Текст книги "Шампанское. История праздничного напитка"

Глава 3
Звездный час

Когда-то приезд нового человека во французский провинциальный город был целым событием. О вашем появлении возвещал щелчок хлыста, и вот уже карета, влекомая лошадьми, въезжала во двор гостиницы, где ей оказывались все возможные почести. В те времена, вспоминает Роберт Томс, «если вы были путешественником, все говорили вам, как они рады вас видеть». Владелец гостиницы и его жена, одетые в свое лучшее платье, с самыми сладкими улыбками на лице; официанты с перекинутыми через руку салфетками; горничные, хихикающие позади них, – все были там, чтобы приветствовать вас при выходе из кареты. Даже повар выходил на двор, приветственно приподнимая свой белый колпак.

Однако поездка Томса, сотрудника консульства Соединенных Штатов, немного отличалась от этой идиллической картины. «Вынесенный из центра Парижа» высокоскоростным поездом, он прибыл в Реймс, чувствуя себя как «багаж, который перевозят с места на место».

Шел 1865 год. Гражданская война в Америке подходила к концу, и Томса послали во Францию взимать пошлину с шампанского, экспортировавшегося в Соединенные Штаты. Его «высокоскоростная поездка» на расстояние ста миль заняла более четырех часов; поезд продвигался через виноградники и долины с необычайной скоростью – тридцать миль в час.

Его бесцеремонно высадили перед отелем «Золотой лев», после чего он вынужден был ждать в пустом холле отеля, пока его терпение не истощилось. «Наконец я получил ключ с тяжелой медной цепью и номером и после кратких путаных объяснений отправился искать отведенную мне комнату»[62]62
  Описание прибытия Томса в Шампань взято из его мемуаров: The Champagne Country (New York: Hurd and Houghton, 1867), 1–5.


[Закрыть].

Хотя снаружи был солнечный день, комната с голыми деревянными полами и ветхой мебелью была темной, как склеп. Когда Томс раздвинул выцветшие шторы, он понял причину. Через узкую улицу на него смотрел величественный готический Реймсский собор, в котором короновались почти все короли Франции.

Томса больше всего удивили не размеры собора, а тот факт, что рядом с ним все казалось очень маленьким. Он доминировал над городом и ландшафтом на много миль вокруг. Первое, что видел Томс, просыпаясь по утрам, был собор.

«Когда со временем я привык к мрачной атмосфере своей комнаты и мое сознание приняло в себя присутствие моего внушительного соседа напротив, я стал ценить окутывавший меня сумрак и теперь не променял бы его на самый яркий свет».

Собор, первый камень которого был заложен в 1212 году, представлял собой не только религиозное учреждение, но и размышление об истории Шампани и о ее людях. Замысловатая ажурная работа и изобилие скульптурных фигур на фасаде сочетались с такой гармонией и грацией, что напомнили Томсу «окаменевшую музыку»[63]63
  Там же, 25.


[Закрыть].

Свои впечатления от восемнадцати месяцев, проведенных в Шампани, Томс изложил в небольшой книге – «Страна Шампань». «В любой части старого города в Реймсе обращают на себя внимание чудесные элементы античной архитектуры. Здесь есть целые улицы, застроенные домами с остроконечными фронтонами; верхние этажи нависают над тротуарами, образуя аркады».

Слова Томса тем более берут за душу, потому что описывают мир, которому скоро предстояло исчезнуть с лица земли. Менее чем через пятьдесят лет тот Реймс, который он полюбил, – наводненные людьми узкие улочки с магазинами и кафе, променадами, с нависающими над ним кронами деревьев, по которому он не торопясь прогуливался, и величественный городской собор – этот Реймс будет разрушен немецкими бомбардировками.

Первые же впечатления Томса от Реймса были далеко не лестными. Город показался ему скучным и грязным. Не понравились ему и люди. У них «врожденная неспособность [sic] к коммерции», в отличие от немцев, британцев и американцев. «Француз довольствуется большей частью сочетанием цветов, разработкой узора, изобретением игрушки или уличной торговлей. Из них получаются хорошие лавочники». Он обращает внимание на то, что любая успешно действующая фирма-производитель шампанского либо находится во владении немцев, либо имеет немецкого управляющего. Единственная, которая находилась исключительно у французов, разорилась, «и все при этом отметили, – продолжает Томс, – что она погибла за неимением немца».

