Текст книги "Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг."

После пространных рассуждений о мудрости и справедливости русский царь переходил к более приземленным задачам, которые были более доступны пониманию английских министров. По его мнению, было необходимо, «чтобы две державы-покровительницы сохранили некоторую степень господства в делах Европы, потому что они единственные, кто по своему положению неизменно заинтересован в том, чтобы там царили порядок и справедливость».

Интересно, что, «переживая» за судьбу Турции и постоянно стращая султана захватническими видами французского правительства, царь мельком замечает: «Обе державы должны будут договориться между собой, каким образом лучше устроить судьбу ее различных частей»[282]282
  Внешняя политика России… Т. 2. С. 138–154.


[Закрыть]. Что царь понимал под этим, очень хорошо и ясно изложено в письме Чарторыйского Воронцову от 18 (30) августа 1804 г.: «Возможно, станет необходимой оккупация некоторых частей Оттоманской империи со стороны наших дворов, что будет единственным средством обуздать властолюбие Бонапарта (!!)»[283]283
  Там же. С. 121.


[Закрыть].

Даже когда хорошо знаешь лицемерие Александра, его наставления своему посланнику не могут не вызвать удивления. Готовя войну, он все время заявляет о том, что желает мира. Не решаясь и пальцем пошевелить для того, чтобы хоть как-то исправить кричащие язвы российского крепостничества, он желал осчастливить 30-миллионный народ, принеся ему на штыках власть, которую французы свергли и против восстановления которой отчаянно сражались уже в течение десяти лет. Возмущаясь произвольными аннексиями Бонапарта, он сам желал перекроить карту Европы, стирая с лица земли маленькие государства, которые «никоим образом не служат для общего благополучия». Выдвигая в качестве одного из мотивов войны французскую угрозу Османской империи, он без зазрения совести планировал аннексию всех ее европейских владений. Наконец, завершал Александр свой иллюзорный политический прожект утопической идеей установления всеобщего мира и гармонии в Европе!

Удивительно, как известный французский специалист по истории эпохи Александра I Мари-Пьер Рей нашла в этой абракадабре «морально-нравственный аспект битвы, в которую вступал царь»! Согласно историку, Александр желал предложить «геополитическую систему, которая должна была победить наполеоновскую, ибо она уважала права наций и права личности (!)»[284]284
  Rey M.-P. Alexandre I. Paris, 2009. P. 200.


[Закрыть]. Как это должно было сочетаться с насильственным свержением власти во Франции, ради которого нужно было положить миллионы жизней, уничтожением малых государств, переделом границ других, Мари-Пьер Рей не сообщает.

Прагматичные английские политики с ходу отмели все химеры Александра. Они вынесли из прекраснодушных рассуждений только один ясный и простой факт – Россия желает войны с Наполеоном. Это их более чем устраивало. Все остальное Уильям Питт, вновь ставший в мае 1804 г. первым министром, пропустил мимо ушей. Он не был утопистом, его мало заботила концепция всеобщего блага и необходимости «распространять вокруг себя дух мудрости и справедливости», зато он четко и ясно видел интересы правящего класса своей страны. Как блистательный психолог, он нюхом почувствовал, что русский царь не просто ищет взаимовыгодного союза, а жаждет по непонятным для Питта причинам войны с Наполеоном. Поэтому английский премьер-министр повел себя с Новосильцевым с твердостью, которую можно было бы в других обстоятельствах оценить как спесивую самоуверенность, граничащую с тупостью.

Вместо того чтобы с благодарностью броситься в объятия русского союза, он в буквальном смысле продиктовал России условия договора.

