Текст книги "Монады"

ОНА. Да, в серебряных туфлях.

ОН (вырывает подряд еще несколько листов, со стуком же располагает их на столе полукругом). А кругом люди, они заворожены этой белой нимфой в серебряных туфлях.

ОНА. Зачем вы рвете рукопись?

ОН. А-а-а! Теперь уже неважно. Неважно. Все и так ясно. Все само идет! Идет! Она вертится! Продолжайте, продолжайте. Безумный сердца разговор…

 
ОНА. Безумный сердца разговор
                 И увлекательный и вредный?
                 Я не могу понять. Но вот
                 Неполный, слабый перевод
                 С живой картинки список бледный.
 

ОН (вырывает сразу несколько листов, сминает их в большой комок, с чуть большим стуком, чем перед этим, помещает на стол). А это Евгений Антонович.

ОНА (с некоторым отрешением, так как полностью витает где-то в своей молодости). Евгений Антонович?

ОН. Да. Муж ваш. Евгений Антонович. Он тоже в зале. Он тоже восхищен. А вы на сцене в белом открытом платье, в серебряных туфлях. (Поправляет у себя на столе Елизавету Сергеевну в белом платье и серебряных туфлях. Чуть отодвигает в сторону и Евгения Антоновича, освобождая рядом с ним место. Елизавета Сергеевна смотрит на все это и ясно, ясно, до слез ясно все это себе представляет, даже больше – она уже там, она уже полностью там.) Продолжайте, продолжайте.

ОНА (заворожено следя за собой, за публикой на столе Дмитрия Александровича). Неполный, слабый перевод…

(Дмитрий Александрович тихо, чтобы не заглушить, вместе с ней.)

 
                 С живой картинки список бледный
                 Или разыгранный Фрейшиц
                 Перстами робких учениц.
 

(Дмитрий Александрович мягко выходит из дуэта, а Елизавета Сергеевна встает, начинает тихо отходить от стола, не отрывая от него своего восторженного взгляда, у нее объявляются жесты рук.)

 
                 Я к вам пишу – чего же боле?
                 Что я еще могу сказать?
                 Теперь я знаю в вашей воле…
 

(Отворачивается от стола, идет к рампе, ярко освещается светом юпитеров, так что ее черное платье и действительно кажется белым, смотрит в зал, но перед глазами ее все еще стол Дмитрия Александровича с волшебными фигурами ее самой, зрителей, Евгения Антоновича.)

 
                 Меня презреньем наказать.
                 Но вы к моей несчастной доле…
 

ОН (вырывает еще несколько листочков, снова сминает их в большой ком и с еще большим стуком опускает рядом с Евгением Антоновичем.) А это Оленька. Она тоже в зале.

ОНА (оборачивается на стол, именно на стол, а не на Дмитрия Александровича, но продолжает).

 
                 Хоть каплю жалости храня,
                 Вы не оставите меня.
 

Какая Оленька?

ОН (поудобнее, поудобнее размещая Оленьку и Евгения Антоновича). Вы продолжайте, продолжайте. Ну, Оленька. Соседка ваша. Или не соседка. Она тоже в зале. Она тоже слушает. Она ведь актриса.

ОНА. Оленька? Актриса?

ОН. Ну да. Она рядом с Евгением Антоновичем. А вы продолжайте, продолжайте. Сначала я молчать хотела…

 
ОНА (уже несколько нервно). Сначала я молчать хотела
                 Поверьте, моего стыда
                 Вы не узнали б никогда.
 

ОН (снова поправляя Оленьку и Евгения Антоновича, чтобы им было поудобнее, чтобы поближе друг к другу). Вот они. В зале. Они даже за руки взялись. Ну, они же вас слушают. Продолжайте. Когда б надежду я имела…

 
ОНА. Когда б надежду я имела
                 Хоть редко, хоть в неделю раз
                 В деревне нашей видеть вас,
                 Чтоб слышать только ваши речи,
                 Вам молвить слово, а потом
                 Все думать, думать об одном.
 

ОН. А Катеньку дома оставили. (Берет какой-то маленький клочок бумаги и прячет его под пресс-папье.)

ОНА. И день и ночь до новой встречи.

Катеньку? Дома?

ОН. Да. Она еще маленькая.

ОНА (напряженно). Но, говорят, вы нелюдим…

ОН. Да, да. Нелюдим.

ОНА. В глуши в деревне все вам скучно…

ОН. Да, да. Скучно. Дома ее оставили. Заперли.

