Текст книги "Абьюзивная личность. Насилие и контроль в близких отношениях"

Факторы, провоцирующие агрессию

Факторы, провоцирующие агрессию, представляют собой все события-триггеры, на данный момент присутствующие в социальной среде взрослого: например, если мальчика травили в школе, то во взрослом возрасте он будет влезать в драку в баре, если кто-то начнет отпускать шуточки по поводу его веса. То, что воспринимается как оскорбление, становится триггером и вызывает внутреннее состояние дискомфорта, которое называют «аверсивным возбуждением» – это ощутимое напряжение, которое хочется как можно быстрее снизить или полностью снять, но как это будет сделано, зависит от истории научения. Такая история научения вероятнее всего приведет к тому, что человек будет рассматривать причины аверсивного возбуждения одним из двух способов и считать событие, вызвавшее возбуждение, либо подконтрольным, либо нет. Если событие будет сочтено неподконтрольным, человек может попытаться снизить аверсивное возбуждение уходом из ситуации или отстранением.

Предположим, что вызывающим аверсию событием являются действия абьюзивного отца: он кричит, хлопает дверьми, бросается предметами. Растущие в такой обстановке дети живут в ужасе перед человеком, от которого зависит их выживание (и наблюдают, как второй человек, от которого они зависят, подвергается нападкам – таким образом, атакуется сама основа их безопасности). Такие нападения совершаются человеком, которого они не могут контролировать, который обладает куда большей силой. Дети быстро научаются тому, что с этим человеком (отцом) нельзя вступать в конфронтацию, что его невозможно контролировать. Какие же остаются варианты для снижения аверсивного возбуждения, которое дети чувствуют в силу абьюзивности отца? Они могут попытаться спрятаться, обычно в своей комнате или под кроватью. Могут включать громкую музыку, чтобы «заглушить» голос отца. Но уйти из ситуации они не могут, поскольку в слишком большой степени зависят от семьи. Единственное, что им остается, – диссоциация, «отключение» или самогипноз. Эти факторы выбора описаны на рисунке 3.1.

Если поведение представляется контролируемым, аверсивное возбуждение трансформируется в гнев, который подготавливает человека к действиям и затмевает собой другие чувства, потенциально способные помешать действиям. Психолог Реймонд Новако описывает гнев как «эмоциональную реакцию на провокацию», функция которой состоит в том, чтобы затмить собой менее приемлемые эмоции, например чувство вины или страх.²¹ Гнев может давать определенное вознаграждение, поэтому его сложно модифицировать или изменить. Более того, эмоция, которую испытывает человек, обеспечивает внешнее поведение в ситуации. Физиологическое возбуждение (сердцебиение, потоотделение и т. д.) будет с большей долей вероятности истолковано как тревога, если человек избегает или отстраняется от провокации, или как гнев, если происходит взаимодействие или сближение с фактором, провоцирующим агрессию. В каком-то смысле, что именно переживает человек – тревогу или гнев, зависит от того, кто из участников ситуации находится в позиции силы. По мере того как ощущение личного контроля снижается, вероятность, что в момент провокации возникнет именно тревога, растет. Действительно, возникновение гнева стимулирует развитие ощущения личного контроля²² (с. 1124).

Рисунок 3.1. Реакции на аверсивные события. Адаптация по материалам Бандуры (1973) и Зелигмана (1975), цит. по: Стюарт. ⁵⁰

В какой-то момент по мере развития истории вознаграждений человека гнев начал приводить к принудительному поведению, которое стало получать подкрепление. При позитивном подкреплении принудительного поведения начинает развиваться привычка реагировать гневом и принудительным или пунитивным поведением. Эта привычка станет на удивление стойкой по нескольким причинам. Во-первых, она сформировалась через эпизодическое подкрепление, последствия которого устранить невероятно сложно. Если вам нужны доказательства устойчивости привычек, сформировавшихся через случайное подкрепление, достаточно посмотреть на людей, в отчаянии продолжающих дергать за ручку «одноруких бандитов» (хотя выигрыш происходит примерно один раз на тысячу попыток), или «игроков в гольф», которые пытаются выполнить идеальный удар (что случается раз в сто попыток). Во-вторых, выражение гнева может давать вознаграждение само по себе. Человеку приятно ощущение сброса телесного напряжения, а также выполнения действий, вписывающихся в мужское представление о том, как себя ведет «настоящий мужчина».