Что касается манер местных жителей, их «поклоны и расшаркивания», равно как и «неумеренно частое обнажение голов», вызывали у Томса раздражение. «Нет другого народа в мире, который бы так часто снимал шляпы или выливал на вас такое количество комплиментов. На мой взгляд, это ничто более, как дешевая замена настоящей любезности».

Сильнее всего его удивило то, что большинство людей, с которыми он общался, почти ничего не знали об остальном мире – так ему, во всяком случае, показалось. «Их невежество в отношении всех остальных стран, кроме их собственной, потрясает. Обычный француз настолько поглощен восхищением la belle France – прекрасной Франции, что он даже не допускает наличия соперников».

Кроме того, они «большие выпивохи и обжоры», жалуется он. Томс находит их страсть к заглатыванию улиток отвратительной. «Обычные слизняки или улитки, липкие обитатели наших садов, – это их любимый деликатес. Это мерзкое чудовище запечатывают в его раковине толстым слоем пасты, состоящей из масла, острых специй и муки, которая не дает ему выползти наружу, а затем бросают в кастрюлю с кипящей водой. Через несколько мгновений его, вытащенного из кипятка и поданного на стол, уже съедает с большим смаком его пожиратель, который, вооружившись для этой цели маленькой двузубой вилкой, вытаскивает улитку из извилин раковины и, воздев ее, вытянувшуюся во всей своей омерзительности, на вилку, откидывает назад голову и бросает в свой зияющий рот»[64]64
  Там же, глава 3.


[Закрыть].

Для Томса поначалу это были слишком сильные впечатления. Реймс не был похож на деловые портовые города американского Восточного побережья, и, уж конечно, он ничем не напоминал города Японии, с которой Томс познакомился, сопровождая командующего эскадрой Мэттью Перри в его поездке, имевшей целью открыть эту страну Западу. Окруженный сушей Реймс был спокойным, провинциальным, никуда не спешившим городом – и, как говорят французы, прекрасно чувствовал себя в своем теле.

Однако со временем Томс привык к новой обстановке. Он стал видеть вещи под другим углом зрения – так же, как это произошло с собором. Он видел уже не мрак и уныние; на смену им пришла пульсирующая энергия, и город зазвучал для него так, как звучал многие столетия.

Вот Porte de Mars – Марсовы ворота, триумфальная каменная арка, построенная римлянами в 227 году н. э. в честь Юлия Цезаря; вот Maison des Musiciens, Дом певцов, который археологи считают выдающимся произведением архитектуры XIV века. Он узнал, что городская библиотека насчитывала тридцать тысяч томов и тысячу редких манускриптов, вывезенных из монастырей Реймса, сожженных в период Французской революции. Ему рассказали, что только благодаря монахам одного из этих монастырей мир узнал о баснях Эзопа. По словам хранителя библиотеки, монахи монастыря Сен Реми обнаружили оригинал рукописей, затем копировали его и распространили копии в обществе, став таким образом первыми издателями басен. К сожалению, оригинал рукописи, с которого монахи делали копии, сгорел вместе с монастырем в 1791 году.

Изменились впечатления Томса и о самих шампанцах. Теперь он уже видел не поглощенных собой людей, которые кланялись и расшаркивались; он увидел их одаренность, ум и исключительную доброжелательность. Кроме того, они были «преданными в любви и нежнейшими родителями».

Возможно, ранее Томса ввела в заблуждение французская пословица: «Quatre-vingt-dix-neuf moutons et un Champenois font cent betРs», то есть «Девяносто девять овец и один житель Шампани составляют сто голов» – или «дураков» – в зависимости от перевода[65]65
  Там же.


