Текст книги "Инквизиторы"

Но слова ее недвусмысленно свидетельствовали: отыскалась дрянь, донесшая полковнику Санчесу о наших намерениях.

Со всевозможной убедительностью я возразил:

– Дорогая, мне прекрасно ведомо, каково спасаться в джунглях, не имея ни оружия, ни медикаментов, ни снаряжения. Однажды участвовал в милейшей операции на побережье, неподалеку отсюда. Мы имели все необходимое и продирались через окаянную сельву со скоростью пятьдесят ярдов в час. Отнюдь не собираюсь заниматься тем же, обладая лишь парой голых рук. Да и деньги, наверно, доставят уже скоро.

– Деньги, по слухам, прибыли, – сообщила Франческа, – но чикагский курьер возражает против указанного способа доставки и упрямится. Переговоры ведут, разумеется, в полной тайне, дабы власти ни о чем не пронюхали.

– Да, Раэль навряд ли запрыгал бы от восторга, узнав, что мятежники разбогатели на миллион. Ладно, пусть разбираются сами; только поскорее... Парня, кстати, звали Хорхе Сантосом, по прозвищу El Fuerte, и он числился эдаким Люпэ де Монтано прежних времен.

– Какого парня?

– Из-за которого учинили ту прибрежную операцию. Меня доставили на место, и я всадил в молодца крупнокалиберную пулю на расстоянии пятисот пятидесяти ярдов. Первым же выстрелом. Недурно получилось, извини за похвальбу. А потом началась обоюдная пальба, и сторонников новопреставленного El Fuerte убавилось раза в три...

– Зачем ты рассказываешь об этом?

– Напоминаю, голубушка, – ответил я с изрядной расстановкой, – где служу, кем служу, сколь давно и небезуспешно служу. Пытаюсь предотвратить вероятные ошибки некоей ученой дамы.

Покосившись на Франческу, я глубоко вздохнул:

– Ну-с, и как тебе нравится полковник?

– Уже начали судачить?

– Скажем, твои частые визиты в главный штаб не проходят незамеченными.

Франческа чуть побледнела.

– Неужто у людей не осталось иных дел? Только подглядывать за другими, да косточки втихомолку перемывать!.. Хочешь услыхать странную и неожиданную вещь?

– С удовольствием.

– Знаешь, со сколькими самцами совокуплялась на своем веку ненасытная развратница Франческа Диллман? Ровно с двумя. С собственным супругом. Арчи, да еще с весьма загадочным субъектом, которого наверняка зовут не Сэмом и не Фельтоном. Как тебя хоть нарекли родители?

– Мэттью, – ответил я. Дальнейшей нужды таиться теперь не отмечалось: дело близилось к развязке. – Мэтт Хелм, к вашим услугам. Раздался оклик по-испански:

– Сеньора Диллман! Полковник просит вас побыстрей прийти к нему, сеньора!

Вздрогнув, Франческа отозвалась:

– Digale al senor coronet que vengo enseguida![10]10
  – Скажите господину полковнику, что приду сию минуту! (исп.).


[Закрыть]

– Si, senora. – Четко печатая шаг, солдат удалился.

– Диллман, – спросил я негромко, – ты хотя бы сама сознаешь, куда ломишься и что затеваешь?

После продолжительного безмолвия Франческа ответила усталым, бесцветным голосом:

– Сознаю. Теперь сознаю. Не гневайся, дорогой.

Минуту спустя я следил, как она удаляется: высокая, стройная, подтянутая; в ладно сидящих джинсах и кумачовой блузке...

А вечером задул долгожданный ветер.

Глава 17

Уже совсем смерклось, когда Франческа Диллман возвратилась в келью. Волосы ее казались не слишком аккуратно причесанными, блузка была заткнута за пояс отнюдь не тщательно, а взгляд почти ничего не выражал.

Женщина прошла вглубь маленькой пещеры, молча уселась на соломенный тюфяк, уткнулась лицом в ладони. Спустя несколько мгновений я понял: Франческа беззвучно рыдает. Но приблизившись и попытавшись утешить, получил внушительный толчок.

– Не прикасайся! – выдохнула Франческа. – Я замарана! Замарана, замарана, замарана!

– А ну-ка, тихо! – прикрикнул я. – Сопливым Патнэмам еще простительно, а взрослым людям негоже.

Сопливыми, Патнэмы, разумеется, не были, но гаркнул я весьма внушительно, и доктор Диллман понемногу присмирела. Метнула на меня смущенный, печальный взор, натянуто улыбнулась.

