Текст книги "Искушение прощением"

– Донато раздавал купоны многим, тут ошибки быть не может, – сказал Гвидо, отдавая себе отчет в том, какое это облегчение – знать что-то наверняка.

– В мире от этого мало что изменится, Гвидо, – сказала Паола, взмахнув рукой, словно чтобы прогнать эту мысль. – Ну сколько, по-твоему, он может заработать на этих купонах за год?

– Было бы проще поверить, если бы он зарабатывал много? Это ухудшило бы картину?

– Нет, Гвидо, не ухудшило. Хотя есть же такое понятие, как степень вины.

– Но ты не согласна?

– Он, конечно, поступает непорядочно, заставляя стариков тратить ежемесячно сотни евро на косметику. – Тут Паола была бескомпромиссна. – Кражи и мошенничество стали так привычны, что мы уже готовы махнуть рукой, если злодеяние кажется мелким, как будто это и не преступление вовсе. И уже есть закон о том, что приговоренные менее чем к трем годам не обязательно садятся в тюрьму, верно?

Брунетти кивнул.

– В общих чертах да.

Его жена немного помолчала, но когда он собрался что-то сказать, перебила его словами:

– Возьмем Антигону, которую ты как раз читаешь. Кто прав? Антигона? Креонт? Поступок девушки никому не навредил, так, может, нужно было закрыть на это глаза? Антигона говорит, что следует закону, данному богами, что похоронить брата – это ее святой долг. Так, может, она вправе нарушать людские законы?

Брунетти ничего не сказал. У него не было ответа, как не было его и у автора пьесы. Устами героев Софокл задает вопросы, предлагает читателю подумать и ответить самому, если, конечно, хватит смелости…

Паола между тем продолжала:

– Если бы Антигона решилась похоронить не одного брата, а двух, трех – был бы ее поступок смелее и благороднее? Или, с точки зрения Креонта, ее преступление в два или три раза тяжелее?

Брунетти вскинул руки, показывая, что не знает.

– Поэтому нам так нравятся романы, – удивила его Паола. – В большинстве случаев автор нам все объясняет. Рассказывает, почему персонажи поступают так или иначе. И мы привыкли к этому голосу, говорящему, что нам думать.

– Но тебе, похоже, это не нравится, – сказал Брунетти.

– Не нравится. Слишком уж легко. А в итоге совсем не так, как в жизни. Фальшивка.

– Потому что…

– В жизни нет «голоса за кадром». Она полна вранья и полуправды, и мы никогда ничего не знаем наверняка, даже если думаем иначе. И мне так нравится больше.

– То есть получается, фикшн[85]85
  Беллетристика, художественный вымысел (англ.).


[Закрыть] – это фикция? – спросил Брунетти.

Паола какое-то время изумленно смотрела на него. Потом запрокинула голову и смеялась до тех пор, пока у нее из глаз не брызнули слезы.

28

На следующее утро, не успел Брунетти войти, как молодой дежурный офицер отсалютовал ему и сообщил:

– Дотторе, синьорина Элеттра просила передать, чтобы вы сразу же к ней зашли!

Комиссар поблагодарил его и стал подниматься по лестнице, прикидывая, что еще нового и интересного раскопала секретарша со вчерашнего полудня. Спал Брунетти плохо, полночи ушло на внутренние дебаты: почему подозрения насчет Гаспарини, – которые, как он видел теперь, базировались исключительно на отчаянном желании найти мотив нападения, – так стремительно вырвались из-под контроля? И не согласие ли Вианелло его подстегнуло, сделало опрометчивым? Гвидо где-то читал, что в группе себе подобных мужчины ведут себя гораздо агрессивнее. Они с Вианелло стали такой группой? А их мысли – незаконными? Вполне возможно.

Первое, что бросалось в глаза в приемной, – это что мрачный букет заменили шикарные, ярко-желтые… циннии? Брунетти понятия не имел, что это за цветы. Но им, похоже, нравилось стоять на свету и создавать в комнате некоторую атмосферу… неповиновения.

Подойдя к столу синьорины Элеттры, комиссар заметил, что она излучает ту же энергетику, что и цветы. Судя по ее лицу, у кого-то назревали большие проблемы. У кого-то – но точно не у него.

