Текст книги "Остров"

– Как же, владыка… Да вот с того самого дня, как взяли бычка у этого проказника Феофила и начался.

– Вот как!

И митрополит распорядился удалить бычка из стада и вернуть его хозяину. Священник В. Зноско сообщает, что «к удивлению всех, падеж скота тут же прекратился». Но больше всех радовался старец Феофил: он в тот же день вызолотил своему бычку рога – как победителю и триумфатору.

Неподалеку от Китаевской пустыни, в начале леса на пути в Глосеево было узкое ущелье, которое приходилось проезжать каждому путешественнику. Как-то митрополит Филарет спешил по делам в Китаевскую пустынь вместе с наместником Лавры архимандритом Лаврентием. И вот, когда экипаж проехал чуть ли не до середины узкого участка, из-за поворота показалась тележка с бычком, на которой сидел Феофил.

– Эй, свороти назад! – закричал кучер.

Однако пришлось ему остановить лошадей.

Владыка и отец наместник вышли из кареты и увидели тележку, а на ней – отца Феофила, который притворялся спящим.

– Ну-ка, вставай, Феофил, вставай! – И митрополит стал расталкивать старца.

– Что такое? А! Это вы, владыка святой?

– Я, я… Чего дремлешь-то, проказник? Смотри, какой беды нам наделал!

А неприятность и вправду была большая: встреча произошла на таком узком месте, что ни бычка, ни кареты повернуть было нельзя.

Пришлось распрягать бычка. Кучер остался удерживать разгоряченных лошадей, митрополит погнал бычка палкой вверх, а отец наместник со старцем повезли за ним тележку. Когда путь был освобожден, владыка утер пот со лба и облегченно рассмеялся:

– Ну, проказник! Сколько телесного пару выкатил…

Вскоре дорогу немного расширили, но подобные случаи все же повторялись. И вот однажды Феофил со своим бычком снова преградил митрополиту дорогу. На этот раз места, чтобы развернуть бычка, вполне хватало, но Феофил умышленно не пускал карету. Кучер митрополита начал ругаться, старец же доказывал, что у владыки – целая четверка коней, а у него – только один бычок, и потому ему труднее будет наверстать потерянное время. Филарет терпеливо наблюдал эту сцену, потом не выдержал и сказал:

– Ну, отец Феофил прав… Нам следовало бы ему уступить. Но поскольку невозможно повернуться здесь с четвериком, то уж поверни ты, Феофил, со своим бычком…

Однако старец упрямился и не хотел исполнять приказания. Владыка стал досадовать и волноваться.

– Ну что же ты, а? Дурак, вот ведь дурак какой упрямый… Ну, кончишь меня из терпения выводить?

– И не кончу, – гнул свое Феофил. – И не кончу, потому что не мне, а тебе поворачивать надо…

– Как так?!

– Вот так…

В этот самый момент к митрополиту подскакал верховой с известием, что с лесов Софийской соборной колокольни свалился на землю мастеровой и разбился насмерть. Пришлось владыке и впрямь повернуть коней и отправиться обратно в Лавру. Вероятно, с этого момента Филарет уже начал прозревать, что юродивый монах совсем не так уж странен и глуп, как иногда хочет казаться. Между тем отец Иов настоятельно требовал удалить старца «куда подальше».

Колеблясь, какое принять решение, добрый митрополит стал вызывать к себе советчиков и расспрашивать их о Феофиле. Выяснилось, что в Китаевской пустыни есть один инок, с которым старец бывает вполне откровенен. Этот монах как-то напрямик спросил отца Феофила, чем объясняются его «фокусы» во время богослужения, на что тот ответил:

– Я литургию читаю по порядку, вычитываю все определенные молитвы, но когда мысленно углубляюсь в совершаемое таинство, то забываю самого себя и все, что вокруг. Я вижу во время литургии луч, крестообразно сходящий с высоты и осеняющий служащих, и тогда все грешное существо мое восторгается неизреченно и я не в состоянии бываю оторваться от сладостного видения… Получив такие известия о «проказнике», митрополит призадумался. Однако пора было созвать келейный суд, да и бумага о переводе Феофила «как не состоящего в числе лаврской братии» в Мошногорский Вознесенский монастырь уже была подготовлена. Владыка Филарет призвал к себе наместника Лавры архимандрита Иоанна и экклесиарха (ключаря Лавры) иеромонаха Мелетия.

