Текст книги "Монады"

Из сборника «Читая Пригова»

1986

Предуведомление

По причине ужасающего несовпадения скорости письма со скоростью печатания и определения по месту службы (соответствующий сборник, отставка, уничтожение), порою ненапечатанные стихи отличаются друг от друга не только и не столько временем их написания, сколько принципиальными стилевыми различиями (в наше динамичное время!), эстетическими ценностями (в нашем динамичном московском регионе!), и вообще – жизненными установками (при моем, увы, столь переменчивом характере!).

По причине естественной слабости автора к своим последним чадам и страсти как можно скорее пережить вместе с читателями (или, гораздо чаще и не менее важно и страстно желаемо – с друзьями по перу, по искусству, по жизни!) свои недавние откровения, часто более поздние продукты деятельности опережают своих старших собратьев, чем как бы даже отменяют их, т. е. делая иногда невозможным их появление, так как это было бы уже равно отказу автора от вновь приобретенной позиции, стилистики, позы лица. Сие случилось и со мной после напечатания сборника «Новая искренность» – в чем со всей искренностью и признаюсь. Но некая сердечная боль, чувство справедливости и также чувство опасения, что нынешние мои счеты и расчеты позже на поверку окажутся безумием и нелепым пристрастием влюбленного сердца, заставляют меня прислушаться к голосу стоящих за моей спиной народных масс предыдущего стиха и к их требованию дать им подышать свежим воздухом и полюбоваться на солнце. И я подумал: «Боже мой! что есть наши амбиции по сравнению с простым актом дарования жизни и свободы!» И я решил на пределах нескольких последующих сборников, не ущемляя интересов моих прошлых детищев, ни моих нынешних, выставлять их напоказ одновременно, параллельно, то есть явить на пределе этих сборников известного рода драматургию (конечно, внятную только моим внимательным и постоянным читателям), как бы драматургию смены, размывания одного стиля другим, причем не средствами мультипликационной последовательности, но как бы кустового внедрения в центры жизни одного метастазов другого (простите столь неприглядное сравнение).

Мой многолетний и постоянный читатель заметит сразу, что некоторые стихи обозначены номером далеко превосходящим 10 000, и как бы явились в этот сборник из некоего инопространства (недаром я столь долго и постоянно подчеркивал метафизический смысл числа 10 000, для меня, конечно), они являются некими аватарами неких просветленных, сошедших в этот мир грубой видимости по своему непомерному смирению и любвеобилию своему, т. е. как бы некими ангелами среди ада проходящими по сборнику, не касаясь грязных одежд его постоянных обитателей, только взирая на них с непомерною любовью и состраданием.

 
1 |00193 Нас сила родная гнетет-угнетает
             8912[25]25
  Дополнительно указана авторская нумерация. – Прим. изд.


[Закрыть]    А что ты ей скажешь – она ведь
                 родная
                 Такая родная, что ужас берет
                 Себя, можно что сказать, что
                 гнетет
                 Гнетет-угнетает родную себя
                 А кто ты ей есть-то? – чужой ей
                 себя —
                 любец
 

 
1 |00194 С негром девушка гуляет
           8914      А сама ведь белая!
                 Пышная дебелая!
                 Иль чего не понимает?
                 Да нет, все отлично понимает
                 Просто близко к сердцу принимает
                 Доллар бедный
 

 
1 |00195 Эк неосторожны были
                  8920  Жаль, что я тогда не жил
                 Цесаревича убили
                 Вот он нас и заразил
                 Ладно бы там эмболия
                 А то вот гемофилия —
                 Кровь течет, течет, течет
                 Не останавливается
 

 
1 |00196 Слабые, слабые наши колени
                   8933 Кверху не держат тело они
                 Книзу не держат простые ступни
                 Ладно бы что от естественной лени —
                 Понятно
                 А то от немощи да от стыда
                 Господи! вычеркни их навсегда
                 Из списка организма нашего!
 

