимандрит осеняет крестом и окропляет святой водой. Дует сильный ветер, и всадники с трудом удерживаются в седлах – словно некая сила не пускает их к Москве. Но вот последними подходят под благословение князь Пожарский и гражданин Минин… В этот самый миг ветер меняет направление. Теперь он дует в сторону Москвы. Войска, как на крыльях, летят к столице.

В боях за Москву гражданин Кузьма Минин сражается в первых рядах. Когда ополчение идет на битву, поляки слышат боевой клич русских: «Сергиев! Сергиев!» Так каждый воин дает знать, что он – из ополчения Сергиевой обители, Сергиев ученик. И когда польские войска слышат этот клич, они отступают, потому что знают, что Сергиеву рать им не одолеть никогда…

В октябре 1612 года Москва была освобождена. Бесславно закончились для поляков и второй набег королевича Владислава, и новая осада лавры. Только на дверях Троицкого собора остался след от польского ядра, который можно видеть и сейчас.

Было это зимой 1942 года, в середине или конце января. Незадолго до этого немецкое наступление под Москвой, докатившись до этих мест, остановилось в верховьях Дона. Небольшое село Кузовка, лежавшее крестообразно в долине небольшой речки Уперты, притока Упы, было два месяца занято немцами. К востоку от него все время слышалась сильная канонада, а затем началось стремительное отступление немцев из этих мест. В январе село освободили.

Железная дорога, пролегавшая в окрестностях села, была повреждена, поэтому поезда не ходили. Лишь два раза в день проезжала по ней ручная дрезина, на которой подвозились материалы для ремонта путей и контактной сети. По тому, как долго отсутствовала дрезина, люди высчитывали, как далеко откатился фронт на запад, – канонаду орудий еще слышали в селе.

Однажды ясным солнечным январским днем жители села стали свидетелями удивительного явления: над железной дорогой за селом, по небу, в двадцати-тридцати метрах над землей, с северо-востока по направлению к юго-западу, вслед за уходящим фронтом, медленно шествуя по воздуху с посохом в руке, двигалась человеческая фигура. Первоначально многим показалось, что человек чинит поврежденную контактную сеть на железной дороге, но фигура продолжала двигаться прямо по небу и не над железной дорогой, а далее – над заснеженным полем. Солнце освещало ее силуэт, и все жители, выбежавшие из домов, – и верующие, и те, кто относился к вере скептически, – увидели, что это седой старец, вероятно монах, идущий с посохом в руке. Монах шел, не обращая никакого внимания на толпы людей, многие из которых крестились, иные стояли молча либо шепотом говорили: «Смотрите, смотрите, вон, видите – над железной дорогой!» А какая-то женщина громко крикнула, крестясь: «Да это Николай Чудотворец!» Старец все продолжал идти вперед. В одном месте он остановился, положил посох (на воздух, будто там была земля!) и, сотворив земной поклон, снова взял посох в руки и продолжил шествие свое дальше на запад. Фигура старца стала постепенно уменьшаться, пока не превратилась в маленькую точку, на которую было больно смотреть из-за солнца, светившего прямо в глаза. Чудесное явление длилось более часа, и его наблюдало множество людей – жители села и эвакуированные из других мест, временно проживавшие в Кузовке.

Размышляя над виденным чудом, произведшим на всех огромное впечатление (а говорили о нем лишь в семьях, с самыми близкими, опасаясь давать своим рассказам огласку), люди пришли к убеждению, что это был не святитель Николай, а преподобный Сергий – небесный заступник края, по молитвам которого в этих же местах некогда одержал победу святой Дмитрий Донской. Шел он с северо-востока, где лежит Свято-Троицкая лавра преподобного Сергия, оттуда, где некогда стоял стан русских воинов во время битвы на поле Куликовом. И двигался он на запад, вслед за уходящим фронтом, молясь за русский народ и за русских воинов, многие из которых вновь вспомнили о Боге в тяжелую годину войны и шли с оружием впереди, освобождая от иноземных захватчиков Русскую землю.