– Ну, как же мы поступим? – спросил он.

– Зачем тревожить праведника! – горячо вступился за Феофила отец Мелетий. – Пусть остается и просвещает нас…

– Да, да! – обрадовался митрополит. – Не стоит его тревожить, не стоит…

Так старец Феофил, к печали своего начальника Иова, остался в Китаевской пустыни.

«А ведь я благодарен тебе, проказник…»

Вскоре митрополит совершенно изменил свое отношение к старцу Феофилу.

Надо сказать, что 1841 году владыка Филарет тайно подстригся в схиму и с тех пор исполнял строгие обеты. Его молитвенное правило было очень продолжительно, и на выполнение его требовалось шесть-семь часов в сутки.

«Не понимаю, – говорил владыка, – как старики, а монахи особенно проводят свою жизнь, если они не приобрели навыка и вкуса к молитве! Это должно быть для них чрезвычайно тяжело и скучно. Ах, как необходимо заранее привыкать к молитве всем, кто желает вести в старости не безотрадную жизнь!»

Сам он первый был примером соблюдения этой заповеди. Как-то ему понадобилось срочно уехать в Китаев. Сильно утомившись накануне, митрополит встал на полчаса позже. Когда он читал утреннее правило, вошел его келейник, отец Назарий, и доложил, что лошади поданы. Не желая медлить и не имея возможности дочитать правило, владыка велел подать рясу. Через полчаса он был уже в Китаевском лесу. Владыка любовался природой через открытое каретное окно и пребывал в совершенно благостном настроении, как вдруг его взгляд упал на большое дерево. Владыка так и замер: на высокой ветке, свесив ноги в рваных туфлях, сидел старец Феофил и водил носом по раскрытому молитвослову.

Митрополит приказал кучеру остановиться и выскочил из кареты.

– Эй, проказник! Ты что это на дерево взобрался? – закричал он.

– Да вот, келейное правило дочитываю, – ответил сверху Феофил.

– Что, что ты сказал? – не понял митрополит.

– Молитвенное правило, говорю, дочитываю!! – во весь голос закричал отец Феофил. – А то дома некогда было! Дела помешали!!

– Вот как! – только и сказал митрополит и, до крайности озадаченный, сел в свою карету.

После описанного случая владыка стал чрезвычайно внимателен ко всему, что касалось китаевского подвижника. Однажды митрополит решил навестить Феофила в его келье, но, подойдя к ней, обнаружил, что старец замазывает свою дверь глиной. Сразу догадавшись о смысле этой пантомимы, владыка ушел. Однако в другой раз Феофил все же впустил его, усадил на скамью и даже сам поставил самовар. Тут внимание старца привлек деревянный посох митрополита.

– Что сто́ит эта клюшка? – спросил он.

– Ничего не стоит, – ответил митрополит.

– Нет, – покачал головой Феофил. – Она стоит двадцать пять рублей.

Потом он встал и зачем-то вынул из самовара кран. Вода хлынула на пол, и смущенный Филарет вышел из кельи, так и не попробовав чая.

Прошло несколько дней. Владыка жил на даче в Глосееве. Был июнь, погода стояла прекрасная, и митрополит решил прогуляться. Надо сказать, что в простой рясе, без клобука, с Евангелием в руке владыка Филарет был похож на простого старика монаха. Он направился в конец Глосеевского леса – там был пригорок, откуда открывался вид на город и Лавру. Здесь стояла скамеечка, и митрополит часто сидел на ней – отдыхал, читал и молился. Увы, на этот раз помолиться ему не удалось: из леса вышел человек с дубиной. Митрополит хотел благословить его, но тот сделал нетерпеливый угрожающий жест и спросил:

– Что сто́ит эта палка?