– Наверное, ты прав. А вдобавок, я ведь уже все равно спала с посторонним...

Я обнял Франческу за плечи, не встречая дальнейшего сопротивления. Жаль ее было, жаль по-настоящему – и себя тоже. Я прижался губами к высокому, прохладному лбу женщины. Вдохнул слабый запах мыла и шампуня, которыми она обильно пользовалась, пока плескалась в cenote.

– Удивления достойно, – произнес я.

– Что?

– Санчес казался человеком, всемерно блюдущим данное слово. Хотя бы из простого сортирного снобизма. И, пообещав, что женщины будут в полной безопасности...

– Но я и была... в безопасности. Он вовсе не вымогал... – Франческа сглотнула. – Все случилось по обоюдному согласию.

– Н-да, – процедил я, лихорадочно соображая, как быть.

– Ты должен понять... Я совершила необходимое... Ради Арчи, ради всех нас... Нужно ведь пользоваться любой выгодой, самой малой, а стать наложницей Рамиро, значит, завоевать особое расположение, заручиться поблажками... Кстати, пока мы разговаривали в Часовне, удалось подслушать несколько интересных реплик. А потом Рамиро попросил задержаться...

– Вежливо и благородно попросил.

– Да, поверь. Даже извинился. Немедленно предупредил: не истолкуйте ложно, если не хотите – вы совершенно свободны ответить отказом безо всяких неприятных последствий. Но лучше, говорит, проведите ночь со мною, по причинам, о которых не имею права сообщать... И я согласилась.

– Понятно.

– А потом... Потом он пояснял: вам надлежит провести эту ночь в Часовне, ибо мы намерены разделаться с Фельтоном. Санчес весьма высокого мнения о твоих бойцовских качествах и не желал, чтобы я присутствовала при схватке врукопашную, поножовщине и неминуемой стрельбе.

– Когда?

– После полуночи. Когда все до единого уже наверняка уснут.

– Причина?

– Стерва Толсон. И дурища Олкотт. Муж в общих чертах изложил этой безмозглой ваш замысел, а женушка проболталась лучшей, закадычной приятельнице. Та ринулась уведомить Рамиро. Считает, что если с нами обращаются гуманно и мягко, было бы преступлением затевать бойню и бежать, подвергая опасности всю группу. А еще она из тех, кто не признает насилия над ближним даже во имя справедливости.

– Миранда Мэтсон, – заметил я, – люто ненавидела огнестрельное оружие. Орудия упомянутого насилия...

– И Рамиро понял: в первую же удобную ночь ты выйдешь охотиться. И дал заговору вызреть полностью, чтобы захватить виновников на горячем и преподать остальным... незабываемый урок. Понимаешь, незабываемый! Неизмеримо хуже, чем назидательное убийство Миранды Мэтсон!

– Понимать-то понимаю, но зачем же тогда отпустил тебя назад?

– Во-первых, я сказала: если выйду из Часовни поутру, заспанная, усталая – все единодушно сочтут, будто я предала Фельтона в лапы убийцам, и уж тогда несдобровать, и здесь, и по возвращении в Штаты. На клочки растерзают. По меньшей мере, возбудят уголовное дело. А вдобавок, не вернувшись вовремя, я дам тебе повод насторожиться и, возможно, приступить к решительным, непредвиденным действиям, прежде чем Рамиро явится для расправы.

– И как же условились?

– Ты заснешь, и прочие тоже, а я незаметно выскользну, дам знать. Коль скоро вскинешься и спросишь, куда направляюсь – объяснение простейшее: в уборную. Прямо Самсон и Далила! – хмыкнула Франческа.

Она легонько потерлась лбом о мою щеку.

– Но что же нам делать, Мэтт?

– Излагай предложения, – ответствовал я. – Эй, а почему это вдруг "нам"?

Франческа удивленно сказала:

– И эту бестию считают хитрым наемником правительства? Подумай! Ускользнешь, значит, я предупредила. Значит, моя голова с плеч долой. Рамиро взбесится, а если Рамиро бесится, лучше находиться подальше. Как минимум, он приказал бы сделать мне косметическую операцию ружейным прикладом. Или того хуже.

Поелику я отмолчался, Франческа быстро продолжила:

– Хоть бы оценил... жертву, принесенную ради тебя. Мэтт, Мэтт! Милый, поверь, я просто не могла дозволить им с тобою расправиться! Не могла! И прибавила нежданно спокойным голосом:

– Отсюда ведет в Копальке старая тропка археологов. Короткий путь напрямик. И только я знаю о нем.