Питт высокомерно отбросил все попытки русской стороны затронуть вопрос статуса Мальты. Остров в Средиземном море отныне являлся базой британского флота и точка. Так же уверенно и без малейших сантиментов английский министр разрешил проблему морской конвенции – Англия будет действовать на морях так, как ей выгодно. В русском проекте было много прекраснодушных фраз о свободе Италии. Питт перечеркнул их раз и навсегда. Он тоже считал, что Францию нужно убрать с североитальянских земель и укрепить Пьемонт. Однако ни о какой свободе для итальянского народа речи идти не могло. Англичане, желая усилить Австрию, потребовали передачи ей в будущем практически всей Ломбардии. Наконец, английского премьер-министра было сложно одурачить туманными фразами о «необходимой оккупации некоторых частей Оттоманской империи». За всей галиматьей пустых фраз он прекрасно видел желание России утвердиться на Ближнем Востоке, чего англичане боялись еще больше, чем хозяйничанья там Франции. «Помогать какой-нибудь стране означает самый удобный способ завладеть ею», – с язвительной иронией заметил Питт. Таким образом, отбросив все русские предложения, английское правительство просто-напросто наплевало как на самого царя, так и на все его искренние или притворные утопические схемы.

Уже упомянутый Борис Муравьев совершенно справедливо отметил: «В страхе, как бы не сорвался его проект, Александр оставил в руках англичан мыс Доброй Надежды и – что просто невообразимо – Мальту. В этот момент он мог бы потребовать как компенсацию за огромные жертвы, на которые он вел свою страну, по крайней мере, немедленное возвращение острова Мальты ордену под суверенитетом и протекторатом России. Ничего подобного не было сделано. Сам дающий, он действовал так, как жалкий проситель»[285]285
  Mouravieff B. Op. cit. P. 98.


[Закрыть]. Даже один из самых рьяных сторонников союза с Англией, Чарторыйский, изумленный наглыми требованиями британских министров, вынужден был написать, что Англия «хочет направлять континент в своих собственных целях и не заботиться ни об общем положении вещей, ни о мнении других держав»[286]286
  Цит. по: Станиславская А. М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья. М., 1962. С. 368.


[Закрыть]. Но ничто не могло остановить поистине одержимую, не знающую никаких доводов разума жажду Александра воевать с Францией. Царь молча снес все оскорбительные, презирающие интересы России требования Уильяма Питта.

Известный петербургский историк Борис Кипнис утверждает, что причиной старания Александра развязать войну было стремление к «державности». Мол, Наполеон, хозяйничая в Западной Европе, оскорблял величие России, и потому царь не мог не ответить на это войной, дабы поддержать престиж и авторитет своей державы. Если кто и оскорблял честь и достоинство России, это был Уильям Питт и наглое, надменное поведение британских политиков, обращавшихся с Россией как со своей колонией. Никакого уважения, никакого малейшего, хотя бы символического жеста в отношении Российского государства, а лишь выгода Англии, которую Александр фактически сделал целью действий на международной арене, лишь бы начать войну.

Результатом миссии Новосильцева и последовавших за ней переговоров было подписание 30 марта (11 апреля) 1805 г. в Петербурге англо-русского союза. Согласно его статьям предусматривалось создание «общего союза» против Франции. Россия брала на себя обязательство выставить 115 тыс. солдат для боевых действий против Наполеона. Интересно, что, даже еще не получив согласия австрийцев, было прописано, что они выставят для ведения войны 250 тыс. человек. Можно сказать, что все обязательства, как военные, так и послевоенные, брала на себя Россия. Англичане же обещали лишь участвовать в войне своими морскими и сухопутными силами, а также выплатить субсидии участникам коалиции. Но дело в том, что английский флот и так без всяких договоров вел войну на море, сухопутных сил англичане практически не выставили, а субсидии России были выплачены не полностью и с опозданием.