ОНА. Заперли?

ОН. Заперли. В ванной.

ОНА. В ванной?

ОН. Продолжайте, продолжайте. Люди вон ждут ведь. Продолжайте. А мы… ничем мы не блестим.

 
ОНА. А мы… ничем мы не блестим
                 Хоть вам и рады простодушно.
 

ОН. Замечательно! Замечательно! (Подхватывает, чтобы вдохнуть в нее энтузиазм. Они вместе.)

 
                 Зачем вы посетили нас
                 В тиши забытого селенья!
 

ОНА (тихо, чтобы не вспугнуть). А она плачет: «Мама! Мама!»

ОНА. Я никогда б не знала вас…

ОН. Да, да не знала бы.

ОНА. Не знала б горького мученья.

ОН. Мама! Мама!

ОНА (резко запнувшись). Ой! Забыла! Не знала б горького мученья…

ОН. Ну, ну, снова: не знала б горького мученья.

 
ОНА. Я никогда б не знала вас
                 Не знала б горького мученья…
 

Я забыла! Забыла! Как там? Как там раньше было?

 
                 Я никогда б не знала вас
                 Не знала б горького мученья.
 

Я забыла! Забыла! Господи! Что же это!

ОН. Да, да, забыла!

ОНА. Не знала б горького мученья! Не знала б горького мученья! Я забыла!

ОН. Да, да. Забыла! Но не это! Не это. Другое забыла. Другое! Вспомни!

ОНА. Не могу! Не могу! Забыла! Какое там слово-то! Не знала б горького мученья! Мученья! Мученья! Ну как там дальше?

ОН. Нагнись!

ОНА. Нагнись! Нагнись! Нагнись!

ОН. Да нет! Не текст. Сама нагнись. Наклонись! Помнишь? Помнишь! Ну? Помнишь, как было?

ОНА. Что? Что было? Когда? (Что-то смутно припоминается ей, ее всю неожиданно быстро и крупно передергивает.)

ОН. Ну, там! В клубе! Где капает! Нагнись!

ОНА. Зачем? (Вспоминает, вспоминает.) Зачем? (Вспоминает.) Зачем? (Наклоняется, наклоняется, наклоняется.) Зачем? (Застывает в неестественной позе.) Зачем? (С дрожью в голосе.) Не надо!

ОН. Нагнись! Нагнись! Еще ниже!

ОНА. Нет! Нет! Я забыла! Забыла! Я не хочу! Не хочу!

ОН. Ты помнишь! Помнишь! Нагнись! Нагнись еще ниже! Ты помнишь!

ОНА (в той же неестественной позе разворачивается к Дмитрию Александровичу, лицо ее перекошено, она кричит). Нет! Нет! Нет! Не помню! Не помню! Не было! Не было!

ОН (тоже кричит). Было! Было! Помнишь!

ОНА. Нет! Нет!

ОН (с торжеством). Да! Да! Было!

ОНА. Что? Что? Что было?

ОН. Ты в белом платье! Нежная такая! Наклоняешься!

ОНА (медленно выпрямляется, с трудом, словно на спине у нее страшный груз). Не было! Не было!

ОН. Было! Было! Наклоняешься и вдруг – пук! Фр-р-р! На весь зал!

ОНА (бежит к столу). Не-е-ет! Не было!

ОН. Фр-р-р! Все замерли! Ужас! А потом – смех! Евгений Антонович смеется! И Оленька! Оленька! Она за живот схватилась!

ОНА (уже у стола, уперлась в него руками, как и Дмитрий Александрович). Нет! Нет!! Не было!

ОН. Смеются! Ха-ха-ха! На пол попадали! Ха-ха-ха! О-хо-хо! У-ху-ху!

ОНА. Не было! Не было!

ОН. Бы-ы-ыло! (Мерзким голосом прямо ей в лицо.) И вонь! Вонь! (Лицо его кривится.) Вонь! Мерзость! Вонь! (Зажимает нос.) Вонь! Вонь!

ОНА. Нет! Нет! (Хватает двумя руками пресс-папье и со всей яростью бьет по голове отвратительного, мерзкого Дмитрия Александровича.) Нет! Нет!

(Дмитрий Александрович рушится на стол, последние его слова: «Сверши…» – и он не договаривает, но ясно, что он хотел выкрикнуть как символ своей свершившейся победы.)

