Текст книги "Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг."

Что же касается Александра, то его послание было куда более сильным в выражениях. Царь отмечал с радостью, что «британское министерство заметило наконец, насколько Амьенский договор… удалил континент от Великобритании. Усилия, которые Сент-Джемский кабинет предпримет, чтобы вновь сблизиться с ним, будут мне тем более приятны, что я считаю это совершенно необходимым для поддержания равновесия и общего спокойствия в Европе». Александр опять трогательно заботился о свободе у других: «Участь, угрожающая Швейцарии, может лишь обострить внимание великих держав, а захватнические намерения, проявляемые в отношении ее, не могут не обеспокоить остальные страны Европы. По моему убеждению, каждая свободная страна имеет право избрать себе такой образ правления, который бы соответствовал ее положению, ее территории и обычаям ее жителей»[205]205
  Там же. Т. 1. С. 327–328.


[Закрыть].

Александр восхищался господством английского флота на морях и фактически рекомендовал британцам начать войну на море, как всегда, разумеется, употребляя свои любимые расплывчатые формулировки о гармонии и умеренности: «Она [Англия. – Примеч. авт.] имеет в своем распоряжении также другое средство, эффективность которого не может подвергаться сомнению. Я имею в виду ее военно-морские силы. Хотя они и не могут достигнуть самой Швейцарии, однако их развертывание и несколько вовремя проведенных демонстраций непременно побудят французское правительство к умеренности. Англия дала Франции столько доказательств своего превосходства над ней в этой области, что эффективность подобной меры не может вызывать сомнений»[206]206
  Там же.


[Закрыть].

И завершал декларацией своего принципиального желания вступить впоследствии в союз с Англией: «Откровенность данного объяснения послужит, как я надеюсь, для короля Англии гарантией того, как сильно я хочу прийти к соглашению с его величеством по данному вопросу, как и по всем другим вопросам, которые могли бы в дальнейшем возникнуть и привести к нарушению равновесия в Европе. Мне не нужно говорить Вам, что все эти предложения и разъяснения, даваемые в ответ на предложения и разъяснения, которые были сделаны здесь английским послом, должны быть сообщены с принятой осмотрительностью и под величайшим секретом»[207]207
  Там же.


[Закрыть].

Для Александра, любителя туманных, неясных выражений, было сказано уже более чем достаточно. Отныне царь взял курс на войну с Францией.

Глава 5. Why do we go to war?

 
С мечом в руках – о мире говорить!
Мне даже слово это ненавистно.
Как ад, как все Монтекки, как он сам!
 

У. Шекспир. Ромео и Джульетта

Вечером 31 декабря 1802 г. весь Париж был залит огнями. Никогда еще столица Франции так весело не праздновала Новый год, как в этот раз. Вообще-то по официальному календарю новый год нужно было бы встречать 1 вандемьера XII г. (24 сентября 1803 г.). Но с возвращением религиозных праздников республиканский календарь постепенно превращался лишь в способ датировать официальные документы. Страна искренне радовалась спокойствию и процветанию, пришедшему после более чем десятилетия войн и потрясений. «Кондитерские и продуктовые лавки, магазины предметов роскоши словно нарядились во все новое. Перед их витринами столпились зеваки… А во всех домах только и думали, что о подарках, которые нужно подарить или которые получили, о детях, которых нужно угостить, о семейном ужине, который нужно приготовить. В ночь с 31-го на 1-е все улицы были заполнены шумной и веселой толпой; вечер первого января был посвящен прежде всего праздникам с домашними…» – записал в своем дневнике известный немецкий музыкант Иоганн Фридрих Рейхардт, посетивший Париж зимой 1802/1803 г. Он же добавляет: «Можете не сомневаться, что все кондитеры ухватились за портрет Бонапарта. Они сделали его из всего, чего только можно, всех мыслимых размеров и украсили его самыми затейливыми рамками. Сходство большей частью было удачным»[208]208
  Reichardt J.-F. Un hiver à Paris sous le Consulat (1802–1803). Paris, 2003. P. 255–256.


