Текст книги "Жуга. Осенний лис"

Он закусил губу. Кость щёлкнула, выскакивая прочь, и вдруг ладонь сложилась вдоль, как смятая перчатка. Тяжёлый браслет звякнул о камни стены, повис пустой и закачался на цепи. «Господи Боже!» – ахнул Миклош.

Тяжёлая голова клонилась всё ниже. «Не спать!» – одёрнул себя травник и принялся вправлять кости на место. Закончил, сжал кулак и, разогнув до хруста пальцы, взялся за вторую руку. Теперь дело шло медленнее – работать приходилось левой рукой, да и отрава набирала силу. Глаза всё чаще застилала пелена, а перегибель всё никак не действовала. Он начал впадать в панику. «Что ж ты…» – костенеющим языком бормотал он, выворачивая из суставов непослушные пальцы. Руки тряслись. Так… спокойнее… А теперь сильнее… ещё сильнее! Уф! Теперь чуток передохнуть…

Он всё же застонал, сдирая вместе с кожей второй браслет. Кандалы с глухим звоном упали на лежак, и в этот миг в животе поднялась горячая душная волна. Ругаясь и кусая губы, травник едва успел вправить ладонь обратно, прежде чем его согнуло пополам.

– Ох и ловок ты, рыжий! – Миклош почесал в затылке. – Сущий лис! Тебя, я смотрю, не всякая цепь удержит…

Травник поднял голову, утёрся рукавом.

– Повезло, – пробормотал он. – Цепи разные бывают.

– Да уж, – усмехнулся Миклош, – А ну как был бы то ошейник! С головой у тебя такая хитрость не прошла бы.

Странник кивнул, а в следующий миг лицо его перекосилось, и он снова склонился над бадьёй.

* * *

Всю ночь странник не спал. Его то рвало, то трясло, бросало в жар и в холод. Вода в обеих кружках давно кончилась, он бормотал сквозь чёрный сон, метался и стонал, но к утру пошёл на поправку. К рассвету он уже сидел, к полудню встал размяться и разминался долго, а под вечер взгромоздился на лежак, сгрёб цепи под себя и завернулся в одеяло.

За окном уже темнело, когда им принесли еду. Со стороны было трудно заподозрить неладное, да и потом, поди догадайся про такое! И травник не упустил своего шанса. Миклош и глазом не успел моргнуть, как всё было кончено. Одеяло взметнулось – прыжок, удар, ещё удар, и стражник рухнул недвижим. Черпак с холодной кашей шмякнулся в котёл.

– Эк ты его… – ошарашенно пробормотал Миклош, глядя на распростёртое тело. – Здорово… – Он поднял взгляд. – Что дальше надумал? Как выбираться будешь?

– Там посмотрим, – буркнул тот, сдирая со стражника кафтан и сапоги. – Ты, главное, молчи, а если что, мол, не видел ничего… На вот, возьми, – он бросил Миклошу рубаху, упрятал под шапку копну рыжих волос, ухватил тело за ноги и потащил к дверям. По дороге зацепил ногой котёл и нахмурился.

– Вот чёрт, – пробормотал он. – Мы ж не одни тут сидим…

– Бежал бы, дурак рыжий! Не ровён час придёт кто!

– Да погоди ты! – отмахнулся травник, ремнём связал стражника по рукам и ногам и поволок его к лежаку: – Присмотри за ним. А будет орать – тресни его хорошенько.

– Уж постараюсь, – заверил старик.

Травник подобрал мешок с хлебом, поднял котёл и вышел в коридор.

Темниц было восемь, из них лишь одна пустовала. По двое, по трое – везде сидели люди, грязные, голодные, закованные в цепи. Завидев незнакомого «стражника», поспешно отводили взгляд, пугливо подставляя чистые, до блеска вытертые деревянные миски.

– За что тебя? – то и дело спрашивал травник, выслушивал ответы и в молчании шёл дальше. Люди, люди, люди… Голоса негромким эхом отдавались в тишине:

«За неуплату десятины… господин…»

«Я за сестру вступился перед стражником…»

«Дом без разрешенья начал строить…»

«Брат в бега подался, вот сижу, покамест не поймают…»

Он шёл из двери в дверь, вновь закипая ненавистью, не в силах будучи понять, откуда столько злобы, жадности и произвола берётся в одном человеке? Томились здесь всё больше из-за мелочи, и то немудрено – навряд ли те, кто серьёзно провинился, оставались в живых.