В то время когда Александр и его министр иностранных дел усиленно сколачивали коалицию против Франции, взгляды Наполеона были обращены исключительно в сторону моря. В январе 1804 г. он снова посещает Булонь, чтобы инспектировать поистине титанические работы по подготовке гребной флотилии. В конце июля император опять прибыл в Булонский лагерь. В ходе этих инспекций Наполеон проводил многочисленные консультации с адмиралами и специалистами в морском деле. Перед императором со всей очевидностью встала труднейшая техническая задача. Булонская гавань, так же как и гавани Амблетеза и Монтрея, таковы, что во время отлива суда, стоящие там, оказываются на мели. Поэтому выйти в море можно только во время прилива. Флотилия стала столь многочисленная, что оказалось, что за время одного прилива ее физически невозможно в полном составе вывести в море. В результате план, согласно которому армия должна была форсировать Ла-Манш, используя штиль, оказался весьма сомнительным. Необходимо было овладеть проливом не на 8–12 часов, а минимум на двое суток. Но надеяться на полный штиль в течение двух суток было крайне сложно.

Адмирал Гантом написал по этому поводу следующее: «…я считаю экспедицию флотилии если и не невозможной, то, по крайней мере, рискованной…» Но он вовсе не советовал отказаться от идеи десанта. Гантом добавлял далее, что для успеха предприятия необходимо «…внезапно атаковать вражеские суда перед Булонью (их здесь не более нескольких линейных кораблей и нескольких фрегатов), выбить их из пролива и сделать его свободным не на восемь часов, а на сорок восемь»[287]287
  Desbrière E. Projets et tentatives de débarquement aux îles britanniques. Paris, 1900. T. 3. P. 634.


[Закрыть].

В результате Наполеон принимает решение – для того, чтобы десант стал реальным, необходимо содействие эскадр линейного флота. Они должны, прорвав английскую блокаду, войти в Ла-Манш, сковать боем английский флот и дать возможность тем самым переправиться легким судам. Увы, грандиозный маневр императора оказалось технически невозможно реализовать летом 1804 г., и силой обстоятельств операция была перенесена на следующий 1805 г. А пока, для того чтобы поддержать моральный дух войск, Наполеон объезжал полки, проводил смотры, раздавал награды.

Грандиозное военное торжество состоялось 16 августа 1804 г. Император устроил раздачу крестов Почетного Легиона лучшим воинам своей армии. На склонах естественного амфитеатра, образованного холмами у моря, выстроились 70 тыс. солдат под общим командованием маршала Сульта. По сторонам императорского трона расположились сводные оркестры. С одной стороны 2000 музыкантов, с другой – 2000 барабанщиков! В десять часов утра в окружении огромной свиты прискакал Наполеон, его появление было встречено залпами артиллерийского салюта и громовым восклицанием «Да здравствует император!», вырвавшимся из десятков тысяч солдатских глоток. Поднявшись к трону, император брал выложенные на щит знаменитого рыцаря Баярда кресты и награждал достойнейших. Празднество закончилось грандиозным парадом.

21 августа 1804 г. Наполеон покинул Булонь и отправился в большую инспекционную поездку по северу и северо-востоку Франции. Нужно сказать, что речь идет о Франции 1804 г. и потому среди городов, в которых торжественно встречали императора, были Аахен, Гент, Кельн, Кобленц, Майнц, Трир и Люксембург. Император вернулся в Париж 12 октября. Здесь полным ходом шла подготовка к самой знаменитой из всех церемоний, произошедших в ту эпоху. 2 декабря 1804 г. в соборе Нотр-Дам де Пари папа римский Пий VII благословил императорскую корону и передал ее в руки Наполеона, который от лица французской нации возложил ее себе на голову. Герольд возвестил собравшимся: «Наиславнейший и августейший император Наполеон, император французов, повенчан на царствование и коронован!»

Принятие Наполеоном императорского титула и церемония коронации, на которой присутствовал папа римский, вызвали некоторое беспокойство в Европе – не было ли здесь претензий на нечто большее, чем власть во Франции? Тем не менее реакция европейских дворов была в общем сдержанной. Франц II признал новый титул Наполеона, а в качестве компенсации объявил себя наследственным императором Австрийской монархии[288]288
  До этого императоры Габсбургского дома официально именовались императорами Священной Римской империи германской нации. Несмотря на то что уже в течение трех с половиной столетий все императоры Священной Римской империи были выходцами из дома Габсбургов, формально императора избирали на сейме германских князей.