Владыка спокойно посмотрел на дубину, потом вынул кошелек и сказал:

– Тут, должно быть, мало…

Когда он распахивал полу, чтобы достать из кармана кошелек, незнакомец заметил на нем золотые часы с цепочкой и дерзко сказал:

– Коли, говоришь, мало, давай тогда и часы. Филарет исполнил требование.

– Эге! – сказал незнакомец. – Как же так? Ты – монах, а часы у тебя золотые? Или ты не из простых? Казначей, что ли?

– Нет, не казначей.

– А кто ж?

– По правде сказать, я митрополит.

– Митрополит!! – выкатил глаза незнакомец.

– Ну да, митрополит… вот глупый… Чего переполошился-то? Господь с тобой… Дай хоть благословлю тебя…

Незнакомец повалился ему в ноги.

– Ну брат… Вот что… Ты проводи-ка меня домой, там я тебе еще денег дам.

Когда они подходили к дому, владыка сказал:

– Ты… это… Отдай-ка мне, брат, часы… Они ведь именные – не ровен час, попадешься с ними.

Незнакомец вернул часы, а владыка направился домой, чтобы взять еще денег. Однако, когда его келейник подошел к воротам, чтобы подозвать незнакомца, того и след простыл.

– Вот ведь глупый, – только и сказал митрополит. – Право, глупый… Дурак, он и есть дурак!

Самое любопытное, что митрополит вдруг припомнил, что в кошельке, который унес незнакомец, было ровно двадцать пять рублей. Недавний разговор с Феофилом предстал перед ним в совершенно новом свете.

Вскоре произошло еще одно невероятное событие.

Однажды владыка приехал в Китаев. Он вышел из кареты и направился к келье отца Иова, и тут ему встретился старец Феофил. Вместо того чтобы принять от митрополита благословение, старец запустил ему в ноги обгорелой головней. Удивленные свидетели этого поступка подумали, что владыка рассердится, но тот, как ни в чем не бывало, проследовал к келье начальника монастыря. Вскоре Филарет вторично посетил пустынь и, встретив старца-схимника на монастырском дворе, сказал ему:

– Ну, проказник, давно я с тобой не беседовал. Жди меня после обеда в своей келье.

– Милости простим, Ваше Высокопреосвященство, – ответил старец и поклонился до земли.

Сам же он побежал в келью, налил на пол воды, вымазал грязью двери и косяки и густо обляпал стены. При этом он выпачкался, как арап, и, удовлетворенный, уселся посреди комнаты на скамью, ожидая высокого гостя. Через полчаса раздался голос:

– Молитвами святых отец наших…

– Аминь! – ответил старец.

Митрополит отворил дверь и в изумлении остановился на пороге.

– Это что такое?! – грозно спросил он.

– Не смущайтесь, Ваше Высокопреосвященство… Пожалуйте!.. Это я после пожара так… У меня пожар случился, так я его поливал, вот и перепачкался.

Филарет круто развернулся и вышел из кельи. Когда владыка садился в карету, к нему подбежал келейник старца и протянул три бутылки.

– От кого? Зачем это? – удивился митрополит.

– От старца Феофила, Ваше Высокопреосвященство… Гостинец вам передать велел… Скажи, говорит, что головню заливать придется.

– Головню заливать?

– Истинно так, Ваше Высокопреосвященство.

– А в бутылках чего?

– Вода, Ваше Высокопреосвященство.

– Простая вода?

– Истинно так, Ваше Высокопреосвященство.

– Хм… не понимаю… Ну, положи ее кучеру, на передок.

Через несколько недель странные намеки старца Феофила получили объяснение.

В ночь с 18 на 19 ноября 1844 года послушники Киево-Печерской лавры затопили в просфорне печь и стали готовить тесто для печения просфор. В три часа ночи суточный сторож, послушник Иосиф Алферов, проходя по коридору, отделявшему просфорню от хлебной, почувствовал запах едкого дыма. Алферов побежал осматривать заднюю часть двора, где был дровяной склад и стояли деревянные пристройки. Не найдя ничего подозрительного, он заглянул в замочную скважину дверей, которые вели по лестнице на чердак, и увидел сильный огонь. Горела деревянная обшивка возле дымохода, соединяющего просфорную печку с трубой. На крики Алферова сбежались монахи с ведрами, но было поздно: огонь разгорелся и охватил всю просфорню и хлебную.

