Текст книги "Властелин вероятности"

– И как он действовал? – осторожно спросила она.

– Никто точно не знает. Вроде бы излучал какие-то волны. Жаль, что частота неизвестна. Но у меня есть предположения на этот счет.

– Да? – еще больше насторожилась Анечка.

– Мне кажется, что это были комбинации обычных звуковых волн.

– Почему ты так думаешь?

– Понимаешь, люди не склонны в течение длительного времени производить бесполезные действия. Но в то же время они с завидным упорством верят в силу заклинаний.

– Каких еще заклинаний? – Анечка вздернула брови.

– Различных мантр, колдовских и ритуальных фраз. Даже в христианской религии это полностью не изжито.

– Ты имеешь в виду молитву? Так она может быть и мысленной.

– Нет, я имею в виду колокольный звон. В разных религиях ему приписывается множество сверхъестественных свойств. Не могу поверить, что одна лишь традиция, не подкрепленная результатом, может заставить человечество в течение тысячелетий произносить заклинания и бить в колокола.

– Ты хочешь сказать, что в принципе с помощью заклинания можно пройти сквозь стену?

– В принципе да. Даже больше того! Я уверен, что разными сочетаниями звуковых частот можно добиться любого воздействия на окружающую действительность.

– Вроде кода для прохождения компьютерных игр? – улыбнулась Анечка.

– Ну да, – чуть смутился Сергей. – У меня такое ощущение, что заклинания работали совсем недавно. До семнадцатого века люди повально верили в колдовство. Не могло же это быть ничем не подкрепленными досужими вымыслами! Не верю.

Он закончил вытирать самолетиком пальцы и отбросил его в сторону.

Анечка не знала, как продолжать разговор. Ей было прекрасно известно, что Сергей заблуждается, что никакого колдовства никогда не было, что заклинания не могут напрямую изменять структуру пространства. Древние колдуны попросту научились использовать тех или иных лептонных существ – демонов, духов и прочих тварей из Н-пространства. Многие демоны по мысленному приказу хозяина могут заглотить часть стены, превратив ее в лептонное вещество, а затем «выплюнуть» на место. Теоретически демон может проглотить и самого хозяина, затем перенести в нужную точку и там вернуть в обычное пространство. При этом колдун появится прямо из воздуха. Но заклинания тут ни при чем. Все эти звуки и пассы – для отвода глаз, на самом деле приказы отдаются посредством ауры – единственного органа человека, находящегося в Н-пространстве.

Анечка встала и подошла к самому краю крыши. Небо тихонечко остывало, размывая насыщенность цвета. Ветер немного стих, но дул ровно, удерживая ощущения на одном уровне.

– Сверху трамваи похожи на огромных металлических муравьев, – сказала Анечка, чтобы не спорить с Сергеем. – Ползут, трудятся, и нет им разницы, что мы о них думаем. Вот она – объективная реальность, данная нам в ощущениях.

– Маркс все чересчур упростил. – Сергей покачал головой. – Далеко не вся реальность дана нам в ощущениях. Пульсары, квазары, молекулы, атомы… Нам приходится создавать приборы, которые переводят все это в доступные нам ощущения. Чаще всего в зрительные.

Анечка вспомнила, как выглядит мир через окуляры эфирного детектора, затем подобрала скомканный самолетик и начала его расправлять.

– Мир ведь бесконечен, – продолжал Сергей. – Наверняка есть нечто, чего мы не можем увидеть лишь потому, что у нас нет соответствующих приборов. Мы привыкли доверять лишь зрению, но мне это не кажется правильным. Иногда нужно доверяться другим ощущениям, и правильность осознания придет сама. Похоже, древние умели это делать. А мы разучились.

Анечка сложила самолетик по старым сгибам. Он получился лохматым и потрепанным. Она уже готова была снова его запустить, когда Сергей вдруг увидел на крыле отсвеченные небом короткие строчки.