– Что у вас интересного, синьорина? – спросил Брунетти тоном, лучше любой подписи скреплявшим мирное соглашение между ними.

– Вчера мы виделись с Барбарой, – ответила она.

– Надеюсь, она жива-здорова, – сказал Гвидо.

Он был знаком с сестрой синьорины Элеттры и симпатизировал ей.

– Вполне, спасибо, – вежливо отозвалась секретарша. – Я решила расспросить ее – все-таки она доктор и может что-то знать.

– О дотторессе Руберти? – уточнил Брунетти.

– Пруст, – произнесла синьорина Элеттра и улыбнулась. – Барбара говорит, что так прозвали ее во врачебной среде.

Заметив недоумение собеседника, она пояснила:

– За то, что она много пишет. – И, натолкнувшись на прежнее непонимание, продолжила: – Много рецептов!

Ну конечно! Мог бы и сам догадаться.

– Старикам? – спросил комиссар.

– Если у них болезнь Паркинсона или Альцгеймера, то, похоже, да, – последовал ответ. – Но у нее много пациентов помоложе, с депрессиями и биполярным расстройством. В обоих случаях она склонна выписывать новые препараты и, как правило, избегает дженериков.

– Все это вы узнали от сестры?

– Нет, конечно, – сказала синьорина Элеттра. – От нее – только прозвище. Искать я начала, когда пришла на работу утром. – И, мрачнея лицом, добавила: – Наша система здравоохранения не перестает меня удивлять. Что за безалаберность? Защиту банка данных может взломать даже ребенок!

– И найти, что ему нужно? – Брунетти пропустил ее возмущение мимо ушей.

Секретарша ласково погладила клавиатуру и сказала:

– Я пошла по тому же пути, что и с доктором Донато, комиссарио. Нашла список ее пациентов и что она им прописывает. – Синьорина Элеттра покачала головой с наигранным неодобрением. – Многие лекарства новые.

– «Новые» означает «дорогие»? – спросил Брунетти.

– Да. В некоторых случаях – очень.

– И как ей это сходит с рук? – поинтересовался он. – Я думал, служба здоровья хотя бы следит за тем, что прописывают нам доктора.

– Следит, – ответила синьорина Элеттра. – Но у дотторессы Руберти список пациентов огромный, за тысячу, и то, что она выписывает остальным, как-то уравновешивает цифры. Средняя стоимость для пациента получается приемлемой для проверяющих. – В ее голосе снова появилось возмущение: – Куда они вообще смотрят? То, что она делает, очевидно. У меня на это ушла одна минута.

Прежде чем секретарша начала объяснять принципы эффективной систематизации данных, Брунетти спросил:

– Вы не могли бы сделать таблицы, по типу тех, с информацией об аптеке?

– Конечно, дотторе, – ответила она. – У меня есть программка… – Синьорина Элеттра осеклась, заранее зная, что этим его не заинтересуешь. Она взяла в руку чистый лист бумаги и спросила: – Что именно вам нужно?

– Список пациентов с неврологическими заболеваниями (дополненный соответствующими препаратами) и отдельно тех, у кого деменция – в любой форме. Имена, адреса, возраст, что она им прописала и стоимость лекарств. В случае если был назначен новый дорогостоящий препарат, добавьте стоимость дженерика или часто назначаемого препарата, который дотторесса Руберти игнорирует.

Секретарша подняла голову всего на мгновение, но Брунетти успел заметить ее улыбку.

– Будет сделано, комиссарио!

И синьорина Элеттра продолжила делать записи.

– Еще найдите, пожалуйста, где именно ее пациенты приобретают лекарства.

Секретарша быстро кивнула – не проблема.

И тут Брунетти кое-что вспомнил. Не так давно в Gazzettino, хотя, может быть, и пару лет назад, упоминалась эта странная история с рецептами.

– Вы не могли бы еще посмотреть, не выписывала ли дотторесса Руберти когда-либо рецепты для умерших?

Молодая женщина отдернула руку так быстро, что на бумаге остался некрасивый черный росчерк.

– Что?