[Закрыть].

Однако установление монархической формы правления во Франции неизбежно должно было повлечь соответствующие перемены и в Итальянской республике, президентом которой был Бонапарт. Действительно, итальянские власти поспешили внести изменения и в свою конституцию. 17 марта 1805 г. в тронном зале Тюильри император принял депутатов бывшей Итальянской республики, которые официально предложили ему принять корону нового королевства. Наполеон принял это предложение и тотчас же был провозглашен королем Италии. На самом деле перед этим решение вопроса итальянской короны заняло долгие месяцы, и акт 17 марта был лишь завершением длительных переговоров. Обсуждались и уточнялись детали новой конституции и самый главный вопрос – кто должен стать королем? Первоначально Наполеон планировал передать корону своему старшему брату Жозефу, но тот отказался, так как по конституции Французской империи он был главным наследником императора в отсутствии у последнего детей мужского пола. В результате корону Италии принял сам Наполеон…

Вечером 31 марта он выехал из Парижа и, остановившись ненадолго в загородном дворце Фонтенбло, направился в Италию. В отличие от обычных стремительных перемещений Наполеона, поездка проходила неторопливо, ибо во всех городах, через которые проезжал император, его ожидал торжественный прием. В конце апреля он совершил путешествие по Пьемонту, а 5 мая 1805 г. на поле сражения при Маренго провел смотр 30-тысячной армии, там же состоялась грандиозная «реконструкция» знаменитой битвы. Наконец, 8 мая в 16 часов Наполеон торжественно въехал в Милан.

Столица Итальянского королевства встретила его ликованием. «Огромные толпы народа теснились на широкой улице, – рассказывает очевидец. – Она была засыпана цветами. Императорская гвардия и Итальянская гвардия стояли вдоль улицы шпалерами. Многочисленная кавалькада почетной гвардии, набранная среди самых знаменитых семей собственников, интеллигенции и купечества, открывала путь императору и сопровождала его вместе с конной гвардией… Появление императора вызывало взрывы ликования, которые трудно описать. С особой силой радость народа проявилась, когда он подъехал к собору, где кардинал Капрара, архиепископ Милана, встретил его вместе со всем духовенством… Император остановился, чтобы принять благословение… а толпа сотрясала воздух криками “Viva el Re!”[289]289
  Да здравствует король! (ит.)


[Закрыть]. Все время пока двигался кортеж, раздавался грохот артиллерийского салюта, а колокола, которых в Милане великое множество, гудели, не умолкая. Итальянские дамы сыпали потоки цветов с высоты своих балконов… На улицах раздавались звуки полковой музыки и фанфары кавалерии»[290]290
  Thiard M.-T. Souvenirs diplomatiques et militaries du general Thiard, chambellan de Napoléon Ier. Paris, 1900. P. 63–64.


[Закрыть].

Наполеон повсюду демонстрировал, что он пришел в Милан не столько как император французов, а прежде всего как король Италии. Охрану его дворца несли совместно итальянские и французские гвардейцы, а на всех церемониях его сопровождал прежде всего штат итальянских придворных. Наконец, 26 мая в миланском соборе состоялась коронация, которая если не затмила, то, по крайней мере, сравнялась с блеском церемонии в Нотр-Дам. Для торжественного ритуала из церкви Сан-Джованни в Монце была доставлена под эскортом гвардейцев священная реликвия – корона лангобардских королей. Возлагая на свою голову древнюю железную корону, Наполеон громко произнес по-итальянски, так что звуки его слов гулко отдались под сводами собора, сакраментальную фразу первых королей Италии: «Господь мне ее дал, и горе тому, кто ее коснется!»

Однако поездка на Апеннинский полуостров не ограничилась величественными празднествами в Милане. 3 июня 1805 г. император и король, как теперь официально назывался Наполеон, принял депутацию Лигурийской республики, которая попросила принять республику в состав Французской империи.