(Из рассказа В. А. Татаринова, очевидца явления. Записано в 1995 году[35]35
  Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. Вып. 18, 1998.


[Закрыть].)

Через несколько лет после явления Сергия Радонежского в небе над селом Кузовка святые мощи преподобного, отнятые богоборческой властью в 1919 году, были возвращены Церкви. Они и сейчас почивают в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры города Сергиев Посад (с 1930-го по 1991 год – Загорск)[36]36
  Церковь празднует память преподобного Сергия 5/18 июля (обретение мощей), 25 сентября/8 октября (преставление).


[Закрыть].

Лампада над ракой великого печальника и молитвенника Русской земли зажглась в 1946 году. Как могло это случиться еще в те, страшные сталинские годы?

Когда враг в бинокль разглядывал Москву, Сталин впервые обратился к народу со словами: «Братья и сестры…» Стало ясно, что когда-то он учился в семинарии. Вспомнили тогда и другое слово: «Отечество». И «сброд тонкошеих вождей» понемногу начал понимать: без Церкви победы в войне не добыть.

Церковь передала правительству более трехсот миллионов рублей, большое количество драгоценностей. На средства Церкви была построена танковая колонна имени Дмитрия Донского и авиаэскадрилья имени Александра Невского. Патриарх Сергий благословил народ на битву с «поганой ордой». В войска выезжали священники, прямо на передовой, под пулями, служили молебны перед чудотворными иконами Божией Матери. Приходские священники, оказавшиеся на оккупированной территории, служили связными, воевали в партизанских отрядах. В тылу Церковь отдавала все силы делу фронта…

Советское государство уже не решалось слать карательные экспедиции на того, кто помогал ему выстоять в войне. Пришлось нехотя менять курс… Так было принято решение о возрождении монастыря в лавре и о передаче Церкви мощей преподобного Сергия Радонежского. Огромными жертвами, невероятными страданиями и кровью русский народ и Православная Церковь отстояли свое право на лампаду над ракой Сергия.

Долгое время лавра соседствовала с музеем. В конце 1980-х годов в монастыре было более ста двадцати монахов и послушников, действовали Московская духовная академия и семинария. Сейчас возрождается и «созвездие лавры» – в начале 1990-х годов возобновились богослужения в Черниговском скиту, вновь открыта Смоленская Зосимова пустынь, служат и в храмах бывшего Пятницкого «полольного» монастыря у стен лавры. В 1992 году городу преподобного было возвращено историческое название Сергиев Посад.

Сейчас монастырь, по словам Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, «как и во дни преподобного Сергия, щедро делится своим духовным богатством с каждым приходящим в него».

Преподобный Сергий Радонежский первый раз спас Русскую землю во времена татарского ига; второй раз – во время смуты и польско-литовского нашествия. В третий раз он явился русским людям в переломный момент Великой Отечественной войны. Сейчас Россия переживает времена новых погромов Православия, новой смуты и нового, хоть и скрытого, нашествия инородцев.

Отче Сергие, моли Бога о нас!

Глава 6. К Амвросию, в Оптину
^{(Оптина пустынь, г. Козельск, Калужская область)}

Оптина пустынь… В конце XIX века к этому небольшому монастырю близ Козельска были прикованы взоры всей России. «На наших глазах, – писал Борис Зайцев, – совершались бесконечные паломничества в Оптину – от Гоголя, Толстого, Соловьева, со сложнейшими запросами души, – до баб – выдавать ли замуж дочку да как получше прожить с мужем».

Не к мощам и иконам, не к памятникам архитектуры стремились богомольцы – они несли в пустынь свои тревоги, беды, болезни. Велика была слава Оптиной.

А ведь еще за сто лет до этого расцвета, в 1773 году, в пустыни подвизалось только два (!) монаха, глубокие старики, один из которых к тому же был слепцом.