– Такое случается, – спокойно сказал Брунетти. – По крайней мере, я читал об этом в Gazzettino. Если человек умер не в больнице, Ufficio Anagrafe не всегда информируют об этом вовремя. Систему здравоохранения – тоже. Иногда проходят месяцы, даже годы, прежде чем человека официально признают мертвым.

Синьорина Элеттра замерла, глядя в пустоту и, судя по всему, размышляя, какие это открывает перспективы.

– Значит, их души попадают в лимб[86]86
  У католиков – место, где находятся души, не попавшие в рай, не являющееся адом или чистилищем.


[Закрыть] и там остаются, получая при этом пенсионные выплаты и рецепты на лекарства? – Она несколько раз тряхнула головой, выражая то ли удивление, то ли восторг, и прошептала: – Очень заманчиво!

– Что меня особенно интересует, – сказал Брунетти, – так это в какой аптеке приобретают эти препараты.

В улыбке секретарши не было и тени веселья.

– Меня тоже.

Синьорина Элеттра отвернулась к компьютеру. Было очевидно, что ее внимание уже сосредоточено на цели, которую он же ей и указал.

Дел в приемной у комиссара больше не было, и он пошел к себе.

По пути в квестуру он купил свежую газету – лучше способа скоротать время до звонка синьорины Элеттры не придумаешь. Брунетти знал наверняка, что она не успокоится, пока снова не заберется в базу данных национальной службы здоровья и не скачает, что ей нужно. Гвидо разложил газету на рабочем столе. С первой полосы ему широко улыбался мэр, позируя на фоне Canale Vittorio Emanuele[87]87
  Канал Витторио-Эммануэле, соединяет канал Джудекка с Порто-Маргера.


[Закрыть] – масштабнейшей попытке города облегчить проход в лагуну круизных судов, чего бы это в итоге ни стоило горожанам. Брунетти посмотрел на его усилия и… приуныл.

Внизу справа – маленький заголовок, гласивший, что карабинеры накрыли банду наркоторговцев («см. стр. 27»). На странице двадцать семь Брунетти прочел о том, как карабинеры после годичного расследования в ходе операции под названием «Стальной кулак» арестовали вчера шесть подозреваемых в торговле наркотиками.

Как оказалось, наркодилеры, не привлекая особого внимания, работали в окрестностях трех городских школ, хотя местные жители и родители учеников периодически подавали соответствующие жалобы. Но в конце концов «время наркоторговцев истекло» и, совершая утренний рейд, карабинеры «выловили» тринадцать килограммов гашиша, марихуаны и синтетических наркотиков. Все арестованные находились в стране нелегально. Их сперва привезли в карабинерию, допросили, а потом отпустили, приказав покинуть страну в течение сорока восьми часов.

Вопросы юрисдикции Брунетти не заботили. Не понимал он и зачем люди принимают наркотики; что такого они дают, чего нельзя получить другим способом? У комиссара хватало прагматизма одобрять любые меры, которые прекращают поступление наркотиков в организм подростков; остальные люди пусть делают что хотят. Может, все это поможет Сандро Гаспарини. Может, беда, в которую попал его отец, станет для мальчишки хорошей затрещиной и его мозги встанут на место. А может, и нет.

Брунетти заметил в лотке с входящей документацией несколько новых папок, но проигнорировал их и вернулся к первой полосе Gazzettino. Как обычно, он пропустил статьи о национальной политике, повздыхал над международными новостями, проигнорировал раздел о спорте. Осталось всего ничего, но тем ценнее была информация и тем быстрее она была прочитана. В конце концов комиссар должен был либо выброситься из окна вот этого кабинета, либо взяться за папки.

Он положил газету слева от себя, потом перевернул ее, чтобы не видеть физиономии мэра, и придвинул к себе стопку папок. Колокола Сан-Джорджо-деи-Гречи уже звонили полдень, когда в дверях появилась синьорина Элеттра и легонько постучала о дверной наличник.

– Могу я войти, комиссарио?

Брунетти поднял глаза от распечатки, которую читал.