Здесь следует сказать несколько слов по поводу этой небольшой республики. В ходе кампаний в Италии французы среди прочих государств полуострова вступили и на земли, принадлежавшие городу-государству Генуе. Под влиянием событий во Франции и Италии генуэзцы свергли власть олигархического правительства и образовали государство, которое учредило конституцию на манер французской. Это государство получило название Лигурийская республика по наименованию древних племен, когда-то живших на этой земле.

После присоединения Пьемонта к Франции, а особенно после начала франко-английской войны, положение Лигурийской республики стало очень сложным. Ведь она представляла собой всего лишь узкую полоску земли вдоль побережья Средиземного моря – знаменитую Генуэзскую Ривьеру. Сейчас это роскошные итальянские курорты, но тогда это была бедная земля, единственное богатство которой составляла морская торговля через генуэзский порт. Торговать же стало практически невозможно – англичане захватывали все генуэзские торговые суда, так как рассматривали республику как союзника Франции. Выступить на стороне англичан против Франции и Итальянского королевства было бы совершенно немыслимо – Лигурийская республика не располагала возможностью обороняться с суши. В результате не без подсказки со стороны Саличетти, представителя Франции в Генуе, сенат Лигурийской республики принял решение, что в подобном положении лучше уж просто-напросто войти в состав империи. Теряя при этом независимость, генуэзцы приобретали хотя бы некоторые выгоды, которые дает вхождение в состав могущественного государства.

Нет нужды пояснять, что Наполеон с «пониманием» отнесся к просьбе генуэзцев. Лигурийская республика была включена в состав империи, и 30 июня 1805 г. император и король торжественно вступил в ставший отныне частью его государства знаменитый итальянский город. Подобно Милану, Генуя встретила Наполеона бурным ликованием. Конечно, постарались власти, но, с другой стороны, в этой встрече присутствовала и искренняя радость. Как-никак генуэзцы покончили с двойственностью своего положения и надеялись на лучшее будущее.

В честь императора был дан праздник, который своим феерическим блеском затмил все виданное до этого. В бухте Генуи был сооружен самый настоящий плавучий храм, посвященный Нептуну. «Его огромный купол поддерживали шестнадцать ионических колонн, а промежутки между ними были украшены статуями морских божеств. Надписи на фронтоне возвещали, что император будет царствовать на морях, так же как он царствует на суше… Вокруг были сооружены плавучие острова, покрытые садами, где пальмы и кипарисы соседствовали с апельсиновыми деревьями, а в промежутках между ними били чистейшие фонтаны. Деревья были украшены флажками всех цветов и колокольчиками, которые звенели от движения волн. Вокруг сновали тысячи шлюпок и гондол. Из этого храма император мог наблюдать морские состязания… Когда спустилась ночь, между колоннами зажглись хрустальные люстры, и в воде тысячами цветов отражался их блеск. В воздухе летали светящиеся воздушные змеи, гондолы, наполненные огнями, сновали по бухте, а с плавучих островов раздавались прекрасные звуки музыки. По берегам стены, дома, дворцы, украшенные всеобщей иллюминацией, превратили великолепную Геную в сияющий амфитеатр. “Зрелище, с которым ничто не может сравниться ни в волшебстве, ни в величественности”. В десять часов вечера император под звуки торжественных гимнов направился во дворец Дураццо, последнего дожа Генуи, где он присутствовал на торжественном пиршестве вместе с императрицей и принцессой Элизой»[291]291
  Driault E. Austerlitz. La Fin du Saint-Empire (1804–1806). Paris, 1912. P. 183–184.


[Закрыть].