В последней камере и впрямь, как говорил кузнец, сидела женщина – почти уже старуха. Седые космы закрывали шею и лицо, одежда висела лоскутами. Цепей здесь не было – быть может, глупым посчитали её опасаться, а может, не поднялась рука у кузнеца.

– Тебя-то, мать, за что? – спросил травник, обернувшись на пороге.

Глаза той блеснули под завесой спутанных волос.

– Не мать я тебе. И слава богу, что не мать, – помолчав, ответила она. – А коль не знаешь, знай, что прокляла я графа вашего в глаза за то, что сына моего он насмерть запорол…

Травник промолчал.

Он вернулся в свою темницу с последним черпаком холодной каши в руках, шлёпнул варево Миклошу в миску и поставил на пол пустой котёл. Выволок стражника в коридор, запер его в пустой камере и появился вновь – забрать своё одеяло для старухи. Напоследок задержался в дверях.

– Я вернусь, – сказал он Миклошу.

И ушёл.

Миклош остался сидеть с миской на коленях, потом вздохнул и начал есть. Взгляд его упал на браслеты пустых кандалов – заклёпанные просто так, они выглядели на редкость глупо. Он улыбнулся своим мыслям и прошептал чуть слышно травнику вослед:

– Благослови тебя Бог, парень.

* * *

Граф Цепеш мерил комнату шагами битый час, будучи не в силах унять свою ярость. Ещё бы! Из подземелий замка не сбегал ещё никто, пришлый травник был первым, кому это удалось. Такой пощёчины от какого-то смерда граф стерпеть не мог.

Кришан стоял у камина, время от времени вороша носком сапога тлеющие угли. Молчал, глядя в огонь. В руках у него тускло отсвечивал зеленью браслет рыжего ведуна.

– Немыслимо! – Граф рухнул в кресло и потряс кулаками. Нацедил из кувшина вина, жадно выпил и сдавил в руке оловянный кубок. Тонкие стенки смялись с лёгким хрустом, граф некоторое время молча смотрел на него, затем повернулся к Кришану.

– Расскажи, как это случилось, – потребовал он.

– Никто не знает, мой господин, – холодно ответил тот. – Вчерашним вечером стражники у ворот видели, как сторож подвалов Клошка вышел из замка, и клянутся, что обратно не пришёл. А сегодня поутру я сам спустился проверить и нашёл его там связанным и запертым в пустой темнице. А рыжего нет. Всё.

– Дорого бы я дал, чтоб узнать, как он это проделал! – Граф Цепеш задумался. – Колдовство, не иначе… Что Клошка?

– Приложили его крепко, только в темницу вошёл. Очнулся после.

– А этот… кто в темнице вместе с этим… что сказал?

Кришан пожал плечами:

– Молчит. Говорит, проснулся – ан, травника-то и нету.

– Врёт, собака!

– Может, и врёт, – согласился Кришан. – А может, и нет. Цепи там целые так и лежат, даже браслеты не расклёпаны.

– Нет, но каков! – Граф стиснул кулаки, встал и подошёл к окну. – Как есть колдун. Что ж… – Он помедлил. – Жаль. А мог бы пригодиться. Так. Клошке плетей и вон из замка. Тем двум, что спали у ворот, тоже всыпать, чтобы впредь смотрели лучше. Что до травника… Упускать его нельзя. Я сам займусь поимкой.

Кришан молча покачал головой. Поднял взгляд.

– Это может быть опасным, мой господин, – сказал он и покрутил меж пальцами браслет. Камень мерно вспыхивал и гас – малиновое на чёрном. Некоторое время оба молча смотрели на него, затем Кришан продолжил: – Кто знает, что за тварь нам попалась. К примеру сказать, что он делал в лесу? Не травы же он зимой собирал, в самом деле! Там нехорошее место, у камней, я спрашивал у Варги. Чего ради простому человеку там быть? Нынче в лесу столько снега, что, не зная троп, провалишься по пояс. Доверьте это мне. Он не мог уйти далеко – я возьму людей с десяток, мы прочешем дороги, а если он подался в лес, пойдём по следам.

– Дело говоришь, – одобрил граф. – Пусть будет так. Бери людей.