– Варианта два: либо я выслушаю ваши новости, синьорина, либо буду и дальше читать рассуждения на тему, как классифицировать – за неимением в Венеции специальных правил для велосипедистов – передвижение по городу на этом транспортном средстве – как противоправное деяние или административное правонарушение?

– Я внимательно изучила директивы по этому вопросу, синьоре, – ответила секретарша, сделав серьезное лицо. – Думаю, это все-таки административное правонарушение.

Брунетти закрыл папку и положил ее на стопку таких же, уже мигрировавших влево.

– Благодарю вас, синьорина. А что вы мне принесли?

– Таблицы, синьоре.

– Отлично, – сказал комиссар. – Есть что-то, на что стоит обратить особое внимание?

– Нет, комиссарио. Думаю, цифры расскажут вам все.

С этими словами она прошла к столу, положила бумаги и удалилась.

Утром синьорина Элеттра упомянула о том, сколько у дотторессы Руберти пациентов, и все же при виде списка, озаглавленного «Деменция», Брунетти изумился: четыре страницы имен, с одинарным интервалом, рядом с каждым – наименование препаратов, назначенных дотторессой Руберти, и их цена. Еще была колонка с названиями и стоимостью препаратов-аналогов, часто – дженериков, которые также имелись в продаже. В некоторых случаях цена отличалась в три раза, но обычно дженерики стоили чуть меньше половины стоимости «оригинала». Более пятидесяти процентов рецептов обслуживалось в Farmacia della Fontana.

Вторая таблица – пациенты дотторессы Руберти с так называемыми болезнями Психе[88]88
  Душа (греч.).


[Закрыть], и тоже на четырех страницах. Система была та же, как и название аптеки. Лекарства, которые эта врач прописывала пациентам, всегда были дороже, чем указанные в соседней колонке дженерики.

Третья таблица – I Morti[89]89
  Покойники (итал.).


[Закрыть] – демонстрировала бо́льшую вариативность. Рядом с именем пациента была указана дата смерти, зарегистрированная в Ufficio Anagrafe, а в следующей колонке – даты, когда по рецептам были проданы лекарства (посмертно). В некоторых случаях между первой и последней датой прошло более двух лет. И все эти рецепты, за исключением шести, до сих пор обслуживала Farmacia della Fontana.

Брунетти поймал себя на мысли о курице и яйце. Что было сначала? Врач ли предложила провизору зарегистрировать в системе здравоохранения более дорогостоящий препарат и потребовать бо́льшее возмещение? Или провизор нашел покладистого врача, готового выписывать рецепты, которые тому выгоднее всего обслуживать? И кто из них предложил, а кто принял предложение на этом подзаработать?

Докопаться до правды можно, только поговорив с тем и другим – Брунетти прекрасно это понимал. Но начать лучше с искушаемого, а не с искусителя, хотя бы потому, что тот более слаб духом и скорее скажет правду. По прикидкам комиссара, на роль искусителя больше подходил провизор.

Брунетти включил компьютер и нашел адрес дотторессы Руберти и ее приемные часы. Сегодня ее кабинет был открыт – тот, что на кампо Санта-Маргерита, неподалеку от дома синьоры Гаспарини – до половины второго. Значит, он еще успеет туда попасть, подождать в приемной, а потом и стать последним на сегодня «пациентом».

Брунетти чуть не позвал с собой Вианелло или Гриффони, но неудача с делом Гаспарини ощущалась еще слишком болезненно, и он решил пойти один.

На вапоретто первого маршрута Брунетти доехал до Ка’Реццонико[90]90
  Дворец в Венеции.


[Закрыть], прошел через кампо Сан-Барнаба, мимо двух лодок торговца фруктами, в обеденное время прикрытых зеленым брезентом, потом через мост и вниз, к кампо. На месте комиссар был в начале второго. Еще несколько минут, пока он нашел нужное здание – по соседству с агентством недвижимости. На табличке было указано имя дотторессы, часы приема и просьба, обращенная к пациентам, – позвонить и войти. Брунетти позвонил и, когда дверь со щелчком открылась, вошел.

Комиссар поднялся на второй этаж и увидел еще одну табличку с именем врача и стрелкой, указывающей направление дальше по коридору. В самом его конце оказалась дверь с латунной пластиной: «Дотторесса Руберти». Брунетти вошел.