Оптина пустынь была основана еще в середине XV века, но монастырю не удавалось ни разбогатеть, ни укрепиться: вотчин у пустыни не было, город отобрал даже единственную мельницу. Монахи, бывало, ели одну вареную капусту. Удивительно, но именно этой самой нищей, незнаменитой обители Калужской епархии суждено было не исчезнуть, а воскреснуть и заблистать на всю Россию. Постепенно она обзавелась угодьями и обстроилась каменными зданиями…

Монастырь возродили старцы. Старец – это не обязательно старый (например, преподобный Амвросий был избран старцем в 48 лет), хотя старцами действительно чаще всего становились в преклонных летах. Старчество – это особый подвиг иночества. По словам отца Сергия Булгакова, этот вид иноческой жизни состоит в постоянном духовном руководстве старцем своих духовных детей, от которых как необходимое условие требуется добровольное, искреннее и доверчивое отношение к своему руководителю, свободное и полное подчинение ему и частое (по возможности – ежедневное) исповедание перед ним не только всех своих дел и поступков, но и самых сокровенных мыслей, чувств и стремлений. Этот путь отречения от своей воли ведет, как показывают многочисленные примеры, к высочайшему взлету духа в человеке.

Появление или возрождение школы старчества в России связано с именем преподобного Паисия Величковского (1722-1794). Этот святой старец, архимандрит одного из румынских монастырей, собирал и переводил на русский и другие языки творения греческих аскетов-исихастов (результатом чего явилось изданное в 1793 году в России «Добротолюбие»). Духовные внуки святого Паисия – братья-отшельники калужских лесов Моисей и Антоний Путиловы – получили благословение возродить Оптину пустынь. И жизнь монастыря преобразилась.

В 1821 году на монастырской пасеке возник знаменитый Оптинский скит, где жили старцы. Первым знаменитым оптинским старцем был Лев († 1841), вторым – Макарий († 1860), третьим – Амвросий († 1891), столп старчества Оптиной.

Старец Лев в молодости был приказчиком, объездил почти всю Россию. Постригся около тридцати лет. Его учителем был схимонах Феодор, ученик Паисия Величковского. Старец был духовным богатырем, нелицеприятным, иногда резким в слове и юродствующим. Речей он никогда не готовил – поступал по внушению свыше. Обладал даром целительства: помазывал больных маслом от лампадки, непрестанно горевшей перед иконой Владимирской Божией Матери, – единственным украшением его кельи. Приводили к нему и одержимых.

Ко Льву стекались толпы больных и обездоленных. Но не всем нравилось почитание, которым при жизни окружал народ старца Льва; на него писали доносы, обвинения, запрещали принимать людей, переселяли с места на место. К этим невзгодам старец относился благодушно и каждый раз с пением «Достойно есть» переносил на новое место свою икону Божией Матери.

Начиная с 1834 года Льву в духовном руководстве помогал перешедший в Оптину пустынь Макарий. Двух иноков связывала большая дружба, и часто они решали какие-то вопросы вместе.

Старец Макарий родился в семье орловского дворянина. Это был блестяще одаренный человек. Он отлично играл на скрипке, много читал. На четырнадцатом году поступил на службу бухгалтером. Через десять лет, после смерти отца, он вышел в отставку и поселился в деревне. Встреча с Афанасием, учеником Паисия Величковского, перевернула его жизнь. Вскоре он принял постриг. После смерти Льва Макарий стал руководить скитом. Пишут, что лицо его «было бело и светло, как лицо ангела Божия». И в старчестве своем Макарий сохранил особую деликатность, скромность характера. К нему приводили больных и одержимых, которых он, подобно старцу Льву, исцелял, помазывая маслом из лампадки перед Владимирской иконой. Вот один из примеров: «Некто больной бросился на него с неистовым криком и ударил его по щеке, на что отец Макарий употребил сильнейшее оружие против врага – смирение. Болезнь в результате этого была побеждена, а человек, не помня о своем поступке, долго лежал у ног старца и встал затем совершенно здоровым».