– Постой-ка! Там что-то написано. – Он успел выхватить самолетик, развернул его и прочел вслух:

 
Сквозь сваи и свалки
Звенят трамваи,
Свиваются рельсы
В прическу Горгоны.
Пугаются ржаво на стыках вагоны,
И я не могу
Отыскать названия,
И я не могу
Понять закона.
Я этот город держу в ладонях,
Липкий пятак или липкие листья
Липы притихшей. В мареве знойном
Гонит меня в отупении полдня
Призрак, похожий лицом на выстрел.
Током ударит озноб от мысли —
Все уже было.
Тысячу лет,
Сквозь сваи и свалки,
Ржавый трамвай пробивает дорогу.
Тысячу лет
Ковыляет вразвалку
В черном пальто идиот одноногий.
Тысячу лет
Он идет вдоль забора
И собирает репьи на медали.
Тысячу лет
Усмехается ворон.
Тысячу лет
Я еду в трамвае.
 

Слова завораживали, создавая странное ощущение близкого открытия. Трамваи медленно ползли по блестящим путям.

– Надо же! – воскликнул Сергей. – Кто-то послал нам письмо. Зачем? Почему? Что он такое почувствовал, из-за чего не смог удержаться?

– А может быть – просто? Случайно? – вздохнула Анечка.

Ветер рванул край платья.

– Нет, – покачал головой Сергей, опершись об узенькие перила ограждения крыши. – Это нам принес ветер. Такое можно было написать только на такой же крыше. Именно в таком месте мне пришла в голову мысль, что в движении трамваев есть какой-то непонятный закон. Я чувствую это, но понять не могу. Как будто в нашем мире два закона, один из которых питает знание, а другой веру. Мы верим в то, что жизнь родилась и развивается по воле бога, но знаем, что это лишь слепая нить эволюции. Верим в существование инопланетян, но знаем – их нет. Мы придумываем в книгах межзвездные корабли, зная, что скорость света преодолеть невозможно. У нас есть предания о магах, драконах и древних богах, но мы знаем, что их не бывает. Почему так? Словно память человечества и память личности имеют совершенно разный источник, словно когда-то мы жили в совершенно другом мире с совершенно другими законами.

Анечка почувствовала усиливающуюся тревогу, но объяснить ее себе не смогла. Почти в тот же миг перила ограждения лопнули, со скрипом выпятились за пределы крыши и рухнули вниз.

Сергей еле успел отскочить от края.

– Ни фига себе! – шепнула Анечка, втянув голову в плечи.

Секунда пронзительной тишины замерла в воздухе, и ограждение с лязгом рухнуло. Во дворе кто-то перепуганно завизжал.

– Господи, – прошептала Анечка. – Мы никого не убили?

Кричали что-то про новую машину и проклятых наркоманов на крыше. Дрожа от страха, Анечка ухватилась за надежный с виду кровельный лист и посмотрела во двор. Внизу стоял джип «Шевроле», изуродованный рухнувшим фрагментом решетки, а вокруг него бегала расфуфыренная хозяйка, визжала и грозила кулаком в небо. Из подъезда выскочил толстый мужик и принялся орать не менее истерическим голосом..

– Надо сматываться. – Сергей потянул девушку за руку. – Пойдем. А то вряд ли нам удастся доказать свою непричастность.

– Да уж! – вздохнула Анечка.

Они спустились на пыльный чердак и бегом направились в дальнее крыло дома, перепрыгивая через доски, коробки и пустые ржавые банки из-под масляной краски. Вдруг Анечка остановилась и, взвизгнув, стала отирать с лица что-то невидимое.

– Паутина! – выговорила она наконец.

– Что? – рассмеялся Сергей. – Ты паутины боишься?

Он помог ей снять с лица липкую гадость.

– Терпеть не могу! – по голым рукам Анечки пробежала волна мурашек. – Ее же пауки плетут! Бр-р-р-р! Фу, даже думать не хочется.

– Понятно, – Сергей снова потянул ее за руку. – Арахнофобия. Бежим скорее, а то сейчас тут появится разъяренная парочка с бейсбольными битами. Это будет похуже пауков.

Анечка побежала следом за ним.

– Хуже пауков ничего нет, – буркнула она на бегу. – Даже бейсбольные биты лучше!

Они добежали до конца чердака, и Сергей рванул на себя люк в полу. Внизу звякнуло, что-то упало на бетонный пол, и люк распахнулся.

– Лестницы нет. Как же я слезу-то? – Анечка жалобно посмотрела на Сергея.