Сильный ветер помогал огню, горящие головни летали даже на Подоле и доносились до Флоровского монастыря. Утром 19 ноября пожар еще больше распространился и проник в лаврскую типографию. Митрополит Филарет, понимая, что огонь угрожает не только остальным строениям Лавры, но и самому зданию Великой лаврской церкви, не надеясь более на слабые силы человеческие, пошел в храм и стал молиться. Долго молился митрополит, но наконец, утомленный, встал.

– Ну что? – спросил он у стоявшего в стороне пономаря.

– Слава Богу! – отвечал пономарь. – Вашими святыми молитвами Лавра спасена.

Хотя монастырь был спасен от уничтожения, многие его здания сильно пострадали. Сгорели хлебная, просфорная, типография со множеством книг и типографских машин, а общий убыток составил около 80 тысяч рублей.

Случай этот окончательно убедил митрополита, что под личиной юродивого старец Феофил скрывает дар молитвенника и прозорливца.

Сам Филарет, тайный схимник, с особой строгостью исполнял уставы и правила иноческого жития. Стремясь к уединению, он летом бо́льшую часть времени проводил в Глосеевской пустыни, где на его личные средства была устроена каменная церковь. Здесь он вел себя, как самый простой инок. Поскольку жалобы на старца от отца Иова продолжались, Филарет принял мудрое, как ему казалось, решение: удалил Феофила из Китаевской пустыни и поселил его вместе со своим духовником старцем Парфением на своей даче в Глосеево.

– Вас только двое у меня, – ласково сказал он «проказнику». – Ты – схимник, Парфений – схимник, и я – схимник. Будем жить во имя Пресвятой Троицы!

Владыка Филарет, несомненно, преследовал двоякую цель: с одной стороны, он восстанавливал покой в Китаевской обители, с другой – получал возможность ежедневно видеть старца-прозорливца, слушать его предостережения и советы. Филарет уповал на свое безграничное терпение и надеялся, что благодаря общению с богоносным старцем Парфением отец Феофил немножко «образумится».

Если бы он только знал, на что обрекает себя, схимонаха Парфения и всех обитателей Глосеева!

Парфений Киевский

Итак, в 1840 году под крышей дачи митрополита в Глосееве собрались сразу трое святых: преподобный Парфений, преподобный Феофил и сам святитель Филарет. Двух героев этой истории мы уже представили, скажем несколько слов о третьем.

Старец Парфений был почитаем в Киеве не меньше, если не больше, чем старец Феофил. Он был молитвенником, духовником, автором широко известных молитв ко Христу и Богородице. Немало людей исцелилось от болезней в его келье.

«В наше время едва ли кто-нибудь исцелял столько бесноватых, как известный всему Киеву удивительной жизни старец схимник Парфений, – писал Николай Лесков. – Его все считали святым, и я во всю мою жизнь не видал лица прелестнее, мягче и добрее, как этот превосходный старец. К нему шли „скорбные совестью“ от всех мест: от запада, и севера, и моря, с жаждою облегчить свою душу – и облегчали. Старец Парфений был очень прост и доступен для всех, и, пользуясь этим, ему часто докучали записные охотницы до духовных бесед, особы, от коих никакое святое место не свободно. Он редко имел покой, но простолюдинкам, которые приходили в Киев издалече с намерением поклониться святыням и „вынуть душу перед Парфением“, он никогда не отказывал в свидании. Обыкновенно эти свидания по большей части были в то же время и исповедью, после которой схимник разрешал немощную душу и отпускал ее с обновленною силою и смелостью, с которой та и подходила завтра к чаше. Разрешение его благотворно действовало на таких женщин, которые по целому десятку лет не могли слышать звона и перенести ноги через церковный порог. Как и чем, то есть какими убеждениями он этого достигал, я не знаю, да и из людей ему близких никто не знал, но из сих последних людей один отец Варлаам (впоследствии архимандрит и наместник Лавры) сказывал мне, что после исповеди иных русских (то есть великорусских) крестьянок на схимника было жалко смотреть.