Новако выделяет несколько функций гнева для испытывающего его человека: гнев дает энергию поведению, имеет экспрессивную, коммуникативную и защитную функции. Энергетизация повышает силу, с которой человек действует, и это увеличивает шансы на получение вознаграждения (окончание аверсивных событий), особенно когда у человека появляется возможность уверенно вступить в конфронтацию с провокацией или несправедливостью. В близких отношениях люди могут так никогда и не начать обсуждать межличностные проблемы до тех пор, пока один из партнеров не испытает заметного гнева. «Сигнальная ценность» гнева указывает на существование проблемы, на то, что она нуждается в решении – при условии, что гнев используется как способ решения проблемы, а не как возможность обвинить и обидеть партнера, что приводит к эскалации конфликта. Гнев не только указывает на факт наличия проблемы, но и укрепляет позиции человека, говоря о его силе, экспрессивности и твердости намерения. Если эти качества приписываются той или иной половой роли, соответствуют самоопределению партнера или ценятся ближайшим окружением, выражение гнева может укрепить образ себя. Защитная функция гнева работает через блокирование вызывающего тревогу чувства уязвимости. Тревога влечет меньший дистресс, чем гнев. Подавление гнева происходит из-за тревоги по поводу последствий. Когда тревога преодолевается, гнев находит ту или иную форму выражения. Если эта функция выполняется нормально, то у разгневанного человека снижается тревога – хотя снижение тревоги может быть связано и с тем, произошло отыгрывание гнева или нет. В этом смысле гнев также экстернализирует конфликт, смещая фокус внимания с себя на другого.

Новако описывает две другие функции гнева: возбуждение гнева: 1) способствует ощущению силы и 2) устраняет аверсивный стимул с помощью агрессивных действий. По выражению Эриха Фромма, гнев превращает «ощущение бессилия в ощущение всесильности».²³ Благодаря этому процессу изменяется как само переживание себя в целом, так и стимул, вызвавший гнев. К примеру, в личной жизни или на политической арене ощущение отчуждения и самообвинения с помощью гнева трансформируется в ощущение силы, самоценности и убежденности, а бывший угнетатель подвергается унижению и становится мишенью для гнева (и, возможно, насилия). Фромм пишет об этом так: «Появляющееся у человека ощущение, что он не является хозяином собственной судьбы, может приводить к попыткам восстановить себя в позиции активного деятеля. Такие попытки могут принять форму нападения на тех, кто, как кажется человеку, оказывает на него влияние и контролирует»²³ (с. 1126).

Возникновение гнева и связанных с ним мыслей может стимулировать агрессивные действия, призванные изменить ситуацию (избавиться от аверсивного стимула). Все эти аспекты эмоциональной жизни формируются культурой, мужчины запрограммированы игнорировать страх и действовать, склонны реагировать гневом.‡ Однако реакция гнева – действия, выражающие гнев и сама мишень гнева (другой мужчина, близкая женщина, расовая группа) – у разных мужчин может выглядеть очень неодинаково. Таким образом, выучивается эмоциональная реакция на провокацию и поддерживается привычка испытывать гнев.

Яркий пример «конверсии гнева» мы встречаем в фильме Теренса Малика «Тонкая красная линия». Американский солдат участвует в атаке на хорошо укрепленный японский бункер, скрывающийся внутри холма на острове в южной части Тихого океана. Бункер охраняется пулеметчиками, и на глазах у солдата погибает несколько его товарищей. Он переживает момент огромного ужаса, прячется в укрытие и почти сдается (тонкая красная линия между действием и безумием). Внезапно он находит в себе смелость закричать и броситься в атаку, в результате которой ему удается уничтожить противника. Необычная беседа о травматической реакции на активное действие является прекрасной иллюстрацией описаний Фромма и Новако. Как правило, ярость используется для отпугивания потенциальной угрозы (не настолько четкой и очевидной, как в случае данного солдата), она во много крат усиливается с помощью функций гипоталамуса и попадает в общий коктейль под названием «оценка».