[Закрыть]. Эта пословица родилась за несколько веков до этого – в те времена, когда производство шерстяных тканей составляло важнейшую часть экономики Реймса. Тогда облагалось налогом каждое входящее в город стадо, насчитывавшее сто голов. Чтобы не платить налог, крестьяне стали приводить по 99 овец. Это вызвало неудовольствие феодала, во владении которого находился город. Он располагался у городских ворот, чтобы лично собирать налоги. При появлении каждого пастуха с девяноста девятью животными его светлость кричал своему солдату: «Заставь его платить! Quatre-vingt-dix-neuf moutons et un Champenois font cent bРtes».

Но самым незабываемым впечатлением стало для Томса посещение городского кладбища. «С каменных плит на меня смотрели такие радостные имена, как Айдсик, Клико, Рёдерер и Мумм, – писал он. – Я никогда не мог представить себе эти жизнерадостные имена, так прочно связанные с весельем, свадьбами, праздниками и пирами, в соседстве с черепом и гниющими костями. Это казалось насмешкой над ними, и я уже никогда не смогу поднять пенящийся бокал шампанского, не вспомнив при этом о кладбище в Реймсе».

В ту осень один виноторговец пригласил Томса поехать с ним на сбор урожая недалеко от Верзене. В отличие от его поездки на высокоскоростном поезде из Парижа в Реймс на этот раз ему пришлось путешествовать в повозке, которую покорно тянула старая лошадь: все лучшие лошади были заняты на сборе урожая. Было восьмое сентября, как оказалось – самый жаркий день того года. Ехать предстояло восемь миль. К огромному облегчению Томса, виноторговец прихватил с собой корзину своего лучшего шампанского. Продвигаясь по иссушенной солнцем известняковой дороге, они попивали шампанское и вели ленивый разговор. Томс вдруг случайно повернул голову и в благоговении уставился на Реймсский собор, видимый даже сейчас, когда они приближались к виноградникам Верзене. Навстречу им двигались телеги, груженные бочками с только что отжатым виноградным соком. Бочки были покрыты парусиной и толстым слоем листьев, чтобы защитить их от палящего солнца.

Урожай 1865 года был одним из самых великолепных, которые когда-либо случались в Шампани. Томс вспоминает, как «почва впитывала в себя щедрые весенние дожди» и как ярко светило солнце все лето. Еще никогда, начиная с 1811 года, ягоды не вызревали такими красивыми и содержание сахара в них не было таким высоким. Это дало возможность начать сбор урожая на три недели раньше. «Тем, кто не жил в стране, выращивающей виноград, трудно понять то счастье и воодушевление, которое вызывает удачный урожай», – говорит Томс. Виноградари, замечает он, это «беспокойный народ»; они никогда не могут расслабиться, постоянно опасаясь, что погода неожиданно изменится.

В тот год погода не менялась. Цены на виноград были высоки, и виноградари были в восторге. «Казалось, – пишет Томс, – каждый вытянул выигрышный лотерейный билет»[66]66
  Там же, 109.


[Закрыть].

* * *

Этот необыкновенный урожай, казалось, стал выражением того, что происходило в то время во Франции. Это была эпоха беспрецедентного роста и процветания. Барон Оссманн начал перестройку Парижа: из осыпавшегося от времени города трущоб Париж превращался в город света, великолепную столицу с широкими бульварами и элегантными домами, призванную стать витриной Второй империи Наполеона III и вызвать зависть у всего мира.

Бурно развивалась и промышленность Франции, превосходившая по силе все страны континентальной Европы, вместе взятые. Французские колонии удвоились, объем торговли утроился; использование паровых двигателей увеличилось в четыре раза. Обновленная банковская система давала возможность людям открывать накопительные счета и получать кредиты для организации бизнеса. «Империя значит мир», – заявил Наполеон III[67]67
  Cohn Jones. France (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 215.


[Закрыть]. На самом деле она значила большее:

 
Это было время ликования Европы;
Франция переживала свой звездный час;
Казалось, человечество родилось заново[68]68
  Там же, 176.


[Закрыть].
 

Написанные Уильямом Вордсвортом в эйфории, вызванной Французской революцией, эти стихи еще больше подходили ко времени, переживаемому Францией сейчас. У людей появились деньги, возникли динамизм и чувство всеобщей радости, ощущение того, что все возможно.