– Бывает, – усмехнулся Сергей и солдатиком прыгнул в люк. – Прыгай, я ловлю.

– Высоко! – Анечка неуверенно глянула вниз.

– Это только кажется. Не бойся.

– Я не высоты боюсь, а тебе по голове коленом попасть.

– Забудь. Представь, что прыгаешь с садовой скамейки.

Анечка закрыла глаза и прыгнула. Внутри все замерло на краткий миг полета, и тут же крепкие руки ухватили ее за талию. По коже пробежала теплая волна от короткой близости тел.

– Оп! – выдохнул возле уха Сергей.

Пол упруго ударил в ноги.

– Видишь, ничего страшного. Все, бежать больше не надо, спокойненько спускаемся и идем дальше.

Он внимательно глянул ей в глаза, медля отпустить руки. А она медлила отстраниться.

– С тобой все в порядке? – шепнул Сергей.

– Да, – улыбнулась она. – Только сейчас я почувствовала, как сильно перепугалась.

Они прислушались – на лестнице было тихо. Стараясь не шуметь, пошли вниз.

Подъезд выходил прямо на линию, редкие в этот час машины светили фарами в сумерках белой ночи. Напротив два фонаря подсвечивали пятнами желтого света пластиковую вывеску над магазином: «Окна. Аквариумы. Зеркала».

С проспекта донесся вой милицейской сирены. Анечка вздрогнула, но Сергей крепче сжал ее ладонь.

– Они едут в другую сторону. Ты мне веришь? Обещай ничего не бояться.

– Да, – прошептала Анечка. – У меня в голове все перемешалось. Твои слова, стихи эти странные, да и вообще. День сегодня просто удивительный, волшебный какой-то. И в то же время тревожный. Ветер, солнце безумное, которое будто крадется за горизонтом, город этот, трамваи. И как ты догадался, что я хотела вина?

– Мне самому захотелось, – отшутился он.

– Так не бывает. – Анечка шагнула на бордюр у самой дороги. – Иногда мне кажется, что ты просто читаешь мои мысли. И мне неловко от этого. Потому что я тебя совсем не знаю.

– Нет, читать мысли я не могу. – Сергей догнал ее и двинулся рядом.

Она раскинула руки, стараясь не наступать на стыки бордюрных камней. Получалось плохо – некоторые шаги приходилось делать либо совсем короткими, едва не теряя равновесие, либо неудобно длинными. Сергей подумал и добавил, словно решившись:

– Просто у меня жизнь такая была. Поневоле научился чувствовать то, мимо чего другие проходят не замечая.

– А как ты понял, что ограждение грохнется?

– Сказать честно или чтоб было красиво?

– Лучше честно.

– Тогда не знаю. Просто у меня иногда бывает предчувствие, хорошее или плохое. Я привык ему доверять и еще ни разу не ошибся. Будто кто-то нашептывает мне на ухо. Если бы ты знала, сколько раз мне это спасало жизнь.

– Ага, значит, жизнь у тебя была полна опасностей и приключений? – с улыбкой обернулась к нему Анечка.

– Что-то вроде того. Скучно не было.

– Забавно. Дай-ка я попробую угадать. Ты был ментом.

Сергей улыбнулся и покачал головой.

– А, поняла! Пожарником! Это у тебя профессиональное чутье, знать, когда что-нибудь с крыши грохнется.

– Холодно, – рассмеялся он.

– Не хочешь, не говори. Куда мы теперь? Я не хочу домой. Мне не хочется, чтобы эта ночь кончалась.

– Заметано! – Сергей взял ее за кончики пальцев. – Ты не боишься ходить ночью по кладбищу?

– Не знаю. Ни разу не пробовала. Знаешь, я хотела тебя спросить, раз уж мы все равно гуляем… Ты не мог бы отвести меня в тот парк, где мы встретились? Мне кажется, это где-то рядом.

Она оглянулась, чувствуя непонятное волнение.

Сергей остановился.