Кришан подбросил браслет на ладони. Посмотрел на камень.

– Эту штуку я возьму с собой.

Граф кивнул:

– Поступай, как знаешь.

* * *

Покинуть замок оказалось проще, чем думалось травнику, – в холодных сумерках у стражей не было охоты лишний раз ходить к воротам. Горел лишь один факел, два других задуло ветром. Травник прохромал мимо, поднявши воротник, отмахнулся в ответ на окрик и двинулся дальше. Кафтан и шапку стражники признали, равно как и хромоту, на том и успокоились – мыслимо ли дело, чтобы кто из пленников сбежал?

Ночь была тиха и холодна. Кружился, падал лёгкий снег. Ущербный месяц скрыли облака. Травник углубился в лес, оставив в стороне дороги, и шёл всю ночь без остановок, лишь у высокой приметной сосны задержался отыскать свой посох, нашёл и двинулся дальше лосиными тропками. Кафтан был длинноват и вдобавок безбожно жал под мышками, сапоги же, наоборот, оказались велики. К рассвету лес заметно поредел, а вскоре и вовсе сошёл на нет. На горизонте замаячили далёкие увалы старых гор. Путник взобрался на пригорок и остановился отдохнуть. Он совершенно выбился из сил. Болели сбитые в кровь ноги. Он долго смотрел на гаснущие огоньки ближних деревень, на лес, стеною вставший за спиной и уходящий вдаль на запад, на башни замка, всё ещё торчащие над ним. Навряд ли граф оставит всё как есть, погоня будет – в этом не было сомнений. Тот снег, что шёл всю ночь, наверняка собьёт собак со следа, но кроме собак ведь есть ещё люди. Куда идти? Кому довериться?

Он вздохнул и вдруг насторожился: показалось или на самом деле в воздухе потянуло дымом? Он принюхался – нет, не показалось. То был не дым холодного костра и не гарь лесного пожара, просто уютный и тёплый дымок. Где-то рядом готовили еду. Беглец помедлил в нерешительности, но в этот миг поблизости совсем уж по-домашнему заблеяла коза, и он, отбросив сомнения, зашагал вниз по склону.

Восточный склон холма был круче остальных. Тропы здесь не было. Нога, обутая в чужой сапог, потеряла опору, и путник заскользил, не в силах удержаться, сперва медленно, затем быстрее и быстрее. Другой на его месте давно уже свернул бы шею, грохнувшись в кромешной темноте, но рыжий странник двигался легко, как днём, с привычной ловкостью орудуя посохом. Слой снега здесь был тоньше, там и сям сквозь ранние проталины желтела жухлая осенняя трава. Нагромождение серых валунов плавно перешло в неровный каменный уступ. Помедлив, странник замер на краю, вгляделся в ночь и спрыгнул вниз без шороха и шума.

Вход в пещеру он увидел сразу: неровная узкая расщелина, почти что лаз, уходила под тёмный монолит нависшего карниза. Здесь явно обитали – в щели под пологом мерцала струйка света. Травник протянул руку, нащупал занавес из козьей шкуры и проскользнул вперёд, едва его коснувшись.

Тепло – вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три недели, проведённые в графской темнице, ему не удалось ни разу выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая тёплые, давно забытые запахи еды, сушёных трав и кислого молока. Огляделся.

Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине – вот всё, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и чернильница с пером. Вдоль стен на тонкой бечёвке рядком примостились пучки трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и толстая увязка чеснока. Над очагом булькал закопчённый котелок. Дым поднимался вверх и терялся под сводами пещеры: видно, там была отдушина, проточенная ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках человек и доил козу. Странник вошёл неслышно, но холодный воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и обитатель пещеры обернулся. Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.

– Добрая ночь, – сказал он.

Отшельник улыбнулся, вставая.

– Утро, друг мой. Доброе утро. – Он вытер руки, подхватил горшок и шагнул к огню. – Хочешь молока?

Он был невысокого роста, одет в долгополую грубую рясу и явно разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и спутанных, как у странника, только тёмных с проседью, спадала на плечи. Борода же, напротив, расти, как видно, не хотела – реденькие заросли на подбородке и щеках, и только. Руки, жилистые, в мозолях, крепко держали глиняную чашку. Серые, слегка навыкате, глаза смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.