ОНА (продолжая наносить страшные удары по поверженному, безвольному, залитому кровью Дмитрию Александровичу, кричит, кричит, Господи – как кричит!). Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Не было! Не было! (В последний раз уже просто бросает пресс-папье в голову Дмитрия Александровича.) Не было! (Смахивает со стола все бумажки, Евгения Антоновича, Оленьку, себя в серебряных туфлях, остается только маленькая-малюсенькая Катенька.) Не было! (Выдыхается и уже почти без голоса.) Не было. Не было. Ведь не было же. Откуда? Откуда он взял? Ведь не было же? Я помню. Помню. И Жени тогда не было. Не было. Не было. Помню. И Катеньки тоже не было. Она же в этом, как его, ну, в этом, в каком же году она родилась? Господи? Господи? Забыла. Забыла. Все-таки забыла. Все забыла. Господи! В каком же году? В каком? В каком. А, да вспомнила. Помню. Помню. Я помню. Я все помню. Конечно! Конечно же. Она родилась в 69[-м]. Точно. Она не могла там быть. И Жени тогда не было. Я точно помню. А Оленька? Какая Оленька? Такой вообще нет. Оленька? Оленька. Нет такой. А-а-а. Помню. Тоже помню. Веселова. Веселова. Ее тогда тоже не было. Не было. Он все выдумал. Выдумал. Ничего не было. Я же отлично помню. Это же в Калуге все случилось. Да, в Калуге. Точно. Помню. Все выдумал. Господи! Что это я! Что это со мной? Тьфу ты, Боже мой. Дура. Дура. (Она усмехается.) Вот дура! (Качает головой.) Вот дура-то! (Еще сильнее мотает головой, улыбается.) Дура! Дура. Идиотка! Надо же. Наваждение какое-то. (Успокаивается вполне, оборачивается к Дмитрию Александровичу, становится в свободную позу, чуть пружиня на опорной ноге, и склонив голову к какому-нибудь плечу, улыбается, молчит, улыбается, вздыхает, улыбается, хмыкает, улыбается, открывает рот, что-то хочет сказать, снова усмехается, говорит.) Эй. Слышь, эй. Вставай, вставай. Слышишь. Я тебя не убила. Вставай, вставай, не убила. Ты живой. Слышишь. Вот так-то. Я тебя не убила.

(Вот видите – не убила. Все наперекосяк. Ну, просто все! И этого следовало ожидать. Та маленькая проблемка матери Елизаветы Сергеевны, живущей отдельно, которой я посвятил столь обширное отступление, просто смехотворна по сравнению с жутким обманом, вкравшимся с самого начала, разросшимся как раковая опухоль и задушившим в результате все. Да, все. Ведь, как явствует из всех ремарок и неремарок, написанных в таком безрассудном количестве по всем закоулкам пьесы. Как явствует, наконец, из заявлений самого Дмитрия Александровича, то есть меня, он, Дмитрий Александрович, то есть я, знаком с Елизаветой Сергеевной задолго до начала всего этого. А тут выходит, что они и не знакомы друг с другом, а в то же время и знакомы, а как и незнакомы, и он, Дмитрий Александрович, даже пытается воспользоваться этим. Ну что достоверного может быть воздвигнуто на подобной основополагающей, вернее, основоразрушающей, лжи? Ничего хорошего! Все просто рушится! Рушится! Рушится. Потом еще – автор говорит, что он имеет обыкновение писать исключительно для себя, ну, в крайнем случае – для своих друзей. А как оказывается, как проговаривается он сам, он весьма даже печется об утверждении своего первенства в деле изобретения безумной идеи убить себя посредством Елизаветы Сергеевны, да еще, к тому же, через это убить театр и все искусство целиком. Дело доходит до того, что Дмитрий Александрович по ходу действия вынужден что-то поправлять в своей рукописи! А сколько еще всяких неувязок! Хотя бы соседка! Но нет. Нет. Соседка – это правда. Да может ли столь маленькая правда вывезти такую огромную кучу лжи?! И это только один конструктивно-морально-этический аспект дела. Есть и другой – конструктивно-сценически-мировоззренческий. Если бы объявился сейчас некий третий Дмитрий Александрович, между первых двух, между Дмитрием Александровичем сцены и Дмитрием Александровичем отступлений, то, взглянув бы на сцену, он обнаружил бы нечто, происходящее по фантастически жестким законам единства – единства времени, единства места и единства действия. Если Аристотель требовал двадцати четырех часов, то у нас все ограничивается реальными полутора. Что касается места действия, то герои не отходят дальше десяти шагов от стола, а иногда и вовсе помещаются целиком на столе. А единство действия – так и вовсе: все сведено, подчинено, обусловлено единой цели убийства. И несмотря на отрицание Елизаветы Сергеевны, оно все-таки произошло. Но столь жесткие правила единства, обрубившие все внешние связи с рыхлой, но трепещущей жизнью, создали некую критическую самодовлеющую массу внутрисценической жизни, которая начала коллапсировать, и в результате оказалась вне пределов посторонней досягаемости, даже наблюдаемости со стороны. Даже для Елизаветы Сергеевны. А мы уж и вовсе не можем сказать ничего определенного. Что там произошло? – убила или не убила. Не понять. Не видно. Темно. Черно. Черная дыра. Так что же сможет узнать тот третий Дмитрий Александрович, когда и мы для него в данный момент находимся в противоречащем самому себе пространстве оговорок и отступлений, которые суть распавшиеся и потерявшие всякую материальную основу те частицы хаотической жизни, лепившиеся и с трудом удерживавшиеся на периферии блистательной конструкции трех единств. Так что и нам отсюда нечем видеть, а если есть чем видеть, то нечем уразуметь, а если есть чем уразуметь, то нечем судить, а если есть чем судить, то нечем решать и совершать поступки. И этот третий Дмитрий Александрович тоже для нас неразличим, так что он нам ничем и помочь не может. Так что зря мы его и выдумали вдобавок к первым двум. А что же делать? Остается уповать на самих героев, а вернее, на старого и испытанного деуса экс махины. Просим вас, товарищ деус!),