Свой дар прозорливости Макарий тщательно скрывал. И все же многие знали о нем. Наталья Петровна Киреевская, жена философа Киреевского, родоначальника славянофильства, вспоминала, как в октябре 1846 года Иван Васильевич решил написать письмо знаменитому старцу (они жили тогда в Москве). «Я писал к батюшке, сделал ему много вопросов, особенно для меня важных… Сознаюсь, ему трудно будет отвечать мне», – сказал Киреевский. «Не прошло и часа после этого времени, – писала Наталья Петровна, – как пришло письмо на имя Ивана Васильевича. Не распечатывая, он спрашивает: „Что это значит? Отец Макарий ко мне никогда не писал“. Читает письмо, меняется в лице, говоря: „Удивительно! Поразительно! Как это? В письме этом все ответы на мои вопросы, сейчас только посланные“».

За год до своей смерти Макарий сказал одной тяжело больной помещице: «Ты выздоровеешь, а умрем мы вместе». Она скончалась 23 августа 1860 года. Спустя три дня Макарий внезапно заболел и еще через четыре дня отошел ко Господу. Позже при погребении преподобного Антония, когда копали яму, могила Макария обвалилась, гроб приоткрылся, и тело старца обнаружилось нетленным.

Старцы Лев и Макарий вместе выпестовали великого Оптинского старца Амвросия.

В июне 1988 года деянием Поместного Собора Русской Православной Церкви Амвросий Оптинский был причислен к лику святых угодников[37]37
  Ему было установлено празднование 10/23 октября.


[Закрыть]. В июне 1996 года в соборе Оптинских старцев были канонизированы преподобные Лев и Макарий.

Сказать, что Амвросия при жизни любили, – значит не сказать ничего: его боготворили. Когда старец выезжал погостить в Шамординскую обитель, толпы народа сопровождали его; люди бежали за экипажем, хватаясь за колеса, чтобы взглянуть на него, иные вскакивали на подножку и успевали спросить о чем-нибудь.

Летом в жаркие дни он выходил благословлять на воздух. От самого крыльца устроены были жерди (перила), по одну сторону которых стоял народ, а по другую шел согбенный старец, останавливаясь по временам и давая советы.

Все это наблюдал Федор Михайлович Достоевский. Писатель посетил Оптину пустынь в 1877 году и долго беседовал с преподобным. С преподобного Амвросия Достоевский писал старца Зосиму (роман «Братья Карамазовы»).

«Многие из приходивших с больными детьми или взрослыми родственниками и моливших, чтобы старец возложил на них руки и прочитал над ними молитву, возвращались вскорости, а иные так и на другой же день обратно и, падая со слезами перед старцем, благодарили его за исцеление больных. Старец выходил к толпе ожидавших его у входа у ворот скита богомольцев из простого народа, нарочно чтоб видеть старца и благословиться у него, стекавшегося со всей России. Они повергались перед ним, плакали, целовали ноги его, целовали землю, на которой он стоит, вопили бабы, протягивали к нему детей своих, подводили больных кликуш. Старец говорил с ними, читал над ними краткую молитву, благословлял и отпускал их. В последнее время от припадков болезни он становился так слаб, что едва бывал в силах выйти из кельи, и богомольцы ждали иногда в монастыре его выхода по несколько дней» (глава «Старцы»).

В скиту Амвросия навещали писатели Константин Леонтьев и граф Алексей Константинович Толстой, философы Владимир Соловьев, Николай Страхов и Памфил Юркевич. Бывал в пустыни Гоголь, приезжали историки Погодин и Шевырев. Философ-славянофил Иван Киреевский, духовный сын старца Макария, поселился в пустыни и вместе с женой трудился над изданием святоотеческих творений, причем издавал их по большей части на свои деньги. Здесь он и был похоронен. В пустыни доживал свой век известный исследователь Китая иеромонах Виноградов; принял схиму и поселился в Оптиной художник Болотов, член Петербургской Академии художеств. Он основал иконописную мастерскую. Бывали здесь великий князь Константин Константинович Романов и митрополит Московский Иоанникий.

Приезжал в Оптину и беседовал с Амвросием и граф Л. Н. Толстой. После одной из таких бесед старца застали в слезах. «Какой гордый человек!» – несколько раз горестно произнес святой. Возможно, это был единственный раз, когда его слово не нашло доступ к сердцу собеседника.