– Взойдешь, – говорит, – бывало к нему, а он, стоя на коленах, обопрется лбом о налойчик и долго, долго горестно плачет.

По этому можно судить, как откровения приводилось выслушивать этой чистой душе, давно ушедшей от мира и страстей»[6]6
  Николай Лесков. Очерк «Русские демономаны».


[Закрыть].

Преподобный Парфений Киево-Печерский (1790–1855), в миру Петр Иванович Краснопевцев, родился в селе Симоново Тульской губернии в семье церковного причетника. Мистическая одаренность святого проявлялась с юности, он очень рано выбрал монашеский путь.

«В начале моего просфорного послушания, – рассказывал сам Парфений, – случилось мне однажды наслушаться невольно праздных бесед между ребятами, и в сумерки, когда прилег я отдохнуть, взбрело на мысль мне слышанное. А я еще был неискусен, не отогнал этой мысли, остановился на ней, и наконец думаю: да как это люди грешат, что же за приятность в грехе плотском? Далее и далее эта мысль начинает занимать меня; никак уж и не отвяжусь от нее. Вдруг стучат в дверь и зовут меня на послушание. Я пошел немедля, принялся по обычаю за дело от всей души с молитвою, и помыслы, меня занимавшие, исчезли совершенно, так что я и забыл о них. Протрудившись до полуночи, совершил я обычное правило и уснул. Рано утром меня зовут к Наместнику. Когда я пришел к нему, он повел меня в кабинет и говорит: „Скажи мне, Петр, как бы отцу духовному, не согрешил ли ты в чем-либо особенно?“ Я смутился; думаю, перебираю в мыслях прошедшее и ничего не нахожу. „Нет, – говорю, – не знаю ничего, кажется, в чем бы укорила меня совесть“. – „Подумай, – говорит он, – испытай себя хорошенько“. Опять думаю; нет, ничего не припомню. Тогда он говорит мне: „Ну, что-нибудь да есть. Я видел ныне во сне, будто стою в великой церкви… Ты входишь в церковь, подходишь к иконе, кладешь поклон; Пресвятая Владычица, как бы живая, отвращает от тебя лицо… Подумай же еще: если ты не согрешил делом, то не помыслил ли чего… Тогда я вдруг как бы озарился светом, вспомнил смущавшие меня помыслы и исповедал их Наместнику“».

«Этот случай, – прибавлял старец Парфений, – указал мне, до какой степени до́лжно хранить себя даже от приближения к нечистым помыслам и как тщательно должны мы блюсти чистоту не только телесную, но и умственную, – если Пресвятая Владычица отвращается от нас и за помышления о чуждых грехопадениях! Вот что значит: „от тайных моих очисти мя, и от чуждих пощади раба твоего“».

* * *

В 1830 году он был посвящен в сан иеромонаха, еще через восемь лет митрополит Филарет постриг его в схиму. Многие годы Парфений провел в полузатворе, молился, читал, переписывал книги. В келье его ничего не было, кроме голых стен, распятия на небольшом столике, иконы Пресвятой Богородицы и деревянной скамьи без всякого покрова. Получив откровение свыше, Парфений стал принимать посетителей. Как и преподобный Серафим Саровский, он в течение всей жизни читал Евангелие ежедневно, этому же учил своих многочисленных духовных детей, приходивших в Глосеево.

Парфений любил этот уединенный монастырь. «Здесь носится дух преподобных отец наших Печерских, – говорил он. – И если есть на земле утешение и радость, то в этом пустынном безмолвии. Люди отлучают нас от Бога, а пустыня приближает нас к нему».

Николай Лесков называет Парфения «неразгаданным человеком, тихая слава которого была равна его смирению, даже превосходившему смирение его владыки».