– Где?

– Понимаешь, мы отреставрировали мощеную дорогу, и прежняя стежка, расчищенная для пущего удобства, сделалась ненужной, потому что от Императорской арки до Великого двора в Копальке стало возможно добраться на джипе, а от Арки до Лабаля, сам видишь, четверть часа ходьбы. Дорога, должно быть, заросла, но не настолько, чтобы сделаться вовсе неодолимой. Во всяком случае, по ней пробираться легче, чем по диким джунглям. И старая мельмекская мостовая начнется мили через полторы, совсем удобно станет. Не заплутаешь... Э, да ты же видал ее сам, покуда мы осматривали руины!

Я поколебался и молвил:

– Негоже бросать остальных. – Замотав головой, Франческа выпалила:

– Ваш отчаянный план обречен, Мэтт! Изначально был обречен, а уж теперь, когда Рамиро прознал обо всем, и не надейтесь преуспеть. Ну, схватят вас, ну замучают. А сумеешь улизнуть – вернешься с подмогой.

– Пожалуй, ты права, – ответил я неторопливо. – Идет. Натягивай ботинки: сквозь тропическую сельву в сандалиях не продираются. Выберемся, пока будут сменять часовых.

Все получилось до глупого просто. Мы даже не стали дожидаться разводящих. Караульный, который кругами передвигался по вершине теокалли, мешкал на дальней оконечности площадки, а боец, дежуривший подле Богадельни, удалился к западным кельям и закурил, поднеся пламя спички к лицу и на добрую минуту лишившись возможности видеть в наступившей сызнова темноте.

Я подал Франческе безмолвный знак. Выскользнув из кельи, мы юркнули за каменный выступ. Миновали мужской нужник, уже заполненный на треть и напропалую благоухавший. Недоступные для обозрения как с теокалли, так и с платформы, простершейся перед Богадельней, я и Франческа осторожно, чтобы не вызвать маленькой лавины, спустились по щебнистому противоположному скату. Ветер полностью заглушил шорохи потревоженной гальки.

Мы кинулись вдоль опушки, старась держаться поближе к деревьям, в густой тени. Черный джемпер-"водолазка" и темные брюки делали меня в сущности невидимым, а кумачовая блуза Франчески во мраке ночи тоже не могла привлечь постороннего взора.

Часовой, следивший за окрестностями с высот Цитадели стал совершенно безопасен, ибо на подобном расстоянии следовало обладать глазами орла, чтобы приметить потонувшие в темноте человеческие фигуры. Но еще наличествовал партизан, выставленный у мощеной тропы на Копальке...

Франческа схватила меня за руку, свернула в чащу. Прикрывая лицо ладонями и пытаясь не запнуться о какой-нибудь некстати подвернувшийся корень, я шагал ей вослед. По счастью, дорожка, прорубленная археологами, не успела чрезмерно зарасти; ползучие растения пытались, правда, вернуть себе утраченные права жительства, но не слишком успешно. Двадцатью минутами позже мы вынырнули на прогалину.

Караульный сидел, прислонившись к толстому древесному стволу с подветренной стороны и сладко спал, уложив штурмовую винтовку поперек выпрямленных ног и надвинув на глаза козырек армейского кепи. Мы проскользнули ярдах в пятидесяти, миновали Императорскую арку и уже вознамерились было углубиться в джунгли, где, по шепотом произнесенным словам Франчески, тропинка продолжалась, но я осмотрелся и увидел поблизости маячившую на фоне прерывисто освещаемых луной, летящих над самой землею облаков исполинский силуэт Монастыря.

– Ну-ка, погоди, велел я. – Я обернусь мигом.

– Ради Бога, опомнись, Мэтт! В келью могли прийти, могли обнаружить наше отсутствие! Бежим!

– Не бойся, говорю. Не задержусь. Обнаружить нужное место оказалось делом двух или трех минут. Запустив руку в щель под каменной глыбой, я нашарил и вытащил тридцативосьмикалиберный смит-и-вессон, терпеливо ждавший урочного часа. Огнестрельное оружие за поясом сразу же придает уверенности и смелости кому угодно. Я не составлял исключения. Коробка с десятью запасными патронами отправилась в карман брюк.

Франческа дожидалась подле устья лесной тропы, дрожала всем телом, словно ждала, что сквозь Императорскую арку вот-вот промчится размахивающая винтовками погоня. Вздрогнула, негромко ахнула, давая понять, что не слыхала моего приближения до последней секунды. Возможно, так и было в действительности.

