Текст книги "Искушение прощением"

– Она знает, что с ним произошло?

Профессоресса медленно покачала головой.

– Я позвонила и рассказала о случившемся Беате. Та ни о чем не знала. Я попросила, чтобы она как можно дольше скрывала эту новость от тетушки. Беата ответила, что это будет нетрудно сделать, ведь к Матильде больше никто не приходит.

– Почему? – наконец подала голос Гриффони.

– Все ее знакомые либо умерли, либо живут в доме для престарелых, – резко ответила профессоресса Кросера, давая понять, что разговор окончен.

Клаудиа еле слышно кашлянула и посмотрела на коллегу с выражением: «Ну и что у нас дальше по плану?»

Брунетти достал блокнот и сказал:

– Синьора, не могли бы вы дать нам ее адрес?

– Вы же не собираетесь с ней беседовать?

Брунетти на собственном опыте уже не раз убеждался в том, что свидетель стерпит все, кроме сарказма, поэтому решил не говорить профессорессе, что тетушка ее мужа может оказаться гораздо разговорчивее, чем малахитовый бегемотик. Комиссар улыбнулся и сказал:

– Синьора, мы не обнаружили в вещах вашего мужа ничего странного и подозрительного, не считая купонов. В этом надо разобраться. Хотя бы для того, чтобы исключить еще одну версию. – После короткого раздумья он спросил: – Вы позволите их забрать?

– Вы же не будете расстраивать тетю Матильде? – задала вопрос синьора Кросера.

Гриффони быстро ответила:

– Нет. Даю вам слово!

Профессоресса задержала на ней взгляд, а затем резко кивнула.

– А если вам не удастся ничего у нее узнать? – спросила она.

– Тогда попытаемся раскопать еще что-нибудь, – сказал Брунетти, который предпочел бы дать более конкретный ответ.

– Она живет возле Кармини[54]54
  Скуола Кармини – дворец, некогда резиденция благотворительной организации с таким же названием.


[Закрыть], – сказала профессоресса Кросера. – В доме напротив моста. Простите, но номера я не знаю. Просто спуститесь с моста, держась середины, и упретесь в ее дверь. Пятый этаж. На звонке – ее имя.

Брунетти встал с софы; женщины последовали его примеру. Профессоресса проводила полицейских к двери. На пороге они остановились. Только теперь Брунетти понял: он не спросил, как чувствует себя синьор Гаспарини, но не успела у него окончательно сформироваться эта мысль, как Гриффони произнесла:

– Желаю вам быть мужественной в это трудное время, синьора.

С этими словами Клаудиа повернулась и вышла. Гвидо молча последовал за коллегой.

20

Спускаясь по ступенькам, Брунетти прокручивал в уме прощальную реплику Гриффони. Только южанин или южанка может уместить в стандартном пожелании такое глубокое чувство. А изящество формулировки? Слова Клаудиа были адресованы женщине, у которой случилось горе и которую нужно поддержать, а не несчастной жертве, – в данном случае мужу профессорессы, – который, конечно, нуждался в помощи, пусть даже в добром слове, но не услышит его или не поймет и не получит от этого никакой пользы… Старая как мир дилемма: Гвидо так и не научился доверять южанам, но и не восхищаться их прирожденным величием духа было невозможно.

На улице он ненадолго задумался – состояние, которое тут же считывается любым венецианцем и определяется как «сверка со встроенным GPS-навигатором, имплантированным при рождении». Нечто похожее происходит со стрелкой компаса, пока она не укажет точно на север.

Выбрав маршрут, Брунетти зашагал к кампо Санта-Маргерита, предоставив коллеге подстраиваться под его темп. Они пересекли площадь, спустились к церкви Санта-Мария-деи-Кармини – и вот он, мост! Внимание обоих привлекло здание, в котором два центральных окна на третьем этаже были заложены кирпичом.

– Зачем они это сделали? – спросила Гриффони.