 
1 |00197 Когда совсем мне было плохо
             8947    Я кошкой по дому скакал
                 И ночью ел крысиный кал
                 И выздоравливал немножко
                 А после все как отрыгну
                 Поймаю подлую одну
                 Такую
                 И саму есть заставлю
 

 
1 |00198 Нас жизнь везде подстерегает
              8948   Своей десницею тяжелой
                 То вдруг болезнью настигает
                 То выгонит из комсомола
                 А выгонят – ищи-свищи
                 Где голову, товарищи
                 Преклонить
 

 
1 |00199 Вот я снова у окошка
             8950    Снова тихонький как мышь
                 Снова как большая кошка —
                 Что ты кошенька? сидишь?
                 У окошка? а где мышь? —
                 А мышка рядышком, глядишь-ка —
                 Что ты бледненькая, мышка?
                 А где кошечка? – глядишь:
                 И кошечка рядом
                 И мышь
                 Только что рядом была
 

 
1 |00200 Вот я томилец русской совести
              8967   В смысле, томим что нету сил
                 На горло собственной бессовестной
                 На горло б песне наступил
                 Да вот так горло разрастил
                 Что и ногою не наступишь
                 да и рукою не задушишь
                 Сухонькой
 

 
1 |00201 Любвеобильная монада
              8977   Проникла в дьявольский эон
                 Неподготовленный, и он
                 Вдруг заметался как Менада
 
 
                 Ее внутри себя ища —
                 Оставь! я по себе все знаю:
                 Вот ищешь, ищешь – где такая? —
                 А все еще вокруг пищат —
                 Полтела вырубишь, пока отыщешь
 

 
1 |00202 Полгода-от не пробегло
             8979    А уж состав Политбюро
                 И не признать – вот так и в жизни
                 Оглянешься вокруг – кто где!
                 Кто там, кто здесь, а кто —
                 нигде!
                 И на сырых остатках тризны
                 Жизнь новая начинается
                 Эх-хе-хе! – скажем мы по-стариковски
 

 
1 |00203 Малые жизни прибытки
               8983  Радуют хоть и кого
                 Скажем, что вот не под пыткой
                 А в присутствье народа всего
                 Добровольно
                 Признаться:
                 Да, да, враг народа я! неправильно основные тенденции нашего развития умышленно определивший
 

 
1 |00204 Мой голос слаб
               9014  Да и дар убог
                 Да и вообще – ослаб
                 Но видит, видит Бог! —
                 А чего видит Бог? —
                 А он все видит, бляди!
 

 
1 |00205 Луна вот на меня дивится
               9046  Как на прекрасную девицу
                 Луноподобной красоты
                 А что? – такие вот черты
                 Имею
 

 
1 |00206 Как-то все это тревожно
               9067  Люди ходят разнокожны
                 Смотрят все вокруг и вдаль
                 Говорят, что фестиваль
                 Ну и что, что фестиваль
                 Знаю сам, что фестиваль
                 А тревожно
 

 
1 |00207 Жизнь, бывает, соберешь
                9073 По кусочкам малым-малым
                 Одного и не хватает
                 А он – правая нога
                 Без него куда пойдешь?
 

 
1 |00208 Что-то больше я не можу
              9076   Нету сил на свете жить
                 Зуб сейчас свой растревожу
                 И пойду громить-крушить
                 Всех налево и направо
                 А вот у кого здоровы
                 Зубы
                 Как им-то на свете жить? —
                 Не представляю
 

И я жил не в последнем веке, и я жил не в последние дни

малая дистрофическая бесконечная поэма

1975

Выходя из безграничной свободы, я заключаю к безграничному деспотизму.

Шигалев

 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Мальцева – замечательного человека,
                 Шелковского – мастера деревянных затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Бочарова – в Пушкине знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
 
 
                 И всеми ими уважаем при том.
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Фрэнка – замечательного, но пса, а не человека,
                 Орлова – мастера скульптурный затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Шелковского – в дереве знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Шелковского – замечательного человека,
                 Бочарова – мастера пушкиноведческих затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Онегина – в Ленском знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последние дни,
                 И я знал замечательных людей,
                 Бурову – любительницу любви,
                 Уланову – мастерицу балетных затей,
                 Бочарову – знавшую меня,
                 Фараджеву-Касьян – жившую не духом единым,
                 И не было такого дня,
                 Чтобы я ими всеми не был любим.
                 И я жил не в последнем веке,
 