А вот что пишет священник В. Зноско: «Иеросхимонах Парфений являл собой образ жития, подобного древним великим подвижникам. Путь своего духовного совершенствования проходил он почти на глазах владыки, который, усмотрев в нем пламенного ревнителя святоподвижничества, собственными руками облек его в схиму в пещерах преподобного Антония и наименовал Парфением. Впоследствии их духовный союз стал настолько крепок, что маститый архипастырь решил избрать Парфения духовным отцом…»

Автор жития старца Парфения так изобразил его духовные отношения со святым Филаретом: «Велика была любовь святителя к старцу, но беспредельна и преданность старца к святителю. И этот духовный союз составлял для обоих утешение в их подвижническом странствии в этой жизни. Душа архипастыря, утомлявшаяся нередко многотрудными обязанностями, возлагаемыми его саном, отдыхала в беседе просвещенного духом старца. А душа старца с безусловным доверием опиралась на мудрость архипастыря».

Вот с какими людьми предстояло жить теперь старцу-«проказнику»!

«С преподобным преподобен будеши»

Для киевлян дача митрополита стала теперь новым местом паломничества: одни искали благословения или денежной помощи у Филарета Милостивого, другие – исцеления или душеспасительной беседы у преподобного Парфения, третьи мечтали получить откровения о своей судьбе у прозорливого старца Феофила. Все это нарушало привычный ход монастырской жизни, на самой же митрополичьей даче дым в буквальном смысле стоял коромыслом.

Старец Феофил явился в Глосеево со своим собственным уставом. С первых же дней своего переселения на дачу, несмотря на летнее время, он топил в комнате печь, причем старался подгадать, чтобы митрополит в это время был занят молитвою или письменными делами. Прикрыв заслонку, Феофил напускал столько едкого дыма, что келейники вынуждены были отворять двери и окна, чтобы хоть чуть проветрить. Владыка же просиживал все это время в саду, находясь в томительном ожидании.

Кроме того, отец Феофил расплодил массу клопов и развел в комнате такую сырость и грязь, что испортил обои и крашеный пол. Когда схимники садились втроем за трапезу, Феофил старался разлить как можно больше на скатерть, для чего как бы нечаянно опрокидывал свою посуду на стол и заставлял этим митрополита и отца Парфения преждевременно вставать из-за стола. Если же и этого было недостаточно, он притворялся больным и начинал громко и часто икать, стараясь испортить владыке аппетит.

Терпение схимника Парфения старец тоже испытывал без всякого сожаления. Ночью отец Феофил надевал сапоги отца Парфения и, оставив тому валенки или лапти, скрывался на целый день в лесу. На исходе ночи, когда обитатели дачи наконец погружались в сон, он обыкновенно вскакивал с постели и начинал во весь голос петь:

– Се жених грядет в полунощи!!

Из-за его воплей отец Парфений, который каждый день служил раннюю обедню в домовой церкви митрополичьей дачи, совсем лишился возможности отдохнуть. Но это еще не все… Отец Феофил являлся в церковь за четверть часа до прихода отца Парфения, облачался в священнические одежды и начинал с пономарем служение. Когда в церкви появлялся отец Парфений, ему ничего не оставалось, как быть свидетелем, но отнюдь не участником богослужения…

Митрополит, ежедневно узнавая о новых выходках «проказника» и наблюдая, как богомольцы бессменно толпятся около крыльца, ожидая выхода любимого старца Феофила, только хмурил брови и вертел в руках костяные четки. Однажды, призвав к себе старца после утреннего чая, митрополит сказал:

– Ну, брат Феофил, вот что… Бог благословит… Собирайся, старый воробей, на прежнее гнездышко, в Китаев… Там тебе вольготнее будет.

– Стопы моя направи по словеси Твоему! – ответил на это Феофил, как говаривал в таких случаях и прежде.

С этих пор старец переселился в Китаев и жил там очень спокойно. Никто уже не обращал внимания на его образ жизни, никто не стремился положить конец его выходкам.