[Закрыть].

Вместе с парижанами веселились и многочисленные иностранные туристы. Конечно, транспорт той эпохи сильно отличался от современного, и путешествовать за границу могли себе позволить только богатые люди, однако современники отмечают небывалое для того времени количество иностранцев во Франции, прежде всего англичан. Уже упомянутый нами немецкий путешественник написал: «Невозможно сделать шаг по улице, не встретив семьи английских буржуа… Чаще всего толстых, краснолицых, комично одетых, смешно переваливающихся с ноги на ногу, как гуси, или застывших, открыв рот, перед достопримечательностями города. Флегма и самоуверенность этих людей, уверенных в своей “почтенности”, представляют собой забавный контраст с живостью французов. Лондонцы, которые никогда еще не покидали свой город и даже свою улицу, поистине непривычное зрелище здесь. Легкость и дешевизна дороги из Лондона в Париж вызвали эту миграцию. За пять гиней, считая все расходы, любой из этих славных лавочников может совершить комфортабельное путешествие… Некоторые эксцентричные туристы совершают блиц-вояжи: они приезжают 15-го числа любого месяца, чтобы увидеть парад с личным участием первого консула или побывать на большом консульском приеме, и уезжают вечером вне зависимости от того, состоялся ли парад или прием»[209]209
  Ibid. P. 349–350.


[Закрыть].

Для многих визитеров посещение Франции было сюрпризом. «Они воображали найти разоренную страну, покрытую кабаками, где роскошные отели и танцевальные сборища соседствуют с игорными домами, где прогуливаются толпы полуголых женщин и разодетых “инкруаяблей”[210]210
  Incroyables – досл.: невообразимые (фр.), прозвище модников в эпоху Директории.


[Закрыть], короче, банду разбойников, прожигающих на оргиях богатства, захваченные у старой Европы. А вместо этого они видели хорошо обработанную землю, многочисленный скот, чистые дома, строящиеся фабрики и повсюду порядок, работа, честный достаток, возвращение обеспеченной жизни… Они воображали встретить Первого консула как удачливого рубаку, выскочку… а вместо этого видели великого государственного деятеля»[211]211
  Sorel A. L’Europe et la Révolution française. P., 1903. P. 241–242.


[Закрыть], – блистательно резюмировал впечатления английских туристов от Франции выдающийся классик исторической науки Сорель.

Среди посетивших Францию англичан был и знаменитый лидер партии вигов Джеймс Фокс. Он был принят на ужин Бонапартом и, как многие, кто встретил лично первого консула, остался под впечатлением от этого свидания. Фокс с уверенностью заявил после этой встречи, что у него нет сомнений по поводу искренности Бонапарта и его желания сохранить мир.

Увы, несмотря на энтузиазм, который вызвало в Англии подписание Амьенского договора, и на дружеские визиты, мир между странами был непрочным. С первых месяцев его подписания английские купцы отметили значительное уменьшение прибыли от морской торговли. В 1801 г. Англия вывезла на экспорт 1 958 000 тонн различных товаров. В 1802 г. эта цифра упала до 1 895 000 тонн, а в 1803 г. до 1 789 000. Надежды на доходы от нового обширного французского рынка не оправдались. В начале 1803 г. во Франции был введен жесткий налоговый тариф, который особенно ударил по продукции текстильной промышленности, являвшейся, как известно, одной из главных составляющих английской индустрии[212]212
  В 1802 г. Англия вывезла на экспорт товаров на сумму 26 993 000 фунтов, из них продукции текстильной промышленности на сумму 15 281 000 фунтов, то есть 56,7 %.