– Думаю, ошибки проектирования. Палаццо стоит у самого канала, приходится выкручиваться.

– Тебя послушать – это обычное дело, – сказала Клаудиа с улыбкой.

– Так и есть.

– Но зачем закладывать окна кирпичом?

– Наверное, строители слишком поздно поняли, что оконные проемы ослабляют конструкцию.

Гриффони согласно хмыкнула и стала подниматься на мост.

Дом им искать не пришлось, как и звонок с пометкой «Гаспарини». Гриффони подождала, пока Брунетти ее догонит, и, когда он встал рядом, позвонила.

Вскоре из динамика послышался женский голос: Chi è?[55]55
  Кто там? (итал.)


[Закрыть]

Брунетти тронул коллегу за плечо и, поймав ее взгляд, указал на нее: женский голос в данном случае будет воспринят благосклоннее, нежели мужской.

– Профессоресса Элиза попросила нас зайти к синьоре Гаспарини. – Гриффони постаралась придать своему голосу теплоту и дружелюбие.

– Жена синьора Туллио?

– Да.

– Вы из больницы?

– Нет, – ответила Гриффони. – Профессоресса попросила нас навестить тетушку синьора Туллио.

– С ним все в порядке? – спросили из динамика.

Клаудиа посмотрела на Брунетти. Тот кивнул.

– Да, – сказала Клаудиа и добавила: – Благодарение Господу!

– Ах, синьора! – отозвалась женщина. – Я ежедневно молюсь о нем!

– Можно нам ненадолго зайти и поговорить с синьорой? – спросила Гриффони.

– Конечно, раз вас прислала профессоресса Элиза.

Секунда, и после короткого звукового сигнала дверь открылась. Полицейские оказались в атриуме – огромном, с высокими потолками и традиционным, мощеным «шахматным» полом в красно-белую клетку. За большими стеклянными дверями виднелся сад, протянувшийся к дальней, высокой кирпичной стене на ширину стандартного городского квартала. Фруктовые деревца, казалось, дремали во влажной прохладе, дожидаясь весны. Двухмаршевая лестница, ведущая на второй этаж, была широкой, с низкими ступеньками, истертыми по центру за много веков эксплуатации. На первой лестничной площадке, друг напротив друга, – двери двух квартир. Так же – на каждом последующем этаже, за исключением верхнего, где дверь была всего одна. Когда полицейские поднялись на пятый этаж, Гриффони посмотрела на нее и спросила:

– Выходит, весь этаж принадлежит синьоре Гаспарини?

– Наверное, – ответил Брунетти, прикидывая в уме площадь квартиры, и позвонил.

Дверь открыла женщина тридцати с лишним лет, белокурая, со светло-голубыми глазами. И отступила, давая визитерам пройти. На ней был белый синтетический свитер и темная юбка длиной до середины икр. Расчесанные на прямой пробор, удивительно гладкие волосы спадали на плечи. У женщины были мягкие восточнославянские черты лица и бледная кожа. Блондинка тревожно улыбалась посетителям.

Брунетти попросил позволения войти и посторонился, пропуская Гриффони вперед.

Прихожая была поразительно длинной, с невысоким потолком, который казался еще ниже из-за темных поперечных балок. Окон было несколько, с видом на сад, но даже это не оживляло помещения; темный пол, казалось, поглощал свет.

– Синьора у себя в комнате, – сказала женщина, ведя полицейских дальше по коридору.

Они прошли мимо двух висевших друг напротив друга гобеленов. На одном Брунетти разглядел темных оленей, которых пронзали копьями охотники с выцветшими лицами, на втором – охоту на диких кабанов. Тут невольно порадуешься скудному освещению… Дальше – портреты: господа на одной стене, дамы – на другой, и все пристально изучают представителей противоположного пола. Реставрация бы им не помешала, как и… чуточку жизнерадостности.