Хроническое повторяющееся насилие со стороны родителя лишает ребенка желания использовать «активные стратегии» для снижения аверсивности. Ребенок научается пассивному отстранению и использует его как копинговую стратегию для «притупления» аверсивности. Эти дети находят убежище в других мирах: телевидение, компьютерные игры, хэви-метал или хип-хоп – все что угодно, что помогает сместить фокус внимания с абьюзивного родителя.^§ Такие дети остаются здесь физически, но эмоционально и когнитивно они отсутствуют. Изучение жертв травмы показывает, что одной из частых реакций на повторяющуюся травматизацию является диссоциация – процесс отщепления мыслительных процессов от телесных переживаний. Если жертва сексуального насилия не может избежать насилия, она научается «наблюдать» за собственной виктимизацией из точки, находящейся за пределами обычного сознания. Эти люди могут с кажущимся спокойствием описывать сексуальную виктимизацию от третьего лица. Если диссоциация становится выученной стратегией выживания, то впоследствии они могут использовать ее для поддержки работы и описывать этот «фокус» таким же безразличным тоном. Проститутка может описывать свой сексуальный «труд» так же спокойно, как будто зачитывает список покупок. Она научилась притуплять все чувства, связанные с сексуальностью, и использовать самогипноз и отстранение, занимаясь сексом с клиентом.

Эта форма «психического оцепенения» – частая реакция на неподконтрольное травматическое событие. Разумеется, если притупление или избегание не дают желаемого результата и не приводят к снижению аверсивности, жертвы могут попытаться применить более радикальные меры – сбежать, заболеть или покончить с собой. Основная причина, по которой многие жертвы абьюза сами не становятся абьюзерами, состоит в том, что они научились другим, более пассивным стратегиям ухода от аверсивного возбуждения.²⁴ Применение агрессии против абьюзивного родителя, скорее всего, повлечет за собой жесточайшее наказание. Последовательность действий может храниться в памяти, однако импульс подавляется в ситуациях, когда человеку кажется, что он не способен контролировать ситуацию. Абьюзеры представляются неподконтрольными, кажется, что вся власть находится в их руках. Когда жертвам абьюза удается успешно дать абьюзеру отпор, они часто поражаются тому, что насильник оказывается уязвим. По иронии судьбы, как агрессия, так и достижения начинаются с одного и того же ощущения, что ситуацию можно держать под контролем, и предполагают прямые действия по изменению ситуации. Однако агрессия существует для того, чтобы контролировать и изменять людей. Даже если непосредственная мишень агрессии неодушевленная, как, к примеру, в случае с Центром всемирной торговли, цель ее состоит в том, чтобы отправить символическое послание определенной группе людей. Агрессор научился снижать напряжение с помощью насилия. Если вы кричите, топаете ногами, визжите, угрожаете и наносите удары, скорее всего, другой начинает вести себя так, как надо. Если с помощью насилия удается избавиться от напряжения и изменить действия обидчика, то такое поведение получает вознаграждение и привычка к насилию закрепляется.

Важно отметить, что теория социального научения считает источником аверсивного возбуждения внешние стимулы: например, ссору или критические замечания другого человека. Также можно задаться вопросом, может ли аверсивное возбуждение создаваться внутренне, в отсутствие аверсивных внешних стимулов. Может ли оно накапливаться с течением времени, подобно воде за плотиной? Ведь в таком случае человек, подверженный аверсивным состояниям внутренней этиологии, окажется в тяжелом положении: он будет чувствовать себя плохо, но никак не сможет объяснить себе, откуда взялось это чувство. С чем оно связано? Мужчины в большей степени ориентированы на среду, чем на внутренние состояния, поэтому возможным объяснением аверсивного возбуждения может быть концентрация на чем-то или ком-то внешнем и связанное с этим обвинение. В обвинении другого человека есть и еще одно преимущество: оно распаляет гнев на этого человека, возможно, провоцирует на крик, и тогда происходит разрядка напряжения через выражение гнева. В силу обусловленности половой роли мужчины не склонны считать, что аверсивное возбуждение вызывается неким внутренним триггером, поэтому крайне сложно заставить мужчин вести дневник внутренних переживаний. Более того, они растут в обществе, где традиционно считается, что ответственность за чувства мужчины лежит на его жене. Следовательно, если мужчина чувствует, что с ним «что-то не так», виновата в этом его жена. Обвиняя жену в своих чувствах, мужчина получает простое, социально одобряемое объяснение тому, почему он так себя чувствует, а также оправдание гневу. Гнев, направленный на жену, позволяет растворить возросшее напряжение. Женщины тоже могут направлять внимание вовне, фокусируясь на «нагрузке на работе», шопинге и последних скандалах с участием звезд (с этим связана огромная популярность «желтой прессы», которую читают в первую очередь женщины). Образ жизни, включающий в себя множество культурно одобряемых способов отвлечения в форме телепередач, компьютера, занятий спортом и последних громких судебных процессов, не дает нам обращать достаточно внимания на руководящие нами внутренние процессы.²⁵ «Отвлечение» от внутреннего хаоса или геноцида и катастроф мирового масштаба встроено в нашу культуру по умолчанию.