[Закрыть]. Бонапарт, желая жить в мире с Англией, заботился прежде всего о развитии французской промышленности и совершенно не желал широко открывать двери дешевым английским товарам. Более того, Франция активно завоевывала новые рынки для себя. Французские товары отныне все больше продавались в Испании и даже в Португалии, которая всегда рассматривалась как чуть ли не вассальная Англии страна, появилась продукция французских фабрик, прежде всего французское сукно. С другой стороны, мир позволил французам беспрепятственно ввозить товары из колоний. В Париже сахар, какао и кофе подешевели чуть ли не вдвое. Бонапарт нисколько не скрывал своих колониальных амбиций. Французы снова заняли Мартинику и Гваделупу, а на Сан-Доминго, где негры восстали против плантаторов, была послана мощная военная экспедиция под руководством генерала Леклерка. Двадцатитрехтысячная армия на борту огромной эскадры двинулась к острову, которым овладели восставшие под руководством Туссен-Лувертюра.

Бурное развитие французской промышленности, нежелание Бонапарта допускать на французский рынок английскую продукцию, наконец, французская колониальная экспансия и огромное усиление Франции на континенте – все это не могло не обеспокоить английскую буржуазию. В течение более чем столетия Англия была фактически одной мощной капиталистической державой в мире. Английские купцы и промышленники привыкли к тому, что у них не было опасных соперников. Везде английские дешевые и высококачественные товары легко подавляли конкуренцию слабо развитых мануфактур феодально-монархических стран. Так было, в частности, и в России, которая фактически превратилась в сырьевой придаток для английской индустрии.

И вот в Европе появилось большое государство, где глобальные социальные изменения привели к появлению рыночной экономики. Более того, Франция стала не только страной с многомиллионным населением, мощной армией, освобожденным от пут феодализма сельским хозяйством, бурно развивающейся промышленностью, но и одновременно она стала страной поистине самой передовой науки. Те, кто хоть когда-нибудь занимался высшей математикой, конечно, знают имена Лагранжа, Монжа, Карно и Лапласа; фамилии Гей-Люссака, Кулона, Ампера, Вольта, Френеля не могут не знать физики; Бертолле, Фуркруа и Шапталь оставили глубокий след в истории химии; Ламарк, Жоффруа Сент-Илер и Кювье поистине золотыми буквами записаны в истории биологии – и все это ученые наполеоновской Франции. Быть может, никогда ни одна страна в мире не видела такого гигантского скачка в развитии науки, какой пережила Франция в эту эпоху. И это тоже никак не следует сбрасывать со счетов. Отныне она располагала таким огромным потенциалом для победы в мирном соревновании с Англией, какой и присниться не мог Франции старого порядка.

Обычно принято писать, что английское правительство было очень сильно обеспокоено аннексией Пьемонта и посредничеством Бонапарта в швейцарских делах. Это, конечно, так, но и не совсем так. На самом деле главной причиной раздражения английских правящих кругов был страх потерять безраздельное экономическое лидерство, потерять свои барыши. Франция, выйдя из горнила революции, стала столь процветающей и богатой, что это больше пугало английских банкиров, чем пушки наполеоновской армии. Британские олигархи больше боялись мира, чем войны. Крокодиловы слезы по поводу независимости Швейцарии или Италии не более соответствовали действительности, чем демагогия о защите демократии со стороны известного всем государства в наше время. Мир приведет Англию к полному разорению – провозглашали сторонники Питта и Кэннинга.

Ясно, что мир в таких условиях не мог быть прочным, и достаточно было одной искры для того, чтобы вызвать взрыв. А таких искр, сыпавшихся со всех сторон на пороховую бочку англо-французских отношений, было предостаточно. В то время как Бонапарт отправил в Лондон в качестве посла генерала Андреосси, человека покладистого и положительно относящегося к Англии, выбор английского правительства был прямо противоположным.