Блондинка остановилась перед первой дверью справа и сказала:

– Синьора здесь. Вы же не будете ее расстраивать, правда? – И более доверительным тоном, словно моля о понимании, сообщила: – Она уже не так здорова, как раньше.

«Это действительно ее огорчает», – отметил Брунетти.

– Конечно, нет, синьорина.

Женщина попыталась улыбнуться и выразила признательность книксеном, куда более глубоким и церемонным, чем того требовала ситуация. После чего открыла дверь и вошла в помещение, освещенное не лучше, чем коридор.

– Синьора! К вам друзья господина Туллио! – наигранно бодрым тоном объявила блондинка.

Она переступила порог и, обернувшись, жестом пригласила гостей войти. Как только они это сделали, синьорина Беата еще раз почтительно присела и удалилась, закрыв за собой дверь.

Миниатюрная дама с огненно-рыжими кудрями, уложенными в прическу, которая выглядела бы уместнее на голове куда более молодой модницы, сидела в низком кресле у окна. Ноги ее покоились на парчовом пуфике. Дневной свет (та малость, какая проникала в комнату) падал на нее справа. На даме был синий, затканный красными драконами шелковый жакет и юбка в серо-зеленую полоску из какой-то блестящей ткани, возможно атласа, длиной до лодыжек. На ногах – домашние шлепанцы на высоком каблуке, такие Брунетти доводилось видеть только в опере и на портретах работы Лонги[56]56
  Пьетро Лонги (1702—1785) – итальянский художник и график, представитель венецианской школы. (Примеч. ред.)


[Закрыть]; спереди по краю они даже были отделаны рюшами. В подобном наряде можно было с равным успехом принимать гостей во время званого ужина и участвовать в рождественской пантомиме.

Неподвижность лица синьоры Гаспарини могла быть следствием неудачной пластики, а могла – одернул себя Брунетти – и отражать полное безразличие ко всему происходящему за пределами этой комнаты. Взор ее был затуманен не только тончайшей пеленой, которая появляется в старости, но и этой едва уловимой неуверенностью в реальности, которую созерцают глаза. Губы были такими же красными, как и волосы, и столь же тонкими.

Единственное, что оживляло картину – Брунетти содрогнулся, но просилось именно это слово, – судорожные, совершенно аритмичные подергивания головы, чаще влево. Гвидо все же попытался вычислить периодичность, но тщетно: три секунды, потом пять, потом одна…

Дама сидела в кресле так, будто это было ее основным занятием. На столике рядом не было ни чашки, ни стакана, ни фруктов, ни шоколада, ни даже книги или журнала. Посмотрев на вошедших, она царственно указала на ряд кресел напротив, как если бы аудиенции были частью ее дневной рутины. Гости присели.

Мебели в комнате хватало – крупной, темной, несуразной. Кресла – все либо чрезмерно пухлые, либо слишком высокие, либо чересчур низкие; некоторые были откровенно уродливыми. Один из платяных шкафов накренился вправо, так что казалось, будто он вот-вот рухнет. Ножки стола явно страдали слоновьей болезнью, зеркало заплесневело от старости. Собрание реликвий семьи, члены которой не отличались хорошим вкусом…

– Вы друзья моего племянника? – спросила дама вместо приветствия.

– Sì, синьора, – сказал Брунетти.

Гриффони кивнула с легкой утвердительной улыбкой. Пожилая дама едва удостоила ее взглядом. Голова синьоры Гаспарини то и дело дергалась влево и обратно. Брунетти, как мог, старался этого не замечать.

– Почему он давно меня не навещал?

Пожилая дама хотела произнести эти слова гневно, но ей удалось изобразить лишь раздражение.

– Он очень занят, синьора. Как вам известно, синьору Гаспарини приходится много ездить по работе, – отвечал Брунетти, прогоняя воспоминания о том, что он видел в больнице.

– Но Туллио обычно навещает меня перед отъездом, – произнесла женщина неуверенно, словно ожидая от Брунетти подтверждения. Синьора Гаспарини говорила слабым, затихавшим к концу фразы голосом.