В наибольшей степени это относилось к Шампани, где воздух был наполнен перезвоном бутылок на лентах конвейеров, неумолкающим стуком запечатывающих машин и скрипом подъемников: операции, традиционно производившиеся вручную, теперь передали машинам. То, что когда-то было кустарным ремеслом, становилось большим бизнесом.

Не проходило и дня без новых открытий. Фармацевт Жан Луи Франсуа изобрел sucre-oenométre, средство, позволявшее измерить количество сахара в вине и дававшее возможность виноделам рассчитать количество сахара, необходимое для ферментации. Открытие Луи Пастером дрожжевого грибка помогло виноделам понять тайну процесса ферментации – реакции, которую до этого называли «непонятным явлением» и которая часто приводила к взрыванию бутылок. В Шалон-сюр-Марн предприниматель Адольф Жаксон изобрел машину, моющую бутылки. Еще одним его изобретением было проволочное крепление пробки, пришедшее на смену веревке, которую использовали раньше, чтобы удержать пробку в горлышке. Уильям Дейц дополнил его фольгой, прикрывавшей само крепление и пробку.

Николь-Барб Клико, знаменитая вдова Клико. Со своим управляющим погребами она изобрела технику ремуажа

(ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕНО ДОМОМ «ВДОВА КЛИКО-ПОНСАРДЕН»)

Одним из наиболее значительных открытий стал ремуаж – процесс, целью которого было удаление осадка из шампанского. Удаление отложений было проблемой, мучившей виноделов со времен Дома Периньона. Обычно бутылку резко встряхивали, чтобы переместить осадок ближе к «плечу» бутылки. Затем вино переливали в другие бутылки, оставляя в первой как можно больше осадка.

К несчастью, эта операция приводила к потере большей части пузырьков. Решение было в конце концов найдено в хозяйстве вдовы Клико-Понсардин. Это открытие не могло удивить знавших Николь-Барб Клико-Понсардин.

Двадцатисемилетняя Николь, мать трехлетней дочери, потеряла мужа в 1806 году. Он и ее свекор управляли компанией, которая в те времена называлась «Клико и сын». Фирма занималась преимущественно банковским делом и торговлей шерстью; производство шампанского не входило в сферу основной деятельности фирмы. После неожиданной смерти сына от лихорадки старший Клико объявил, что больше не в состоянии руководить фирмой, поэтому вынужден закрыть ее. Однако Николь-Барб сказала, что этого не допустит. И хотя раньше она не принимала никакого участия в руководстве фирмой, Николь уговорила свекра передать компанию ей.

Первым делом она изменила название фирмы на «Veuve Clicquot-Ponsardin». Veuve означает «вдова» – уважительная форма обращения, существовавшая тогда во Франции. Кроме того, она решила, что будущее компании связано с шампанским. Ее железная воля и тонкое деловое чутье принесли свои плоды. Через четыре месяца компания начала процветать. Успеху способствовало то, что Николь-Барб сосредоточилась на продажах в континентальной Европе, проигнорировав Англию и Америку. Кроме того, она очень внимательно прислушивалась к мнению своих клиентов, обращая внимание прежде всего на их жалобы. Чаще всего неудовольствие вызывало то, что шампанское часто бывало мутноватым, причиной чему был осадок, содержавшийся в бутылках.

Согласно легенде, миниатюрная вдова Клико, ростом не более пяти футов, переместила свой кухонный стол в винный погреб и начала экспериментировать. Может быть, в этом и есть доля правды, но скорее всего решение проблемы нашел все-таки Антуан де Мюльер, управляющий погребами Клико. Мюльер прорезал в столе дырки, в которые под наклоном вставлялись бутылки горлышком вниз. Затем бутылки периодически поворачивали и встряхивали, постепенно увеличивая угол наклона, до тех пор пока они не оказывались стоящими кверху донышком, а осадок не накапливался на пробке. Затем пробку вынимали, осадок выливался, а большая часть вина оставалась в бутылке, сохранив при этом основное количество пузырьков. Затем бутылку доливали, снова запечатывали и готовили к отправке[69]69
  История вдовы Клико и изобретение ею ремуажа приводится по нескольким источникам, в частности: Hugh Johnson, The Story of Wine (London: Mitchell-Beazley, 1989). 336–337.