Кто же этот дивный старец, которому в конце XIX века внимала вся Россия?

Иеросхимонах Амвросий, в миру Александр Михайлович Гренков, родился 21 ноября 1812 года в селе Большие Липовицы Тамбовской губернии и уезда, в семье чтеца местной церкви. Мальчиком он отличался веселым и бойким нравом. Семья у Михаила Гренкова была большая – пять сыновей и четыре дочери. Александр поступил в Тамбовскую духовную семинарию, успешно окончил курс и получил место учителя в Липецком духовном училище. В молодости он был большим охотником поговорить, так что даже, собираясь куда-нибудь в гости, давал себе обещание молчать; но в компании снова увлекался, забывая свое обещание. (В старости он говорил, что «и рад был бы теперь помолчать, да не приходится».)

Но вот мирская жизнь постепенно стала казаться ему суетной и пустой. Только молодость и веселый нрав удерживали его от окончательного решения. Конец колебаниям положила опасная болезнь. Александр направился к известному затворнику Иллариону Троекуровскому. Тот принял его ласково и велел идти прямо в Оптину пустынь, говоря, что там есть опытные старцы, которые могут руководить им в духовной жизни.

В 1842 году его постригли в монашество и нарекли Амвросием. Амвросий часто посещал в скиту старцев Льва и Макария. Те очень полюбили молодого монаха и говорили про него: «Амвросий будет великий человек». Спустя некоторое время Макарий взял его к себе в келейники[38]38
  В 1841 году умер старец Лев, и подвиг старчества лег на отца Макария; он начал испытывать своего ученика-келейника и стал мало-помалу поручать ему свои дела. Приезжавшие к отцу Макарию стали уважать и его молодого помощника. Часто отец Макарий, указывая на окруженного толпой келейника, говорил шутя: «Посмотрите-ка, Амвросий у меня хлеб отнимает!»


[Закрыть].

В 1843 году Амвросий был рукоположен в иеродиакона, а в 1845 году – в иеромонаха. (Примерно через год его поразила тяжкая болезнь, и он уже не мог священнодействовать в этом сане.)

Вот и все, что мы знаем о пути Амвросия, потому что далее, по житию, мы видим его уже в ореоле святости – знаменитым, почитаемым и окруженным толпой, жаждущей от него совета и вразумления. В какой же момент состоялся этот великий переход – от человека обычного к человеку духовному? Житие молчит. Внутренняя жизнь отца Амвросия того времени скрыта от нас. Какие жертвы он принес, какие молитвенные подвиги совершил?

Должно быть, и самая обычная иноческая жизнь была для преподобного подвигом. Ведь врачи говорили о нем так: «Если бы речь шла об обычном больном, умер бы через десять минут, а тут может и десять лет прожить». Амвросий «простудился» по дороге в Калугу, куда его возили в сильный мороз для посвящения в иеромонахи. Вряд ли это была обычная простуда, потому что тяжелейшие болезни преследовали затем Амвросия до самой смерти. При каждом движении он должен был испытывать подлинные мучения. А ведь ему приходилось непрерывно принимать посетителей и выходить к народу, утешать, лечить чужие израненные души и тела… У него самого в это время темнело в глазах.

Прп. Амвросий Оптинский

И при этом все без исключения отмечают, что Амвросий до конца дней был веселым и жизнерадостным человеком. Вот эта веселость и есть, наверное, мера подвига старца.

Когда некоторые посетители, подолгу ожидая его аудиенции, начинали роптать, он встречал таких нетерпеливых шутливыми словами: «Терпел пророк Моисей, терпел пророк Елисей, терпел пророк Илия, так потерплю ж и я».

«Как жить?» – кричали ему из толпы. «Жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение», – отвечал Амвросий.