– К сожалению, на этот раз ему пришлось срочно уехать. Он попросил нас зайти и предупредить вас, – сказал Брунетти, решив рискнуть.

– А когда он… – начала пожилая дама, но, похоже, забыла, что хотела спросить, а может, будущее время давалось ей с трудом.

– Синьор Гаспарини попросил, – произнес Брунетти, словно не замечая, что она не закончила фразу, – передать от него привет и обратиться за помощью в одном деле…

– В каком? – спросила дама.

– Он как раз разбирался с купонами, которые вы ему дали, – Гвидо оставил реплику незаконченной – полувопрос, полуутверждение, которое синьоре Гаспарини предстояло подтвердить или опровергнуть.

Она переставила ноги так быстро, что одна тапка упала на пол. Как и в случае с подергиванием, Брунетти притворился, будто ничего не заметил. Надо сказать, что обе присутствующие в комнате женщины поступили так же.

– С купонами? – переспросила пожилая синьора неожиданно задрожавшим голосом, словно этот вопрос разом отбросил ее в глубокую тугодумную старость.

– Да, из аптеки Farmacia della Fontana. Провизор, кажется, уже согласился обменять их на наличные.

Возможность получить наличные мгновенно взбодрила пожилую даму. Старческая неуверенность испарилась, уступив место куда более моложавому жгучему любопытству. Брунетти внезапно вспомнил один из уроков житейской мудрости, которые мать преподала ему в детстве, стараясь, впрочем, чтобы это не выглядело назиданием. Помнится, он сказал, – ему тогда было лет четырнадцать или пятнадцать, – что, по его мнению, венецианцы отличаются от остальных, но чем – он понять не может.

Они с матерью были в кухне, и она как раз вытирала руки о передник, который был такой же неотъемлемой ее частью, как и обручальное кольцо. «Мы – алчные, Гвидо. Это у нас в крови», – ответила мать, и это было все, что она произнесла.

– Он так сказал? – уточнила синьора Гаспарини. – Наличными?

Брунетти ответил: «Да!», а Гриффони кивнула.

Старуха качнула головой, на этот раз осознанно – вверх-вниз, и глубоко о чем-то задумалась. Ее взгляд стал пустым, лицо застыло. Молчание все длилось. Брунетти не мог придумать, что бы еще сказать.

– А когда приедет Туллио? – спросила наконец пожилая дама.

– Не знаю, синьора. Сказал, что не раньше следующих выходных. Потому-то он и попросил проведать вас и спросить, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь.

Синьора Гаспарини надолго задержалась на нем взглядом. Брунетти подумал, уж не пытается ли она заглянуть ему в душу, узнать, что он за человек.

– Для Элизы и детей это нелегко, – проговорил комиссар, демонстрируя дружескую осведомленность, – ну, что он уехал так надолго. – Брунетти посмотрел на Гриффони, словно только сейчас вспомнил, что она рядом. – Клаудиа, он не сказал тебе, когда вернется?

– Нет. Но мы же договорились, что ужинаем с ними двадцатого, разве нет?

Гвидо кивнул и повернулся к синьоре Гаспарини.

– К концу следующей недели Туллио обязательно вернется, – заверил он пожилую даму, улыбкой подчеркивая, как радует его это обстоятельство.

– Это так долго… – сказала она.

– Ах, синьора, дни летят незаметно, – легко возразил Брунетти и подался вперед, словно собираясь встать.

Старуха удержала его жестом.

– Вы не сказали, как вас зовут!

– Я – Гвидо Брунетти, а это – Клаудиа Гриффони.

– Ваша жена? – спросила синьора Гаспарини.

Гриффони нашлась с ответом быстрее, чем ее коллега.

– Вроде того, – тихо хохотнула она.