Ветви раскачивались, листья шелестели, ветер негромко подвывал в доисторических руинах, точно сонмы древних индейских душ изливали свои жалобы живущим.

Тропа вилась по непроницаемо темной чащобе несколько сот ярдов, а затем Франческа опять вывела меня к мощеной дороге, по которой встарь никогда не катилось колесо – население Центральной и Южной Америки непостижимым образом обходилось без этого полезнейшего устройства – и копыто конское не цокало, ибо первая лошадь сошла на здешнюю почву с корабля испанских конкистадоров три тысячелетия спустя.

Позади затрещал кустарник.

Знакомый голос промолвил:

– Будьте любезны, сеньор Фельтон, подымите руки.

– Он отыскал револьвер! – поспешно сказала Франческа. – Рамиро, он отлучился на пять минут; уверена, что бегал за оружием. Припрятал в развалинах Монастыря, как и предполагалось. Полковник Санчес рассмеялся.

– Можно было и самим отыскать, но попотеть бы довелось изрядно. А теперь хитромудрый шпион-янки проделал нужную работу в два счета и не откажется вручить мне искомый ствол. Не нужно больше опасаться пули в спину из неизвестно куда подевавшейся пушки... Вы славно потрудились, госпожа Диллман, и это благотворно отразится на вашей собственной и мужниной участи. Заверяю честным словом. Рог favor, отберите у американца револьвер...

Партизаны явились втроем, что было для меня весьма лестно. Стоявшего прямо сзади полковника я, конечно же, не видел, однако смело мог предположить, что браунинг, символ начальственного превосходства, по-прежнему обретается в кобуре на поясе.

Справа скалил зубы старый добрый Эухенио, держа наизготовку М-16, с прикладом коей я дней десять назад познакомился довольно близко. Слева напряженно застыл худощавый смуглый мальчишка, стерегший пленных подле cenote и забеспокоившийся, когда мы с Эмили принялись обсуждать грядущие совместные деяния. Вторая М-16, получалось...

Франческа лихорадочно выдернула из-за моего пояса револьвер, запустила руку в карман, выхватила коробку зарядов. Тяжело дыша, подняла взгляд.

– Прости... Но я предупредила. Сказала, что ради Арчи готова на все!

– Оно и видно, – ядовито подхватил я. – Далила, форменная Далила. Только прядку волос отхватить не додумалась... Но, голубушка, лучше вынь револьвер из кобуры. Он самовзводный, не беспокойся, не выпалит ненароком. Отлично... А сейчас, пожалуйста, наберись отваги и окончи начатое. Что, кишка тонка, ваша ученость? Господи помилуй, а я-то, болван, уже начинал уважать эту дрянь за решительность... Жми на курок, стерва! Гадина, я заставлю тебя выстрелить!

Произнося эту невыносимо дурацкую, чисто голливудскую тираду, я продвигался вперед, упираясь животом в дуло смит-и-вессона, тесня Франческу. Яростно зарычал, попытался ухватить за горло доктора Диллман.

И удостоился желанной, почти немыслимой награды. Болезненного тычка в поясницу пистолетным стволом.

– А ну, хватит паясничать! – рявкнул Санчес. Конечно, я уповал на это. Но одно дело уповать, и совсем иное – видеть, что упование сбылось. В иное время, в иных моих записках уже говорилось: люди, склонные использовать винтовку, автомат или пистолет на манер биллиардного кия, чрезвычайно редко пополняют число долгожителей. Не верилось, что высокопоставленный командир геррильясов может явить подобную глупость. Я не ждал бы эдакого даже от мало-мальски обученного полицейского из глухой калифорнийской провинции; но здесь орудовали дилетанты.

На последнем соображении расчет мой и зиждился.

Пехотные офицеры весьма лихо управляются с неприятелем, отстоящим на тысячу ярдов. Достаточно сносно дерутся, отделяемые от супостатов сотней тех же ярдов. А вот вступать в непосредственную схватку, грудь с грудью, почти не умеют, полагая рукопашный бой пережитком прошлого, привилегией всяких "зеленых беретов", рэйнджеров, коммандос и прочей десантно-диверсионной шушеры, которая исключительно для мордобоя и существует.

Полковник Рамиро Санчес очень верно и расчетливо расположил бы стрелковые ячейки; безукоризненно сумел определить наиболее выгодное место для дзотов, безупречно и четко наладил противотанковую оборону. А вот управляться с задержанными полковника не обучали.