 
                 И я знал замечательных людей,
                 Онегина – замечательного человека,
                 Фрэнка – мастера собачьих затей,
                 Сталина, с которого взятки гладки,
                 Платона – в Сократе знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Платона – замечательного человека,
                 Онегина – мастера ленскоубийственных затей,
                 Сталина, – с которого взятки гладки,
                 Наполеона – знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Одного замечательного человека,
                 Платона – мастера сократических затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Орлова – в скульптуре знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последние дни,
                 И я знал замечательных людей,
                 Бочарову – привратницу любви,
                 Уланову – мастерицу балетных затей,
                 Фараджеву-Касьян – не уважавшую меня,
                 Бурову – жившую не мной одним,
                 И не было такого дня,
                 Чтобы я ими всеми не был любим.
 
 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Орлова – замечательного человека,
                 Этого, как его, мастера всяческих затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Фрэнка – в собаках знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Бочарова – замечательного человека,
                 Наполеона – мастера затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Мальцева – в Платоне знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последнем веке,
                 И я знал замечательных людей,
                 Наполеона – замечательного человека,
                 Мальцева – мастера платонических затей,
                 Сталина – с которого взятки гладки,
                 Этого – знающего толк,
                 Да и я был не последнего десятка
                 И всеми ими уважаем при том.
 
 
                 И я жил не в последние дни,
                 И я знал замечательных людей,
                 Фараджеву-Касьян – выбирательницу любви,
                 Уланову – мастерицу балетных затей,
                 Бурову – знавшую меня,
                 Бочарову – жившую не хлебом одним,
                 И не было такого дня,
                 Чтобы я ими всеми не был любим.
 

Разговоры с друзьями

Разговор с друзьями поэма

1978

Предуведомление

Пожалуй, это моя первая и единственная вещь действительно требующая предуведомления, вполне конкретных объяснений, дабы не вышло вполне конкретных осложнений. Но, к сожалению (хотя, почему к сожалению?), предуведомления начали писаться давно и за это время уже успели выковать свою достаточно жесткую структуру и, что важнее и опаснее в данном случае, свою стилистику, так что я боюсь, как бы ее инерция не увела бы весь этот поток слов по своему испытанному общерассудительному руслу в сторону от конкретностей, так и не дав им места, в первый раз столь настоятельно потребовавшегося.

Никогда на протяжении своей письменной деятельности я не был влеком к листу ни ощущением своего определенного места в литературе, ни чувством ответственности перед ней, ни даже жалобами временами оставляемой мной литературы. (Вот видите! Я же говорил! Предуведомление само начало писать себя, нисколько не сообразуясь с моими нынешними намерениями и житейскими потребностями. Но не будем ему мешать. Попробуем лаской и терпением.) Так вот, единственно кого я хотел всегда порадовать – это своих друзей. Меня до сих пор до изумленного оторопения поражает, что нечто, написанное мной, может быть еще кому-то нужным, кроме меня. Итак, я не про народ, не про читателя, не про себя в качестве прообраза некоего будущего возросшего идеального читателя, нет, – я про вполне конкретных друзей, под вполне конкретными именами, по вполне конкретным адресам. Может быть, именно потому я пишу столь разностильно, что друзей у меня много, вкусы их различны, а порадовать и понравиться хочется всем друзьям. Это нам (мне и друзьям) так приятно, что в этой взаимности мы вполне забываем и публику, и великую и требовательную литературу с ее непоколебимой и неутолимой традицией. Надо сказать, что я нисколько не претендую на роль изобретателя подобного рода бытия в поэзии. Какой-нибудь Пушкин Александр Сергеевич подобным же образом ублажал своих друзей явлением своей Музы, с той лишь разницей, что в те первопричинные времена круг его друзей был не значительно превышаем кругом читателей поэзии вообще и по божественному благоволению исторической ситуации он смог так счастливо сочетать в себе и меня, и Евтушенко. Потом было значительно хуже. Многие стремились быть Евтушенкой, но получались мной, либо наоборот – были мной, а желали бы быть Евтушенкой. Редко кому удавалось мечтать о Евтушенко и стать Евтушенкой, или быть мной, так и мечтая быть мной. Все зависело от количества и качества друзей. Или, скажем, Гоголь. Но нет, о Гоголе потом.