(Елизавета Сергеевна уже полностью овладела собой и, по всей видимости, ситуацией. Она весела, игрива, вызывающе игрива.)

ОНА. Вставай, вставай. Я не убила тебя. Чего лежишь. Отдыхаешь? Вставай. Я тебя не убила.

ОН (откликаясь). Нет, убила.

ОНА. Нет, не убила. Вставай. Хватит.

ОН. Нет, убила.

ОНА. Нет, не убила. Вставай. Что ты как ребенок.

ОН. При чем тут ребенок. Убила!

ОНА. Я же сказала, что не убила.

ОН. А я говорю, что убила!

ОНА. Что ты чушь городишь!

ОН (приподнимая голову). Какую это чушь! Убила.

ОНА. Тебе что доказательства, что ли, нужны, что ты жив и вот сейчас со мной разговариваешь?

ОН. Да нужно! Нужно. Убила.

ОНА. Нет, не убила. Вставай. Вон, режиссер говорит, что все не так.

ОН (недоверчиво поднимая голову). Какой режиссер?

ОНА. Какой, какой. Известно какой.

ОН (недоверчиво поднимаясь во весь рост). Где режиссер?

ОНА (указывая рукой куда-то вверх, очевидно, на самый верхний ярус балкона). Вон. Вон там. Видишь?

(Он всматривается в том направлении, заслоняя глаза рукой от слепящего света юпитеров.)

ОНА. Все не так. Не так. Он недоволен. Да он и прав. Ты сам, наверное, чувствуешь: не то, не то.

ОН. Что не то?

ОНА. Все не то. Я тоже чувствую. Он прав, что недоволен.

ОН. Недоволен?

ОНА. Конечно. А ты что, доволен?

ОН. Я?

ОНА. Ты, ты. Режиссер прав, что недоволен.

ОН (обыденным голосом). Ну, недоволен – значит недоволен. Эх. Да. Елки-палки, лес густой, ну что, пошли домой. Хорошая рифма.

ОНА. Хорошая, хорошая.

ОН. Вот видишь. Хватит. Наигрались. Пойдем.

(Они трогаются в путь за кулисы.)

ОНА. Дмитрий Александрович, а вот вы (запинается), вот вы…

ОН. Да, Елизавета Сергеевна.

ОНА. Вот вы говорили, ну, там, помните, про эту, ну, про эту…

ОН. Какую эту?

ОНА. Ну, эту, там, в начале…

ОН. Где в начале? Какую эту?

ОНА. Ну, в начале, помните, про Оленьку какую-то…

ОН. Какую Оленьку?

ОНА. Ну, Оленьку. Оленьку. Ее фамилия не Веселова?

(И уже не слышно, что он отвечает… Возможно, что фамилия Оленьки Веселова, возможно, что нет, возможно, что вовсе такой не существует – но какое это теперь уже имеет значение? – Никакого.)