[Закрыть].

Мюльер и вдова Клико пытались сохранить свой метод в секрете, однако вскоре слухи о нем распространились, став всеобщим достоянием, этот метод преобразил процесс изготовления шампанского, сделав его промышленным.

К концу 1860-х большинство людей поверили, что действительно переживали свой звездный час. Как говорилось в одном обозрении, «шампанское вино – это не вино, это шампанское». Впервые слово «шампанское» было включено в толковый словарь французского языка. Оно определялось как «вино, производимое с помощью искусства», но нечто большее, чем «просто вино». Словарь предупреждал, что «капризная природа шампанского требует уважительного и смиренного отношения к себе; в дурных руках над его характером может быть совершено насилие, и тогда оно станет не чем иным, как средством для извлечения доходов».

Производители вина в других провинциях, пытаясь сыграть на буме в отрасли, тоже стали производить игристые вина. В Бургундии появилось игристое Nuits-St-Georges, игристое монтраше и игристое романи-контэ. В Бордо появились игристые сотерны. На юге Роны один винодел сделал игристое Chateauneuf-du-Pape. Однако на шампанское эти вина походили только игристостью. «Это жалкие пародии», – выразился о них один критик.

Шампанское стало уникальным. Теперь ему предстояло выйти на мировую арену, а это требовало надежной транспортной системы. До 1860-х годов производители, чтобы доставить свою продукцию на рынок, пользовались рекой Марной и сетью весьма посредственных дорог. Оба способа транспортировки были медленными и ненадежными, особенно дороги, которые были настолько ухабистые и разбитые, что это приводило к бою большого количество бутылок, которым так и не удавалось достичь потребителя.

Все это изменилось при Наполеоне III. Франция приступила к осуществлению всеобъемлющего плана модернизации, направленного на обновление не только Парижа, но и всей страны. Важнейшей составляющей этого плана было строительство разветвленной железной дороги, которая дала бы толчок развитию бизнеса и тяжелой промышленности, заставила бы фермеров выйти за рамки производства продукции только для собственных нужд и начать производить их в промышленных объемах. За период между 1852-м и 1870 годами система железных дорог Франции увеличилась вшестеро. Теперь из Парижа тянулись рельсы в любой уголок страны, так же как и в большую часть европейских стран.

Лучшего подарка для Шампани нельзя было придумать. Появился доступ к новым рынкам, и продажи шампанского резко выросли от нескольких сотен тысяч бутылок до двадцати пяти миллионов ежегодно. Если в начале века существовало только десять фирм, производивших шампанское, теперь их стало более трехсот.

* * *

Появление поездов и паровых двигателей возвестило о вступлении Шампани в новую эру. Происходило и кое-что еще.

Еще со времен Наполеона I, когда Франция была занята созданием континентальной империи, винодельческие хозяйства начали создавать свои маленькие отряды продавцов. Эти люди находились на переднем крае индустрии. Чтобы добиваться продаж, они должны были обладать талантами Джеймса Бонда и природным чутьем убийцы. Это были энергичные, отважные, и, когда этого требовали обстоятельства, абсолютно свободные в передвижении люди. Еще задолго до появления железных дорог, задолго до наступления эпохи массового маркетинга и современной рекламы, эти люди разъезжали по всему свету – даже по полям сражений, – рекламируя и продавая шампанское.

«Куда бы ни приходили французские войска – в Германию, Польшу, Моравию, – следом за ними обязательно появлялся кто-нибудь из Айдсик, Рюинар, Жаксон или агенты какой-либо другой фирмы», – пишет Патрик Форбс, автор классической работы «Шампанское: вино, земля и люди». Наполеоновские войны 1804–1814 годов подготовили плодородную почву для продаж шампанского. Форбс говорит: «Как только одерживалась очередная победа, они извлекали свои запасы для празднования победы и моментально основывали организацию для продаж на завоеванной территории»[70]70
  Patrick Forbes, Champagne: The Wine, the Land and the People (London: Victor Gollancz, 1985), 143.