В приемной сидели трое – две женщины и мужчина. Еще четыре стула были свободны. Три пары глаз тут же уставились на Брунетти, и он выбрал самое отдаленное место. Прежде чем присесть, он кивнул остальным пациентам, но ответа не дождался и взял из стопки журналов, лежавших тут же, на столике, верхний.

Женщины, как он заметил, были очень полные, мужчина чрезвычайно худой. Больше ничего не бросалось в глаза, да Брунетти особенно и не присматривался. Прочитав статью «Шесть причин стать веганом», он стал ждать. Слева от сидящих открылась дверь, и женский голос произнес: «Синьора Тассетто».

Женщина не без усилия встала и вошла в кабинет. У двери Брунетти увидел даму с очень светлой кожей, почти одного с ним роста, в белом медицинском халате. Она вернулась в комнату прежде, чем комиссар успел ее как следует рассмотреть. Минут через пятнадцать полная дама вышла и доктор вызвала синьора Катуччи. В этот раз Брунетти увидел, что она светлая шатенка, без макияжа и с простой прической – волосы заколоты с двух сторон. Их взгляды встретились. Было очевидно, что она удивлена присутствием незнакомца в своей приемной. Дотторесса Руберти проследовала за пациентом в кабинет.

Всего через пять минут она снова была у двери, выпуская мужчину. Он шел медленно, как будто то, что только что услышал, ему не понравилось. Женщину вызывать не пришлось: она сама встала, едва открылась дверь, и прошла мимо доктора внутрь. И снова, прежде чем удалиться, дотторесса посмотрела на Брунетти.

Ему показалось, что последняя пациентка пробыла во врачебном кабинете долго, хотя на самом деле это могло продолжаться всего десять минут. Проводив ее, женщина в белом халате подошла к Брунетти и спросила:

– Чем я могу быть вам полезна, синьоре?

Ее тон был заискивающим, как у человека, нуждающегося в помощи. На вид дотторессе было лет сорок с небольшим.

Брунетти встал, вернул журнал на место.

– Я хотел бы побеседовать с вами, дотторесса.

– Кто вы, простите?

– Гвидо Брунетти, – сказал он и умолк. Но, в который раз устыдившись своего поведения с профессорессой Кросерой, уточнил: – Я комиссар полиции.

Женщина расслабилась, но не улыбнулась.

– Ах да, – проговорила она, делая шаг назад. – Прошу в кабинет. Можем поговорить там.

Она было повернулась, но снова замерла и сказала:

– Я знала, что вы придете. – И направилась к двери.

Брунетти последовал за ней в кабинет. Дотторесса Руберти закрыла дверь и села за стол. Движения ее были полны той природной грации, которая часто свойственна высоким женщинам.

Этот кабинет разительно отличался от кабинета Стампини – чистота, порядок, удобное кресло для пациента в торце докторского стола и смотровая кровать, застеленная стандартной бумажной пеленкой, у дальней стены с парой окон и видом на дома на противоположной стороне калле. На полочках застекленного шкафа – коробочки с лекарствами. На столе справа – компьютер, рядом – две стопки папок, скорее всего, медкарточки пациентов, и ничего больше.

Несколько медицинских дипломов в рамках разбавляли фотографии одиночных цветков, увеличенных до неузнаваемости, еще немного – и можно было бы играть в игру «Угадай, что это?» Брунетти сел на единственное свободное место и посмотрел на дотторессу Руберти. Лицо у нее было удлиненное, как и все части тела. Из-за худобы она казалась выше. Глаза у нее были светло-карие, того оттенка, который влюбленный назовет янтарным, а злопыхатель – мутным, и на собеседника они смотрели спокойно.

Брунетти часто ощущал дискомфорт, общаясь с врачами вне работы: ему казалось, что, беря вас за руку, или глядя вам в глаза, или предлагая еще вина, они оценивают состояние вашего здоровья. Дотторесса Руберти – другое дело. Она смотрела на комиссара, словно спрашивая, чем может ему помочь.

– Итак, комиссарио, вы хотели со мной побеседовать. Могу я узнать, о чем?