Дулом тыкать! О, божества греческие, римские и египетские! О, древние идолы индейские!..

Я крутнулся влево, одновременно отбивая согнутой в локте рукой упершееся в спину оружие. Долей мгновения позже ребро правой ладони треснуло Санчеса пониже уха – я хорошо помнил, какого полковник роста, и бил, почти не целясь.

Рамиро пошатнулся.

Оброненный им браунинг успел все же выпалить, и мне обожгло бок. Выяснять, получена смертельная рана или просто пороховые газы обуглили джемпер и кожу, было недосуг. Тело повиновалось безукоризненно, а ничего иного мне покуда и не требовалось.

Туповатый Эухенио не собирался невозмутимо наблюдать, как лупят командира. Он вмешался решительно и достойно смелого красного бойца. Я знал, что именно последует, и уже опрокидывался в сторону.

Рявкнула М-16.

Смуглый парнишка тоже вмешался в битву, но был и вовсе неопытен, а быть может, не успел разобраться в ходе свалки. Он палил на уровне груди, вместо того, чтобы опустить ствол и полить землю свинцом, точно водой из шланга.

По меньшей мере, три пули угодили в Санчеса: чавкающий звук попаданий не спутаешь ни с чем. Эухенио шлепнулся наземь, спасаясь от неприцельных, диких очередей, выпускаемых напарником.

Внезапно М-16 умолкла.

Катясь по траве, я мельком увидел меловое от ужаса лицо солдатика, опускавшего дуло и отвешивавшего челюсть. Бедолага внезапно понял, что изрешетил собственного командира.

Я зацепил его лодыжку напрягшейся левой ступней, а правой что было силы ударил чуть пониже колена. Партизан опрокинулся. Вскакивал я уже вооруженным, и до чего же приятно было держать в руках автоматическую штурмовую винтовку!

Вскидывавшего ствол Эухенио, я сумел опередить лишь потому, что положение у мерзавца было пренеудобнейшим: он рухнул на живот, ногами ко мне, и должен был сперва извернуться. Стрелять пришлось прямо с бедра, прикладываться и целиться я уже не успел бы, но из пяти выпущенных пуль по меньшей мере две попали точно.

Коставердианец глухо застонал и сполз в канавку, тянувшуюся вдоль доисторической тропы. Но малокалиберная пуля не убивает наверняка, и приходилось предполагать худшее: что противник еще способен сопротивляться.

Рамиро, отброшенный очередью, привалился к огромной каменной глыбе, остался в полусидячем положении, опустил голову и ошеломленно созерцал пропитанную кровью рубаху. Франческа, потрясенная случившимся, остолбенела и не шевельнулась в продолжение всей схватки, занявшей, впрочем, не более пятнадцати секунд. Не без удивления я обнаружил, что радуется: шальные выстрелы пощадили эту иуду в юбке... виноват, в джинсах. Но, с какой мне, собственно, стати было радоваться?

Мальчишка, невольно уступивший М. Хелму, эсквайру, свою М-16, стоял на коленях и неудержимо блевал: верный признак того, что Рамиро Санчес был его первой жертвой. Обычнейшая реакция человека, открывшего счет убитым...

Обогнув его, дабы не упускать из виду канаву, где то ли отдыхал, то ли упокоился навеки невезучий Эухенио, я приподнял винтовку. Парень испуганно вытер мокрый рот, повернулся лицом.

– Патроны, – объявил я, пощелкивая пальцем по магазину. Там наверняка оставалось не более двух-трех зарядов, если вообще оставалось. – Municiones para la ametralladora, por favor.[11]11
  Боеприпасы для автомата, пожалуйста (исп.).


[Закрыть]

Выговор у меня отнюдь не совершенный, однако мальчишка понял. Трясущейся рукою выудил из бокового кармана прямой двадцатизарядный рожок, положил на указанное мною место. Поднялся, повинуясь выразительному жесту, попятился: медленно и неловко, словно бродячий покойник-зомби.

Поспешно заменив магазин – следовало обезопасить себя на случай, если Эухенио воспрянет и затеет новую перестрелку, – я прислушался. Рамиро Санчес дышал болезненно и тяжко. Менее гордая личность, пожалуй, скулила бы сейчас от предсмертной тоски, но полковник отличался похвальным самолюбием. И держался молодецки, ничего не скажешь. – Я посмотрел на мальчишку.