Кстати, о принцессе Элизе. Это младшая сестра Наполеона, которую император не забыл своими милостями. Во время своего вояжа в Италию он внес еще одно изменение в итальянские границы. Небольшой город-государство Лукка, где бурлили политические страсти, также обратился с совершенно «добровольной» просьбой о том, чтобы Наполеон взял его под свою опеку. Что, разумеется, и было сделано. Лукка вместе с крошечным княжеством Пьомбино были переданы под власть Элизы, а ее муж Феликс Баччиоки стал князем Лукки и Пьомбино.

Звон колоколов миланской коронации отозвался сигналом тревоги в монархической Европе. Провозглашение Наполеона королем Италии, присоединение Генуи и Лукки прежде всего не на шутку обеспокоили австрийских политиков, чувствительных ко всему, что касалось итальянских дел. Большую тревогу вызвал уже сам новый титул Наполеона. Даже миролюбиво настроенные пруссаки восприняли это известие с раздражением. Посланник Франции в Берлине Антуан Лафоре написал по этому поводу Талейрану: «Вызывает сожаление, что Его Императорское Величество вместо титула точно определенного взял титул неопределенный – король Италии. В Европе привыкли называть так весь Апеннинский полуостров. Ревность, недоверие и многочисленные интриги могут возникнуть из-за этого порочного названия»[292]292
  Цит. по: Driault E. Op. cit. P. 173–174.


[Закрыть].

Действительно, формулировка «король Италии» допускала весьма широкое толкование, подобными словами декларировалась потенциальная возможность объединения всего полуострова под скипетром Наполеона. Интересно, что в торжественном акте провозглашения императора французов королем Италии от 17 марта 1805 г. указывалось, что итальянская и французская короны будут раздельными и потомки императора не смогут сидеть одновременно на обоих тронах. Более того, указывалось, что при определенных условиях разделение корон произойдет уже при жизни Наполеона и он передаст трон Италии одному из своих преемников.

Однако интересны те условия, при которых должно было произойти вручение власти преемнику. В статье третьей говорилось следующее: «Когда иностранные войска уйдут из Неаполитанского королевства, с Ионических островов и с острова Мальта, император Наполеон передаст наследственную корону Италии одному из своих сыновей…» Таким образом, Ионические острова, где находился в этот момент русский гарнизон, официально объявлялись зоной жизненных интересов Итальянского королевства. Здесь стоит вспомнить, что эти острова до 1797 г. были частью венецианских владений. Таким образом, это можно было воспринять за намек на необходимость возвращения всех венецианских владений итальянцам, а значит, и необходимость отторгнуть их от габсбургской монархии.

Все эти декларации и действия Наполеона стали гирей, которая склонила чашу весов в Вене в сторону участия в коалиции. С того момента, как Россия и Англия приступили к созданию военного союза, австрийский император испытывал усиленный дипломатический нажим со стороны Лондона и Петербурга. Англичане сулили большие деньги, Александр настойчиво требовал, просил и угрожал. Однако до того момента, пока Наполеон занимался лишь десантом в Англию, Франц II, как уже указывалось, всеми способами сопротивлялся этому давлению. Действия императора французов в Италии стали переломным моментом в политике Австрии.

Судьба распорядилась так, что весть о присоединении Генуи к Французской империи пришла в Вену в тот момент, когда нажим со стороны царя осуществлялся с особым напором. Подписав договор с Англией, он уже не мог отступать и в самой категоричной форме требовал от австрийского императора вступить в коалицию. «Неужели Австрия хочет спокойно, не приготовясь к войне, не приняв мер безопасности, ожидать появления Бонапарта в средоточии ее Монархии и подписать унизительный для нее мир? Неужели страх, вселяемый в нее честолюбцем, сильнее надежды на Мое содействие? – писал Александр, не скрывая своих эмоций, русскому послу в австрийской столице. – Объявите Венскому Двору, что вместо обещанных Мною 115 000 даю ему 180 000 войск. Честь Моего Государства не позволяет Мне смотреть равнодушно на молчание соседей Моих, коим способствуют они порабощению земель, сопредельных Франции. Кажется, начиная войну, выгоды которой обращаются в пользу не Мою, а союзников Моих, Я приобретаю права на их доверенность. Не усматривая, однако, тому доказательств, Я решился добровольно и без просьбы посторонней увеличить число вспомогательных войск Моих»[293]293
  Цит. по: Михайловский-Данилевский А. И. Описание первой войны Императора Александра с Наполеоном в 1805 г. СПб., 1844. С. 10.


