Текст книги "Записки чекиста"

Пришлось и жене Антона тоже поступить на завод. Оба трудились не жалея сил и постепенно рассчитывались с долгами.

Возможно, со временем, Петровски и удалось бы стать «состоятельным» человеком, если бы не одна встреча. Произошла она в воскресный летний день и оказалась для Антона роковой…

Итак, туристская поездка в Советский Союз. Получены необходимые документы, куплены подарки. Светло-малиновый «Форд» взял курс на восток.

На пограничном КПП турист из ФРГ вёл себя нервозно, хотя, кроме обычного досмотра, никаких претензий к нему не предъявили. Не спросили даже, зачем он везёт с собой чернила. Могли же попросить об этом родственники. А то, что нервничает… Очевидно, действует непривычная обстановка.

Срок пребывания на территории Советского Союза был ограничен: только пять дней. А сделать предстояло многое. И Петровски спешит. Он вызывает брата Пранаса в Минск, и тот немедленно приезжает вместе со всей семьёй.

Какая радостная встреча!

Антон остался доволен приездом в СССР. Хвалил обслуживание в кемпинге, о наших людях отзывался тепло и доброжелательно, а захватническую политику империалистов осуждал во всеуслышание.

Только жена Пранаса Петраускаса была недовольна. Жаловалась, что Антон очень уж много внимания уделяет её мужу, уговаривает его перебраться в Западную Германию. Всячески расхваливая тамошние порядки, отнюдь не лестно отзывается о жизни в Советском Союзе.

Истинный смысл поведения Антона Петровски начал проясняться уже из семейной воркотни и жалоб жены Пранаса Петраускаса. Он сразу насторожил тех, кому следует быть в курсе о поведении кое-каких «гостей». О каких это чернилах она говорит, упрекая Антона в скаредности?

И почему почти открыто утверждает, что брат мужа приехал не только ради свидания с родственниками?

Западногерманским туристом нужно было поинтересоваться…

Быстро пролетели дни, пришло время прощаться. В глазах матери появились слезы. Когда-то она вновь увидит своего младшего сына Пранаса? Как и при всяком расставании, было грустно. Вот и выпита последняя рюмка водки в вокзальном ресторане. В урну летит окурок, а за ним ненужные бумажки…

Ненужные?..

Среди них оказалась и бумажка с какими-то непонятными записями. Не по ошибке ли выброшена эта записка, в которой говорится об определённых сведениях?

А пока братья расстались, каждый уехал своей дорогой. Перед Антоном решающий рубеж – граница. Вот и Варшавский мост на окраине Бреста. Во время досмотра вдруг обнаруживаются грубые нарушения таможенных правил: недекларированная валюта, запрещённые для вывоза вещи. В машине оказывается письмо с явно условным содержанием, адресованное в Мюнхен и написанное по-литовски. Кончилось тем, что «туристу» Петровски пришлось давать подробные показания по целому ряду щекотливых вопросов.

Вначале разговор не ладился: «турист» предпочитал уклоняться от откровенных ответов.

– Учить брата тайнописи? – изумился он. – Даже и не думал об этом. Письмо в Мюнхен? Это письмо в страховую компанию, с которой у меня заключён договор.

Но у него спросили:

– А вам известно, что за этим адресом в Мюнхене скрывается далеко не страховая организация? Как объяснить, что письмо написано на литовском языке? В ФРГ говорят и пишут по-немецки. Значит, и брат будет посылать в эту страховую компанию письма на литовском языке? Да ещё написанные чернилами, которые вы ему оставили для тайнописи?

Два-три часа назад Антону Петровски казалось, что все идёт хорошо. Машина пересечёт границу, а там не за горами и местечко Брухкёбель, что на земле Гессен. Но все обернулось иначе. Теперь оставалась единственная возможность: рассказать следователю Комитета государственной безопасности при Совете Министров БССР об истинных целях приезда в Советский Союз.