– Знаешь, сегодня это могло бы получиться, но это не так просто, как может показаться. Чтобы было понятнее, я расскажу тебе одну историю. Она довольно длинная, но тебе понравится. Я уже говорил, что в моей жизни случались необычные вещи, которые я до сих пор не могу объяснить. Они давали мне опыт, приоткрывали завесу над неведомым. Это началось очень давно, я был тогда совсем маленьким. Представляешь, первым моим воспоминанием оказался праздничный торт, на котором мама сгущенкой вывела цифру «пять». Это как раз и был мой день рождения. А на следующий день маме позвонили, и очень скоро к дому подъехал военный «уазик». Нас повезли на военный аэродром, мы сели в транспортный самолет, долго летели над морем и сели в городе, где жил мой отец.

…Танечка Грибова позвала меня с улицы, и я вышел на балкон. Жарища была, как всегда в апреле, когда ветер дует из пустыни, – открываешь балконную дверь, а из нее пышет, будто из духовки.

– Привет! – махнула она мне рукой.

Как и у всех детей в «русском доме», типовой пяти-этажке в четыре подъезда, кожа у нее была цвета военного шоколада, который отец приносил со службы. Этот шоколад я любил – не лакомство, не для девчонок. Настоящий военный паек, грубым куском, а не плиткой, завернутый в толстую мятую фольгу. На Танечке из одежды были лишь трусики, панама и сандалеты, как и у всех ребят, – в такую жару просто невозможно было надеть еще что-то.

– Привет! – Я облокотился о раскаленную полоску перил, но тут же отдернул локти. – А где Лешка и Ксюша?

– Их доктор застукал с Фазилькой и Ахматом, прописал гору митаминок и посадил под домашний арест. Ты выйдешь?

– Да.

Первый этаж – невысоко. Я надел шорты, чтоб с карманами, сандалеты, кепку, всю в полумесяцах, перемахнул через перила и спрыгнул в сухую траву.

– Погнали на водокачку? – спросил я Танечку.

– Давай. Еще дядя Ясель скоро привезет вату. У тебя есть денежки?

Я с гордостью вынул из кармана пять желтых монеток с угловатыми орлами и арабской вязью по окружности.

– Ого… – уважительно сощурилась Танечка. – Давай купим, а потом на водокачку.

– Давай. – Мне было жалко денег, но мама говорила, что о девочках надо заботиться.

Мы обежали дом и вышли во двор, куда выходили подъезды всех трех «наших» пятиэтажек. Там, как обычно, ходили козы, оставляя в пыли черный горошек какашек. Они рылись мордами среди мятых картонных коробок и отмахивались хвостами от мух, но те их все равно донимали, и козы жалобно блеяли. Дядю Яселя, как всегда, было слышно издалека, потому что он звонил в колокольчик, когда вез свою тачку со сладкой ватой и ледяной кока-колой в стеклянных бутылочках с талией.

Мы рванули через двор, на ходу выкрикивая:

– Дядя Ясик привез свой тарантасик!

Правда, слушать было некому – пойманные за игрой с арабчатами друзья томились в прохладных застенках квартир, а у остальной мелюзги денег на вату не было.

Дядя Ясель вкатил тележку во двор и стал громче прежнего названивать в свой колокольчик. Мы подбежали, даже на такой короткой дистанции обливаясь потом.

– Маркаба, валад! – поздоровался дядя Ясель.

– Маркаба, – ответил я, подыскивая подходящие слова на арабском. – Мэ уа самат.

И пальцами показал «два».

Дядя Ясель понял – он почти всегда понимал, что говорят дети. Откупорил две бутылочки кока-колы и дал два пакетика голубой ваты. Я протянул все деньги, забрал покупки и отдал Танечке ее долю.

– Фулюз, – напомнил дядя Ясель и протянул сдачу.

– Шукран! – хором поблагодарили мы и направились к водокачке.

Там можно было купаться. Не всегда, конечно, только когда дежурил старый немой араб – он давал детям плескаться в отстойнике.

– Ты знаешь, кто там сегодня? – спросил я у Танечки.

– Нет. – Она пожала плечами и развернула сахарную вату с вплавленными в нее голубыми горошинками.

Мы дошли до края двора, наслаждаясь тающей во рту карамелью и пузырящейся влагой. Дальше ходить было нельзя, это был наш край ойкумены. Только для нас – семилетних жителей «русских домов». Невидимая, но явственная граница. Зато в обратную сторону можно было ходить гораздо дальше, за дорогу, за дальний дом, и даже добираться до небольшой пальмовой рощицы. Оттуда было видно «наши» дома и слышно, если мама позовет к обеду. Еще дальше была пустыня.