Новые предсказания старца

Однажды митрополит Филарет предложил игуменье Киево-Флоровского монастыря Серафиме съездить вместе с ним в Китаев. В монастыре в тот день царила невообразимая суета: все выметалось, чистилось, прибиралось. Филарет поздно сообщил о своем приезде, и застигнутые врасплох пономари бегали по церкви, приготовляя облачения, а ризничий и начальник пустыни очень утомились, отдавая различные распоряжения. В Китаеве надеялись, что все пройдет хорошо, и литургия будет отслужена с подобающей торжественностью и благолепием. Увы, в монастыре совсем забыли о схимнике Феофиле, рядом с которым никто не мог чувствовать себя в безопасности.

Старец принял участие в богослужении, однако на литургии и на молебне молился, стоя ото всех вполоборота. Потом митрополит Филарет стал благословлять народ, а игуменья Серафима направилась к воротам, чтобы ехать домой. Тут ей встретился отец Феофил, причем лицо его было необыкновенно угрюмо. Не отвечая на приветствие игуменьи, он вынул из кармана бутылку с песком и обсыпал Серафиму с головы до ног. Все пришли в замешательство, а больше всех – сама Серафима.

Вскоре этот странный поступок получил объяснение. Игуменья Флоровского монастыря внезапно слегла от какой-то неизвестной болезни и через несколько дней отдала Богу душу…

В сентябре 1851 года в Киев приехал Николай I. Император присутствовал в Лавре на литургии, которую служил владыка Филарет, был на смотре войск, посещал храмы, монастыри и крепостные сооружения. В один из дней Николай Павлович, побывав на Аскольдовой могиле, отправился к себе на квартиру. Тут-то и произошло одно знаменательное происшествие.

Когда экипаж проезжал по Печерску и сворачивал на одну из прилегающих улиц, навстречу из-за угла выехал отец Феофил на своем бычке. Царский экипаж остановился. Увидев монаха в оборванном полукафтане, император пожелал узнать, кто он такой.

– Кто ты? – спросил Николай Павлович, строго глядя на Феофила.

– Божий я человек…

– Вижу, что Божий, – усмехнулся император. – Но откуда ты? Куда едешь?

– Откуда я, там меня уже нет… Где я сейчас, все видят, где буду после – одному Богу ведомо…

Император удивленно воззрился на своих сопровождающих. Те поспешили объяснить, что встречный простец – юродивый монах Киево-Печерской лавры.

– Юродивый монах? – переспросил Николай Павлович. – Странно…

И, желая покончить с этой неловкой сценой, царь добродушно сказал:

– Ну, юродивый монах, поезжай с Богом… Пожелай и мне счастливого пути…

– Нет тебе, государь, счастливого пути… Терние у тебя впереди, терние… – ответил старец Феофил, спокойно взбираясь на свою повозку.

Год спустя, накануне войны с Турцией, которая привела к несчастной Крымской кампании, Николай снова прибыл в Киев. Он посетил своего друга, владыку Филарета, и долго беседовал с ним наедине. Государем владели мрачные предчувствия. Давно позади была русско-турецкая война 1828–1829 годов, когда русские войска взяли Карс и Эрзурум, разгромили турецкую армию в Болгарии, штыками завоевали свободу для православной Греции. Теперь затевалась новая война. Защищая права православных славян, изнемогающих под турецким игом, Николай I вызвал недовольство Англии и Франции, государств, которые привычно ставили расчет и экономическую выгоду выше каких-либо нравственных соображений.

Намекая Филарету на тревожное состояние политических дел, император сказал, что над страной расстилается грозовая туча.

– Как бы я хотел знать, что ожидает Россию в будущем! – воскликнул Николай.

– Сего никтоже весть, токмо Един Бог, – заметил митрополит.

– Знаю, что так… Но нет ли у вас в Лавре, владыка, одухотворенных старцев, у которых я мог бы спросить совета?

– Есть, государь, – ответил на это митрополит. – Есть такой… Правда, это человек странный… ведет он себя часто неподобающе, но я лично не раз бывал свидетелем его прозорливости.

– Уж не тот ли это оборванный старец, что разъезжает по городу в тележке, запряженной бычком?

– Он, государь… Иеросхимонах Феофил… Если угодно вашему императорскому величеству, я немедля за ним пошлю.

– Нет, не надо, – сказал Николай. – Мы лично отправимся к нему.