(Уходят. Уходят мои дорогие Елизавета Сергеевна и Дмитрий Александрович. Уходят и уносят с собой все, что так и не совершилось. А в общем-то она его все-таки убила. Убила! Убила! Но они уходят! Уходят! А раз они уходят вместе, несмотря на всякие там уверения по поводу каких-то там коллапсов, внутрь которых нам не заглянуть (а не заглянуть – так и зачем нам они, зачем нам о них ломать голову?); раз уходят они вместе – значит, все-таки не убила. А жаль! Жаль! По-человечески жаль! Уходят мои дорогие Дмитрий Александрович и Елизавета Сергеевна, и вдруг обнаруживаюсь в полнейшем и бесстыдном одиночестве я, то есть – не я, так как я ухожу вместе с Елизаветой Сергеевной. Обнаруживается, собственно, непонятно кто – ни автор, ни актер, ни зритель, ни критик. Непонятно кто. Но и этому непонятно кому тоже пора удаляться, унося с собой все, не относящиеся к действию замечания, примечания, оговорки и разговоры. Ему даже было бы лучше удалиться задолго до героев. Даже больше – ему вовсе не следовало бы встревать в эту историю. Но он все-таки встрял. И объявился он лишь, как не раз было помянуто, но поскольку этот аргумент весьма значителен, даже основной и единственный, то под занавес приходится его повторить: появился этот неизвестно кто, лишь на тот, весьма вероятный, даже наиболее вероятный случай, когда все это не объявится на сцене, а так и останется на бумаге. А на бумаге без этого непонятно кого все выглядело бы как-то бесчеловечно, что ли. Но если все-таки когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь, каким-либо образом пьеса сия окажется на сцене, то никого лишнего, кроме Дмитрия Александровича, то есть меня, и Елизаветы Сергеевны – не пускать! Пусть все остальные идут в зал, или куда хотят, или к черту, пардон. А все, не касающееся действия, – выбросить, убрать, уничтожить, сжечь! Такова моя последняя авторская воля.)

Из сборника «Дистрофики»

1975

 
1 |00094 Такая веселая первая строчка,
                 И вторая веселая строчка,
                 Отчего же, перескочив через третью
                                                                   строчку,
                 Такая печальная четвертая строчка?
                 Отчего же и пятая строчка
                 И шестая, шестая строчка
                 Ничего не изменили к седьмой строчке?
                 Но восьмая – чуть повеселее строчка.
 

 
1 |00095 Ах, ты, пес окаянный!
                 Ах, ты скот Ассуанский!
                 Ах ты, зверь Белведерский!
                 Свинина ты безродная!
                 Что ты смотришь глазами!
                 Что ты вертишь носами!
                 И меня за кусочек мой
                 Злу-позору предаешь!
 

 
1 |00096 Ни голые женские руки,
                 Ни голые женские ноги
                 Еще не говорят о любви нам,
                 Возникая на вечернем пороге.
 
 
                 Но маленький пальчик дрожащий,
                 Но мурашки от запястья до локтя
                 О страшной любви говорят нам
                 Верней сладострастия дегтя.
 

 
1 |00097 Почему же мне Бог дал сойти с ума?
                 А не навел безумство на пса моего!
                 За меня просила Божья Матерь сама
                 Вот уж блат выше самого-самого!
 
 
                 И вот я брожу из края в край,
                 А вернее – сижу на месте.
                 Одна нога – здесь, другая – там,
                 А вернее – две ноги вместе.
 

 
1 |00098 Зверь огромный и лохматый
                 Он на лапу припадает,
                 И ругается он матом,
                 И плюется, и рыгает.
 
 
                 Как обрыдла жизнь ему!
                 Потому как в жизни нет цели тайной.
                 Милый, дай я тебя обниму!
                 Ты поручен мне Божьим предначерта —
                                                  ньем.
 

 
1 |00099 И надо же тому случиться,
                 Что женской лаской наповал
                 Я был подстрелен, словно птица,
                 И в сумасшедший дом попал.
 
 
                 Она же выстрела отдачей
                 Вся вздрогнула и чуть не плача
                 Не видя света впереди,
                 Шла с рваной раной посреди.
 