Брунетти ожидал, что пожилая дама удивится, но он ошибся. Она всего лишь перевела внимание на Клаудиа, словно впервые ее увидела. И, пока пристально ее разглядывала – долго, комиссар успел отсчитать девять ударов сердца, – ее голова ни разу не дернулась. Но как только старуха заговорила, тремор вернулся.

– Значит, вы кое-чем занимаетесь вместе?

Учитывая последнюю ремарку Гриффони, Брунетти растерялся: что имеет в виду эта пожилая синьора?

Клаудиа же, похоже, не испытывала неловкости.

– Еще бы, – ответила она. – Ходим вместе по магазинам, делим между собой домашние расходы. Зато в ресторанах и кафе всегда платит Гвидо!

Похоже, старуху это удовлетворило, и она сказала:

– Значит, и за деньгами вы пойдете вместе?

– Конечно, – заверила ее Клаудиа. – Мы привыкли действовать сообща. – Она улыбнулась хозяйке дома, словно признавая неоднозначность этого ответа. И, будто вспомнив важную деталь, добавила: – Но мы должны знать, что сказать провизору.

Неожиданно синьора Гаспарини встрепенулась.

– Вы ведь венецианка?

Вопрос был задан словно бы между прочим, для информации.

– Нет, синьора, но теперь я живу в этом городе, – сказала Гриффони, выразительно глядя на коллегу.

– Это хорошо, – отозвалась старуха, потирая руки движением, которое было знакомо Брунетти по произведениям Бальзака.

Он глянул на Гриффони, как будто говоря, что его роль лидера на сегодня сыграна и пора передать бразды правления человеку, который разберется в деталях.

– Клаудиа, я, пожалуй, ненадолго оставлю вас с синьорой Гаспарини. Спрошу у badante, не нужна ли ей помощь.

Энергично, как и подобает сильному мужчине, Гвидо встал и прошел к двери. Он проследовал в самый конец коридора и уже оттуда позвал:

– Синьорина! Синьорина Беата!

Комиссар шагнул было к последней двери, но потом еще больше повысил голос:

– Синьорина Беата! Вы тут?

Дверь открылась, и молодая женщина вышла в коридор, держа в руках кухонное полотенце.

– Чем могу быть вам полезна, синьоре? – спросила она.

Про себя Брунетти отметил, что ее итальянский прекрасен и только по произношению отдельных гласных можно было догадаться, что это продукт импорта, а не воспитания.

– Синьор Туллио, по словам его жены, в последнее время стал замечать в тетушке некоторые перемены. Я говорю о последних нескольких месяцах…

Брунетти постарался вложить в свой голос как можно больше сочувствия. Он дождался ответа – короткого кивка, который мог как означать согласие, так и просто подтверждать, что сиделка поняла вопрос.

Молчание Беаты вынуждало комиссара к большей прямоте.

– Вы тоже отметили в ней перемены, синьорина?

Она снова вытерла руки полотенцем, хотя к этому моменту они уже наверняка были сухие.

– У синьоры уже не такая хорошая память, как раньше, – проговорила молодая женщина и глянула на Брунетти, чтобы убедиться, что он ее понял. Комиссар кивнул, и она продолжила: – Это случилось не тогда, когда начались эти подергивания. – Беата махнула полотенцем, словно отгоняя это предположение. – Синьора не забывала пить таблетки, и голова у нее тряслась не так сильно.

Брунетти еще раз кивнул.

– А потом у нее появились проблемы со сном. Иногда утром я находила ее спящей на софе перед включенным телевизором и она не помнила, как там оказалась.

Молодую женщину, кажется, это волновало больше, нежели «эти подергивания».

– Потом это прекратилось и синьора стала дольше спать по утрам. Но однажды я не смогла ее разбудить и позвонила по номеру сто восемнадцать. – Сиделка сложила полотенце вчетверо, встряхнула им, а затем сложила заново.

– Когда это произошло, синьорина? – спросил Брунетти, желая получить подтверждение словам профессорессы Кросеры.