Взвесив все за и против, Антон Петровски заговорил.

Да, он действительно является агентом западногерманской разведки и приезжал в Советский Союз для выполнения её задания. Завербован сотрудником известного ведомства ФРГ по опросу переселенцев из других стран Максом Клютом, который взял у Антона подписку и присвоил ему кличку – «Пальмер».

Начиналось это так. В один из воскресных дней на квартиру к Петровски пожаловал мужчина с большим кожаным портфелем. Он дождался хозяина и представился как Макс Клют. Разговор продолжался полчаса, не больше, и носил ознакомительный характер: как устроились, как живёте, обычные вопросы о здоровье, семье, не скучаете ли по оставшимся в Советском Союзе родственникам и знакомым?

Потом о Клюте забыли, но он снова напомнил о себе, приехав из Мюнхена. Разговаривали о жизни, работе, о преимуществах частной инициативы. Шёл разговор и о единой Германии, конечно же, не социалистической. Клют свободно владел литовским языком, которому, по его словам, научился ещё до войны, когда приходилось бывать в Литве по служебным делам.

О себе он почти ничего не сообщал.

Однажды Петровски доверчиво рассказал новому знакомому, что живущий в Советском Союзе брат Пранас тоже хотел бы переехать в ФРГ. Клют одобрил это намерение, пообещал помочь.

Такая отзывчивость растрогала Антона. Откуда ему было знать, что разведка ФРГ решила протянуть щупальцы и до Пранаса, а сам он давно уже опутан её паутиной. За его действиями наблюдали, знали о его настроении и намерениях. Стоило Антону обратиться в Висбаденское бюро путешествий, а затем к властям за техническим паспортом и международным свидетельством на право вождения автомашины, как это немедленно стало известно в Мюнхене.

А через день в Брухкёбель приехал Макс Клют.

Гость подготовился к серьёзному разговору, попросил членов семьи выйти из комнаты и, дав понять, что знает о намерении Петровски поехать в Советский Союз, предложил ему, конечно за соответствующее вознаграждение, выполнить там одно небольшое поручение. Какое? О, совершенно не сложное! Надо привлечь брата для сбора сведений, интересующих соответствующие органы ФРГ, не больше и не меньше!

– Во время поездки по территории СССР, – продолжал Клют, – вы тоже должны собирать сведения военно-экономического характера. В частности, о призыве запасников в армию, о режиме снабжения горюче-смазочными материалами, о введении контроля за передвижением гражданских лиц на дорогах, об охране железнодорожных путей и сооружений, о покупке населением продуктов первой необходимости.

Петровски не только внимательно выслушал «гостя», но и, подготовленный предыдущими встречами с ним, безоговорочно согласился принять предложение. Так он стал шпионом, а «гость» превратился в хозяина, который не просил, а требовал выполнять его задания.

За этими требованиями, как показывал Петровски на допросе, нередко чувствовались угрозы: у него, мол, семья, дети, должен помнить о них и быть исполнительным, иначе неприятностей не избежать.

Когда разговор заходил о сведениях военного характера, Клют показывал Петровски изображения автомашин с артиллерийскими установками, танков, поездов с военной техникой. «Все это нужно запоминать, – говорил он, – а не записывать. Осторожность соблюдайте во всем. В беседах с советскими людьми особенно не откровенничайте».

Во избежание провала Клют не рекомендовал брать в поездку такие вещи, как фотоаппарат, бинокль, транзисторный приёмник. Советовал не уклоняться от маршрута и не допускать нарушения режима пребывания иностранцев в СССР. «Подчёркивайте свою лояльность к Советскому Союзу, – поучал он, – чтобы ничем не привлекать внимания органов государственной безопасности».

На расходы, связанные с поездкой в СССР, Петровски получил от Клюта 1500 марок, выдав на них расписку, которую подписал своей кличкой «Пальмер». Они условились, что после вербовки брата их ежемесячное вознаграждение составит 250 западногерманских марок, из которых половина будет идти Пранасу на его счёт в банке.