Но на самом деле мы всегда заходили за край. Каждый день. Главное было не попасть на глаза доктору. В этом и был главный смысл всех наших прогулок – зайти за край и найти там что-нибудь новое. Мир за краем был невероятно огромен, непонятен и сильно отличался от всего, что говорили родители. В нем не было красных стен Кремля, Первомая, дедушки Ленина и грозного министра обороны, который то и дело высылал из Советского Союза приказы, из-за которых отца почти не бывало дома.

Зато в нем было столько всего… Время от времени мы назначали разведчика из тех, чьих родителей не было дома, чтобы раньше времени не поднялся шум и чтобы можно было, не шатаясь толпой, найти что-нибудь интересное. Доктора в такие часы мы брали на себя, добровольно заходя к нему в квартиру за кислющими «митаминками». Сегодня родителей не было ни у меня, ни у Танечки, но и прикрыть нас было некому, поэтому мы нерешительно остановились на невидимой черте, проведенной между нами и миром.

Вата была очень вкусной, а кока-кола кололась, как всегда. Но солнце припекало и стоять на одном месте было не очень приятно.

– Может, не пойдем? – осторожно предложила Танечка. – Мне что-то не очень хочется купаться. К тому же Лешка, ты не знаешь, кидался в молодого араба камнями. Если поймает, будем сидеть под арестом. Хочешь, я тебе покажу новое место, которое Ксюха разведала? Она только мне показала, а Лехе нет, потому что этот дурак бабахнул у нее над ухом из своего «семилетника», и у нее в ушах гудело целый час.

Лехе было уже целых одиннадцать лет, поэтому свой хромированный капсюльный револьвер, неотличимый от настоящего, он назвал «семилетником», подчеркнув его главное назначение – пугать семилетних друзей. Зато Алеша был лучшим разведчиком и лучшим драчуном в редких стычках с арабчатами. С ним было не страшно. Раньше он жил в Корее и знал борьбу, в которой бьются ногами.

Ксюша была его любовницей, все это знали, даже последняя мелюзга, но обзываться боялись – Алеша мог догнать и оттаскать за уши любого. Они часто ссорились по пустякам и скорее всего так никогда и не поженятся, а Ксюша еще любила после ссор подстраивать Лешке мелкие пакости. Но даже за это он не таскал ее за уши.

– А что на том месте? – спросил я, чтоб не переться куда-нибудь из-за девчоночьих пустяков.

– Это секрет, но тебе понравится, – хитро пообещала Танечка. – Только это далеко. В пустыне.

У меня замерло сердце. В пустыню, да еще далеко, не отваживался заходить никто из мальчишек-разведчиков. Там, конечно, не было цыган, которые могли забрать всю одежду, все игрушки и даже ребенка, чтоб заставить его плясать на канате, но зато там можно было заблудиться по-настоящему, и еще там были шакалы. На взрослых они не нападали, но Лешка рассказывал, как напали на него, и ему пришлось разгонять их выстрелами из «семилетника». Он не заходил далеко, хотел подняться лишь на первый бархан, но хватило и этого. А еще дальше, говорят, водились львы.

– Вы что, ходили туда? – ужаснулся я.

– И не один раз! – показала язык Танечка. – Струсил?

– Скажешь тоже. – Несмотря на жару, у меня по телу побежали мурашки.

– Тогда пойдем.

Мы снова прошли через двор, помахали Яселю и зашли за дом, чтобы хоть немножко пройти в тени. Сухая трава колко шуршала под ногами, и здесь уже был слышен непрерывный звон цикад. Я много раз пробовал найти хотя бы одну, но у меня ни разу не получилось отыскать ее по звуку в скомканном войлоке низкой травы. Звук раздавался, казалось, отовсюду, безнадежно обманывая ощущения. Он был, но ориентироваться на него было нельзя. В конце концов уши переставали его воспринимать.

– Подержи, – попросил я, протягивая бутылочку. – Пойду возьму пистолет от шакалов.