– В середине октября, – сказала молодая женщина. – Я запомнила это, потому что синьору выписали из больницы в последний день октября, а она пробыла там две недели. – Беата ненадолго закрыла глаза, возможно, вспоминая тот день, и добавила: – Ей не становится лучше, и, скорее всего, я не смогу поехать домой на Рождество.

– Когда вы заметили в ней перемены?

– Я долго не обращала на них внимания, такими незначительными они были. Но когда синьора вернулась из больницы, они стали заметнее. Раньше мы с ней каждый день отправлялись в город – погулять и сделать покупки. Ходили в супермаркет возле Санта-Маргерита и вместе решали, что купить к ужину, а еще пили кофе с булочками или пирожными. – Беата смерила Брунетти долгим взглядом – стоит ли ему об этом рассказывать? И наверное, решила, что стоит, потому что продолжила: – Как будто мы с ней приятельницы. Сегодня платила она, а завтра позволяла рассчитаться мне. И все это время, за кофе и сладостями, мы были с ней словно настоящие подруги.

Комиссар торопливо прикидывал в уме: пятнадцать дней в месяц, каждый раз по пять или шесть евро, итого – семьдесят пять евро. Хм, к венецианской алчности, так точно подмеченной его матушкой, стоило бы добавить хитрость…

– Потом, в конце месяца, синьора отдавала мне все назад, советовала купить себе сапожки или послать деньги матери.

Беата улыбнулась этим воспоминаниям. А Брунетти, переварив услышанное, спросил:

– Куда еще вы ходили вместе?

– Иногда на рынок Риальто. Или просто разглядывали витрины и обсуждали выставленные в них товары. Или я сопровождала синьору к ее лечащему врачу, а однажды – на прием к окулисту.

– Когда начались эти перемены, вы всполошились? – спросил Брунетти.

Раздумывая над ответом, молодая женщина теребила полотенце.

– Нет, пожалуй, ведь это происходило так медленно! Время от времени, и то одно, то другое…

– Синьорина, не могли бы вы привести пример?

– Синьора перестала брать меня с собой в кабинет к доктору, как раньше, и в аптеку стала ходить без меня, хотя она находится в Каннареджо. Хозяйка просит выйти из комнаты, когда собирается позвонить по телефону, не позволяет следить за тем, принимает ли она вовремя лекарства. – Сиделка помолчала, давая Брунетти возможность сделать комментарий, однако его не последовало. – Думаю, ей неловко, потому что подергивания становятся все сильнее, и иногда она путает события.

Беата метнула в комиссара быстрый взгляд и передернула плечами, словно стряхивая заботы.

– Мы с ней и теперь ходим пить кофе, но не так, как раньше. Синьора всегда платит сама. Я предлагаю, настаиваю, но она отказывается, и удовольствие уже не то, ведь мы будто бы уже и не подруги. Она всегда padrona[57]57
  Госпожа (итал.).


[Закрыть], и это неприятно, ведь раньше мы с ней болтали по-приятельски… – Фраза повисла в воздухе, и через некоторое время, даже не пытаясь скрыть грусть, Беата сказала: – Наверное, она забыла, что мы с ней успели подружиться.

Брунетти испугался, что она сейчас заплачет, поэтому резко спросил:

– Вам известно что-нибудь о купонах?

– О каких купонах? – переспросила молодая женщина.

– Из аптеки. На покупку косметики.

Ее удивление было очевидно. Беата посмотрела мимо комиссара, словно там, в коридоре, можно было разглядеть в увеличительное стекло события прошлого.

– Так вот это откуда, – проговорила она.

– Купоны? – уточнил Брунетти.

– Нет. То, что она мне подарила. Летом, вскоре после моего дня рождения, синьора принесла домой пакет с помадами, кремами для лица и маслом для ванны и подарила все это мне.

На ее лицо вернулась улыбка.