 
1 |00100 Товарищ, товарищ, товарищ
                                                                   комсомолец!
                 Скажи мне, скажи мне, скажи мне
                                                                   поскорей,
                 Что может, что может, что может
                                                                   сделать для
                                                                   отчизны
                 Такой вот, такой вот, такой вот
                                                                   частный человек?
                 Прежде всего ты должен, ты должен,
                                                                   ты должен
                 Свою шею подставить, подставить,
                                                                   подставить,
                 И если окажется, что не нужно, не нуж —
                                                                   но,
                                                                   не нужно
                 Бить, то мы придумаем что-нибудь еще.
 

 
1 |00101 – Чтой-то там летит и крылышками вертит?
                 – Птичка там летит и крылышками вертит
                 – Чтой-то там бежит и мелко так дрожит?
                 – Зверушка там бежит и мелко так дрожит
                 – Чтой-то там идет и чего-то там несет?
                 – Человечек там идет и чегой-то там несет
                 – Чтой-то там висит и строго так смотрит?
                 – Боженька там висит и строго так смотрит
 

 
1 |00102 Как говорил великий Пифагор
                 Нет на земле предмета без числа
                 А это значит: в мире есть число
                 Заранее без всякого предмета.
 
 
                 А если, скажем, дважды два – четыре,
                 То это ведь еще не значит,
                 Что дважды два – действительно четыре,
                 А значит – что, возможно, и четыре.
 

 
1 |00103 Из хоккеистов я люблю Сашу Якушева,
                 Существо почти с пеной у губ розо —
                                                                   вой,
                 Этого, почти Маяковского,
                 Почти с лицом боярыни Морозовой.
 
 
                 Харламов тоже хорош,
                 Но что-то в нем от салонной дамы,
                 Тогда лучше уж Сашу Мальцева —
                 Не ведающего что, где и когда
                                                                   творящего хулига —
                                                                   на.
 

 
1 |00104 – Это поезд Москва – Ленинград?
                 – Это поезд Москва – Ленинград.
                 – Я очень рад.
                 – И я очень рад.
                 – Значит, поезд идет в Ленинград?
                 – Значит, поезд идет в Ленинград.
                 – И он точно придет в Ленинград?
                 – Этого уж вам не скажу.
 

 
1 |00105 Бежит, бежит автобус,
                 Автобус дорогой,
                 Везет, везет покойника
                 И близких, но еще живых.
 
 
                 Дар напрасный, дар случайный!
                 Ты зачем мне дан живьем?
                 Дай Бог, на пути обратном
                 Автобусик забежит за мной.
 

Рассказ инстранца

 
1 |00106 Я забываю как-то денег
                 Иду обычно магазин
                 Купить мне один пол-литра
                 И что-нибудь из закусить
                 Но мне отвечает ваша женщин
                 Который прилавок стоит
                 Что водка отпустит после одиннадцать
                 В Европе так нехорошо
 

 
1 |00107 Говорят, что Андрей Белый
                 Совершенно не изучен в нашей стране
                 И это считается пробелом
                 Как у нас внутри, так и вовне.
 
 
                 А я думаю так: пока будут изучать
                                                  Белого,
                 Я помру в нашей стране.
                 Это разве не будет пробелом?
                 Лучше сначала позаботиться обо мне.
 

 
1 |00108 Как говорит индийская наука,
                 Жизнь возлюби не больше, чем она тебя,
                 И даже меньше – вот в чем штука!
                 Случайно встретились – случайно разош —
                                                                   лись.
 
 
                 Я мог бы кончить стих на этой строчке,
                 Но, коли восемь строчек мне дано,
                 Я должен все пройти их без отсрочки,
                 И ни одну из них в ущерб другой не
                                                                   возлюбить
 

 
1 |00109 Это прекрасно не потому,
                 Что это стих и ошибок нет,
                 Это прекрасно потому,
                 Что это сказал поэт.
 
 
                 А то, что говорит поэт —
                 Того уж никто не скажет,
                 Даже смерть слюнки сглотнет
                 И только фирменной ленточкой
                                                                   перевяжет.
 

 
1 |00110 – Девушка, девушка!
                 – Какая я тебе девушка!
                 – Да не девушка, а дедушка, дедушка!
                 – Какая я тебе дедушка?
                 – Да не дедушка, а бабушка, бабушка!
                 – Какая я тебе бабушка?
                 – Да не бабушка… А кто же ты?
                 – Пугало огородное.
 