Первый министр Аддингтон, желая сделать жест в сторону непримиримых тори и подчеркнуть, что, несмотря на заключение мира, он бдителен по отношению к Франции, назначил в качестве посла в Париже небезызвестного нам лорда Уитворта. Уже сам этот выбор заставил Бонапарта изумиться – ведь новый посланник был причастен к организации убийства Павла I! Уитворт был известен в Англии как ярый противник подписания Амьенского договора, а его отвращение по отношению к Франции было, по выражению современников, настоящей «патологией». Вдобавок английский посланник был женат на герцогине Дорсет – женщине, имевшей гигантский персональный доход, спесивой аристократке, которая даже в Лондоне слыла кичливой и высокомерной.

«У него была жена, герцогиня Дорсет, уродливая, старая и такая вредная, что она обратила в бегство весь город, – вспоминала в своих мемуарах мадам д’Абрантес. – Посудите сами, как она выполняла функцию жены посла, которая должна воплощать в себе согласие, мир и благодушие. Нет, воспоминания о ней меня никогда не покинут. Что особенно непростительно, это ее глупая наглость и вульгарное поведение в сочетании с претензиями на аристократизм»[213]213
  D’Abrantes, la duchesse. Histoire des salons de Paris. Tableaux et portraits du Grand Monde. Paris, 1837–1838. T. VI. P. 181.


[Закрыть]. Эта замечательная чета составила отличную компанию Аркадию Ивановичу Моркову, поражая всех бестактностью и враждебностью к стране, где они оказались. Рапорты Уитворта также были под стать рапортам Моркова. Так, английский посол писал, что во Франции «поведение первого консула решительно порицают девять из десяти человек»[214]214
  Cronin V. Napoléon. Paris, 1979. P. 252.


[Закрыть], что он вынашивает проекты захватить Египет и т. д.

Одновременно в прессе развернулась активная антифранцузская кампания. Так, Morning Post от 1 февраля 1803 г. описывала события, произошедшие во Франции, как «насильственную узурпацию собственности богатых людей бандитами и висельниками», а самого первого консула как «существо, которое невозможно классифицировать, – полуевропеец, полуафриканец – нечто вроде средиземноморского мулата (!)»[215]215
  Цит. по: Histoire des rélations intérnationales. T. 4. A. Fugier. La Révolution française et l’empire napoléonien. Paris, 1954. P. 178.


[Закрыть]. Уильям Виндхэм, выступая в Палате общин, заявил, что французы отменили брак и превратили свою страну во всемирный бордель – теперь, используя мир, они сделают это и в Англии. Лорд Гренвиль описывал Бонапарта как тигра, готового поглотить человечество, и его правительство – как банду разбойников. А Мальсбери писал о Бонапарте, что он – это «якобинский вождь, добившийся своей цели и осуществляющий абсолютную власть, которой он добился в качестве якобинца».

Особенно усердствовала эмигрантская пресса. Некто Пельтье выпускал в Лондоне газету, в которой осыпал Бонапарта всеми возможными оскорблениями: «жалкий прихвостень Барраса, палач Александрии, изверг Каира, авантюрист, шарлатан, вожак разбойников, узурпатор, убийца, тиран», а в одном из номеров редактор призывал к физическому устранению главы французского правительства. Пельтье в своих газетах перешел все рамки приличий, и даже английские власти вынуждены были отреагировать на его публикации. Зато газету «Таймс» бульварным листком никак нельзя было назвать. Она была близка к правительственным кругам. В начале 1803 г. в ней были опубликованы длинные цитаты из «Истории британской экспедиции в Египте» сэра Роберта Вильсона, где Бонапарт описывался как существо, упивающееся кровью. Согласно газете, он распорядился дать смертельную дозу опиума 580 солдатам, лежавшим в госпитале в Яффе.