А сейчас самое время поговорить о тех обещанных конкретностях. Осведомленный читатель, взяв в руки поэму, заинтересованно прочитав ее (хотя бы по той причине, что в ней упомянуты люди вполне незаурядные и привлекательные), либо просто просмотрев ее, заметит фамилии и имена абсолютно реальные и объективно существующие. Неосведомленному же читателю я сообщаю: да! да! да! – как это ни опасно (в смысле моих дальнейших отношений с этими прочитанными вами героями), я решил вывести их в поэме под их собственными именами. И здесь следует целый ряд оговорок, из которых вроде бы следует, что люди-то реальные, а все-таки, где-то, по правде говоря, в некотором роде и отношении, при ближайшем рассмотрении, становясь на точку зрения и учитывая особенности и обстоятельства, при некоторых допущениях, с поправками и замечаниями, при условии и принимая во внимание – выходит, что и не реальные. Да кто ж этому поверит! Но все же. Как заметит читатель, я в начале поэмы курю. Но ведь я давно уже бросил, а с тех пор успел уже снова начать и почти успел бросить снова. Вот как давно началось это. За это время я уже успел сменить не одну привычку, интерес и мысль. Да и друзья – они ведь тоже люди, ведь они тоже хотят любить, и любить не одну постоянную, а разные мысли, чувствовать разные сменяющиеся чувства. Разные не только во времени, но и в одновременном количестве. Однако дидактический стиль поэмы заставляет моих героев быть приверженцами, прокламаторами одной идеи. А мои герои вполне реальны, и характеры их, чтобы быть понятыми во всей полноте, должны были бы быть изображены литературой реалистичной, к которой я тоже примыкаю, но другим боком, не тем, который изображает полноту характеров и реальность ситуаций. По законам же поэтики, мной избранной, мои герои вынуждены были принять позы, им, возможно, не свойственные в той резкости и ограниченности, которые им навязала поэзия поучений и деклараций и моноидеи, с героями которой реальные люди совпадают разве что в те редкие исторические периоды резкого всплеска революционной, идеологической и национальной страстей. Мои герои не…

Тут возникает естественный вопрос: если приходится столько времени и слов тратить на то, чтобы доказать, что реальные герои – не совсем реальные, даже совсем не реальные, то зачем, собственно, обзывать их именами собственными? Вопрос естественный не только для читателя, но и для меня самого. Я задавал себе его несколько раз и несколько раз порывался сменить имена на вымышленные; и каждый раз с какой-то фатальной неизбежностью возвращался к тому, с чего начал. А начал я с друзей. Очевидно, я настолько сросся с ними не только человечески, но и поэтически, что замена имен была бы для меня равнозначной написанию совсем другой поэмы. Посему – быть тому как тому быть.

Да, чуть не забыл про Гоголя. Я обещал вам Гоголя. Вот он, то есть не он, а я, вернее, я совсем не хочу уподобляться Гоголю, но и еще в меньшей степени хочу, чтобы мои друзья уподобились друзьям Гоголя.

(мнение автора не обязательно совпадает с мнением выведенных в поэме друзей, а мнение выведенных друзей не обязательно совпадает с мнением реальных друзей, мнение которых не обязательно совпадает с мнением выведенного автора, мнение которого не обязательно совпадает с мнением автора реального и мнением выведенных друзей)

 
                 Вот мою посуду в прокуренной кухне
                 И милых друзей вспоминаю своих
                 Которые только что в кухне сидели
                 А нынче остались одни только тени
                 А нынче остался один только дым
                 Орлов здесь сидел со своею Людмилой
                 Марина и Павел с Татьяною милой
                 Сидели по-разному здесь целый вечер
                 И розно смотрели на общие вещи
                 Сережа Шаблавин здесь с Ольгою строгой
                 Сидели на стуле одном всю дорогу
                 И обще смотрели на розные вещи
                 Булатов с Васильевым тоже на вещи
                 Смотрели с каким-то желанием вещим
                 Хотя и с различным оттенком смотрели
                 И те кто вдали в это время сидели
                 По разным причинам, здесь тоже сидели
                 На вещи на те же и так же смотрели
 