Договорились и о дальнейшей связи с братом. Поддерживать её решили по почте, отправляя Пранасу посылки, в которых будут находиться указания, исполненные тайнописью на подкладке брюк. Если Пранас согласится присылать информацию военно-экономического характера, ему позднее помогут перебраться за границу. Но при условии, что информация будет действительно ценной!

Антон Петровски отлично знал своего брата. Знал его завистливость, стремление к наживе, желание перебраться на Запад. Это и позволило Антону толкнуть Пранаса на преступный путь.

Действуя по инструкции Клюта, Антон быстро договорился с ним по всем вопросам. Потом они обсудили способы ведения тайной переписки, для чего Антон передал Пранасу два флакона специальных чернил и тут же научил его проявлять тайнопись.

Наступил черёд дачи показаний и для Пранаса Петраускаса.

Чтобы не забыть, какие сведения интересуют западногерманскую разведку, он записал услышанное от Антона на листке бумаги. А вот куда девал записку, вспомнить не мог. Может быть, потерял или случайно выбросил. Не велика беда: все равно ни одному человеку не разобраться в его каракулях. Где чернила для тайнописи? Да вот же оба флакона, среди подарков, привезённых матерью и братом. Да, действительно, он согласился заниматься сбором шпионских сведений в расчёте на то, что за это помогут уехать из Советского Союза. Но ведь он ещё ничего не успел сделать!

Примерно в то время, когда разматывался клубок по разоблачению Пальмера, в далёком западногерманском городе Ханау, в заранее условленном месте, его ожидал Макс Клют.

Но всегда аккуратный Пальмер так и не пришёл…

Краткосрочное «путешествие» незадачливого «туриста» Петровски в Советском Союзе затянулось надолго. Для этого группе сотрудников Комитета государственной безопасности Белоруссии пришлось проделать огромную работу по разоблачению агента иностранной разведки.

И они справились с этой нелёгкой задачей.

Суд над Петровски стал судом и над теми, кто направил к нам этого шпиона. Ведь сам он всего лишь пешка в коварной игре иностранной разведки против Советского Союза.

Жадность и зависть погнали Антона на запад, в «свободный» мир, где он хотел найти счастливую жизнь. Но именно там подобные ему беглецы становятся на преступный путь. Финал неизбежен: разоблачение и наказание.

Погоня за лёгкой наживой, беспринципность, малодушие. Любой из этих пороков может толкнуть неустойчивого человека на путь предательства. А дальше – бездна, расплата за содеянное.

Изменник и гитлеровский каратель Филистович-Слуцкий получил по заслугам.

Американский агент Джо погиб в перестрелке с чекистами.

Антон Петровски осуждён на семь лет тюремного заключения.

Пранас Петраускас, не успевший выполнить ни одного задания своего брата, отделался вызовом в суд.

Явившийся с повинной Фин был помилован…

Карающий меч советского закона настигнет любого врага, под какой бы личиной он ни явился в нашу страну.

БЕССЛАВНЫЙ КОНЕЦ

Клеветник, анонимщик, злопыхатель, сутяжник…

Могут ли эти люди пользоваться уважением в нашем социалистическом обществе? Достойны ли они его?

Чаще всего анонимщик наносит удар исподтишка, когда его очередная жертва этого совсем не ожидает, а сам пасквилянт уверен, что не рискует ничем. Но чем измерить всю боль, которую причиняют честным людям подобные предательские удары?

Вот почему чекистам приходится заниматься разоблачением наиболее злостных анонимщиков и клеветников, ограждая от них честь и достоинство советских граждан.

Конечно, авторы анонимных писем бывают разные.

Одни, например, не хотят, а иногда боятся подписывать правдивые письма-сигналы о непорядках в каком-либо учреждении или на предприятии. Это, конечно, не делает авторам таких писем чести. За правду в нашей стране не преследуют, на страже её стоят законы Страны Советов. Но… «Лучше пошлю без подписи, пускай проверят и разберутся, а мне так спокойнее».