– Несмотря на то что она уже сделала мне подарок – золотую цепочку с крестиком. Следующим летом я отдам ее своей матери, когда, как обычно, поеду домой.

– Выходит, косметика – это был как бы дополнительный подарок?

– Да. Синьора сказала, что ей все это тоже подарили. Я хочу взять косметику с собой, на родину. – Глаза молодой женщины слегка затуманились. – Здесь она мне все равно ни к чему.

– Можно взглянуть на нее? – попросил Брунетти.

– Что?

– Не могли бы вы показать мне эту косметику?

– Но она же у меня в комнате! – воскликнула Беата с таким выражением, словно комиссар предложил ей что-то непристойное.

– Пожалуйста, принесите ее сюда. Хотелось бы на нее посмотреть. – Взгляд у женщины был такой встревоженный, что Брунетти вынужден был пояснить: – Это может помочь синьоре.

Беата кивнула и прошла в комнату на другой стороне коридора.

Вскоре она вернулась с оранжевым фирменным пакетом в руке. Hermès, ни много ни мало… Брунетти, естественно, решил, что и косметика той же фирмы, но, увидев выражение его лица, Беата сказала:

– Нет, синьоре. Хозяйка переложила косметику в этот пакет, зная, что он мне очень нравится.

Она поставила пакет на один из многочисленных массивных комодов тут же, в коридоре, и стала вынимать предметы по одному. Четыре помады, бутылочка с маслом для ванны, еще одно масло, маленькая коробочка с кремом для лица и три тюбика с какими-то fondo tintа[58]58
  Тональный крем (итал.).


[Закрыть].

– Синьора отдала вам косметику прошлым летом и вы до сих пор ее не использовали? – спросил Брунетти.

– Нет, синьоре. Лучше следующим летом я отвезу ее домой и подарю матери и сестре. У них никогда не было такой хорошей косметики. – И сиделка посмотрела на все эти тюбики и коробочки с таким вожделением и чуть ли не с благоговейным трепетом, словно они таили в себе всю роскошь и богатство Запада.

– Спасибо, синьорина Беата, – произнес Брунетти. – Скажите, а не приносила ли синьора домой еще что-то вроде этого?

– Думаю, приносила, но это было в начале лета. А потом – точно нет.

– Это произошло уже после того, как она перестала просить вас ежедневно ее сопровождать?

– Откуда вы знаете?

– Это всего лишь догадка, – легко отозвался Брунетти.

Дверь хозяйской комнаты открылась, и в коридор вышла Гриффони. Послав с порога прощальный воздушный поцелуй синьоре Гаспарини, она направилась к ним. Клаудиа сказала Беате:

– Синьора просила, чтобы вы принесли ей чаю.

Молодая женщина хотела было присесть в полупоклоне, но вовремя спохватилась.

– Да, конечно! – проговорила она и удалилась в сторону кухни.

– Как у тебя это получается? – спросил Брунетти, подразумевая, естественно, все эти воздушные поцелуи незнакомым старушкам.

И Гриффони прекрасно его поняла.

– Я всего лишь слушаю. И спрашиваю. И задаю уточняющие вопросы.

Взгляд ее упал на тюбики и бутылочки, выстроенные в ряд на комоде, – совсем как те вещи, что они извлекли из ящика синьора Гаспарини. Клаудиа взяла коробочку с кремом и аккуратно, чтобы не помять, отогнула картонный клапан. Все так же бережно извлекла бледно-голубой тюбик и прочла надпись на этикетке.

– Я уже видела такой недели две назад. Здесь сто пятьдесят граммов, стоимость – девяносто семь евро.

Она положила тюбик в упаковку и закрыла клапан. Поочередно открыла все помады, демонстрируя Брунетти, что все они неиспользованные.

– Надо сказать племянникам в Неаполе, чтобы завязывали со своей коммерцией. Зачем торговать наркотиками, когда можно продавать вот это?