«Батюшка, – спрашивала какая-нибудь девица, – куда благословите: замуж или в монастырь?» «Это куда у тебя самой больше перевеса», – улыбался старец. Но часто он решал прямо. Бывало, что к нему приходили две молодые девушки: одна просилась в монастырь, другая собиралась замуж, но Амвросий решал их судьбу наоборот, и обе были очень счастливы. Было и много примеров, когда, не сделав по его благословению, люди приезжали со слезами раскаяния, так как не было удачи в их делах, а некоторые даже сходили с ума. По благословению старца всегда выходило хорошо. Один из примеров тому – случай, который произошел с иконописцем Николаем Дмитриевичем Михайловым (умер в Козельске весной 1910 года) и был записан Сергеем Нилусом, знавшим Михайлова лично. Вот рассказ иконописца.

«Незадолго до кончины старца, годочка этак за два, надо мне было ехать в Оптину за деньгами: иконостас там мы делали, и приходилось мне за эту работу от настоятеля получить довольно крупную сумму денег. Получил я свои деньги и перед отъездом зашел к отцу Амвросию благословиться на обратный путь. Домой ехать я торопился – ждал на следующий день заказ большой получить – тысяч на десять, а заказчики непременно должны были быть у меня на следующий день в Козельске.

Народу в этот день у старца, по обыкновению, была гибель. Прознал это он про меня-с, что я его дожидаюсь, да и велел мне сказать через своего келейника, чтобы я вечером зашел к нему чай пить. Хоть и надо было мне торопиться ко двору, да честь и радость быть у старца и чай с ним пить были так велики, что я рассудил отложить свою поездку до вечера, в полной уверенности, что успею ко времени попасть в Козельск и не упустить заказчиков. Приходит вечер, пошел я к старцу. Принял меня старец такой-то веселый, такой-то радостный, что и земли под собой не чую. Продержал меня батюшка, ангел наш, довольно долго – уже почти смеркалось – да и говорит мне:

– Ну, ступай с Богом! У меня ночуй, а завтра благословляю тебя идти к обедне, а от обедни чай пить заходи ко мне!

Как же это так! – думаю я… Ну, да не посмел старцу перечить. Переночевал, был у обедни, пошел к старцу чай пить, а сам скорблю о заказчиках и все соображаю: авось, мол, успею хоть к вечеру попасть домой в Козельск… Как бы не так!.. Отпили чай. Хочу-с это я старцу сказать: благословите домой ехать! А он и мне слова не дал выговорить:

– Приходи, – говорит, – сегодня ночевать ко мне!

У меня даже ноги подкосились, а возражать не смею, сами знаете-с, какое у нас, у детей его духовных, было послушание!

Прошел день, прошла ночь. Наутро я уже осмелел и думаю: была не была, а уже сегодня я уеду – авось денек-то меня мои заказчики подождали… Куда тебе, и рта мне не дал старец разинуть:

– Ступай, – говорит, – ко всенощной сегодня, а завтра к обедне. У меня опять сегодня заночуй!

Что за притча такая?.. Тут уж я совсем заскорбел и, признаться, погрешил на старца: вот-те и прозорливец! Точно не знает, что у меня по его милости теперь ушло из рук выгодное дело! И так-то я был на старца непокоен, что и передать не могу-с. Уж не до молитвы мне было в тот раз у всенощной – так и толкает в голову: вот тебе твой старец! Вот тебе и прозорливец!.. Свистит теперь твой заработок!

Ах как мне было в то время досадно!

А старец мой, как на грех, ну точно вот, прости Господи, мне в издевку, такой меня после всенощной радостный встречает. Горько мне, обидно стало: и чему, думаю я, он радуется?.. А скорби своей все-таки вслух высказать не осмеливаюсь.

Заночевал я таким-то порядком-с и третью ночь. За ночь скорбь моя немного поулеглась: не воротишь того, что плыло да сквозь пальцы уплыло!.. Наутро прихожу от обедни к старцу, а он мне:

– Ну, теперь пора тебе и ко двору. Ступай с Богом, Бог благословит! Да по времени не забудь Бога поблагодарить!

И отпала тут от меня всякая скорбь. Выехал я себе из Оптиной, а на сердце-то таково легко и радостно, что и передать невозможно… К чему только сказал это батюшка: по времени не забудь Бога поблагодарить!.. Должно, думаю, за то, что Господь во храме три дня подряд удостоил побывать… еду я домой не спеша и о заказчиках своих вовсе не думаю: уж очень мне отрадно было, что батюшка со мной так обошелся.