 
1 |00111 – Бабушка, бабушка, ты здесь давно
                                                                   стоишь?
                 – Давно, милочек, давно, родимый.
                 – Что ли ждешь кого, такая странная,
                                                                   зубастая!
                 – Жду, милочек, жду, родимый!
                 – А ты не видела здесь такую молодую,
                                                                   красивую?
                 – Как звать ее, милочек, как звать ее,
                                                                   родимый?
                 – Зовут ее славой, иногда посмертной
                                                                   зовут.
                 – Так это я, милочек, это я, родимый.
 

 
1 |00112 Какой красивый бантик! —
                 Вот я и весел.
                 А может, не бантик, а пуговица —
                 Вот я и застегнут.
                 А может и не пуговица, а орден —
                 Вот я и знаменит.
                 А может не орден, а пуля —
                 Вот я и умираю.
 

 
1 |00113 Дай, Джим, на счастье плаху мне!
                 Такую плаху не видал я сроду.
                 Давай на нее полаем при луне,
                 Действительно – замечательная плаха!
                 А то дай на счастье виселицу мне,
                 Виселицу тоже не видал я сроду.
                 Как много удивительных вещей на земле
                 Как много замечательного народу!
 

 
1 |00114 Вот и ряженка смолистая
                 Вкуса полная и сытости
                 Полная отсутствья запаха
                 Полная и цвета розоватого
                 Уж не ангелы ли кушают ее
                 По воскресным дням и по церковным
                                                                   праздникам?
                 И с улыбкой просветленной какают
                 На землю снегами и туманами
 

 
1 |00115 Скачут, скачут всадники
                 С красными звездами,
                 Колют, колют всадников
                 С длинношеими орлами.
                 И падают, падают всадники,
                 Падают вместе с орлами.
                 А ворон, птица древняя, но глупая,
                 Намылилась, было, на звездочку одну.
 

 
1 |00116 – Заенька, заенька, чего ты боишься?
                 – Волка боюсь, милый, волка боюсь.
                 – Заенька, заенька, а меня не боишься?
                 – И тебя боюсь, милый, и тебя боюсь.
                 – Заенька, заенька, и чего ты волка
                                                  боишься?
                 – Скушает, боюсь милый, скушает
                                                  боюсь.
                 – Заенька, заенька, а чего ты меня
                                                  боишься?
                 – Боюсь тебя, милый, боюсь, что ты
                                                  помрешь.
 

 
1 |00117 Товарищ, товарищ, как дойти до этого
                                                  дома,
                 Третьего с краю в правом ряду?
                 Вон, рядышком, шагов двадцать, не
                                                  больше,
                 Я, пожалуй, что и сам дойду.
                 Ты сначала, товарищ, дойди до этого
                                                  дома,
                 Первого с краю в правом ряду,
                 Не сломав себе ногу, не вывихнув шею,
                 А потом уже спросишь, как дальше пройти.
 

 
1 |00118 Дяденька, дяденька, что здесь происходит?
                 Ах, детонька, детонька, вам этого не понять.
                 Здесь человек навсегда уходит,
                 На него уже не прикрикнуть, ничего уж
                                                  у него не отнять.
                 Дяденька, дяденька, кто же этот счастливчик?
                 Ах, детонька, детонька, не увидите вы его.
                 Пока мы здесь с вами болтали,
                 Почвой, землею засыпали его.
 

 
1 |00119 На улице, как в старинном замке,
                 Холодно, пусто, пусто совсем.
                 А мне тепло, а мне не холодно,
                 А у меня температура 38 и 7.
 
 
                 А на улице уже совсем пусто,
                 Уж совсем холодно, холодно уж совсем.
                 А у меня уже 39,
                 И будет 40, а может и 41.
 

 
1 |00120 Девочка, девочка, скажи мне без
                                                  обмана,
                 Где здесь ближайшая больница?
                 Меня поранила шайка хулиганов,
                 А я молодой – мне где-то под тридцать.
                 Дяденька, дяденька, у тебя не из
                                                  кармана,
                 А из спины торчит ножик и крови —
                                                  просто жуть!
                 Я не знаю, где здесь больница,
                 Но все равно уже поздно. Ты сейчас
                                                  помрешь.
 

 
1 |00121 После первого стакана вермута
                 Я строчку написал.
                 После второго стакана вермута
                 Я строчку написал.
                 А уже после строчки вермута
                 Я стакан написал.
                 А после стакана строчки
                 Я вермут написал.
 