– Спасибо. – Травник принял чашу и вернул её пустой. Утёрся рукавом. – По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, – сказал он и покосился на котёл. – Не найдётся ли у вас для меня горбушки хлеба?

– Ну, ночью, право слово, есть не принято. – Улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. – Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной трапезу, правда, стол мой скуден – репа да капуста.

– Буду рад и этому, – кивнул странник и поднял взгляд. – Как мне вас называть?

– Зови меня брат Леонард, – ответил тот и в свою очередь спросил: – Могу я узнать твоё имя?

Травник помедлил. Посмотрел на отшельника. Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил разделить свой хлеб. Можно ли обидеть его молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события – всё не то и все не те.

Странник поднял голову.

– Однажды приятель назвал меня «Лис», – поколебавшись, сказал он.

– Прозвание не хуже многих, – кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняные миски и снял с огня котелок. – Присаживайся.

Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.

– Как странно, – произнёс он.

– Что? – повернулся тот.

– У меня никогда не было братьев.

– Все мы братья во Христе. – Отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.

– Монах? – переспросил странник.

– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.

Он прочёл молитву, перекрестился и принялся за еду. Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печёная репа и сколько угодно тёплого парного молока – страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча и на гостя не глядел, лишь покосился на его руки и отвёл взгляд.

– Ты шёл всю ночь? – спросил он, когда миски опустели.

– Всю ночь, – кивнул травник, – а может, и дольше. – Он задумался на миг. – Да, дольше.

Усталость накатывала мягкими волнами. Веки смыкались сами собой.

– Я вижу, на тебе кафтан, из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнёс отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или если ты графский охотник, то в чём провинился?

Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном голосе было нечто, вызывающее доверие.

– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Ещё вчера я был в плену у графа Цепеша.

– И он отпустил тебя?

Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.

– Я убежал.

* * *

Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Накатило странное чувство, будто всё это уже с ним происходило или виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда. Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему своё ложе. Травник уснул мгновенно, будто провалился в мутный омут тревожных, но забытых сновидений.

Он сел и огляделся.

Костёр почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике, на соломе. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поёжился, сел, нашарил у кровати сапоги и обулся.

Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошёл брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.

– День добрый. – Он кивнул, завидев странника.

– И тебе того же.

Монах развёл огонь, натаял снега в котелке.

– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря, я не нашёл твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?

– Спрыгнул сверху, – ответил травник, стянул рубаху, вышел и принялся растираться снегом. Монах задумчиво поглядел на его белёсые неровно сросшиеся рубцы: на шее, на руке, на третий – на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.

– Вот уж не думал, что здесь можно пролезть, – сказал он. – Откуда ты?

– С гор.

– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что привело тебя в наши края?

Травник отряхнул с плеч тающий снег, растёрся рубахой, надел её. Прошёлся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.

– Не знаю. – Он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать: уж слишком много всего.

– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.

– С начала… – усмехнулся травник. – Что ж, можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…

Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот развёл руками: «Нету». Наконец речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.

– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?

– Никто. Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь другим…

– Не надо, – пустынник поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство. Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.

– Я устал каждый раз обжигаться до кости.

– О да! Твой дар и верно как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он, так что ж мне, отказаться от огня?

– Огонь не добрый и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему слова? Откуда в них такая сила?

– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил монах. – Ведь и в начале тоже было Слово.

– Но то был Бог!

– Иисус был тоже Сын Человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди, – рабы Божьи.

Травник нахмурился.

– Не знаю, за чьи грехи умер Иисус, но уж точно не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже рабом Божьим. – Губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?

Отшельник покачал головой.

– Похоже, ты обречён ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа. Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар и сам же его бросаешь. Хотя постой! – Монах встрепенулся. – Напомни мне ещё раз, как звали того, кто…

И умолк.

– Что? – Травник поднял голову.

– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?

– А, тот… Да.

– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда? О небо, что за дар!..

Рыжий горько усмехнулся:

– Угадал не угадал… зачем душу терзать? Я всё равно не смогу вернуть ни своё имя, ни былую силу слов. Не получается.

– Мне думается, они сами придут. Правда, не знаю когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.

– Она не для меня! Я не могу с нею совладать.

Отшельник поднял голову.

– Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашёл в любви? – спросил вдруг он.

Травник опешил.

– Как это понимать?

– А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.

– А разве я… требовал?

– Не мне судить об этом. – Монах пожал плечами.

Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.

– Так, значит, вопрос – кто враг моего врага…

– То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашёл ответ.

– Яд и пламя… – Травник запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. – Ведь сразу можно было догадаться!

Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь. Брат Леонард поспешно встал, отгрёб дрова в сторонку и сыпанул в котёл овсянки из мешка. Задумался вдруг, вспоминая, и снова повернулся к травнику.

– Тот крест… он при тебе? Позволь мне взглянуть на него.

Он наклонился над столом, рассматривая с неподдельным интересом маленький Т-образный крестик прозрачного жёлтого камня.

– Солнечный крест… – пробормотал брат Леонард. – Хм…

– Что он означает? – спросил травник.

– Пока слуги Святой Церкви не пришли на эти земли, здесь поклонялись многим богам, но все эти люди так или иначе почитали Солнце. Кто-то сразу ли, после, но принял новую веру. Кто-то так и умер в старой. Но были и такие, кто не смог решить, за кем идти, из дня или ночи выбирая утро, из чёрного или белого – серое. Церковь этого не одобряет, хотя раньше относилась спокойно. Да, многое меняется. – Он задумался. – Сила, богатство… Мне кажется, в последнее время церковь тоже обрела немереную силу, и кто знает, чем всё это обернётся…

– А что вы сами на это скажете?

Тот пожал плечами:

– Нелепо отрицать, что Бог есть свет, и остановимся на этом.

– А янтарь? Почему – янтарь?

– Хм, янтарь… В этом я тоже вижу некий символ. Янтарь – ни камень, ни смола. Если бросить его в огонь, он потечёт и сгорит, но останется камнем в любом другом месте. Не могу объяснить, но, наверное, в этом всё дело.

– Грань, – пробормотал странник. – Опять грань. Лезвие ножа.

Он замолчал. Брат Леонард не стал его тревожить.

Снаружи незаметно начало темнеть. Поспела каша. Залив дымящую овсянку молоком, брат Леонард и рыжий странник сели за ужин.

– Что за деревни поблизости? – спросил травник, отодвинув пустую миску.

– Ближе всех Надэш. Зарад, Хунендоара дальше, а та, что ещё дальше на север, – Местякэн.

– Там есть кузнец?

– У Хунендоары кузница недавно задымила. А зачем тебе?

Не ответив, странник встал и натянул кафтан. Взял посох.

– Пойду я, пожалуй, – сказал он. – Спасибо за всё.

Брат Леонард молча смотрел на него.

– Пропадёшь, – сказал он наконец. – Дважды из графских подземелий не сбегают.

Глаза травника блеснули в свете огня.

– И всё-таки мне надо туда, – упрямо сказал он. – Теперь я должен разобраться во всём сам.

– Ну что ж. – Монах вздохнул. – Всё повторяется. Не впусти зла к себе в сердце, Лис. А теперь – иди с Богом.

– Прощайте, брат Леонард.

Откинув козью шкуру, странник шагнул в темноту и растворился в ночи.

* * *

Все раны зажили к утру. Мозоли на ногах, следы от оков, кровавые царапины расчёсов – всё затянулось, оставив чуть заметные следы. То был как будто некий тайный знак, и травнику подумалось, что Сила, брошенная им на каменной поляне, напомнила о себе. Отчасти он был рад такому повороту дела, отчасти же, наоборот, – обеспокоен старыми сомнениями. Уходя от брата Леонарда, он выпросил у него кус груботканого полотна, соорудил обмотки, и теперь сапоги были если и не впору, то, во всяком случае, не так велики. Ногам стало не только удобнее, но и теплее.

Оставив в стороне Зарад и Надэш, он выбрал Хунендоару и шёл всю ночь, сперва через поля, проваливаясь в снег почти по колено, затем набрёл на санную дорогу и дальше шёл уже по ней. Лишь раз, заметив в отдалении с полдесятка верховых, он углубился в лес и сделал крюк, пока топот, злые голоса и звяканье сбруи не замерли вдали.

К рассвету травник вышел к Хунендоаре.