– О Туллио Гаспарини, – сказал Брунетти.

– Да, конечно, – последовал нейтральный ответ. – Это племянник синьоры Гаспарини.

– Откуда вы его знаете, дотторесса? Он ведь не из числа ваших пациентов?

В ее взгляде внезапно появилось неодобрение.

– Комиссарио Брунетти, – сказала она с профессиональной терпеливостью, – можно я озвучу несколько моментов, которые облегчат наше общение?

– Конечно, – сказал Брунетти.

Она не улыбалась, но и не прятала глаз.

– Хорошо. – Дотторесса кивнула раз, другой, словно соглашаясь сама с собой, и сказала: – Я расскажу вам правду. Вы же не будете хитростью выпытывать у меня то, что мне говорить не следует. – И, прежде чем он успел изобразить праведное негодование, спросила: – Это для вас приемлемо?

– Да, – ответил Брунетти. – Но все, с кем мне доводится беседовать, утверждают, что говорят правду.

– Как и мои пациенты, – устало отозвалась дотторесса Руберти. – Что они мало пьют и курят и едят по шесть рисовых зернышек в день. – Она посмотрела комиссару в глаза. – Это одна из причин, почему я не выношу лукавства. Вы понимаете?

– Понимаю. – Брунетти не удержался и добавил: – Но не знаю, поверю ли вам.

Этой ремаркой он надеялся спровоцировать ее – напрасно.

– Я не лгу, комиссарио, хотя иногда и хочется. Временами это упрощает жизнь.

– Если так, – Брунетти уже следовал этим новым правилам и говорил что думает, – это очень редкое качество.

Лицо дотторессы смягчилось.

– К несчастью, Туллио Гаспарини тоже не умеет лгать и поступать нечестно. Он пришел ко мне и прямо сказал о том, что намерен делать.

Расспрашивать об этом было рановато, и Брунетти поинтересовался:

– Как вы поняли, что он не лжет?

– Опыт. Часто люди, особенно те, кто смертельно болен и знает об этом, перестают лгать или теряют к этому интерес, или больше не видят такой необходимости. Так что с годами я научилась узнавать симптомы правды наряду с болезнями.

– А синьор Гаспарини? – спросил комиссар.

– К сожалению, он так и не научился понимать себе подобных, поэтому не поверил мне, когда я попыталась с ним поговорить. – Женщина потерла правую щеку – скорее всего, привычка, помогающая думать. – А может, это потому, что он всю жизнь работает с цифрами и плохо знает людей?

– Что он вам сказал, дотторесса? – спросил Брунетти.

– Прежде чем ответить, комиссарио, – произнесла она, – могу я поинтересоваться, как вы на меня вышли?

Брунетти не видел причин юлить и лгать, что нашел адрес в интернете. Вместо этого он сказал:

– Я узнал о вашем взаимодействии с доктором Донато и решил с вами поговорить.

– О взаимодействии? – повторила дотторесса Руберти с некоторым облегчением. – Как деликатно вы выражаетесь, комиссарио!

Она впервые за все это время улыбнулась, и Брунетти подумал, что когда-то эта женщина была хорошенькой – пока жизнь не измотала ее проблемами, которые она была не в состоянии решить.

– Пожалуйста, расскажите, как вы с ним познакомились, – попросил Брунетти.

– Это произошло много лет назад, когда я зашла к нему в аптеку, чтобы поговорить о некоторых своих пациентах. Я попросила его обязательно давать им письменные указания, когда и в какой последовательности принимать лекарства, и напоминать, что в этот листок надо заглядывать ежедневно.

– Разве этого нет в рецепте? – спросил Брунетти.

В ее взгляде прибавилось холода и твердости.

– Комиссарио, ну, подумайте сами! Если пациент принимает ежедневно шесть препаратов или, скажем, десять, ему трудно запомнить, когда и что пить. Я попросила доктора Донато составить для каждого схему приема. И все.

– И он согласился?

Дотторесса Руберти чуть помедлила с ответом и наконец произнесла:

– Я убедила его это сделать. Сказала, что многие мои пациенты уже очень немолоды и рассеянны и им необходима эта помощь.

– И он согласился?