И посылают. Во многие инстанции. Вплоть до самых высоких.

Другие стремятся похожей на правду ложью убрать со своего пути неугодных или мешающих им людей. «Пока докопаются до истинной сути, глядишь, и моя взяла!..»

Такие уже опасны для общества.

Третьи, которых не так много, – отъявленные антисоветские элементы. Эти настолько разложились под влиянием капиталистической пропаганды, что готовы обливать грязью все для нас дорогое.

С этими приходится вести беспощадную борьбу.

Не мудрено, что агенты иностранных разведок, пробирающиеся в нашу страну, не жалея средств, разыскивают подобную плесень, готовую за тридцать иудиных сребреников, за заграничные обноски, а то и просто «из любви к искусству» испачкать, оболгать любого человека, любое наше начинание, все наше великое дело. Подонок, с готовностью клюнувший на приманку зарубежного «гостя», – враг.

С одним из таких злостных анонимщиков нам довелось иметь дело через несколько лет после Великой Отечественной войны.

Началось с того, что во время обыска на квартире у арестованного гитлеровского прислужника Валентина Кривенко были обнаружены антисоветские «сочинения».

На допросе Кривенко признался, что автором этих пасквилей является его знакомый, некий Неверов. Навели справки: Неверов родился в Западной Белоруссии, в семье зажиточного хуторянина. Во время войны побыл некоторое время в партизанском отряде, а потом дезертировал к гитлеровцам в предательский батальон «Белорусской краевой обороны», где уже успел пристроиться его родной дядя.

Однако и эта «служба» пришлась предателю не по нутру. Слишком большие потери нёс батальон карателей от метких партизанских пуль. Решив отсидеться и любой ценой спасти свою шкуру, Неверов не без содействия дядюшки улизнул из порядком потрёпанного батальона под крылышко дедушки, в отдалённую деревеньку.

Время, мол, покажет, как все обернётся: кто одержит верх, тому и пойду служить…

Обернулось победой советского народа, разгромом и безоговорочной капитуляцией фашистской Германии. И временно притаившийся проходимец снова всплыл. Скрыв прошлое, он и в комсомол сумел пролезть, и даже устроился инструктором в районный комитет ДОСААФ. А тут и случайная встреча с Валентином Кривенко произошла, который в период временной оккупации был членом профашистского «Союза белорусской молодёжи». Кривенко и после войны остался верен своим антисоветским «идеалам». Исподтишка даже единомышленников себе старался подбирать. Естественно, что он с распростёртыми объятиями встретил Неверова.

Ещё во время войны этот злопыхатель сочинял антисоветские вирши, приводившие в неописуемый восторг безусых юнцов, «истинных белорусов», отпрысков буржуазных националистов. Почему бы опять не заняться тем же?

И Неверов начал «творить». Плоды его «творчества» и были найдены при обыске на квартире у Кривенко. Сам «поэт» к этому времени успел исчезнуть.

След его на этот раз нашёлся довольно быстро. Боясь разоблачения, Неверов бросил слишком заметное место в комитете ДОСААФ и устроился бухгалтером в лесничество. Конечно, пришлось соврать, будто всю войну находился в партизанской бригаде и лишь после изгнания оккупантов по состоянию здоровья вынужден был вернуться домой. За самовольный уход из ДОСААФа народный суд приговорил Неверова к четырём месяцам исправительно-трудовых работ. В колонии для заключённых занялись проверкой биографии недавнего «партизана». Хотели даже ходатайствовать о его досрочном освобождении.

Поняв, чем все это кончится, самозванец предпочёл бежать и перешёл на нелегальное положение.