Приехал-с я домой, и чтобы вы думали?.. Я в ворота, и заказчики мои – за мной: опоздали, значит, против уговору на трое суток приехать.

Ну, думаю: „Ах, ты мой старичок благодатный! Уж подлинно – дивны дела Твои, Господи!“

Хороший я тогда имел от этих заказчиков заработок. Хоть бы повек так работать.

Однако не тем еще все это кончилось; вы послушайте-ка, что дальше-то было!

Прошло с того случая времени немало. Помер наш отец Амвросий. Года два спустя после его праведной кончины заболевает у меня мой старший мастер, доверенный он у меня был человек и не работник, а прямо – золото. Жил у меня безысходно годов поболе двадцати. Заболевает к смерти. Послали мы за священником, чтобы поисповедывать и причастить – пока в памяти. Только смотрю, идет ко мне от умирающего священник, да и говорит:

– Больной вас к себе зовет, видеть вас хочет. Торопитесь – как бы не помер!

Прихожу к больному, а он, как увидел меня, приподнялся кое-как на взлокоточки, глянул на меня, да как заплачет:

– Прости мой грех, хозяин! Я ведь тебя убить хотел…

– Что ты, Бог с тобой! Бредишь ты!..

– Нет, хозяин, верно убить хотел!.. Помнишь, ты из Оптиной запоздал на трое суток домой приехать? Ведь нас трое, по моему уговору, три ночи подряд тебя на дороге под мостом караулили, на деньги, что ты за иконостас из Оптиной вез, позавиствовали. Не быть тебе в ту пору живым, да Господь за чьи-то молитвы отвел тебя от смерти без покаяния. Прости меня окаянного, Бога ради, отпусти, ради Христа, с миром мою душеньку!..

– Бог тебя простит, как я прощаю!

Тут мой больной захрипел и кончаться стал. Царствие небесное его душеньке! Велик был грех да и велико ж было и покаяние!..

– Вот-с, батюшка вы мой, сколь велик был Божий старец! Через сколько лет сказалась его, батюшки, прозорливость! Вот с чего он и радостен, и светел-то был, когда в Оптиной меня задерживал: четыре души спасал батюшка – меня от смерти без покаяния безвременной, а убийц моих от вечного осуждения!»[39]39
  Цит. по кн.: Нилус С. Великое в малом. С. 252–257.


[Закрыть]

Преподобный Амвросий обладал дивным даром целительства, но тщательно скрывал его. Он никогда не читал над больными особенных молитв, а посылал их к мощам святых или к чудотворным иконам или просто назначал принимать какую-нибудь траву. Его больные, истратившие много денег на докторов, принимая назначенное снадобье и получая совершенное исцеление, конечно, понимали, что не трава, а сила молитв старца совершила это чудо.

Однажды к нему привезли барыню со страшной опухолью в горле. Больная совсем не могла принимать пищи, и доктора уже отчаялись ей помочь. «Батюшка, исцелите ее!» – обратилась к Амвросию одна из монахинь. Вспоминают, что старец сильно на это разгневался и монахиню прогнал. Больной же велел помазать горло маслом от лампадки и строго сказал: «Царица Небесная тебя исцелит». Возвратившись в свой номер, женщина почувствовала, что снова может глотать; болезнь ее больше не повторялась.

О своем собственном исцелении Амвросий никогда не просил. Он считал болезнь полезной для монаха и говорил, что «иноки не должны лечиться». Видевшие старца неоднократно замечали, что лицо его порой преображается, озаряясь чудным светом.

Преподобному приходилось отвечать на множество писем. Собранные вместе, письма Амвросия не раз переиздавались. В этих посланиях, адресованных к знатным и незнатным, к ученым и неученым, старец Оптиной пустыни с присущим ему даром слова указывал единый спасительный путь жизни – покаяние и веру в Промысел Божий.