 
                 И по-заграничному тоже смотрели
                 Жена моя всех их любя угощала
                 Смеялась, курила и счастья желала
                 Я рядом сидел возле собственной жены
                 И рядом сидел возле каждой жены
                 И чувствовал семь этажей нижины
                 И над головой высоты семь небес
                 Над ними жил Бог, а под низом жил Бес
                 Здесь стены стояли, соседи здесь жили,
                 Здесь окна встречались, в них птицы кружили
                 И падали вниз и букашек губили
                 А в самом низу, ниже Беса – потьма
                 Стояла и этим сводила с ума
                 И редкие кто ей противостояли
                 На этих вверху была тоже потьма
                 Стояла и тоже сводила с ума.
 
 
                 И было мне ясно, когда я сказал:
                 Друзья мои! Часто в сердечном смятенье
                 Иль просто не зная как думать, что быть
                 бывало я утром под вечер наружу
                 Бежал, где великие жили растенья
                 В непротиворечии с собственной целью
                 Невинного возраста и повзрослей
                 И люди стояли различных привычек
                 Среди государства, но очень привычно
                 В непротиворечии с тенью своей
                 И с именем собственным, с сотнею штук
                 Привычных и милых от рук и до ног
                 И жизнь через все их водила границы
                 Не требуя паспорта, глядя им в лица
                 В природу им окна и в даль открывала
                 Водила, водила и передавала
                 На руки сестре безымянной своей
                 И та их как спящих детей принимала
                 Чтоб сна их беспечного не потревожить
                 Чтоб дальше водить их потом передать
                 Кому-то, чье имя совсем неизвестно
                 И место, где водят совсем неизвестно
                 И с целью какою – совсем неизвестно
                 Узнаем со временем, но промолчим
                 И я выхожу и гуляю внутри
                 Всего вышесказанного я гуляю
                 И все это к пользе своей понимаю
                 И к сердцу как ужас прямой принимаю
                 И все как могу я умом обнимаю
                 А после к друзьям я на праздник спешу
                 Любой из которых меня здесь поймет
                 И в доме своем всех как раз нахожу
                 И ангел бесстрашья над ними поет
                 И я от порога кричу безутешно:
                 Как долго я жив! Как прекрасно я мертв!
                 Куда ж мне стремиться! Куда ж мне бежать!
                 Какую ж мне радость взамену искать!
 
 
                 Марина все выслушала и сказала:
                 И вправду куда и зачем нам бежать
                 Что мне находить и зачем мне терять
                 Друзья мои все здесь – вот Боря, Людмила
                 Вот Нина и Ксана, вот Женя, вот милый
                 Мой Дима, вот милый мой Дима другой
                 Вот третий, но менее мне дорогой
                 Хотя кто им цену поставить посмеет
                 Кто не ошибется и уразумеет
                 Вот Римма с Валерой, вот Алик, вот Саша
                 Володя и Ваня, Татьяна и Маша
                 Лавиния, Алла, Елена, Наташа
                 Вот Сильвия, Фрэни, Мишель и Жано
                 И все кому с нами быть положено
                 И эти в Нью-Йорке, и эти в Париже
                 И эти далече, и эти поближе
                 И в Лондоне этот и тот черт-те где
                 И каждому есть что приятно сказать
                 Любить и помочь и ответно принять
                 И это есть жизнь, потому и живем
                 И это ли Родиной в смысле зовем
                 И это есть то, что ничто не заменит
                 Средь этого живы, от этого мрем
                 Чего, коль родились, уже не минуем
                 И если нас губят – то всех целиком
 
 
                 А Павел прослушав на это заметил:
                 Все выслушал я, коли дело за этим
                 Тогда мы друзей где угодно найдем
                 Тем боле, что ты назвала их немало
                 И можно тебе куда хочешь бежать
                 И Родиною это дело назвать
 