Однако пить и есть надо. Да и оставаться на одном месте, там, где тебя знают, опасно. Пришлось сфабриковать справку об окончании Поставского педагогического училища на имя Николая Васильевича Иванова, такую же липовую метрическую выписку и с ними убраться в Латвию, в Лиепаю, где для новоиспечённого счетовода-кассира нашлась штатная единица на нефтебазе. Спокойная служба, бесхлопотная.

Но все это рухнуло, как только сотрудники органов государственной безопасности и пограничники начали проверку лиц, проживающих в пограничной зоне.

В тот день, когда стало известно о предстоящей проверке, из кассы нефтебазы исчезли десять тысяч рублей, несколько незаполненных бланков трудовых книжек, удостоверений личности и командировочных предписаний. И вот бывший счетовод-кассир Иванов мчится в курьерском поезде подальше и от Лиепаи, и от её нефтебазы.

Попутчиком Иванова оказался слесарь одного из автогаражей, бывший фронтовой шофёр Неряхин. Как бывает в дороге, познакомились, разговорились. А там за рюмкой-другой и дружбу закрепили. Когда же новый «приятель», основательно захмелев, уснул, Иванов-Неверов спокойно покинул вагон, прихватив с собой и чемодан, где лежали все документы Неряхина.

Куда же теперь? Да лучше всего на Украину, где должна быть хоть и дальняя, но родня.

Родственники нашлись, помогли устроиться заведующим лесопилкой в Долинском лесхозе Станиславской области. Вот где пригодились паспорт, военный билет и особенно награды, украденные у ротозея-слесаря. В автобиографии и личном листке новоявленный Неряхин указал, что является комсомольцем, закончил среднюю школу, во время войны был партизаном и за отвагу, проявленную в боях с немецко-фашистскими оккупантами, награждён орденом Красной Звезды.

Однако к этому времени сотрудники госбезопасности, разыскивавшие автора анонимных антисоветских пасквилей, уже шли за ним по пятам. Правда, дружки, и особенно родственники, делали все, чтобы сбить эти поиски с правильного пути. Мать и сестра Неверова клятвенно заверяли, что ничего не знают о «дорогом Николеньке». Даже успели отслужить в церкви молебен «за упокой души раба божьего Николая», якобы где-то погибшего.

Только никто этого не видел, как и где он погиб.

Зато стало известно другое: из воинской части, дислоцировавшейся на Украине, дезертировал призванный на военную переподготовку младший командир Неряхин, похитивший документы своего сослуживца Шевцова. А некоторое время спустя под этой фамилией в Черновицком лесничестве появился новый бухгалтер с более чем скромной биографией: родился в городе Зеньково Полтавской области, воспитывался в одном из харьковских детских домов, а во время войны жил в Иваново, где и окончил среднюю школу.

Трудно подсчитать, сколько ущерба причиняют стране разного рода ротозеи. А такие ротозеи нашлись и в Черновицах. Воспользовавшись их слепотой, «бухгалтер» Шевцов получил по фиктивней доверенности около сорока тысяч рублей! И… бесследно исчез. Будто и не было его никогда в здешних местах.

Страх перед неминуемой расплатой снова погнал преступника к родственникам, к деревенскому священнику Ивану Алёшину, люто ненавидящему Советскую власть. Для священника Николай Неверов явился подлинной находкой. Иван Алёшин ещё до революции состоял в черносотенном «Союзе Михаила Архангела», после Октября вёл антисоветскую пропаганду среди прихожан, а в годы Отечественной войны служил гитлеровцам. Он и пригрел «гонимого», достал для него радиоприёмник, вместе с Неверовым регулярно слушал передачи вражеских зарубежных «голосов» и вдохновлял своего подопечного на сочинение новой антисоветской стряпни.

«Произведения» у автора не залёживались. Отпечатанные на раздобытой попом пишущей машинке, они разлетались по почте то к знакомой «Неряхина» по Долинскому лесхозу Зинаиде Любченко, то без подписи поступали в партийные и советские органы Белоруссии. Посылались даже в Москву и Ленинград. Знай, мол, наших, никого не боимся!