Сьюзан Поллак и Кэрол Гиллиган провели креативное исследование гендерных различий в восприятии угрозы.²⁶ Они показывали мужчинам и женщинам карточки Теста на тематическую апперцепцию и записывали их реакцию. При проведении этого тестирования людям демонстрируют двусмысленные картинки, а затем оценивают реакции участников исследования, указывающие на специфику бессознательной тематики. Поскольку картинки двусмысленны, мы начинаем «проецировать» на них важные для нас темы и фантазии, когда описываем то, что, по нашему мнению, происходит на каждой из картинок. Поллак и Гиллиган показали, что, когда люди чувствуют опасность при просмотре одной или нескольких картинок, они начинают писать истории на тему жестокости. С помощью оценки выраженности и количества тем жестокости можно определить степень угрозы или опасности, которую человек ощутил при просмотре картинок. Женщины чаще всего писали на тему жестокости после просмотра картинок с «ситуациями на работе», а мужчины – со «сценами, в которых участвуют женщина и мужчина». Реакцию женщин авторы истолковали как ощущение угрозы в ситуациях, связанных с достижениями. Реакции мужчин, судя по всему, говорили о том, что ощущение угрозы или опасности связано для них в первую очередь с близкими отношениями. Авторы выдвинули гипотезу, что такая гендерная разница в восприятии опасности служит источником конфликтов между мужчинами и женщинами в близких отношениях. Если мужчины чувствуют себя менее комфортно и уверенно в близких отношениях, то они могут проявлять гнев, ярость и насилие для того, чтобы восстановить ощущение контроля над ситуацией. Таким образом, сценарий близких отношений очень похож на то, как школьный хулиган применяет насилие, чтобы вернуть себе ощущение контроля и власти.

Ревность и супружеская паранойя

Абьюзеры зачастую испытывают иррациональную ревность. Мужчины отслеживают перемещения жен и подозревают неладное при любом контакте их женщин с другими мужчинами. Они с подозрением относятся к любым проявлениям интереса к их женам со стороны других мужчин, исходя из того, что мотивы такого интереса могут быть исключительно сексуальными. Некоторые мужчины осуждают манеру жен одеваться, называя одеж ду «слишком вызывающей». Муж одной моей клиентки проверял ее нижнее белье, пытаясь понять, не занималась ли она с кем-то сексом! Социобиологи истолковали бы его поведение как попытку контроля над размножением. Как уже говорилось выше, Мартин Дейли и Марго Уилсон в исследовании показали, что ревность наиболее часто указывается в качестве мотива убийства одного супруга другим. Однако в какой-то момент необходимо задать себе вопрос: как иррациональное восприятие может способствовать усилению генетической приспособленности? Являются ли безосновательные подозрения оправданными с генетической точки зрения? Возможно, социобиологи возразят, что лишняя осторожность никогда не помешает, но, согласно теории социального научения, безосновательная ревность считается «фактором бреда» и не рассматривается как усиливающая приспособленность. Ранее я уже упоминал мужчину из моей терапевтической группы, который решил, что у его жены роман на стороне, лишь на основании того, что, вернувшись в город, нашел на столе ключ «с мужским именем» (которое потом оказалось названием фирмы, изготавливавшей ключи). Он пришел в такую ярость, что начал представлять себе, как убьет супругу. Сложно предполагать, что убийство верной жены из-за бреда ревности может каким-то образом способствовать генетической приспособленности. Но, за исключением введения этого термина, теория социального научения ничего не говорит нам о происхождении «факторов бреда» или о том, как резкие изменения в близких отношениях могут стать «аверсивным стимулом».