– Да.

– А ваше сотрудничество? – спросил Брунетти, не делая особого упора на последнем слове.

– Оно началось несколькими годами позже.

Дотторесса задумалась, как водитель на развилке – куда свернуть?

– Вы выросли в Кастелло? – спросила женщина, и комиссар спохватился – ведь разговор велся не на венециано. Видя его удивление, она сказала: – Ваш акцент, комиссарио.

– Да, в детстве я там жил, – сказал Брунетти. – Сам я своего акцента уже не слышу, но, конечно, он никуда не делся.

– Что-то всегда остается. – И, как будто он попросил объяснений, дотторесса Руберти добавила: – Мой отец работал преподавателем сценической речи в театре Гольдони и научил нас вслушиваться в слова.

Она немного помолчала, глядя в окно.

– Раньше я об этом не задумывалась, но, наверное, отчасти и поэтому знаю, когда люди говорят правду. Это ясно по голосу.

В силу профессии Брунетти узнал это довольно рано, но промолчал.

– Речь шла о докторе Донато, дотторесса, – напомнил он.

– Да, конечно. Простите! Видимо, я просто тяну время. – Женщина села ровнее. – Вы венецианец, поэтому знаете, как мал наш город.

Брунетти кивнул.

– А значит, все, что я говорю, легко проверить. Мало что можно утаить в маленьком городке. – И после продолжительной паузы она произнесла: – Несколько лет я была замужем, потом развелась. У меня сын с ментальной и физической инвалидностью. Я – врач, поэтому знаю, как тяжелы эти повреждения и какое существование его ждет. Но я также имею представление о его… социальных перспективах.

– Мне очень жаль это слышать, синьора, – сказал Брунетти.

Дотторесса Руберти снова улыбнулась.

– Спасибо, комиссарио. – Она всмотрелась в его лицо. – То, что я говорю вам это… Я не пытаюсь вызвать жалость. Вам просто следует это знать.

Брунетти снова кивнул.

– Мой сын Теодоро в частной лечебнице, и как врачу мне известно, в каких условиях некоторые мои пациенты, нынешние и бывшие, содержатся в государственных учреждениях такого типа. – Это было произнесено с явным раздражением. – Я семейный доктор, комиссарио. У меня больше пациентов, чем я могу принять при обычном расписании, поэтому я беру дополнительные часы – чтобы больше заработать. Но и этого зачастую не хватает, чтобы оплатить содержание Тео в лечебнице.

Увидев, что Брунетти что-то хочет сказать, она вскинула руку.

– Опережая ваш вопрос, скажу: нет, я ничего не получаю от бывшего мужа. О себе я не забочусь, только о Тео. Мой муж тоже доктор, он снова женился и сейчас работает в Дубае. Есть решение суда – он должен оплачивать половину стоимости лечебницы, – но он этого не делает. И пока он в Дубае, заставить его платить невозможно.

Для Брунетти Дубай был чем-то новеньким, но он знал массу таких случаев.

– Как я уже сказала, Венеция – город маленький, и во врачебной среде мою историю наверняка знают многие. Включая и доктора Донато. Два года назад, – а я уже пропустила несколько платежей за лечебницу Тео, – он пришел ко мне и предложил назначать пациентам один препарат с тем, чтобы он продавал им другой. Я отказалась и попросила его уйти. Думаю, я даже задрала нос и сказала, что поклялась не вредить пациентам, но Донато настаивал, что его замысел никому не причинит вреда.

Брунетти по опыту знал, что большинство людей, разговаривая с ним и зная, что он полицейский, так или иначе демонстрируют нервозность: ерзают на стуле, теребят волосы, прикасаются к лицу, сжимают руки. Дотторесса же Руберти смотрела ему в глаза и не шевелилась.

– И что же провизор вам предложил? – спросил комиссар.

– Сказал, что, если я буду выписывать самые дорогие препараты, он, в свою очередь, будет выбирать лучшие из дженериков и обещает, что мои пациенты получат именно их. Упакованы они будут, как более дорогостоящие препараты, и выглядеть будут в точности так же.

– Но как это возможно? – спросил Брунетти, хотя у него уже были подозрения на этот счет.