Однако не все учёл мерзавец. По стилю, по оборотам речи, по манере письма чекисты установили, что вся эта антисоветская «продукция» является делом рук одного и того же человека. А когда по почтовому штемпелю стало ясно, что конверты с «творчеством» анонимщика отправляются из почтового отделения, находящегося недалеко от деревни, где живёт мать «убиенного раба божьего Николая», место пребывания Неверова перестало быть тайной.

Мать конечно же знает, где скрывается её сын. Но чекистская этика повелевала нам искать негодяя без помощи матери.

В районный центр, где находилось уже известное нам почтовое отделение, отправился сотрудник Комитета государственной безопасности Григорий Иванович Бесфамильный. Недавно со штампом этого отделения на конверте ушла «рецензия» анонимщика на книгу К.Осипова «Адмирал Макаров», полная грязных измышлений и угроз по адресу руководителей Коммунистической партии и Советского государства. Прежде всего Григорий Иванович просмотрел все экземпляры книги «Адмирал Макаров» в районной библиотеке, но не нашёл в них ничего примечательного. Больше повезло в колхозной библиотеке, в той деревне, где жила мать Николая Неверова.

– Есть у нас такая книга, – сказала девушка-библиотекарь, – но я её никому не хочу давать.

– Почему?

– А посмотрите сами. Кто-то брал, и после этого едва ли не на каждой странице надписи: «вздор», «глупости», «ложь»… А то просто немыслимые гадости.

– Вы не пытались узнать, кто мог это сделать?

– Разве признаются? Вот, посмотрите…

Григорий Иванович убедился, что на полях книги отмечены именно те места, о которых шла речь в анонимной «рецензии». Да и надписи, возмутившие тихую девушку, были сделаны одной и той же рукой. Уже знакомой рукой Неверова.

– Кто у вас брал книгу в последний раз и долго ли держал у себя? – спросил чекист.

– Молодой парень, колхозник Владимир Новиков. Я ещё удивлялась: обычно читает быстро, а эту продержал больше месяца.

Владимир Новиков… Значит, тот самый Новиков, родственник Николая Неверова. И брал, конечно же, для анонимщика.

На следующий день в колхозной библиотеке состоялась встреча активного читателя Владимира Новикова с минским «журналистом», приехавшим собирать материалы для очерка о культурном досуге деревенской молодёжи. «Журналист» интересовался, часто ли пользуется его собеседник услугами библиотеки, и Новиков не без хвастовства сообщил, что берет книги, пожалуй, чаще, чем другие парни и девушки.

– А вы не пробовали устраивать читательские конференции? – спросил «журналист» у библиотекарши. – Вот бы поручить товарищу Новикову подробно разобрать одно из особенно понравившихся ему произведений. Только какое?

– Может быть, «Адмирала Макарова»? – подсказала девушка. – Ты же, Володя, совсем недавно брал эту книгу.

Но Володя почему-то смутился, покраснел:

– Нет-нет, не надо. Я не сумею.

– Неужели так трудно пересказать содержание книги, дать ей свою оценку?

– А я и содержания не помню. Не смогу…

«Журналисту» стало окончательно ясно, что Новиков брал «Адмирала Макарова» не для себя, а для кого-то другого.

Вскоре в район выехала оперативная группа чекистов. Не было ничего удивительного, что за одним столом с ними, во время обеда в столовой, оказался и их знакомый столичный «журналист». А когда в столовую вошёл Владимир Новиков, «журналист» приветливо поздоровался с ним и пригласил к своему столу. Парень уселся на стул, пристроив на коленях потрёпанный, туго набитый портфель. Беседа с минчанами текла оживлённо, весело. Подошла пора расплачиваться за обед. Доставая деньги из кармана, Новиков лишь на минуту положил портфель на край стола. Непредвиденное произошло мгновенно. «Журналист» случайно потянул за угол скатерти, портфель упал, раскрылся и из него вывалились какие-то бумаги.