В ответ 30 января 1803 г. в официозной французской газете Le Moniteur был опубликован отчет полковника Себастиани, вернувшегося из дипломатической миссии на Ближний Восток. Свой рапорт Себастиани представил первому консулу за несколько дней до этого. Бравый офицер, в будущем знаменитый кавалерийский генерал, известный своей бесшабашной отвагой, в вольном стиле описал политическую ситуацию на Ближнем Востоке и особенно в Египте. Там, по его мнению, все только и ждут появления французов. И, делая вывод, Себастиани по-кавалерийски лихо отрубил: «6000 французов сегодня достаточно, чтобы овладеть Египтом». Распорядившись опубликовать этот весьма недипломатично составленный документ, первый консул хотел припугнуть англичан. Он надеялся, что британское правительство задумается над опасностью разрыва Амьенского мира и воспримет рапорт Себастиани как предупреждение. Но Бонапарт плохо знал Англию. Публикация в «Монитере» вызвала не только резкую реакцию английского правительства, но и взрыв негодования среди широких слоев английского населения. Теперь конфронтация стала как никогда более заметной.

Именно в эти дни накалятся споры вокруг Мальты, сыгравшие огромную роль в европейской политике. Поэтому мальтийский вопрос, вокруг которого разгорелись споры между Англией, Францией и Россией, заслуживает подробного изложения.

Для начала необходимо пояснить, почему этот небольшой остров в Средиземном море вызвал отчаянные споры за него. Тот, кто хоть раз видел Мальту, легко может понять, почему британские политики уцепились за этот клочок земли. Во-первых, остров находится в самом центре Средиземного моря и уже по своему географическому положению является идеальным местом для размещения военно-морской базы, цель которой – держать под контролем средиземноморскую акваторию. Во-вторых, за долгие годы правления мальтийских рыцарей на острове были возведены грандиозные фортификационные сооружения, многие из которых стоят и поныне. Богатый орден позволил себе роскошь вырубить в скалах гигантские бастионы и казематированные батареи, которые фактически делали крепость неприступной. Конечно, при условии нахождения в ней достаточного гарнизона.

Однако у Мальты есть еще одна специфическая черта. Вглубь острова вдаются просторные, совершенно недоступные для всех штормов бухты, причем их глубина такая, что огромные линейные корабли начала XIX в. (с осадкой 7 м и более) могли подходить прямо к пирсу (!) столицы острова Ла Валетта. Лучшей военно-морской базы невозможно было бы себе вообразить.

Неудивительно, что, несмотря на условия Амьенского договора, англичане не спешили эвакуировать Мальту, и чем более ядовитыми были рапорты Уитворта, чем более поднималась антифранцузская кампания в прессе, тем меньше английские министры торопились оставить остров, ставший камнем преткновения. Интересно, что еще в сентябре 1801 г. накануне подписания мирного соглашения англичане предложили России принять на себя протекторат над Мальтой и ввести на остров русские войска. В это время дело шло к миру, и британское правительство могло предполагать, что французы будут настаивать на эвакуации Мальты. Потому, выбирая из двух зол, они предпочитали ввести на остров русские войска, чем оставить знаменитую крепость ордену иоаннитов и тем самым подвергаться риску рано или поздно снова увидеть там французов. Этот вопрос обсуждался на заседании Государственного совета 30 сентября (12 октября) 1801 г. Интересно, что Россия отклонила это предложение по настоянию Кочубея, который, как уже упоминалось, отстаивал независимую внешнюю политику России. В этот момент еще продолжалась война между Францией и Англией, и Кочубей считал, что, если русское правительство примет на себя обязательства в отношении Мальты, оно тем самым может вовлечь Россию в ненужный ей военный конфликт.

Европа. 1805 г.