[Закрыть].

Таким образом, желая любой ценой вовлечь Австрию в войну, Александр бросил на чашу весов последний аргумент – увеличение численности русских войск, предназначенных для наступления. Одновременно он послал в Вену своего адъютанта генерала Винценгероде с поручением любой ценой заставить Франца II примкнуть к русско-английскому союзу.

Известия из Италии совпали по времени с новыми предложениями Александра и дали в руки Винценгероде великолепный козырь, которым он не замедлил воспользоваться. Австрийцы в результате согласились выступить против Наполеона, и 16 июля 1805 г. в Вене был принят план совместных военных действий в предстоящей кампании. Окончательно союзный трактат был подписан 28 июля (9 августа) 1805 г. австрийским послом в Петербурге графом Стадионом. Еще ранее, 14 января 1805 г., был подписан русско-шведский договор о военном союзе, а 10 сентября 1805 г. – договор между Россией и Королевством Обеих Сицилий (Неаполем). Наконец, 3 октября 1805 г. был заключен англо-шведский союзный договор. Он был подписан позже всех других, так как шведы затребовали субсидии, значительно превосходящие те, которые привыкли давать англичане, и только после долгого торга был достигнут компромисс. Третья коалиция против Франции была создана.

Таким образом, корона лангобардских королей дорого обошлась Наполеону. Напрашивается вопрос: зачем Наполеон, зная о колебаниях Австрии, пошел на рискованные шаги? Неужели помпезная церемония в Милане и узкая полоска Генуэзской Ривьеры стоили громадной континентальной войны? Или действительно, как часто утверждают историки, император французов рвался к мировому господству и для этого прежде всего стремился овладеть Италией и через нее всем Средиземноморским бассейном? Ответить на этот вопрос очень сложно и, более того, со стопроцентной уверенностью невозможно. Нападение со стороны коалиции, которое произойдет осенью 1805 г., не оставит Наполеону выбора. Ему нужно будет разгромить силы союзников на континенте и сделать так, чтобы они впредь не осмелились покушаться на его империю, – то есть снова ее расширить и усилить, тем самым спровоцировать новые войны… Совершенно невозможно утверждать, как бы он повел себя в отсутствие подобного нападения.

Трудно сказать, что было у Наполеона в голове в мае 1805 г., когда его встречала ликующая Италия. Однако известно следующее: уже в конце 1804 г. – начале 1805 г., несмотря на прекраснодушные рапорты его дипломатов в России, он стал получать и другие донесения, где говорилось о военных приготовлениях Александра и его переговорах с англичанами и австрийцами. Правда, в начале февраля, получив крайне доброжелательное письмо от австрийского императора, Наполеон на какое-то время успокоился. 1 февраля он написал военному министру Итальянского королевства генералу Пино: «…Обстоятельства изменились. У меня больше нет никакого беспокойства. Мои отношения с Его Величеством Императором Германии приняли самый дружественный характер. Я желаю, таким образом, чтобы вместо 800 лошадей для артиллерии Вы закупили только 200 и вместо миллиона сухарей Вы ограничились заготовкой 100 тыс… Что же касается Порто-Леньяго, достаточно будет небольшого количества пушек, способных отразить нечаянный налет»[294]294
  Correspondance… T. 10. P. 135–136.


[Закрыть]. В тот же день император написал вице-президенту Итальянской республики Франческо Мельци: «…Предприятия, которые Вы предложили для выделения средств военному департаменту, могут лечь бременем на итальянский народ. Поэтому я решил ничего этого не делать. Письмо, которое я получил от Германского императора, полностью меня успокоило. Я написал военному министру в Милан, чтобы отменить все чрезвычайные меры, которые я ему ранее предписал»[295]295
  Ibid. P. 136.