В наших терапевтических группах склонные к насилию мужчины пытались говорить о таких темах, как ревность и покинутость, а также о своей эмоциональной зависимости от жены – причем в отстраненной, «крутой» или пренебрежительной манере. Подобное отношение проявлялось очень по-разному. В начале терапии мужчины жаловались на поведение жен, отчасти чтобы отвлечь внимание от своей склонности к насилию. Часто мы сталкивались с ситуацией, когда мужчина долго сетовал на ужасные привычки жены, но услышав вопрос «Так почему же вы не ушли от нее?», впадал в ступор, как будто бы никогда не задавался этим вопросом. Ответы, которые мы получали, как правило, оказывались уклончивыми и пустыми. Никто из мужчин не был готов признаться, что он нуждается в жене, что он неразрывно связан с ней, что приходит в ужас от перспективы остаться в одиночестве. Обычно такое поведение называют термином «скрытая зависимость». Для мужчины абьюз – способ сделать так, «чтобы женщина знала свое место», а также продолжить закрывать глаза на собственные вытесненные потребности. Абьюз позволяет мужчине поддерживать иллюзию независимости.

Для тестирования тем, связанных с близостью у абьюзивных мужчин, мы с моим студентом (на тот момент) Джимом Браунингом провели довольно смелое исследование, в рамках которого предполагали заснять на видео основные конфликтные темы, которые мужчины описывали во время терапии.^{27, 28} Мы решили, что если пригласим профессиональных актеров и попросим их сыграть пары, которые ссорятся по сценариям, записанным со слов мужчин в терапии, а потом измерим реакции мужчин при просмотре этих видеозаписей, то сможем получить доказательства того, какую роль важные для близости темы играют в возникновении страха и гнева – предвестников абьюза. Мы измеряли реакцию на видеозаписи с помощью методик самоотчета: мужчины заполняли эмоциональные шкалы, рассказывая о своих чувствах в момент просмотра, когда они представляли себя на месте мужчины – участника конфликта.

Нам был нужен один конфликтный сценарий, отражающий тему покинутости, которую описывали наши участники, второй – отражающий тему поглощения, и третий – нейтральный в этом аспекте близости. Также мы хотели, чтобы в одном сценарии доминировал мужчина, а в другом – женщина. Тема покинутости разыгрывалась следующим образом: женщина говорит мужу, что хочет поехать с подружками на выходные в соседний город (Сиэтл). Он приходит в ярость, говорит, что они наверняка пойдут «снимать мужиков» в бары для знакомств, где их, конечно, и так уже все знают. Она не покупается на это, а потом говорит, что собирается пойти в женскую группу «личностного роста». В сценарии поглощения женщина жалуется, что они с мужем мало времени проводят вместе и что мужчина слишком много времени тратит только на себя. Он отвечает, что ей стоит «найти себе какое-нибудь занятие». В нейтральном сценарии пара ругается из-за того, что они не могут решить, где провести отпуск, но, поскольку они в любом случае поедут туда вместе, этот сценарий является нейтральным с точки зрения изменений в близости. Каждый сценарий должен был быть эмоциональным и достоверным, чтобы оказать на участников необходимое влияние при просмотре. К счастью, видеозаписи оказались реалистичными.