 
                 Орлов помолчал и сказал в продолженье:
                 Конечно же американец любой
                 Иначе устроен и сразу отличен
                 От нас не рукой там какой иль ногой
                 Но всем выражением внешним отличен
                 И весь целиком и деталью любой
                 Ему хорошо – где ему хорошо!
                 И нам хорошо – где ему хорошо!
                 Но ему хорошо ль – там где нам хорошо?
                 И нам хорошо ль – там где нам хорошо?
                 Различные мысли стремленья и чувства
                 Все это пустое, когда б не искусство
                 Оно ведь как малое наше дитя
                 Кровиночка наша и наша отрада
                 И жизни великой хоть и не хотя
                 Но ради него беззащитного – надо!
                 Я должен его как любой мериканец
                 В неменьшем достатке рожать и растить
                 Лелеять и холить, доить и кормить
                 Я должен на люди его выводить
                 А где выводить и куда выводить?
                 Тем боле что люди сомнительно как-то
                 Взирают на эти обычные факты
                 И не принимают обычные факты
                 А делают вид иль себя приучают
                 Что им свысока не до этого как-то
                 Что свет мол небесный глаза ослепил
                 И не разобрать им наземных деталей
                 Но что есть искусство в потьме и в подвале?!
                 Слепой и не очень приятный зверек
                 Следи, чтобы в дырку куда не убег
                 Я сам бы куда-нибудь с ним бы убег
                 Да смелости нет и возможности нету
                 И нету судьбы и желания нету
                 И нету народа и Родины нету!
                 Но что есть народ? На Руси от Петра
                 Две нации было, и что есть народность?
                 Деревья? растительность? звери? природность?
                 Дома? населенье? единство? пригодность?
                 А родственность духа, души и ума?
                 Тогда просто-напросто это тюрьма
                 Но я остаюсь с вами в этой тюрьме
                 А Шелковского все ж соблазнительн пример
 
 
                 На этих словах Бочаров мой сосед
                 Ко мне заглянул и сказал между прочим:
                 А все ж эти стройные клены берез
                 И эти прозрачные сосны елей
                 Они не хотя доведут и до слез
                 Какою-то родственностью своей
                 И эти кругом города деревень
                 И эти пространства и этот ларек
                 Народ вкруг него и беседа не в прок
                 И пьянство и братство посредством питья
                 Посредством разлива, посредством битья
                 И плохо – да, видно, тем и хорошо
                 А там где добротней – там чуем: не наше
                 Само по себе оно и хорошо
                 Но очень уж точно и в срок и сполна
                 А здесь можно длительно чувствовать нечто
                 И в этом повинен совсем не народ
                 А та неподвластная свыше идея
                 Которая каждому и навсегда
                 Своя, а потом хоть потом, хоть беда —
                 Ты ей не приказчик, ты просто слуга
                 А мы все ее повернуть норовим
                 На Запад, а это – идея другая
                 Не хуже, не лучше – а просто другая
                 Но в случае нашем – преступно другая
                 За то пред лицом городов деревень
                 Пред соснами этих осин и берез
                 Я некую в сумме вину ощущаю
                 Которую сам я себе не прощаю
 
 
                 И вышел в дверь на этом слове
                 Тогда сказал Сергей Шаблавин:
                 Идею вычленить нетрудно
                 Тем боле что набор идей
                 Уже давно определен
                 Но вызвав из чужих времен
                 Идею же всего трудней
                 Не оскорбив переложить
                 На просторечье наших дней
                 Или наоборот – узнать
                 В толпе по улице бегущей
                 Иль в метрополитене в гуще
                 Затиснутых туда людей
                 И на бегу ее понять
                 И в Постоянстве ей присущем
                 Есть Высший Принцип в Высоте
                 Чьи колебанья означают
                 Всю жизнь и жизнь всего и нас
                 Идущий Час и чистый Час
                 Ты должен не мечтой случайной
                 Но духом впасть с ним в резонанс
                 И вздрогнуть, что обозначает
                 Постичь идею для Себя
                 С которой все идеи сходны
                 По сродству, хоть и не пригодны
                 Но все открыты для тебя
                 Как я сказал уж – по сродству
 