[Закрыть].

Однако уже в начале февраля 1805 г. посол Франции в Баварии Луи-Гийом Отто послал несколько рапортов, в которых он передавал информацию, полученную от агентуры и из бесед с осведомленными лицами. Сведения французского дипломата говорили о неясных пока передвижениях австрийских войск. Так, в письме от 14 февраля 1805 г. он передавал следующее: «Двадцать пять полков пехоты [австрийской. – Примеч. авт.] и четыре кавалерийских находятся на границе… Обычно на этой линии находятся только шестнадцать пехотных полков и два кавалерийских»[296]296
  Цит. по: Alombert P.-C., Colin J. Op. cit. P. 45.


[Закрыть]. С начала мая 1805 г. подобные рапорты стали прибывать со всех сторон. Все говорило о том, что Австрия готовится к войне, и Наполеон изменил свое мнение об обстановке.

Можно предположить, что весной 1805 г. император почти не сомневался, что против него вскоре будет создана коалиция. И потому он решил не церемониться в Италии, а следовать жесткой логике войны – если не ты их, то они тебя. Поэтому он присоединял все, что можно присоединить, и, стремясь усилиться всеми возможными способами, делал ставку на национальные чувства итальянцев.

Насколько Наполеон мог рассчитывать на чувства итальянцев, видно из огромной разницы в отношении итальянского народа к австрийской оккупации и к французскому присутствию на севере полуострова. Конечно, и те и другие были в Италии иностранцами, и те и другие требовали денег и рекрутов, но все-таки разница была огромной. «Австрийцы вызывали всегда недоверие в тех краях, которые они занимали. Кажется, что они словно предчувствовали, что они здесь временные гости и скоро их попросят уйти. Потому они истощали край так, словно они были отступающим войском, опустошающим область, которую оно покидает. Они увозили в свою столицу серебро, захваченное у покоренного народа, и наполняли его страну своими ассигнациями. Никаких строительных работ, никаких полезных улучшений, а их характер был абсолютно противоположен итальянскому»[297]297
  Thiard M.-T. Op. cit. P. 61.


[Закрыть].

Совсем другой подход у Наполеона. Для начала заметим, что он совершенно свободно говорил по-итальянски, а это очень важно в контакте с народом. Наконец, он просто-напросто любил Италию. Не следует забывать, что его предки – это генуэзская дворянская семья, переехавшая на Корсику. В Италии он любил подчеркивать свои корни, не случайно в первую Итальянскую кампанию многие итальянцы восприняли его как предтечу освобождения всей Италии и создания единого Итальянского государства. Наконец, Наполеон создал эффективную администрацию, установил новые разумные законы, соответствовавшие духу времени, стремился всеми силами осуществить возможные улучшения и усовершенствования.

«Во время его пребывания в Милане он не на миг не прекращал заниматься всем тем, что могло украсить этот город, делая это с таким же рвением, как он делал в Париже. Все, что касалось интересов Италии и итальянцев, было его любимым занятием. Он сожалел, что никакое из предыдущих правительств этой страны не смогло закончить постройку Миланского собора… Он приказал начать работы тотчас же и выделил на это большие деньги, запретив останавливать строительство под каким бы то ни было предлогом»[298]298
  Savary A.-J.-M.-R. Mémoires du duc de Rovigo pour servir à l’histoire de l’empereur Napoléon. Paris, 1828. P. 123.


[Закрыть].

Таким образом, апеллируя к национальным чувствам итальянского народа, делая лестные жесты в его сторону, он стремился заручиться поддержкой Италии в предстоящей войне. Наконец, все говорит о том, что шумными празднествами и политическими шагами, недвусмысленно показывающими его интерес к Средиземному морю, Наполеон хотел отвлечь внимание англичан от готовящейся десантной операции, которая в это время уже вступила в решающую фазу.