Текст книги "Абьюзивная личность. Насилие и контроль в близких отношениях"

Нейтрализация совести и регуляция насилия

Последняя категория анализа социального научения называется регуляторы агрессии. Поскольку поведение формируется непосредственными реакциями, которые оно вызывает, эти реакции выступают в качестве регуляторов. Внешние вознаграждения и наказания, которые случаются после акта агрессии (например, реакции других людей), «самовознаграждение и самонаказание» (то, как мы сами оцениваем только что сделанное) являются регуляторами агрессии. К этой категории относится и феномен, который некоторые называют совестью. Для регуляции насилия особенно важны два принципа научения. Первый состоит в том, что при отсутствии выраженного наказания со стороны других людей насилие получает вознаграждение. Мужчины, применяющие насилие, получают автоматическое вознаграждение вышеописанным образом: у них снижается аверсивное напряжение и возникает ощущение власти и доминирования. Одного этого уже достаточно, чтобы насилие снова повторилось. Во-вторых, для поддержания привычки достаточно, чтобы эти чувства появлялись лишь спорадически. Если насилие получает случайное подкрепление (и не наказывается), этого будет уже достаточно. Тем не менее, согласно опросам Страуса, примерно треть мужчин, нападавших на своих жен, перестали делать это после того, как вмешалась полиция. Неизвестно, что именно спровоцировало такое «спонтанное прекращение» насилия.²⁹ Возможно, женщине удалось убедить мужчину, что, если такое повторится, она уйдет от него, или же у самого мужчины возникла отрицательная реакция на собственные действия.

Агрессия абьюзивных мужчин вызывает очень разные реакции у их партнерш: они вызывают полицию, уходят, уезжают ненадолго, угрожают бросить, живут в постоянном страхе и тревоге, отстраняясь в сексуальном отношении. Многие из этих реакций, если мужчина воспринимает их всерьез, становятся наказанием для абьюзера. Однако он может и не воспринимать эти реакции, когда, к примеру, женщина уже угрожала уйти, если такое повторится, а потом не делала этого. Тогда подобные угрозы становятся просто «пустыми словами», не имеющими силы.

Абьюзерам свойственны очень разные отношения с совестью, или аспектом самонаказания (см. рисунок 3.2). Психопатов совесть, разумеется, вообще не мучает. Нормально социализированные мужчины, не склонные к психопатии, переживают период раскаяния после применения насилия по отношению к женам. Это раскаяние проявляется в отрицании и преуменьшении степени насилия и его последствий. Раскаяние, естественно, вещь неприятная, и поэтому мужчины пытаются избежать его, проходя через процесс, который Бандура называет «нейтрализацией самонаказания». На языке теории социального научения совестью считается способность человека наказать самого себя за нарушение собственных правил поведения.

Рисунок 3.2. Механизмы, с помощью которых поведение обособляется от последствий его самостоятельного оценивания на разных этапах поведенческого процесса. Из Бандура.² Copyright 1979 by Hans Toch. Воспроизводится с разрешения правообладателя.

Если у мужчин присутствует совесть, то за применением агрессии к любимому человеку следует чувство вины или стыда (и в случае ареста и вынесения приговора мужчина приносит эти чувства в терапевтическую группу, куда он направляется решением суда).³⁰ Угрызения совести приводят к развитию так называемой фазы раскаяния, описанной Уокером. Разумеется, угрызения совести причиняют боль, поэтому человек ищет способ «нейтрализовать» это самонаказание, начиная рационализировать совершенные им «осуждаемые» действия и реконструировать все произошедшее. Наверное, самый известный случай нейтрализации – это заявления Адольфа Эйхмана на Нюрнбергском процессе: «Я просто выполнял приказы» и «Если бы я не подписывал эти смертные приговоры, это сделал бы кто-то другой», которые так тщательно описала и проанализировала Ханна Арендт в книге «Эйхман в Иерусалиме: о банальности зла».³¹ **