На полу оказались газеты, журналы и среди них два заклеенных конверта с адресами.

Пришлось молодому человеку продолжить приятно начавшуюся беседу в районном отделении госбезопасности. Поняв, кем является «журналист», Владимир Новиков без всякого сопротивления отдал Григорию Ивановичу третье, ещё не запечатанное письмо и признался, что его родственник, Николай Неверов, велел сегодня же отнести все эти три послания на почту. Кстати, третье письмо предназначалось для отправки в Соединённые Штаты Америки. Обливая грязью Советский Союз и Коммунистическую партию, Николай Неверов пел в этом письме дифирамбы американскому образу жизни.

Неожиданный арест настолько подействовал на Новикова, что он без утайки рассказал, как обрабатывал его Неверов. Как смаковал антисоветские анекдоты, приучал недалёкого парня слушать враждебные радиопередачи из-за границы и постепенно подчинял своей воле.

– Вы теперь понимаете, на какое преступление толкнул вас родственник? – спросил Григорий Иванович.

– Понимаю. Я никогда ему этого не прощу. Если бы я только мог…

– Вы можете нам помочь и этим искупить свою вину. Согласны?

– Я сделаю все, что нужно.

Через несколько дней Новиков сообщил, что Неверов решил уехать. Анонимщик подготовил для себя паспорт, военный билет и трудовую книжку на имя Клима Петровича Павлова, заменив на них фотографии владельца своими.

Перед отъездом с Украины Неверов был в гостях у знакомых и после изрядной выпивки перед уходом выкрал документы из кармана висевшего на стуле пиджака К.П.Павлова, уроженца Воронежской области. Заменить на них фотокарточки для Неверова не составляло большого труда. В этом деле он уже имел большой опыт.

Кроме документов беглец брал с собой пистолет. Подготовил и соответствующую одежду: гимнастёрку, солдатскую фуражку, шинель. Было известно, что поедет он или в Витебскую область, или в Прибалтику, где попытается устроиться лесником. Деньги на дорогу дают мать и деревенский священник.

В тот день, когда мнимый Клим Петрович Павлов отправился на вокзал, Владимир Новиков помог сотрудникам оперативной группы опознать его. При задержании преступник пытался отстреливаться, но был арестован. Вскоре Неверов-Иванов-Неряхин-Шевцов, он же Павлов, предстал перед судом.

Некоторые, подобные Неверову, злопыхатели кое-где ещё продолжают бродить по нашей земле. Иногда можно встретить среди них предателей с дореволюционным стажем. Провокаторов, выдававших царской охранке борцов за великое дело рабочего класса.

С делом бухгалтера завода «Автотрактородеталь» Остапченко, уроженцем бывшей Харьковской губернии, мне довелось познакомиться ещё в Омске. Человек этот обратил на себя внимание тем, что старался нигде долго не задерживаться. Оставив семью в Харькове, кочевал из города в город один. С Украины уехал в Душанбе, оттуда – на Дальний Восток, потом – в Восточную Сибирь, наконец – в Омск. Уехав с Украины после революции, Остапченко ни разу не был в Европейской части Советского Союза.

Почему? Что вынуждало его жить вдали от семьи и детей?

Ответ на этот вопрос был получен из Харькова.

Отец Остапченко, работавший до революции продавцом в казённой лавке, считался нечистым на руку: трудно ли сорвать лишнее с загулявшегося или несообразительного покупателя.

Таким же хапугой он воспитал и сына.

Он, однако, предпочёл заниматься другими делами, а какими, в ту пору никто не знал. Только в дни Февральской революции стало известно, что сынок кабатчика подался в партию эсеров, стал Степановым и даже был выдвинут эсерами в члены президиума Житомирского Совета рабочих и солдатских депутатов, достиг поста заместителя председателя продовольственной управы.