– И что же с тобою теперь делать, amigo? – спросил я. Парень разобрал, конечно, лишь последнее слово, и в глазах его промелькнула безмолвная мольба. Невысказанная надежда получить пощаду. Я заколебался.

– Мэтт! Немедленно брось ружье! Пожалуйста, Мэтт, не вынуждай меня стрелять!

У Франчески, разумеется, оставался мой револьвер.

Это решило судьбу юноши. Существует единственный способ выпутаться, если перед тобою стоит заранее взятый на мушку противник, а сзади командуют "руки вверх". Вы немедля спускаете курок и бросаетесь в сторону. Таким образом, доводится иметь дело только с одним супостатом, а не с двумя, что гораздо и несравненно тяжелее.

Парень рухнул как подкошенный, а сзади грохнул смит-и-вессон. Пуля пронеслась возле самой головы, я даже ощутил удар воздуха.

РАЗ.

Кувыркнувшись вправо, я избежал нового выстрела.

ДВА.

Из канавы, подобно вышеупомянутому зомби, неуверенно вставал Эухенио. Пришлось отвлечься и спешно окончить небрежно исполненную работу, послав три пули прямо в широкую грудь крепыша.

Пыль и сухие листья взметнулись в пяти ярдах от моей головы. Иногда начинаешь ценить остолопье воспитание, при котором ребенку сызмальства внушают: пистолет – бяка, винтовка – бука; охотятся и воюют лишь кровожадные чудовища... Умей Франческа хоть немного обращаться с оружием, впору было бы читать быструю отходную молитву. Но стрелять моя ученая приятельница не умела начисто, а самовзводный револьвер бьет лишь после сильного и длинного нажима на гашетку, в дамских нежных руках способного окончательно испортить заведомо неверный прицел.

ТРИ.

Чуть ли не на четвереньках я поспешил в кусты. Не слишком достойное зрелище, признаю; но тайные агенты, склонные любоваться собственной ловкостью и выправкой, очень редко доживают до седых волос. Ухватив камень поувесистее, я метнул его в сторону: детская уловка, но и противница моя была отнюдь не из числа профессионалов.

ЧЕТЫРЕ!.. ПЯТЬ!..

Ну, вот и отлично. Слава Тебе, Господи.

Еще дважды лязгнул вхолостую револьверный курок. Я поднялся и спокойно уставился на Франческу.

Поднял М-16, сощурился в еле различимый при тусклом лунном свете прицел, и понял, что никогда не смогу этого сделать. Во всяком случае, сейчас: быстротечный бой окончился, у единственного уцелевшего противника – противницы – не оставалось про запас ни единого заряда, и стрелять значило бы попросту расписаться в том, что я не на шутку рассержен и уязвлен до глубины души. И жажду мщения.

Впрочем, дать выход чувствам все-таки надлежало. Я опустил винтовку и неспешно, со смаком плюнул в сторону доктора Диллман. Грубый поступок, хамский. Но я изрядно возгордился, ибо во рту не пересохло от страха и напряжения настолько, чтобы плевок сделался вовсе уж немыслимым...

Отвернулся, приблизился к Санчесу.

Лицо коставердианца казалось бледно-зеленым, а еще скорее, таким и было.

– Занимались бы вы, полковник, делами привычными, войнами да революциями, – сказал я. – И не лезли не в свое дело. Не играли в чуждые игры.

– Сделайте огромное одолжение, – прохрипел Ра-миро. – Хоть я и не вправе просить у вас одолжений...

С полминуты я изучал поверженного. И ощущал, что мы оба просто-напросто профессиональные бойцы, а различие в роде занятий не имеет ни малейшего значения. Пожалуй, в оборудованном на славу полевом госпитале полковнику и сумели бы помочь. Накачали антибиотиками, прооперировали, дали хорошенько отлежаться под заботливым врачебным присмотром...

Но госпиталя в наличии не имелось. Да и не мог я делать широких человеколюбивых жестов, покуда одиннадцать остальных партизан пребывали живехоньки.

Рамиро предстояла неизбежная, медленная, мучительная смерть. При наихудшем повороте судьбы он продержался бы несколько часов, глядя, как начинают кружиться в сером предрассветном небе zopilotes[12]12
  Стервятники (исп.).


[Закрыть], как снижаются и близятся черные распахнутые крылья, и уже не мог бы ничего поделать против самого первого, самого дерзкого и нетерпеливого грифа.

– Сделаю, – ответил я. – Последнюю просьбу следует уважать.

И, переведя селектор на одиночные выстрелы, пустил пулю Санчесу в голову.