В случае НБО подобная ментальная реконструкция акта насилия сопровождается обвинением жертвы в том, что она сама спровоцировала агрессию («Если бы она меня так не доставала, этого бы не произошло – я же ей говорил “не беси меня”»), приписыванием агрессии внешним факторам («Я веду себя так, только когда пью»), минимизацией тяжести содеянного, в том числе на вербальном уровне («в тот вечер, когда у нас случилось это досадное происшествие») и особым типом сравнений («Большинство мужчин на моем месте повели бы себя точно так же»). Всем направленным на терапию по решению суда мужчинам я задавал один и тот же вопрос: какой процент мужчин в той же мере склонен к насилию, как вы? Как правило, они отвечали «85 %» (хотя в реальности этот показатель составляет 3–4 %). По иронии судьбы и насильники, и феминистки считают причинами абьюза именно социальные факторы. Насильникам это дает возможность снять с себя личную ответственность и использовать этот аргумент в качестве «доказательства» того, что они поступили так под гнетом социальных стереотипов. На рисунке 3.3 мы видим некоторые часто используемые оправдания.

Несмотря на то, что все подобные формы отрицания или по крайней мере некоторые из них характерны для большинства абьюзеров, самым распространенным является виктимблейминг. В терапевтических группах, особенно поначалу, мужчины перечисляют бесчисленные недостатки своих жен. Однако терапевту довольно сложно оценить этот процесс. Данные опросов на большой выборке³² свидетельствуют о том, что взаимное насилие (с одинаковой степенью тяжести) является одной из наиболее распространенных форм насилия и процент таких случаев варьируется от 40 % у гражданских пар до 63 % у пар, где партнеры являются военными.³³ Следовательно, когда мужчина говорит, что его партнер тоже прибегает к насилию, это вполне может оказаться правдой. В таких случаях рекомендуется провести оценку на наличие насилия с обеих сторон. Попытка остановить абьюз со стороны одного партнера, если другой партнер продолжает проявлять насилие, обречена на провал и всегда приводит к рецидивам, если, конечно, партнер не примет решение уйти. В отличие от рассматривания как отрицание своей вины всех заявлений мужчин о том, что партнер тоже применяет насилие, в новой литературе о женском абьюзе обычно предлагается прояснять вопрос о наличии взаимного насилия в самом начале оценки.

Моральное оправдание: «В Библии (Коране и т. д.) сказано, что я – глава семьи, и она должна меня слушаться».

Оправдывающее сравнение: «Я не настоящий преступник, потому что никогда не пользовался оружием».

Смещение ответственности: «Я так напился, что не понимал, что делаю».

Размытые границы ответственности: «Такое случается во всех браках», «В моей культуре это совершенно нормально».

Дегуманизация жертвы: «Моя старушка это еще как заслужила».

Приписывание вины жертве: «Это она меня довела», «Если бы она меня не доставала, ничего такого бы не произошло».

Минимазация / избирательная память: «Да я всего один раз сорвался на нее».

Рисунок 3.3. Нейтрализующие утверждения о себе.

Эмоции и убеждения при кофликте с интимным партнером

Мы с коллегами^34–36 проверили серию лабораторных аналоговых исследований, в которых субъектам демонстрировались различные типы сценариев конфликтов в интимных отношениях (подобно описанным выше в эксперименте Даттона и Браунинга). Вместо видеозаписей использовались аудиозаписи: их легче записать, а эмоции у слушателя они вызывают не менее сильные. После прослушивания субъекты исследования оценивали свои эмоциональные реакции и отвечали на несколько вопросов, касавшихся убеждений относительно конфликта. Были представлены такие типы конфликта, как ревность в паре и тема «образа жизни» между родителем и ребенком подросткового возраста, а также другие. Женщины обычно реагировали на конфликты более высоким уровнем гнева и тревоги. В целом женщины иначе шкалировали эмоции, отмечая их наличие на обоих концах шкалы. Мужчины, как правило, вообще не говорили о таких эмоциях, как, например, тревога, а свой уровень гнева в среднем оценивали ниже, чем женщины. Исследования по домашнему насилию говорят о том, что основным фактором, по которому отличаются реакции на насилие у мужчин и женщин, становится наличие «страха перед партнером»,³⁷ но эти исследования сообщают о том, что, когда женщины говорят о страхе, это, как правило, не связано с реальной опасностью.³⁸ Измерения исключительно уровня тревоги привело к большому количеству «ложноположительных» результатов при отсутствии реальной опасности. Крайняя степень тревоги или гнева явно не способствует позитивному решению проблем во время семейных ссор. Также мы обнаружили,³⁶ что определенный тип личности (с высоким баллом по шкале Склонности к абьюзивности (PAS)), склонный испытывать тревогу в близких отношениях, иметь нарушения идентичности и высокую степень гнева, реагировал на эти сценарии особенно сильно. Эти люди были настолько реактивны, что у них очень резко повышались уровни тревоги и гнева даже в ожидании своей очереди прослушивания записи семейной ссоры. Далее в книге этот тип личности будет обсуждаться более подробно.