Но в первой половине 1917 года в газете «Южный край» появился список провокаторов царской охранки, в котором фигурировала и фамилия Степанова. А через некоторое время житомирская газета «Волынь» сообщила, что Степанов и Остапченко – одно и то же лицо. Эсеры всполошились: провокаторы выдали охранке многих членов их партии.

Степанов был арестован и направлен в харьковскую тюрьму, где и пробыл до самой Октябрьской революции.

А потом исчез. Как это могло произойти? Возможно, что он был освобождён и, чувствуя за собой вину, скрылся.

Нужно было уточнить.

Справка из Центрального государственного архива революции дала полное представление о Степанове как о провокаторе и агенте царской охранки.

Секретный сотрудник харьковского районного охранного отделения Степанов-Остапченко работал под кличкой «Авиатор» с 1911 года и получал жалованье 70 рублей в месяц. Через год по особому ходатайству ему было добавлено ещё 20 рублей.

За что же «Авиатор» получал столь значительное по тем временам вознаграждение?

На этот вопрос справка с документальной точностью отвечала, что «Авиатор» был активным агентом охранки, провоцировал рабочих на антиправительственные высказывания и выступления, заканчивавшиеся арестами. Кроме того, как квалифицированный агент, «Авиатор» регулярно информировал охранку о деятельности харьковской эсеровской организации и тем самым помог ликвидировать её. Он выдал охранке скрывавшегося члена этой организации Н.Архипова, сообщил адрес, по которому харьковские эсеры поддерживали связь со своим центральным комитетом, указал на связи харьковчан с их парижской группой и т.д.

Не мудрено, что охранка считала «Авиатора» ценнейшим агентом и всячески охраняла его от привала. И вот теперь, через столько лет, «Авиатор»-Степанов-Остапченко показывал: «Я скрывал от всех, от детей, родных и знакомых о бывшем на мне пятне грязи. Сил не хватало признаться перед окружающими, и я долго нигде не бывал. Я боялся, что меня узнают и кто-нибудь из знакомых крикнет: „Провокатор!“

Его судили как агента царской охранки и провокатора.

Не простил народ и другому провокатору, тоже агенту царской охранки, разоблачённому нами в Омске. Все началось с проверки биографии человека без рода и племени, в военное время попавшего из прифронтовой полосы в глубокий тыл. Мы получили на него официальные архивные материалы, а среди них расписки в получении денег от царской охранки.

Нашлись и другие неопровержимые сведения о предательской деятельности этого иуды.

Начало её восходит к 1906 году, когда молодой в то время член одного из революционных кружков из трусости согласился оказывать услуги царской охранке. Вскоре новый агент, освобождённый из тюрьмы «за маловажностью состава преступления», начал снова посещать нелегальные собрания рабочих, выполнять поручения подпольной организации, провоцировать революционеров на активные выступления против самодержавия.

Рабочих судили, отправляли на каторгу и в ссылку, а провокатор продолжал здравствовать, получая за все это иудины гроши.

Негодяй показывал, что за предательство и провокации ему платили деньги. А за участие в аресте группы революционеров в Донбассе он был награждён часами «Павел Буре» и сам шеф поднёс ему стакан водки…

Так продолжалось до исторического Октября 1917 года, после которого предатель словно канул в воду. А когда гитлеровские орды хлынули через границу, он появился снова. Начал сеять различные панические слухи, надеясь, очевидно, обрести тёплое местечко под крылышком у новых хозяев.

Но – не вышло. Не помог и большой опыт…

Не помогает опыт многим подобным же отщепенцам и в наши дни.

Минчане, вероятно, помнят выставку «Архитектура США», в течение целого месяца демонстрировавшую свои экспонаты в белорусской столице. Была на выставке, как это полагается, и книга отзывов. В ней можно было увидеть многочисленные записи посетителей, выражавших недовольство тем, что гиды выставки, якобы американцы, слабо разбираются в своей же собственной архитектуре.