Я перемахнул через перила и достал из своей тумбочки кобуру с пистолетом. Конечно, это был не грозный многозарядный «семилетник» – машинка подешевле, а значит, попроще. Не было в нем вращающегося барабана, и капсюль заряжался только один, его надо было выдувать после выстрела и быстро вставлять новый под взведенный курок. Но в частых мальчишечьих войнах я научился делать это так быстро, что скорострельность моего пистолета почти не отличалась от многозарядок друзей. Особенно когда они вынуждены были вытряхивать и перезаряжать свои барабаны. И еще у него было одно достоинство – когда наступал вечер, из его ствола при выстреле вырывалось трехсантиметровое пламя, вызывая восторг и зависть обладателей более дорогих и безопасных игрушек. Я надел пояс с кобурой поверх шортов, бросил в карман неначатую пачку капсюлей, спрыгнул с балкона в траву, и мы отправились дальше.

Минут через пятнадцать мы добрались до дороги. Одним концом она упиралась в город, а другим раздвигала барханы и убегала в даль, размазанную дрожащим маревом жаркого воздуха. Мама говорила, что она ведет в другой город. Дойдя до пальмовой рощи, мы отдохнули в тени. Это был такой ритуал, здесь было наше место, и именно здесь мы назначали разведчиков, хотя за этот край они заходили редко. В пустыне не было почти ничего интересного, только однажды Лешка нашел увязший в песке у дороги асфальтоукладчик с целыми рычагами. Но это было интересно нам, а не девочкам, и не хотелось зря рисковать, гораздо полезнее было пробраться в город и найти во дворе настоящий фонтан, в котором можно было купаться без разрешения.

Барханы отсюда были совсем не далеко, жаркий ветер иногда приносил самые мелкие песчинки с верхушек.

– Жаль, что не на всех пальмах растут финики. – Я посмотрел наверх.

– Тебе же нельзя, – нахмурилась Танечка. – Опять объешься и будешь ходить с перевязанными коленками.

Она была права – в прошлый день рождения я объелся финиками так, что следующий месяц у меня под коленками рубцевалась диатезная корочка. Чесалось ужасно, даже теперь иногда, хотя остались лишь розовые подушечки шрамов.

Мы оставили пустые бутылки возле лохматых стволов и не спеша пошли дальше. Не потому, что спешить было некуда, а потому, что жизнь на краю раскаленной пустыни приучила нас к особому, экономному ритму шагов.

Скоро сандалеты стали проваливаться в песок – мы зашли гораздо дальше, чем я когда-либо был.

– И как вы запоминаете дорогу? – на всякий случай спросил я у Танечки, пока мы еще окончательно не забрались в барханы.

Мне было тревожно, но меньше всего хотелось казаться трусом.

– По приметам, – загадочно сказала она и, прищурившись, посмотрела на солнце.

Все разведчики определяли направление по солнцу, но я уже понял, как это глупо – смотреть на него прямо: тени указывали его положение очень точно.

Мелкие барханы мы штурмовали напрямик, а на большие не лезли – тяжело. Но скоро я заметил, что горы песка становятся все меньше, превращаясь сначала в длинные насыпи, похожие на хвосты динозавров из книжки, а потом и вовсе рассыпаясь в почти ровное песчаное плато с крохотными волночками.

– Здорово! – не сдержался я.

Вид открывался до самого горизонта, у которого торчали крохотные зонтики пальм.

– Теперь правее. – Довольная произведенным эффектом, Танечка пошла первой.

Мы пересекли ровное плато по диагонали, и если бы ступни не тонули в горячем песке, идти было бы одно удовольствие. Один раз нам даже попался кусочек растрескавшейся асфальтовой дороги, оба края которой уходили в песок. Уже оттуда было видно, что справа плато обрывается куда-то вниз. Мы ускорили шаг и подошли почти к самому обрыву.

– Закрой глаза, – попросила Танечка.

– Это еще зачем? – нахмурился я.

– Такое место. Когда Ксюша привела меня сюда в первый раз, я тоже глаза закрывала.

Я честно зажмурился и дал ей руку. Она повела меня через раскаленное марево, дрожащее на коже лица, но в тот момент я думал лишь о том, как приятно держать ее за руку.

– Осторожно, тут спуск, – предупредила она.