В начале ноября 1801 г. англичане снова обратились с предложением ввести русские войска на остров, а России – стать гарантом будущего англо-французского соглашения о Мальте. На этот раз русское правительство, опасаясь, что оно будет отстранено от мирных переговоров, которые шли в Амьене, принципиально согласилось принять на себя гарантию. Однако, к большому удивлению русских, в десятой статье Амьенского договора, где говорилось об эвакуации острова в течение трех месяцев после ратификации договора, русскую гарантию отодвинули на более чем скромное место. В договоре указывалось, что после вывода английских войск с острова на него будет временно введен неаполитанский гарнизон в количестве 2000 человек (до того момента, пока рыцари ордена иоаннитов не смогут обеспечить крепости надежную защиту), а гарантом данного соглашения будут выступать Франция, Англия, Австрия, Испания, Россия и Пруссия. Подобная выходка со стороны англичан, сначала искавших русской гарантии, а потом от нее открестившихся, вызвала раздражение среди русских политиков. На заседаниях Совета в июле 1802 г. сторонники нейтралитета России, так же как и те, кто придерживался профранцузской ориентации, выступили против принятия Россией гарантии в подобных условиях. Оскорбительным показалось упоминание России на предпоследнем месте после Испании и Австрии. К тому же, считал Н. П. Румянцев, Мальта не нужна России, а ее гарантия может лишь послужить вовлечением ее в войну.

Изменение ориентации в политике России в конце 1802 г. вызвало желание дать все-таки гарантию Амьенского договора для того, чтобы ни под каким видом не допустить на остров французов. В ноябре 1802 г. русское правительство согласилось дать Англии и Франции гарантию неприкосновенности Мальты, но при условии, что будет аннулирована десятая статья Амьенского договора и будут признаны требования России о возвращении Мальты ордену и ее нейтралитете. Англичане формально заявили, что соглашаются с русскими предложениями, но на самом деле отвергли ряд статей русского проекта. В общем, можно сказать, что вопрос о статусе острова и отношении России к нему оставался в это время весьма неопределенным. Единственным подписанным, юридически принятым Англией и Францией документом был Амьенский договор.

И вот в начале 1803 г. мальтийский вопрос приобрел особую остроту. В то время как французы выполнили все свои обязательства, означенные в договоре (в частности, весной 1802 г. были выведены французские войска из портов Неаполитанского королевства: Тарента, Бриндизи и Отранто), англичане продолжали оставаться на острове. Первый консул со своей стороны все более настойчиво требовал исполнения Амьенского соглашения. Маленький остров снова, как несколько лет тому назад, приобрел огромную, несоразмерную своей площади значимость. Во-первых, Бонапарт считал его необычайно важным в стратегическом отношении, по его мнению, присутствие англичан на Мальте устанавливало их господство в Восточном Средиземноморье. Во-вторых, остров снова приобрел и огромное моральное значение. Согласиться с его оккупацией английскими гарнизонами означало признать фактически недействительным Амьенский договор, капитулировать перед грубым нажимом со стороны Великобритании. Первый консул был молод, честолюбив, горд за могущество своей страны и считал, что подобная капитуляция не только обесчестит его и Францию, но и покажет всей Европе его слабость и тем самым послужит предлогом для агрессивных действий феодально-монархических стран. И в конечном итоге, так или иначе, приведет к войне, но в менее выгодных для него условиях. Поэтому он решился любой ценой добиться выполнения английским правительством статьи десятой Амьенского договора. Так снова вокруг Мальты сошлись столь мощные линии напряжения, что могло показаться, что в Европе нет более важного пункта, чем крепость на скале, затерянной в просторах Средиземного моря.

До начала февраля 1803 г. англичане уклонялись от прямого ответа на вопрос об эвакуации Мальты. Но в первые дни февраля ситуация резко изменилась. Публикация рапорта Себастиани, вызвавшая в Англии взрыв антифранцузских чувств, почти точно совпала с получением британским Министерством иностранных дел вестей из России. С одной стороны, это было письмо министра иностранных дел А. Р. Воронцова своему брату, послу С. Р. Воронцову, с другой стороны, рескрипт Александра, также направленный послу в Англии. Нельзя сказать, что из содержания писем, полученных Семеном Романовичем, можно было сделать вывод о безапелляционной поддержке англичан со стороны России. Тем не менее их тон и направленность были явно проанглийскими, и горячий англофил граф Семен Воронцов в своих беседах с английским министром иностранных дел Хоуксбери еще более подчеркнул благожелательность России в отношении всех действий Англии. Британский министр сделал вывод, что русские одобряют действия английского правительства в отношении Мальты, а в случае войны поддержат Англию.