 
                 Серьезный Булатов заметил на это:
                 Сережа, ты прав, возражения нету
                 Но прежде чем все, что ты здесь рассказал
                 Должно объявиться спокойное чувство
                 Что ты здесь поставлен и голос узнал
                 И честность такая превыше искусства
                 И ты как свидетельство истинным будь
                 Подобно монаху средь жизни житейской
                 Который собой говорит: это путь!
                 Но только лишь скажет: всяк этим спасайся!
                 Как сразу свидетельства честность нарушит
                 Ты должен стоять и терпеть, где поставлен
                 Будь честным, пусть радостью жизни оставлен
                 У каждого честность своя и быть может
                 Другой кто-нибудь мою мысль проследив
                 В конце ее странный итог обнаружит:
                 Убийца, быть может, по-своему прав
                 Он перед судьбой своей честен и тоже
                 Он просто стоит перед нею. Ну что же…
 
 
                 Булатов кончил. Тут я начал:
                 А ведь народ живет иначе
                 И это что-нибудь да значит
                 Для нас в конечном счете значит
                 Он принимает сверху знаки
                 Весьма сторонние ему
                 Как скажем вроде – зодиаки
                 По собственному их уму
                 Он осмысляет и подводит
                 К ним жизнь как привод водяной
                 И возникает некий средний
                 Срединный – лучше скажем так
                 Субстрат земного бытия
                 В котором жизнь идет своя
                 Пусть что и наперекосяк
                 Где памятливый наш народ
                 Героев заново рождает
                 Иным наследством награждает
                 В другую точку утверждает
                 По-своему их осмысляет
                 По-новому их прославляет
                 Но все же с ними он живет
                 Их кормит он из них же пьет
                 А мы все пленники абстракций
                 Идеи власти и низов
                 Все не поделим между ними
                 Своей единственной души
                 Пускай мы – ох как! – хороши
                 Но жизнь родительней и глубже
 
 
                 Жена моя выслушав тоже сказала:
                 Я в странах различных бывала немало
                 В соцстранах бывала, в капстранах бывала
                 Видала людей, но народ не видала
                 И все что я в них без труда замечала
                 Так это звалось как обычно – любовь
                 Она их сдвигала, она ж раздвигала
                 Она и событья кругом воздвигала
                 И все остальное отодвигала
                 Вот скажем художник – по виду он груб
                 Не помнит, не видит и не замечает
                 Что он кроме пятен цветных различает
                 И что кроме вздора он здесь говорит
                 Но смотришь в картину, иль в песню, иль в стих —
                 Он там как ягненок невинен и тих
                 Им тоже любовь без остатка владеет
                 За это вас всех я таких и люблю
 
 
                 Прослушав все высказанное большими
                 Сказала Татьяна по имени Шимес:
                 Я расскажу вам сон, он может пригодиться
                 Орфей сидел на камне возле моря
                 И был он нем и он играл на арфе
                 И кто не занят собственным был словом
                 К нему сходились все – слетались птицы
                 Сбегались звери и сплывались рыбы
                 И тени бились в стены тонкого Аида
                 И снизу доходил их странный гул
                 И зной склонялся и спешили травы
                 И небо блекло и жила печаль
                 И только занятые собственным звучаньем
                 Его не замечали люди
 
 
                 И все замолчали. И слышно лишь было
                 Как мир проносился огромн и глубок
                 Огромен направо он был на Восток
                 И влево он к Западу тоже огромен
                 И книзу и кверху он был неподъемен
                 И в Африке лев поутру выходил
                 И рыком в движенье зверей приводил
                 И где-то внизу с запозданьем немногим
                 От рыка дрожала пустая Австралья
                 И волны вставали и горы вставали
                 И звезды мутнели и снова блистали
                 И тьма вместе с всеми вертелась ходила
 
 
                 И сверху порою на нас находила
                 И этим обычно с ума нас сводила
                 И снова под землю от нас уходила
                 И все прояснялось и видно все было
                 До первых запамятных школьных друзей
                 Они в глубине мелкой мошкой порхали
                 За ними другие незнамые мне
                 Совсем уже где-то в другой глубине
                 Кружились, вертелись к нам не приближаясь
                 Но в этом верчении с нами сливаясь
                 И все мы кружились не делаясь ближе
                 И наши в Нью-Йорке и наши в Париже
                 С того ли, с другого ли, с нашего ль света
                 Летели в какое-то общее Это