– Доктор Донато не захотел посвящать меня в подробности. Сказал только, что наладил связи с дилерами нескольких фармацевтических компаний и обещает, что эти лекарства будут качественными. – Дотторесса Руберти дала Брунетти время обдумать услышанное, затем сказала: – И когда я снова отказалась, он заверил меня, ничего прямо не утверждая, что коробочки будут от той же компании, что производит дорогие лекарства, с настоящими штрихкодами.

Брунетти кивнул: проверенная схема.

– И что он предложил вам взамен?

– Тридцать процентов от разницы между ценой, которую он в действительности платит за дженерик, и стоимостью более дорогого препарата, которую ему возмещает государство. Я настояла на том, чтобы пациент получал препарат, идентичный тому, который я выписала.

– А риск? – спросил Брунетти.

– Никакого. Пациент должен был получить лекарство в такой же коробочке и с тем же эффектом, что я указала в рецепте.

– И?

– Я попросила день на раздумья, пришла домой и превратилась, хотя я тогда еще не была с ним знакома, в Туллио Гаспарини.

– В смысле?

– В том смысле, что я целую ночь смотрела на цифры: сколько нужно заплатить за пять лет пребывания Тео в лечебнице? А за десять лет? И сколько я буду зарабатывать своей практикой, и хватит ли у меня денег. – Женщина посмотрела на Брунетти, глаза в глаза. – И цифры сказали мне: не хватит. Это значило, что Тео рано или поздно окажется в государственном учреждении.

И снова этот взгляд… Дотторесса Руберти не стала спрашивать, есть ли у него дети. Говорить, что, будучи матерью, она не могла сделать то-то и то-то. Просить войти в ее положение.

– На следующий день я заехала к доктору Донато в аптеку и сказала, что согласна, и он дал мне список препаратов, которые следовало прописывать при определенных болезнях. А еще сказал, что мне самой придется убеждать пациентов ходить к нему за лекарствами.

– На самую окраину Каннареджо, – произнес Брунетти.

Дотторесса подтвердила это взглядом и кивком: значит, полиции известно, где находится аптека доктора Донато.

– Именно так. На самую окраину Каннареджо.

– И когда он пришел к вам с новыми требованиями? – спросил Брунетти.

Она удивилась.

– Вы это знаете?

– Знаю типаж, – позволил себе заметить Брунетти.

– Да, именно так это и бывает, – ответила дотторесса Руберти и, помолчав немного, продолжила: – Через несколько месяцев доктор Донато попросил выписать рецепты на дорогостоящие препараты и просто отдать их ему, а не людям, которым эти рецепты предназначались. Думаю, он заранее прикинул, кто из моих пациентов с меньшей вероятностью заметит и запомнит, что ему прописано. А может, разузнал, кто из них живет один. Все, что от меня требовалось, – это написать рецепт, а доктор Донато их «обрабатывал»: без труда пропускал через систему и получал возмещение за лекарства, которых не продавал.

– Зато меньше хлопот вашим пациентам, – сказал Брунетти, думая о длинном пути, который приходилось проделывать некоторым старикам от дома до Каннареджо.

Дотторесса Руберти чуть подалась вперед, словно ожидая, что у этой реплики будет ироническакя концовка, и, когда ее не последовало, выпалила:

– И больше прибыли для меня!

Брунетти не прокомментировал ее слова, хотя ему и хотелось это сделать. Комиссару почему-то вспомнились уроки логики в личео и так любимые им логические ошибки – reductio ad absurdum[91]91
  Доведение до абсурда (лат.).


[Закрыть]. Хотя… Абсурдное сравнение тут вполне уместно.

– Вот почему людям по полгода приходится ждать замены тазобедренного сустава?

Женщина подняла глаза – казалось, она вот-вот разозлится. Но, осознав, что вопрос этот – прямая провокация, почти шутка, ничего не ответила.

Тогда комиссар спросил:

– А если бы кто-то узнал, чем вы занимаетесь?

– Это невозможно, – сказала она с уверенностью. – О рецептах знали только дотторе Донато и я.

– Умно, – заметил Брунетти, и сейчас это слово прозвучало как ругательство.