Нет сомнения, что произошедшее в эти дни стало главным детонатором последующего взрыва. Англия отныне заняла очень жесткую позицию, решив увязать возможность эвакуации Мальты с изменением ситуации в Европе. Отныне Англия была готова очистить остров только при условии многочисленных уступок со стороны Франции. Это в корне меняло ситуацию и ставило Европу на грань войны. Подобный разворот в английской политике мог произойти только вследствие далеко не нейтральной позиции, которую заняла Россия. Необходимо отметить, что в данном случае немалую роль сыграло не только мнение и желание самого Александра, но и инициатива русского посла в Англии. Крупный специалист по истории русско-английских отношений этого периода А. М. Станиславская на основе анализа большого количества документов справедливо отметила: «Очень двусмысленную роль и на этот раз сыграл С. Р. Воронцов, столь рьяно уговаривавший английское правительство не отдавать Мальту, что даже его англофильствующий брат, канцлер Александр Романович, остался недоволен»[216]216
  Станиславская А. М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья. М., 1962. С. 242.


[Закрыть].

Часто историки дипломатии за потоком нот, предложений, контрпредложений, следовавших в начале 1803 г., забывают этот главный и основной момент – война была фактически делом решенным в те дни. Английское правительство, ощущая за собой помощь России, явно встало на путь провокаций. Но Бонапарт был не французским правительством накануне Второй мировой войны и даже не королем Людовиком XVI. Вытирать о себя ноги английским министрам он не только не мог позволить, но и даже мысли об этом не допускал.

Сразу после получения русских предложений Хоуксбери направил английскому послу в Париже послание, в котором говорил, что Англия согласна будет очистить Мальту только в случае серьезной компенсации со стороны Франции. Эту информацию Уитворт довел до Талейрана 16 февраля 1803 г. Французский министр не дал окончательного ответа, и 21 февраля посол был принят самим Бонапартом. В этом разговоре, как можно прочитать из рапорта самого Уитворта, первый консул пытался быть сдержанным. В ненавязчивой форме он дал понять, что Франция располагает огромными силами, но не желает войны.

Вот как описал в своей депеше слова Бонапарта английский посол: «Десант после переправы через Ла-Манш является единственным способом наступления, которым он располагает… Но как можно подумать, что, достигнув вершин власти и став из простого солдата главой самой могущественной страны континента, он будет рисковать своей жизнью и репутацией в предприятии столь рискованном. Он может сделать только в случае самой крайней необходимости… Франция и Англия, если бы они договорились, могли бы управлять миром, но, сражаясь, они перевернут его вверх дном… Если Англия желала бы сохранить мир, достаточно было бы выполнить пункты Амьенского договора, если же она хочет войны, достаточно это сказать и отказаться выполнять договор…» Посол в заключение добавлял: «Его цель, как кажется, была в том, чтобы убедить меня, что от Мальты зависит мир или война»[217]217
  Цит. по: Poniatowski M. Talleyrand et le Consulat. Paris, 1986. P. 741.


[Закрыть].

Однако ни слова примирения, ни угрозы не подействовали на англичан. Они оставались непреклонными. «Неважно, как ворошить кочергой головешки в камине, – восклицал Нельсон, – но, если Бонапарт скажет, что это нужно делать так, мы тотчас должны требовать, чтобы это делалось прямо противоположным образом».

8 марта 1803 г. король Георг III в своем послании Палате общин заявил, что требует принятия мер, которые обеспечили бы безопасность государства, которому угрожают французские военные приготовления. На этот раз разговор первого консула с Уитвортом, состоявшийся в присутствии других иностранных послов на приеме в воскресенье 13 марта, проходил совершенно в других тонах. Бонапарт подошел решительным шагом к английскому посланнику и воскликнул:

– Значит, вы решились воевать?!

А потом громко произнес, обращаясь уже ко всем:

– Англичане хотят войны, но, если они первые вынут меч, я последний вложу его в ножны. Они не уважают договоры, теперь их нужно закрыть черным крепом!