Брунетти промолчал. О родственниках Гриффони вспоминала редко, и ему не хотелось быть назойливым. Но маркетолог из нее получился бы что надо.

– Что интересного? – спросил он.

– Синьора рассказала мне немного о своей юности. – Клаудиа стала перекладывать тюбики и коробочки обратно в пакет, устанавливая их на донышке строго вертикально. Один все же задержался у нее в руке. – Я спросила, в чем ее секрет – благодаря чему она выглядит так молодо?

Клаудиа умолкла и посмотрела на Брунетти, словно спрашивая: «Ну неужели тебе не интересно, что она ответила?»

– И в чем же он?

– Держаться подальше от докторов и пользоваться лучшей косметикой, – сказала Гриффони, помахивая тюбиком.

– Значит, синьора Гаспарини заплатила за все эти средства? – спросил Брунетти.

– Да. Она уже начала мне объяснять, что, оказывается, есть прекрасный способ сэкономить на таких покупках, но вдруг зажала рот рукой и сказала, что это, мол, секрет, который никому нельзя рассказывать.

– А ты ей что?

Из кухни вышла Беата с подносом, на котором стояла единственная чашка с чаем и лежали три сладких печеньица на тарелке. Брунетти поспешил открыть для нее дверь и вошел следом.

Когда хозяйка дома подняла на него глаза, комиссар произнес:

– Синьора, благодарю вас за помощь. Надеюсь, мы не слишком утомили вас расспросами.

– Что вы, нет, – ответила синьора Гаспарини с неуверенной улыбкой. – Прошу вас, передайте при встрече привет моему племяннику. И не могли бы вы попросить его мне перезвонить?

Она потянулась за чашкой, которую подала ей Беата. Снова посмотрела вверх, на Брунетти, и улыбнулась:

– Ваша спутница очаровательна.

– Полностью с вами согласен, – сказал комиссар и вышел из комнаты, предупредительно закрыв за собой дверь.

Гриффони ожидала его в коридоре. Косметика была уже сложена в картонный оранжевый пакет, который стоял на комоде, четко по центру. Вскоре полицейские вышли из квартиры, но заговорила Клаудиа, только когда они уже были на мосту перед домом Гаспарини. Она остановилась на самом верху, у перил, и оперлась о них спиной и ладонями.

Прежде чем Брунетти успел задать вопрос, Клаудиа сказала:

– Я восхитилась ее благоразумием и тем, как хорошо она умеет хранить секреты. И призналась, что, конечно, тоже не прочь узнать, как можно сэкономить, потому что косметика – моя страсть, и мне хотелось бы пользоваться самой лучшей. Потом сделала несчастное лицо и посетовала, что мало что могу себе позволить с такой зарплатой.

Брунетти слушал ее зачарованно, как питон – дудочку факира.

– Я еще немного поулыбалась и сделала пару комплиментов. Синьора Гаспарини смерила меня таким до-олгим взглядом и спрашивает: «А принимаете ли вы лекарства?» Я не сразу сообразила, к чему это, потом говорю: «Да, принимаю. У меня проблемы по женской части». – И, улыбаясь собственной изворотливости, Клаудиа произнесла: – После такого даже женщины вопросов не задают.

Гвидо усмехнулся и покачал головой.

– Она сказала, что попытается мне помочь, но должна все хорошенько обдумать.

– Если потом сможет вспомнить свое обещание, – невольно заметил Брунетти.

– Гвидо, не будь таким вредным.

– Мои извинения!.. И что же ты на это ответила?

– Что буду на седьмом небе от счастья. И получила приглашение на чай, – улыбнулась Гриффони. – Подкрепленное намеком на то, что хорошо бы захватить с собой сладости – для нее и Беаты.

Брунетти подумал, что его матушка наверняка восхитилась бы ими обеими.

– И когда же чаепитие?

– В следующий понедельник, в три.

Клаудиа оттолкнулась от перил и стала спускаться по лестнице.