Когнитивные искажения и гнев

Экхард и его коллеги усовершенствовали методы оценки созависимости, разработав технику под названием «Сформулированные мысли в симулируемых ситуациях» (техника ATSS), в основе которой лежат работы Бека,³⁹ описавшего разные типы когнитивных искажений (искажений мышления), связанные с крайними проявлениями гнева (см. рисунок 3.4). Среди этих искажений можно назвать следующие: произвольные умозаключения (предположения или выводы при отсутствии доказательств («Жена купила новое платье, значит, она мне изменяет»)); избирательное абстрагирование (понимание того или иного опыта на основе одной детали, вырванной из контекста, и игнорирование остальных аспектов ситуации («был уже час дня, дети еще даже не пообедали»)); сверхобобщение (вывод общего правила на основе одного или нескольких не связанных между собой случаев и применение этого правила в любых ситуациях («Моя жена думает, что деньги на деревьях растут»)); преувеличение (переоценка частоты событий и неконгруэнтная реакция на текущую ситуацию («Моя жена только и делает, что по магазинам ходит»)); персонализация (склонность человека вовлекаться в самореферентное мышление при столкновении с ситуациями, никак с ним не связанными («Я виноват в том, что мои родители развелись, потому что я не помешал отцу избивать мать»)); дихотомичное мышление (категоризация события на две крайности («Если она со мной не согласна, значит, она меня не любит»)); атрибуция враждебных намерений (обвинение другого в дурных и враждебных намерениях («Она вышла за меня замуж только ради денег»)). Интересующийся вопросом читатель может обратиться к работам Мерфи и Экхардта,⁴⁰ в которых приводится замечательное обсуждение терапии подобных искажений.

Произвольное умозаключение – предположения или выводы при отсутствии доказательств.

Избирательное абстрагирование – понимание того или иного опыта на основе одной детали, вырванной из контекста, и игнорирование остальных аспектов ситуации.

Сверхобобщение – вывод общего правила на основе одного или нескольких не связанных между собой случаев и применение этого правила в любых ситуациях.

Преувеличение – переоценка частоты событий и неконгруэнтная реакция на текущую ситуацию.

Персонализация – склонность человека вовлекаться в самореферентное мышление при столкновении с ситуациями, никак с ним не связанными.

Дихотомичное мышление – категоризация события на две крайности.

Атрибуция враждебных намерений – обвинение другого в дурных и враждебных намерениях

Рисунок 3.4. Когнитивные искажения, связанные с крайними формами гнева. Данные по Беку.³⁹

Иррациональные убеждения

Эллис и Драйден⁴¹ описали четыре «глубинных иррациональных убеждения», с которыми работают в рационально-эмотивной терапии, созданной для «нормализации» крайне реактивно-эмоциональных людей:

«Кошмаризация» – завышенная оценка негативности аверсивного события (Специалисты РЭПТ, предпочитают использовать данный термин, а не более привычный для отечественного читателя «катастрофизация», в том числе во избежание пересечений с терминологией КПТ. – Прим. пер.).

Низкая толерантность к фрустрации – тяжелая форма непереносимости дискомфорта («Я терпеть не могу… не выношу… мне не справиться»).

Требовательность – ригидные, абсолютистские убеждения в том, что события или люди должны быть именно такими, какими человеку хочется, и что успех и одобрение являются первостепенно важными и необходимыми.

Оценка себя/другого – оценка общей ценности человека, исходя из конкретного поведения или признака.