 
1 |00122 Я часто думаю: неужели
                 Мы все уйдем, нас не будет снаружи!
                 И даже пес мой с таким тонким носом
                 Нашего запаха не обнаружит?
                 А, может, что-нибудь обнаружит?
                 И сам уйдет. И уже следующая собачонка
                 В оставшемся запахе его наружнем
                 И наш запашок обнаружит тонкий.
 

 
1 |00123 Я сварил немного риса,
                 Курицу сварил,
                 Сам покушал с аппетитом,
                 Сына накормил.
                 «В темный век среди кретинов, —
                 С грустью думал я, —
                 Матушка-Екатерина
                 Могла лишь мечтать о том».
 

 
1 |00124 Ах, мой зуб больмя болит,
                 Нерв, как змей, внутри сидит.
                 Доктор рядышком сидит,
                 На нерв с угрозою глядит.
                 Затем, как святой Георгий,
                 Его железкою дразнит,
                 Дабы этот паразит
                 Не портил мне картину жизни.
 

 
1 |00125 Мальчик, мальчик, грамотей,
                 Пионер-отличник!
                 Расскажи-ка мне скорей,
                 Что со мною станет?
 
 
                 Он ответил: Ты поймешь
                 Дяденька мой милый,
                 Подскользнешься и попадешь
                 Вон под тот автобус
 

 
1 |00126 Вот, скажем, Пушкин не знал Фета,
                 А я знаю, едри его мать.
                 Я знаю всех поэтов,
                 И не только взад, но и наперед.
                 Но последний, вон там, проклятый,
                 Не виден, едри его мать!
                 Он меня знает, проклятый,
                 А мне лица его не видать.
 

 
1 |00127 Розовые облака плывут,
                 Как гигантских младенцев тельца,
                 Сколько же Годуновых тут,
                 Затеяли кровавое дельце.
 
 
                 Но я шучу, само собой,
                 А все-таки неприятно как-то
                 Идти с непокрытой головой,
                 И все время сверху что-то каплет.
 

 
1 |00128 Земля родная, земля родная!
                 За что? – ума не приложу:
                 В тебе такая зима сырая,
                 И с псом по лужам я хожу.
                 Он проваливается в пустые сугробы
                 По брюхо грязный, как злодей,
                 И что-то чует своим носом,
                 И что-то страшное – ей-ей!
 

 
1 |00129 Посадили муху
                 Д’на черемуху.
                 Посадили жука навозного
                 Д’на дерьмо колхозное.
                 А меня, поэта Диму,
                 Д’на кол посадили.
                 И поем мы все втроем,
                 Весело поем.
 

 
1 |00130 Я болен был. Душа жила.
                 Глотал таблетки аспирина.
                 И только в чем душа жила? —
                 Был слабже тушки херувима.
 
 
                 Когда же стал я поправляться,
                 Решил поправить я дела,
                 Ах, ножки, ножки, ваша слабость
                 Чуть-чуть меня не подвела.
 

 
1 |00131 Я устал уже на первой строчке
                 Первого четверостишья
                 Вот дотащился до третьей строчки
                 А вот до четвертой дотащился
 
 
                 Вот дотащился до первой строчки
                 Но уже второго четверостишья
                 Вот дотащился до третьей строчки
                 А вот и до конца дотащился
 

 
1 |00132 В Большом театре на дощатой сцене
                 Бьет балерина упрямым копытцем,
                 А я в зале, и мне удивительно,
                 Сейчас аплодисментами бы разразиться.
 
 
                 А на улице снег и холод, и голод,
                 А мне тепло, я гляжу на сцену,
                 Где еще теплее и женщины голые
                 Танцуют и себе знают цену.
 

 
1 |00133 Дли-ии… ох, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… эх, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… ах, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… ух, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… ох-ох, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… э-эх, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… ах-ах-ах, да дли-ии-нный путь
                 Дли-ии… да что там! длинный путь
 

 
1 |00134 Вот какое дело
                 Что моя шуба поседела.
 
 
                 Вот какая жалость
                 Что кожица на ботинках сжалась.
 
 
                 Вот какая жуть
                 Что вчерашние следы жмуть.
 
 
                 Вот какая пора
                 Что пора мой друг пора.
 

 
1 |00135 Весел я и невесом
                 Со своим гуляю псом.
 
 
                 Весел я и невспотелый
                 Со своим гуляю телом.
 
 
                 Весел я и округляем
                 Со своей душой гуляю.
 
 
                 Весел я и незаметен
                 Со своей гуляю смертью.
 
 
                 Весел и непризнан
                 Со своей гуляю жизнью.