Мы спустились на корточках, стараясь, чтобы песок не попадал в трусики.

– Открывай.

Я открыл глаза и замер. Мы с ней находились в странном месте, настолько непохожем на каждодневную реальность, что я оторопело помотал головой. Во-первых, тут было не так жарко, как среди барханов, и даже прохладнее, чем во дворе. Во-вторых, нас окружала густая пальмовая роща, расчертившая песок широкими полосами теней. И еще тут была вода – много воды, просто огромное количество. Озерцо размером больше нашей квартиры обрамляли заросли из пучков стреловидных листьев, стайка маленьких длинноногих птиц бродила возле самого берега, ковыряясь клювами в жидкой грязи.

– Ну и ну… – уважительно протянул я.

– Не ждал, да? – рассмеялась Танечка. – Это тебе не фонтан с банановой кожурой, какие находит Лешка! Айда купаться! Здесь вода гораздо холоднее, чем в фонтанах.

Я расстегнул ремень с кобурой, стянул шорты и сандалии, сбросил кепку и с визгом ринулся в воду. Птицы недовольно взлетели и расселись на пальмах.

Танечка осторожно пересекла заросли и только потом сняла панаму и бросила ее на песок.

– Осторожно, – предупредила она. – Тут возле берега есть места, где засасывает.

Никто из нас не умел плавать, но этого и не требовалось – вода едва доходила до пояса, была прохладной и довольно чистой, несмотря на грязь возле берега.

– Фух-х! – Я становился на четвереньки и пыхтел как бегемот.

Танечка просто сидела на корточках и играла с водой.

– Здорово, правда? – спросила она.

Мы резвились долго, совсем не замечая течения времени, потом вылезли и разлеглись на песке.

– Хорошо, что Леха не знает про озеро, – сказал я. – А то бы начал командовать. Как ты думаешь, Ксюха ему не скажет?

– Скажет, скорее всего, – грустно сказала Танечка. – Они же любовники. Помирятся и будут здесь целоваться без нас.

– А они что, уже целуются?

– Можно подумать, ты никогда не видел.

– Нет, – честно признался я.

Мы полежали еще немного и снова полезли в озеро. Плескались, смеялись, было здорово. Мне вздумалось попробовать воду на вкус, но пить ее было нельзя – солоноватая и сильно отдавала болотом. Я уже собрался выходить на сушу, когда что-то скользнуло под ногой. Я зажмурил глаза, нырнул и нащупал руками небольшой, но очень тяжелый камень.

– Смотри, что я нашел! – вынырнув, окликнул я Танечку.

– Что это? – Она внимательно осмотрела находку.

– Скорее всего метеорит.

Я бредил космосом после того, как посмотрел картинки в учебнике астрономии за десятый класс.

– От метеорита знаешь какая бы воронка осталась? – Она взяла камень и прикинула вес. – Может, это косточка от динозабра?

– Динозавра, – поправил я и забрал камень. – Камень-то весь оплавленный! Может, воронка где-то в другом месте, а его сюда принесло песком.

Мы вышли из воды, обмыли ноги и снова разлеглись на песке.

– Оплавленный? Тогда, может, это самый обычный камень. Я тебе не все показала, – призналась Танечка. – Тут еще знаешь что есть?

Солнце светило так ярко, что мне пришлось надеть кепку и надвинуть козырек на лицо.

– Что?

– Место, где садились марсиане в своей ракете.

Я подскочил, будто подо мной вспыхнуло пламя.

– Правда? – вырвалось у меня.

– Хочешь, покажу?

– Спрашиваешь!

Я не стал ждать, когда трусики высохнут, надел шорты, опоясался кобурой и застегнул сандалеты. Танечка двигалась медленнее обычного, словно специально хотела меня подразнить. Мы обошли озеро, и птицы тут же вернулись к воде, потом мы двинулись еще дальше, через пальмовую рощицу. Я удивился, что за все время, пока мы купались, тени совсем не укоротились. И вообще время там ощущалось до странности непривычно.

Когда роща кончилась, я увидел, что мы идем по неглубокой ложбине. Справа и слева от нас, на расстоянии двух хороших бросков мяча, высились довольно крутые песчаные склоны. Было хорошо видно, как ложбина постепенно поднимается вверх, а края становятся все более пологими.