[Закрыть].

В то же время эти люди чувствовали себя как дома, ночи напролет танцуя на маскарадах или развлекая посетителей лучших парижских ресторанов.

«Они ужинают в Vefour, – рассказывал один покупатель. – Опасаясь показаться развязными, они весьма сдержанны в разговорах о своей продукции. Обычное дело для них – присутствовать в известных литературных салонах, прогуливаться по знаменитым променадам, находиться в фойе Оперы. После разговора с вами они очень осторожно упоминают о достоинствах игристого шампанского и заканчивают невинным замечанием: «О, я пришлю вам ящик, это ни к чему вас не обяжет». Произнося эти слова, они натягивают свои белые перчатки, застегивают их и начинают говорить о скаковых лошадях и водолечении на курортах»[71]71
  Eric Glatre, Chronique des vins de Champagne (Chassigny: Castor & Pollux, 2001), 122.


[Закрыть].

Несмотря на внешнюю привлекательность, это работа не из легких, замечает Роберт Томс. «Разъездной торговец вином должен обладать не только глубоким умом, но и энергичной внешностью, хорошо подвешенным языком и неистощимой общительностью. Он не имеет права жаловаться на головную боль, он должен уверенно чувствовать себя в любой компании, у него всегда должна быть наготове история, чтобы не дать разговору остановиться ни на минуту, и ему приходится без разбору чокаться со всем миром»[72]72
  Tomes, Champagne Country.


[Закрыть].

Помимо этого, они были невероятно находчивы. Например, в 1811 году, когда наполеоновская армия двигалась на Москву, Шарлю Генри Айдсику пришла в голову идея. Почему бы не прибыть в город до Наполеона, чтобы успеть вовремя отметить победу с победителями? Ему предстояло привлечь внимание к себе в городе, поглощенном военными приготовлениями. Молодой, двадцати одного года от роду Айдсик решил купить белого жеребца и проделать на нем весь путь от Реймса до Москвы, все две тысячи миль. Его прибытие в город стало сенсацией. Сопровождаемый только слугой и вьючной лошадью, нагруженной образцами шампанского, он сразу был осажден людьми, жаждущими попробовать его шампанское[73]73
  Georges Clause и Eric Glatre, Le champagne: Trois siècles d’histoire (Paris: Stock, 2002), 88–89.


[Закрыть].

Его подвиг, должно быть, довел до исступления Луи Бонэ. Будучи уже известным агентом вдовы Клико, Бонэ считал Россию своей вотчиной. Он был личным другом царя и царицы и настолько близок ко двору, что ему даже сообщили секрет, который он не замедлил передать на родину: «Царица беременна. Если она родит принца, это станет для нас благословением. В этой огромной стране шампанское будет литься рекой. Никому в Реймсе не говорите об этом. Все наши конкуренты помчатся на север!»[74]74
  Рассказ о деятельности Бонэ в России: там же, 85–86.


[Закрыть]

Что они, конечно, и сделали. Почувствовав неисчерпаемые возможности рынка, Моэ, Рюинар, Жаксон и Рёдерер послали своих агентов в Россию.

Но вторжение Наполеона в Россию летом 1812 года сделало торговлю опасной и незаконной. Готовясь вести свои войска в бой, царь издал указ, запрещающий ввоз французского вина в бутылках, – пощечина Наполеону, чья любовь к шампанскому и покровительство индустрии были хорошо известны. В отличие от обычных вин, которые могли перевозиться в бочках, шампанское могло транспортироваться только в бутылках.

Луи Бонэ был полон решимости обойти этот запрет. Его первой идеей было зарегистрировать фирму вдовы Клико как импортирующую кофе и контрабандой ввозить шампанское, пряча бутылки в бочках с кофейными зернами. Однако вскоре стало ясно, что подобный способ позволяет ввезти весьма ограниченное количество бутылок. И тогда Бонэ начал разрабатывать новую схему.