Село дорога обходила стороной. Приметив кузницу на косогоре, травник отыскал ведущую туда тропу и двинулся по ней. Похоже, в кузне только-только начали работу – дымок вился из трубы струйкой неуверенной и тонкой. Слышался лёгкий перезвон молотка – как видно, починяли или налаживали инструмент. Травник потоптался у порога, обивая снег с сапог, и потянул за ручку. Дверь заскрипела, открываясь. «Всё повторяется, – подумалось ему. – Вот так же два месяца назад я подходил к одной очень похожей кузнице…»

Заслышав скрип, кузнец обернулся, и странник замер на пороге будто вкопанный.

– Збых! – ошарашенно выдохнул он.

Тот чуть не уронил молоток себе на ногу.

– Не может быть… – пробормотал он. Шагнул навстречу. – Ты?

– Я…

– Откуда? Как? Какими судьбами? Да впрочем, что это я… – Он вдруг засуетился, стянул передник и повесил его на гвоздь. – Пошли в дом.

– Ты погоди, – остановил его травник. – Может, не надо.

Кузнец насторожился.

– Ты что, опять вляпался? – спросил он.

– Есть такое дело, – признался травник. – Ружена дома?

– Дома? Как сказать! Замуж вышла сестрёнка моя, – усмехнулся Збых. – С того дня, как мы сюда перебрались, будто и впрямь проклятие какое с нас сошло. Помнится, Юхас уж давно на неё заглядывался, всякий раз, как мы к тётке наезжали, а тут, вишь, посватался… Да что мы всё обо мне да обо мне! Ты-то как? Где пропадал всё это время?

– Где только я не пропадал, – усмехнулся травник. – Долго рассказывать.

– Тогда тем более пошли ко мне. Работа подождёт.

Странник поколебался.

– А ты что, по-прежнему один?

– Да всё как-то не завяжется, – усмехнулся Збых невесело. – Да и девки нынче хрупкие, трещат… Ну что, идём?

Через час, потягивая чай с мёдом, он выслушал травников рассказ и после долго молчал. Поставил чашку на стол, поскрёб в затылке.

– Ну и дела… – сказал он наконец. – И что ты вечно лезешь чёрту в зубы? Граф, он, конечно, мироед, да ведь и его понять можно. Люди поговаривают, пока жена его не померла, он и не шибко лютовал. Это потом началось. Вот прихвостень его, Кришан, тот да-а… Была б моя воля, я бы сам его придушил. Ну и что ж ты теперь делать надумал? Или опять за киркою пришёл?

– Нет, – усмехнулся травник, – не за киркой я. За верёвкой.

– Йезус Мария! Верёвка-то зачем?!

– Надо, – уклончиво ответил травник. – И вот ещё что… – Он потянул из-под лавки свой посох. – Надо вот эту штуку малость переделать, тут и тут, – он показал, где. – И ещё вот этак…

Збых взял посох, с уважением взвесил его на ладони.

– Сделать-то можно, – кивнул он. – И верёвку искать не надо – вон, в сенях лежит. Да только зря ты это затеваешь. Уходить тебе надо, вот что я скажу. Не ровён час нарвёшься на графских холуёв, а там пиши пропало – не на кол посадят, так плетьми засекут, а то и чего похуже.

– Куда уж хуже.

– У Кришана выдумки хватит, он догадистый… Ты вот что, поживи с денёк у меня, а завтра уходи на юг, в Лидуш или лучше сразу в Копшу-Микэ.

– Нет уж. – Травник покачал головой. – Я у тебя не задержусь. Если меня схватят – это ладно. Но если и тебя в чём обвинят…

– Да я скажу: откуда ж мне было знать… – Он вдруг осёкся и по– смотрел на странника. – Ох, господи… Жуга, ты только не подумай, что я…

– Да я и не думаю, – хмуро буркнул тот. – А только вижу, что и ты, как собака, уже приучился хозяйскую плётку любить. Уйду я, не бойся, уйду. Скажи только – сделаешь посох? Успеешь до вечера?

– Конечно! Конечно успею! – Кузнец встал и шагнул к двери, да замешкался на пороге. Обернулся. – Слышь, Жуга… – Он помедлил. – А ведь парень тогда вернулся.

– Я знаю, – кивнул тот.

– Так, значит, те волки…

– А это тебе знать ни к чему, – сказал тот, как отрезал. – И не зови меня Жугой.