Я^{42, 43} показал, как нарушения привязанности приводят к тому, что у абьюзивных мужчин появляется дефицитарность в отношении способности к самоуспокоению. Они склонны к катастрофизации события, приходят в крайнюю степень возбуждения, а затем не могут ее снизить. Зачастую катастрофизируемое событие связано с темой покинутости – отсюда и используемый в психиатрии термин «супружеская паранойя».⁴⁴ Мерфи и Экхардт ⁴⁰ обнаружили рост иррациональных убеждений у проявляющих в браке насилие мужчин при экспозиции конфликтам в рамках эксперимента. При прогнозировании степени агрессии важными оказались такие факторы, как требовательность, преувеличение и «кошмаризация», также была выявлена явная корреляция этих факторов со степенью выраженности гнева. Следовательно, сочетание двух иррациональных убеждений и одного когнитивного искажения типично для мышления склонных к насилию мужчин, хотя у них могут, пусть и в меньшей степени, присутствовать другие искажения и иррациональные убеждения.

Выводы

Теория социального научения имела одно большое преимущество перед предыдущими теориями происхождения НБО: она принимала во внимание индивидуальные особенности. Обладая масштабной научной базой, она могла рассматривать НБО в контексте исследований более общего характера, посвященных агрессии. Однако проблемы все же оставались: во-первых, теория социального научения в силу используемых методик исследования рассматривает людей как «реагирующих на стимулы», полагая, что насилие всегда случается под воздействием некоего внешнего события. Подобно крысе в клетке (в опытах, с которыми и была разработана теория социального научения), абьюзеры рассматриваются как субъекты, реагирующие на внешние события. У них нет «внутренней жизни», за исключением определения возможности контролировать «аверсивный стимул» и угрызений совести по поводу собственного поведения. Более того, многие «черты», сопутствующие абьюзивности (выраженная сензитивность по отношению к отвержению, ревность, тенденция стимулировать и экстернализировать чувство вины), являются не внешними видами поведения, которые можно наблюдать или копировать, а личными и внутренними реакциями. Как же в таком случае они передаются?

Портрет агрессивного человека как реагирующего на внешний мир совсем не похож на то описание, которое мы слышим от жертв НБО. Они характеризуют партнера как создающего напряжение и возбуждение в отсутствие объективных изменений среды. Абьюзеры «раздражаются без какой бы то ни было видимой причины», реагируют повышением уровня вербального насилия, а затем и физического. Они патологически ревнивы и делают невероятные выводы о несуществующих изменах. Они перекладывают вину за все на партнера, всегда правы и страдают от нарушений сна, тревоги и депрессии. Они проходят через циклы нарастания напряжения, которые никак не связаны с тем, что происходит вокруг. Наличие этих циклов говорит о том, что внутреннее напряжение и внутренняя жизнь абьюзеров куда более сложны, чем полагает теория социального научения, и их практически невозможно «смоделировать», потому что все явления происходят внутри. Абьюзеры не просто реагируют на внешний стимул, а создают совершенно иную картину мира, в которой любой эмоциональный всплеск может повлечь за собой настоящее наводнение. Ни теория социального научения, ни феминистская теория, ни известные нам до сих пор психиатрические диагнозы не могут объяснить этого синдрома нарастания и снижения напряжения, а также смену фаз эмоций, взглядов и отношений. Судя по всему, мы имеем дело с более глубинной и устойчивой формой нарушенности личности.

Примечания

* Лишь малое количество исследований посвящено гендерным различиям последствий детского абьюза. Редкое исключение представляет собой исследование Кармена и коллег,⁴⁵ в котором пережитое насилие в детстве рассматривается как «невероятный ущерб, нанесенный личности, ставшей жертвой ненависти и агрессии» (с. 382). Однако у мужчин «частой реакцией на насилие в детстве является отыгрывание» («вероятно, что внешнее проявление агрессии выступает в роли защиты от невыносимых чувств беспомощности и уязвимости» (с. 382)). Авторы приходят к выводу, что «[подвергшиеся насилию] мужчины чаще становятся агрессивными, а женщины – более пассивными». Более поздние исследования (речь о которых пойдет в главе 10) указывают на то, что такой эффект может быть в большей степени связан с конформностью половой роли, чем с биологическим гендером.

† Трамбле и Нагин¹³ отмечают (с. 89), что 4 % участвовавших в исследовании мальчиков не проявили снижения агрессии с возраста 18-42 месяцев. В этой группе наблюдался самый высокий уровень агрессии в детском саду, и степень применения этими детьми физического насилия возрастала вплоть до подросткового возраста. У этой группы чаще всего в подростковом возрасте начинаются проблемы с законом, растет число приводов в полицию – именно наличием этой относительно небольшой группы и объясняется высокий уровень криминализации подростков. Гнев и враждебность в ответ на провоцирующие факторы у этой группы может объясняться наследственностью, на которую лишь в небольшой степени влияет опыт научения в социальной обстановке. Например, бедность связана как с внезапными вспышками насилия, так и с долгосрочной привычной агрессией (с. 89). Трамбле и Нагин не указывают в статье 2005 года, были ли эти 4 % жертвами физического насилия, хотя такое объяснение бедности и унаследованных черт представляется вполне вероятным.