– Еще немного… – подбодрила меня Танечка. – Надо дойти до конца.

– До конца ложбины?

– Сейчас увидишь, – пообещала она. – Вообще-то ты можешь уже сейчас обернуться.

Я обернулся.

От того места, где мы стояли, было видно, как лощина стрелой убегает вниз и в самом конце расширяется почти правильным кругом. Если бы ветер не подсыпал песка, он был бы идеальным. Именно там, в этом круге, шумела широкими листьями пальмовая роща, а в ее центре поблескивало озерцо.

– Оттуда они взлетели, – объяснила Танечка. – Это их ракета так пропахала.

Ветер трепал края ее панамы, а видно было далеко-далеко. Я даже подумал, что увижу город, но его видно не было – сплошной песок.

– Откуда ты вдруг стала разбираться в ракетах? – насмешливо спросил я.

– Ксюшка сказала. – Танечка выставила ладонь, прикрывая глаза от солнца.

Серьезность этого аргумента не подлежала сомнению – Ксюша была самой старшей в нашей компании, ей исполнилось двенадцать лет. К тому же она до четвертого класса училась в Советском Союзе, в сказочной стране, где живут настоящие космонавты. Она видела их по телевизору, и мы с Танечкой знали, что телевизор – это советский прибор, который крутит кино прямо дома.

– А ты бы хотела полететь в космос? – Я присел и набрал горсть песка.

– А девчонок берут?

– Я бы взял, – честно признался я.

– Тогда с тобой бы я точно полетела.

Я глянул на нее, но в тени панамы ее лица почти не было видно.

– Там, наверно, живут чудовища, – на всякий случай предупредил я.

– В любой ракете есть лазерные ружья.

– Пистолеты, – поправил я.

Тяжесть кобуры на бедре показалась мне незнакомо приятной.

– А может, марсиане еще прилетят? – мечтательно вздохнула Танечка. – Тогда мы бы попросили их взять нас с собой.

– Надо приходить сюда чаще, – решил я. – Тогда мы наверняка застанем их ракету и, пока она будет открыта, влезем в нее и спрячемся за ящиками.

– А вдруг там не будет ящиков?

– Что-нибудь будет, – уверенно ответил я. – Но спрашивать лучше не надо. Вдруг они не захотят нас брать? Сами проберемся, так будет лучше.

Танечка спорить не стала.

– Пойдем, я тебе покажу самое место взлета. – Она повернулась и быстро пошла вверх по ложбине.

Не успели мы пройти и пятидесяти шагов, как ноги перестали вязнуть в песке – он стал твердым, словно сухая хлебная корка. А еще шагов через десять превратился в сплошную стеклянную массу. Ноги заскользили по вспузыренному стеклу, и мы на корточках съехали в глубокую воронку неправильной формы.

– Как в чашке! – весело выкрикнул я, и гулкое эхо мячиком улетело в небо.

– У!!! – крикнула Танечка и рассмеялась.

В воронке смех зазвучал особенно звонко.

– Ксюшка говорит, что здесь марсиане включили свой главный мотор и от радиации все расплавилось.

– У дяди Миши в автобусе тоже есть радиатор, но он не такой горячий, – похвастался я познаниями в технике.

– У марсиан все мощнее, потому что они очень умные. Мама говорила, что они состоят из одной головы и щупалец.

– Что за восьминоги такие? – рассмеялся я. – Ладно, давай пойдем обратно, а то мне кажется, что мы тут до вечера просидели.

Танечка с сомнением посмотрела на небо.

– Нет, солнце поднялось на чуть-чуть.

Мы на четвереньках выбрались из воронки и направились через плато напрямик, туда, где высилась цепочка барханов. Настроение было чудесное, а солнце действительно поднялось ненамного. Скоро мы добрались до барханов, и пришлось петлять, чтобы не карабкаться каждый раз, увязая в песке.

Мы обошли с десяток песчаных гор, прежде чем Танечка начала беспокоиться. Я беспокоиться начал раньше, но не говорил, чтобы ее не пугать.

– Наша рощица должна быть здесь. – В ее глазах появился нескрываемый испуг. – Кажется, мы заблудились.