Затем Бонапарт снова заговорил с Уитвортом и, сдерживая себя, начал с любезности, спросив у посла, где его жена. Уитворт ответил, что она осталась дома с больным ребенком. Тогда первый консул заметил:

– Вы провели здесь довольно плохое время года. Хотелось бы, чтобы вы увидели и хорошее…

Через миг он вернулся к основной теме и с жаром выпалил:

– Вы, может быть, убьете Францию, но вы ее не запугаете… Нужно уважать договоры. Горе тем, кто не уважает договоры, – они будут ответственны перед всей Европой!

Наконец Бонапарт быстрыми шагами покинул зал и почти что прокричал: «Мальта или война!»[218]218
  Депеша от Уитворта к Хоуксбери от 14 марта 1803 г. Цит. по: Poniatowski M. Op. cit. Р. 745–746. Депеша Моркова от 4 (16) марта 1803 г. Сборник Российского исторического общества. Т. 77. С. 63–68.


[Закрыть]

В течение второй половины марта – начала апреля дипломаты еще обменивались нотами, консультировались со своими министрами. В конечном итоге 26 апреля 1803 г. Уитворт в ультимативной форме предъявил последние предложения английского правительства. Они были следующими.

1. Англия сохранит за собой Мальту на 10 лет, а затем остров будет передан не ордену, а его жителям.

2. Неаполитанское королевство уступит остров Лампедуза[219]219
  Лампедуза – небольшой остров в Средиземном море неподалеку от Мальты. Принадлежал Неаполитанскому королевству.


[Закрыть]Англии.

3. Французские войска эвакуируют Голландию.

4. Англия признает аннексию Пьемонта Францией.

5. Англия не будет требовать вывода французских войск из Швейцарии.

В принципе, эти условия были в основном приемлемы для Бонапарта, и он мог пойти навстречу. Однако форма, в которой они предъявлены, была специально построена таким образом, чтобы принять их стало невозможным. Ответ нужно было дать в течение семи дней, причем английское правительство не допускало никаких контрпредложений. Первый консул был уже готов согласиться с этими требованиями, но чтобы хоть как-то спасти лицо, он предложил, чтобы англичане остались на острове не десять лет, а три-четыре года. Тогда 7 мая английское Министерство иностранных дел упрекнуло своего посла за то, что он слишком мягок, и потребовало полной капитуляции перед своими требованиями. Причем исключило даже разговоры о передаче русским Мальты.

Вечером 12 мая 1803 г. посол Англии Уитворт покинул Париж. Через четыре дня, 16 мая, Великобритания официально объявила Франции войну. А уже в полдень 18-го числа адмирал Нельсон поднял свой флаг на линейном корабле «Виктори». В этот же день английские военные корабли напали неподалеку от мыса Уэссан на французские торговые суда. Прогремели первые выстрелы пушек великой войны, которой суждено было длиться двенадцать лет.

Впрочем, какими бы мореходными и боевыми качествами ни отличались английские корабли, ясно было, что на них невозможно вступить в Париж и что англичане сделают все возможное для того, чтобы натолкнуть на Францию главные державы континента. С другой стороны, было очевидно, что для успешной борьбы на море Бонапарту потребуются далеко не только силы одного французского флота и ему придется волей-неволей пытаться расширить сферу своего влияния, получить новые военно-морские базы, новых моряков, новые ресурсы. Это, в свою очередь, с неизбежностью вызовет ответную реакцию, которая повлечет новые жесткие шаги Франции, которые приведут к еще большей конфронтации. Таким образом, раскаты залпов корабельных орудий, раздавшиеся в мае 1803 г., знаменовали собой начало не только войны на море, но и всеобщей континентальной войны. Поддержав амбиции английского правительства, Александр I и Семен Воронцов выпустили джинна из бутылки. Теперь остановить эскалацию войны было крайне сложно.