Он уже знал, как провести суда, обходя блокаду британских военно-морских сил, чтобы доставить шампанское в Голландию, Польшу и Германию. Что касается России, здесь потребовались не только эти навыки. Вторжение Наполеона в Россию обернулось катастрофой, и вследствие поражения Франции Шампань оказалась оккупированной русскими войсками и их прусскими союзниками. Теперь Бонэ приходилось беспокоиться не только о том, как обойти посты на море; ему приходилось придумывать, как вывезти шампанское из Реймса таким образом, чтобы этого не заметили русские и пруссаки.

К счастью, две армии не очень между собой ладили. Прусские солдаты, вставшие лагерем в деревнях, завидовали русским, расквартированным более комфортабельно – в Реймсе, где к тому же находилось так много погребов с шампанским. В порыве негодования прусский командующий заявил, что он и его люди войдут в Реймс, потребуют контрибуций и таким образом угостятся шампанским. На это русский генерал ответил: «Я получил указание непосредственно от царя не производить никаких реквизиций в этом городе. Что же касается вашей дерзкой угрозы послать части в Реймс, у меня достаточно казаков, чтобы обеспечить им прием». Прусские части остались ни с чем.

Пока союзники пререкались, Бонэ тихо нанял голландское судно, Gebroeders, и стал перевозить огромные партии шампанского к Руану, где стояло судно. Чтобы отвлечь русских, начальница Бонэ, мадам Клико, открыла свои погреба, разрешая русским пить столько шампанского, сколько они пожелают. Эта уловка сработала прекрасно. Никто не обратил внимания на то, чем был занят Бонэ. Незамеченным остался и тот факт, что в начале июня он на Gebroeders вышел из Руана, имея на борту десять тысяч бутылок шампанского. Корабль был настолько забит, что в каюте Бонэ даже не оставалось места для кровати. Однако оставалось место для множества клопов, которые, по словам Бонэ, «имели два дюйма в длину и выпили половину моей крови».[75]75
  Glatre, Chronique, 144.


[Закрыть]

Месяц спустя, благополучно обойдя британские морские посты, Бонэ и Gebroeders прибыли в прусский порт Кенигсберг, находившийся на границе с Россией. Но царь пока еще не отменил своего запрета на шампанское, и Бонэ начинал терять терпение. Желая как можно быстрее распродать груз и вернуться домой, Бонэ распустил по Кенигсбергу слух о том, что все его шампанское уже продано, но он может «сделать одолжение некоторым людям», если они готовы соответственно заплатить, что вызвало в обществе чуть ли не ажиотаж.

«Какой спектакль, – писал Бонэ мадам Клико. – Как бы мне хотелось, чтобы вы были здесь и могли насладиться этим зрелищем. У моих ног две трети высшего общества Кенигсберга – и все благодаря вашему нектару. Я не ищу заказов ни от кого, я просто сообщаю свой номер в гостинице, и за дверью образовывается очередь».

И это было неудивительно. Он продавал знаменитое шампанское вдовы Клико урожая 1811 года, Cuvée de la Comète, – исключительное шампанское, которое, по словам виноделов, «было благословлено появлением кометы Галлея».

«Ему нет равных, – восклицает Бонэ во втором послании мадам Клико. – Восхитительное на вкус, оно настоящий убийца, и тот, кто захочет попробовать его, должен привязать себя к стулу. Иначе он может оказаться под столом вместе с хлебными крошками».

Вдова Клико была в восторге. Когда в августе того года царь снял запрет на ввоз шампанского, она отправила второе судно с шампанским в Петербург. Результат был тот же.

Эти операции были настолько успешными, что фирма вдовы Клико получила возможность уйти с рынка Центральной Европы, сосредоточившись почти исключительно на продажах в России. Бонэ, щедро вознагражденный своим работодателем, приобрел виллу и, выйдя в отставку, удалился в свою родную Германию.

В течение следующих лет спрос на шампанское в России продолжал расти: страна стала вторым крупнейшим потребителем после Великобритании. Почти каждый крупный производитель шампанского претендовал на долю российского рынка.

Однако к началу 1850-х годов продавцы шампанского забеспокоились. Европа старела и теряла для них интерес как рынок сбыта. Здесь не было возможностей для новых прорывов, не было новых территорий, которые можно было бы завоевать.

И тогда они посмотрели на запад.