Разумеется, мы столкнулись с вездесущей проблемой психологических исследований: как получить репрезентативную выборку субъектов исследования. Хотя этих мужчин направили на терапию по решению суда, ничего не говорилось о том, что они обязаны принимать участие в научных исследованиях. Для начала мы стали искать добровольцев, но поскольку предполагалось, что в процессе надо подключаться к аппарату для полиграфической регистрации, потом смотреть какие-то странные, очень неприятные видео, то, возможно, у них возникали ассоциации со сценами из классического фильма Стенли Кубрика «Заводной апельсин». В какой-то момент мы приняли решение выплачивать денежное вознаграждение за участие в исследовании, но тогда возник вопрос, как сформировать контрольную группу. Нам было необходимо как минимум еще три группы: одна – часто конфликтующие пары, вторая – «счастливые браки» и третья – пары, в целом склонные к насилию. Сравнение группы мужчин, склонных к насилию в близких отношениях, с каждой из этих групп могло бы дать очень интересные результаты. Отобрать мужчин, в целом склонных к насилию, было несложно: таких в нашей терапевтической группе хватало. Участников для группы конфликтующих пар мы нашли в местной программе по брачному консультированию. Сложнее всего оказалось набрать группу участников, состоящих в счастливом браке. Мы опубликовали объявления в разделе «Спорт» в местной газете, и на него откликнулось множество мужчин. Процедура отбора также предполагала отсев по демографическим критериям: уровень дохода и образования, а также заполнение претендентами и их партнерами анкеты по применению насилия. Так, к примеру, в парах из «конфликтной» группы конфликтов было столько же, сколько в группе НБО, но участники не прибегали к физическому насилию в качестве способа решения проблемы. К нашему разочарованию, оказалось, что в около 20 % «счастливых браков» жены сообщили о том, что мужья применяют насилие по отношению к ним! Разумеется, эти мужчины отбор не прошли.

Само исследование состояло из двух лабораторных сессий. Первая была полностью посвящена заполнению опросников и анкетированию. Эта сессия показала, что мужчины, применяющие насилие к женам, имеют такие же установки по отношению к женщинам, как и мужчины из других групп. Однако у всех присутствовал один и тот же набор характеристик, который мог усиливать склонность к абьюзивности: у них была более выраженная потребность занимать доминирующую позицию и менее развитые навыки вербальной ассертивности. Грубо говоря, у них не было достаточных вербальных способностей для удовлетворения потребности во власти. На второй сессии субъектам исследования показывали видео разных сценариев отношений, а затем записывалась оценка эмоций и восприятие конфликта участниками. Показатели по уровню гнева представлены в таблице 3.2.

Оценка эмоций показала различия между этими группами мужчин. Склонные к НБО мужчины продемонстрировали самый высокий уровень гнева и тревоги при просмотре всех сценариев в целом и особенно высокие показатели при просмотре сценария о покинутости.

Таблица 3.2. Показатели и стандартные отклонения по уровню гнева

Примечание. Диапазон шкалы = 1–9.

Что-то делало членов этой группы более эмоционально реактивными (примерно в два с половиной раза) и более уязвимыми к отвержению или покинутости, чем счастливо женатые мужчины, в целом склонные к насилию мужчины и мужчины, в браке у которых часто случаются конфликты. По какой-то причине ни одно из этих различий не проявилось при физиологической оценке, однако такие мужчины оценивали себя как испытывающих более высокий уровень гнева и тревоги. Они также говорили, что были бы более склонны применить насилие для разрешения конфликта, если бы оказались на месте мужчины из просмотренного видео. В их восприятии требования жены унижали мужа, а мужчины из других групп даже не воспринимали слова женщины как требование. Также мужчины, применявшие насилие в близких отношениях, считали, что проблемы с близостью, отраженные в видеозаписях, очень похожи на их собственную ситуацию.

Наше исследование стало первым важным шагом на пути к тому, чтобы «попасть в голову» к этим мужчинам. Нам удалось показать, что они видят конфликты в близких отношениях совсем не так, как другие мужчины: мужчины, выросшие в том же обществе и под влиянием той же культуры. Абьюзивные мужчины чувствовали бóльшую угрозу, более высокий уровень тревоги и униженности и реагировали большей степенью гнева, чем другие мужчины: причем даже те, кто был склонен к применению насилия в целом, за пределами близких отношений. Мужчины, применявшие насилие именно в близких отношениях, проявляли особую эмоциональную реакцию и совершенно иначе воспринимали происходящее в отношениях. Мы начали понимать, что абьюзивное поведение представляет собой нечто большее, чем просто подражание агрессивным действиям.

На тот момент мы еще не могли объяснить этиологию подобных различий и не знали, что они могут быть частью большей психологической картины – мы могли только с уверенностью утверждать, что эти различия существуют. Мы еще ничего не знали о том, что теперь называется «абьюзивная личность», и поэтому составили описание абьюзеров этого типа так, как было принято в науке на тот момент: в контексте теории социального научения.