‡ Такая реакция присутствует и на уровне социума. Количество судов Линча над афроамериканцами в южных штатах резко выросло после того, как южане потерпели поражение в Гражданской войне, а потом снизилось, когда введение смертной казни стало новым фактором, поддерживающим ригидную социальную структуру.

^§ Любая привычная стратегия может формироваться культурными ожиданиями, а не конкретным родителем. Достаточно вспомнить анорексию,⁴⁷ связанную с сильным культурным искажением касательно стройных женщин, или феномен хикикомори – явление, набирающее обороты в Японии, когда мальчики (обычно в возрасте 13-15 лет) надолго запираются у себя в комнате, смотрят видео, сидят в интернете, играют в компьютерные игры и выходят на улицу только ночью, чтобы купить себе «бенто-ланч» (в качестве провианта на день), а потом тут же возвращаются обратно. Считается, что этот феномен связан с тем, что японская молодежь (особенно старшие сыновья в семье) подвергаются невероятному давлению, от них требуют «успешности» в учебе, конкурентоспособности в академическом и корпоративном мире, а также ожидают, что их успех прославит семью. Японский психиатр описывал мальчиков с такой «особенностью» как вялых и необщительных (New York Times Magazine, январь 15, 2006, с. 46–51). В немногих культурах есть слова, описывающие выученные дисфункциональные стратегии, которые проявляются как реакция на требования социума. Мы лучше знакомы с терминологией, описывающей преступления или заболевания.

^II Схожая диссоциированность, уплощение аффекта и безразличный стиль изложения также встречаются у убийц. Хэтцфельд⁴⁸ отмечает, что протоколы допросов и отчеты лиц, ответственных за совершение геноцида в Руанде, где описываются массовые убийства тутси («вражеского» племени) с помощью мачете, напоминают рассказ о срезании стеблей кукурузы при расчистке поля под новые посадки (см. с. 21–28).

^# Однажды я был приглашен в качестве эксперта на слушания по делу о «самообороне в ситуации домашнего насилия» в штате Вашингтон. Подросток по имени Израэль Маркес убил применявшего к нему насилие отчима, который, помимо прочих издевательств, заставлял мальчика стоять по стойке смирно, пока кричал на него и наносил ему удары карате в лицо (у отчима был продвинутый дан в карате). Он предостерегал мальчика, чтобы тот даже не думал сбежать («Я могу убить тебя в любой момент»). У мальчика сформировалась выученная беспомощность, он считал всемогущего отчима неуязвимым. В какой-то момент мальчик сломался и, пытаясь покончить с собой, схватил служебное оружие отца (тот служил в полиции), выбежал с черного хода, чтобы застрелиться. Отчим бросился за ним, мальчик развернулся и разрядил всю обойму в отчима. Потом он выбежал во двор и какое-то время прятался там. Он думал, что отчим «подкрадется к нему», использовав приемы спецназа. Когда он наконец смог взять себя в руки, подошел к гаражу и увидел тело отчима, то решил, что он «прикидывается мертвым». Оказалось, что отчим уже давно мертв.

** В ситуациях, когда применяются крайние формы насилия, полностью изменяется восприятие самого акта насилия, жертвы и роли насильника. На судебном процессе над винов никами бойни в Сонгми во Вьетнаме в 1968 году, когда было зарезано множество безоружных женщин и детей, лейтенант Уильям Келли во время перекрестного допроса называл произошедшее «битвой», хотя в ходе допроса выяснилось, что с «вражеской стороны» не было сделано ни одного выстрела, а один из рядовых дал показания о том, что младенцев убивали, потому что те представляли собой угрозу: матери могли использовать их в качестве ручных гранат (с. 251–253).⁴⁹ Искажения восприятия в подобных ситуациях настолько велики, что свидетельства участников напоминают записи параноидального бреда шизофреников.