* * *

Для шампанцев Америка представляла собой великий непознанный континент. Хотя со времен Джорджа Вашингтона и даже еще до американской революции туда и поступали небольшие партии шампанского, большинство производителей воспринимали Соединенные Штаты как рискованное место для бизнеса. В их понимании это была далекая, неискушенная, населенная «дикими индейцами» страна.

Однако Шарль Камиль Айдсик воспринимал ее по-другому. Красивый, дерзкий, наиболее яркий представитель своей весьма неординарной семьи – не кто иной, как его отец въехал в Москву на белом коне, – Шарль основал свою фирму, еще не достигнув тридцати лет. Теперь, считал он, ему предстояло оставить свой след в Америке.

Айдсик прибыл в Бостон в 1852 году. Он стал первым владельцем фирмы-производителя шампанского, посетившим Соединенные Штаты. Хотя он нашел Бостон «очень пуританским», на него произвела впечатление энергия Америки, и это ощущение возрастало по мере его продвижения в глубь страны к Сиракузам, Буффало и Ниагарскому водопаду. К тому моменту, как он достиг Нью-Йорка, его энтузиазм уже стал безграничным. В своем письме к жене он восклицает: «Это поистине страна возможностей!» Не тратя времени, он нанял торгового агента и вернулся во Францию, и уже вскоре огромная партия шампанского отправилась в Соединенные Штаты.

Обложка нот песни «Шампанский Чарли».

(ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕНО «ШАРЛЬ АЙДСИК ШАМПЕЙН»)

Посыпались заказы. Казалось, спрос американцев невозможно было удовлетворить. Он наткнулся на золотую жилу. Пять лет спустя Айдсик снова ехал в Нью-Йорк, на этот раз с двадцатью тысячами paniers, то есть выстеленных соломой корзин, каждая из которых содержала пятнадцать бутылок шампанского.

Его приезд был воспринят как возвращение героя. В его честь был устроен прием, его фотографии были напечатаны во всех газетах. Он был ростом шесть футов и три дюйма, носил бородку и усы, а в больших глубоких глазах светилась улыбка. «Наш Чарли снова вернулся!» – кричали заголовки газет. Скоро все называли его «Шампанский Чарли»[76]76
  Рассказ о Шампанском Чарли в Соединенных Штатах – из семейных архивов Айдсиков.


[Закрыть].

Поездка Шампанского Чарли по Америке широко освещалась газетами

(ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕНО «ШАРЛЬ АЙДСИК ШАМПЕЙН»)

В свой следующий приезд Айдсик решил сочетать бизнес с развлечением. Он привез с собой не только шампанское, но и пистолеты и охотничьи винтовки новейших образцов – оружие, изготовленное лучшим мастером Парижа. «Мы еще никогда не видели более совершенного оружия, – восторгалась одна из газет. – Это образцы красоты и силы». Далее газета рассказывала читателям о том, что Айдсик знал об оружии столько же, сколько и о шампанском, и был одним из лучших стрелков во Франции[77]77
  Текст новостей приводится по: Eric Glatre and Jacqueline Roubinet, Charles Heidsieck: Un pionnier et un homme d’honneur (Paris: Stock, 1955), 33.


[Закрыть].

Вооруженный пистолетом шампанский магнат будоражил воображение американцев, замечает один писатель. Об этом сообщает и сам Айдсик в своем письме домой. «Должен сказать тебе, что сейчас я самый заметный человек в Нью-Йорке. Я и шага не могу ступить без журналистов, следующих за мной по пятам». Более чем любой другой продавец шампанского того времени Айдсик осознавал важность рекламы. «Конечно, иногда это доставляет беспокойство, но чем больше обо мне шумят, тем легче мне будет продавать шампанское», – писал он. «Нью-Йорк иллюстрейтед ньюс», объявляя о предстоящем первом бале сезона в «Метрополитэн отель», особо подчеркнула, что одним из гостей будет Айдсик. В свою очередь, «Харперс уикли» сообщала о том, что «месье Айдсик скоро отправится на запад охотиться на буффало». В газете была помещена фотография элегантного Айдсика, позирующего перед камерой с винтовкой.