– Почему?

– Потому что я и сам себя так не зову.

* * *

К исходу дня рыжий странник добрался до замка. Он долго рассматривал издали внушительную серую громаду, вспоминая и прикидывая, где находятся графские покои, пока не остановил выбор на одной из двух западных башен.

Стемнело. Спрятав под кустами посох и мешок, он скинул кафтан, отрезал изрядный кус верёвки, обмотал его вокруг пояса и двинулся вперёд.

Башня была велика. Круглая, дикого камня, она почти отвесно уходила вверх локтей на двести, и два нижних окна, ведущих, как ему помнилось, на лестницу, находились чуть ли не на середине. К тому времени, когда он достиг её подножия, стемнело совсем. Сверху теперь вряд ли что-то можно было разглядеть. Странник же видел в темноте не хуже совы, а может, и лучше. Он пересёк застывший ров по просевшему, в тёмных трещинах льду, с минуту постоял, разглядывая грубую кладку и намечая путь, сунул за пояс рукавицы, взял в зубы нож и полез наверх.

Торопиться не стоило. Он вырос в горах и по опыту знал, что такое отвесные стены. Спешка сейчас означала смерть. Мир для него сузился до серого куска стены перед глазами. Цепкие пальцы горца сами отыскивали трещины, выступы, разломы – любой изъян, за который можно было ухватиться. Глаза привычно запоминали, куда поставить одну ногу, куда вторую… Раз или два он останавливался, не найдя зацепки, брал нож и ковырял стену, кроша кусками ставший от времени рыхлым раствор между камней. Тёмный провал высокого окна медленно приближался. Странник знал, что теперь он долезет.

Он не спешил.

* * *

Кришан шёл до графа, раздосадованный неудачной погоней, усталостью и потерянным днём. Всадники целые сутки носились взад и вперёд, но сыскать травника оказалось не так просто. То же и в лесу: следов было немного, и все их быстро замело поздним снегом – февральские метели давно вошли в поговорку. Собаки оказались бесполезны. Кришан в ярости вытянул ловчего плетью и с небольшим отрядом до темноты обследовал звериные тропы, никуда, как правило, не ведущие. Не оказалось странника и на реке. Что и говорить, велики были графские владения. Здесь было где спрятаться.

Он двинулся вверх по лестнице и вдруг обнаружил, что браслет на запястье ведёт себя странно. Колотьё под ним усилилось, а камень так и полыхал неистово красным. Кришан остановился в недоумении, соображая, что бы это значило, и в этот миг сверху на него обрушилось что-то большое, живое и яростное. Мощный удар сбил оруженосца с ног, и два сплетённых тела покатились по каменным ступенькам. Кришан был опытным бойцом, но внезапность сделала своё дело, и лишь на площадке ему удалось вырваться из цепкого захвата и отпрыгнуть к стене.

Трепещущее пламя факела высветило нескладную фигуру ведуна.

– А, ты! – вскричал в ярости Кришан, быстрым движением выхватив стилет. – Вот славно. Ты сбережёшь мне кучу времени. Ну, давай иди сюда!

– Отдай браслет, – глухо сказал травник. Глаза его блеснули.

– А если не отдам?

– Отдашь. Или умрёшь.

Кришан вскинул руку и бросился вперёд, однако на полпути его стилет со скрежетом столкнулся со сталью – в руках у травника оказался нож. Они сцепились, яростно дыша, отпрянули и закружили, нацелив клинки. Факел освещал лицо ведуна неверным багровым светом, и Кришану стало не по себе.

Откуда он тут взялся?

Мелькнуло лезвие ножа. Рука оруженосца отработанным движением отбила удар, хотя и запоздала. Он метнулся в сторону обманным шагом и ударил сам, перехватывая руку с оружием. Лезвие стилета крутилось перед ним как заведённое, отбрасывая тонкие блики, казалось, что оно уже в крови. Удар – ответ, удар – ответ. Удар, ещё удар… Кришан поймал ладонь противника в захват и принялся выкручивать её, уже торжествуя победу, как вдруг ведун извернулся и ударил ногой, хотя, казалось, и рукой здесь не размахнёшься. Окажись Кришан чуть менее проворным, удар наверняка сломал бы ему челюсть, а так всего лишь навсего разбил губу. Он прянул назад и оказался у стены.