Император направился обедать к себе на квартиру, а митрополит послал верхового в Китаевскую пустынь с приказанием под любым предлогом задержать старца Феофила в монастыре на весь день. Но легко сказать, да нелегко сделать. Старец Феофил обманул своих сторожей, выбрался за монастырские ворота и удалился в лес. У Глосеева он встретил царский экипаж, но пропустил его мимо, спрятавшись за дерево. Дождавшись, пока карета начнет медленно подниматься в гору, он обежал ее стороной через кусты, исцарапав себе до крови лицо и руки. Отыскав недалеко от дороги муравейник, старец разгреб его руками и улегся в середину его, на спину.

Император Николай I, как известно, был человеком наблюдательным. И вот его взгляд остановился на черном пятне в стороне от дороги.

– Что там такое? – тут же спросил государь. – Неужели мертвое тело?

Карета остановилась, камердинер митрополита побежал смотреть.

– Это человек, – вскоре доложил он. – Только не мертвый, а живой. На муравейнике лежит, ваше императорское величество.

Когда путешественники вышли из экипажа и подошли к муравейнику, старец Феофил лежал не шевелясь. Его лицо и руки, сложенные крестообразно на груди, были исцарапаны в кровь, по всему телу ползали муравьи.

– Это тот самый старец, к которому мы едем, – сказал пораженный митрополит. – Эй, Феофил… Что это с тобой… Зачем здесь лежишь?

Молчание.

– Подымись, говорю, проказник! Государь хочет говорить с тобой.

Ни звука, ни движения.

– Странно! – с досадой сказал Николай и, сердито махнув рукой, пошел к карете.

Экипаж повернул обратно. Всю дорогу царь и митрополит, озадаченные этим поступком старца и полные недобрых предчувствий, молчали. Странный поступок отца Феофила получил объяснение только после его смерти.

Преподобный Феофил Киево-Печерский

Выше много говорилось о «чудачествах» и «проказах» старца Феофила. За что же он снискал народную любовь? Почему люди дни и ночи напролет толпились у его кельи? Кто был этот загадочный подвижник, столь необычным образом предсказывавший судьбу простым богомольцам, архиерею и самому царю?

Как следует из жития старца, написанного священником В. Зноско, иеросхимонах Феофил родился в 1788 году в городе Махнове Киевской губернии, Рождество-Богородицкого уезда, в семье священника Андрея Горенковского. Жена священника Евфросинья, урожденная Гошковская, принесла двойню. Старшего нарекли Фомой, младшего – Каллиником.

Мать сразу невзлюбила старшего сына, называла его «обминком» и «упырем». Находясь в помрачении рассудка, Евфросинья несколько раз покушалась на жизнь Фомы, и отцу ничего не оставалось, как отдать сына на воспитание в другие руки. Вскоре священник Андрей Горенковский скончался, и Фома воспитывался сперва в семье мельника, потом в семье зажиточного крестьянина, потом в семье деревенского батюшки. Особенного присмотра за ним нигде не было, мальчик был предоставлен самому себе. Когда его сверстники шумели, бегали и резвились, Фома обыкновенно сидел один. Иногда он уходил в лес и пропадал там на сутки, а то и на двое. Еще мальчик полюбил ходить в храм, и рано утром церковный сторож часто находил его у запертых дверей. Однажды Фома встретил на улице нищего ребенка в лохмотьях и отдал тому свою рубаху, за что был строго наказан. Когда воспитатель Фомы скончался, староста церкви решил отвести мальчика к матери. Каково же было его изумление, когда Евфросинья, только увидев сына, набросилась на него и поранила ему плечо топором! Староста увез Фому обратно и вскоре пристроил его в Братский монастырь – в этой обители состоял старец из овдовевших священников, приходившийся Фоме дядей.

Фома поступил в начальный класс Духовной академии при Братском монастыре и учился очень хорошо. Через некоторое время за мальчиком пришел посланец от матери: Евфросинья тяжело заболела и призывала сына к себе. Перед смертью рассудок к несчастной вернулся, и она успела попросить у сына прощения. Фома предал тело матери погребению и отправился обратно в Братский монастырь.