Текст книги "Искушение прощением"

21

Уже возле самой церкви Гриффони сказала:

– Интересно, почему она так ее не любит?

– Расшифруй, пожалуйста, – попросил Брунетти.

– Почему профессоресса Кросера так не любит синьору Гаспарини? Беспомощную старушку, которая как может сражается с болезнями и стариковской слабостью и уже не в силах сама контролировать свой быт?

– Это причины для того, чтобы пожалеть человека, Клаудиа, а не полюбить его, – сказал Брунетти, заранее зная, как нравоучительно это прозвучит.

– А что такое ревность, ты знаешь? – засмеялась в ответ Гриффони. – И чувство собственничества?

– Муж профессорессы неделями работает в Вероне, – подхватил Брунетти, – а когда приезжает домой, жена узнаёт о том, что его тетушка требует немедленно прийти к ней и помочь с тем или этим. Ты это имеешь в виду? – И, не дав ей ответить, продолжил: – При таком раскладе вполне естественно, что синьора Кросера считает старушку назойливой, требовательной и эгоистичной по отношению к собственному племяннику.

Клаудиа круто развернулась, буквально загородив ему дорогу:

– Да, она такая и есть. Но бога ради, она его родная тетка!

С каждым словом Клаудиа говорила все громче, и Брунетти заметил, что на них оглянулась случайная прохожая. И едва он успел подумать, что в Гриффони говорит южная кровь – еще бы, ведь речь идет о семье! – ее голос вдруг стал тихим, почти ледяным:

– А еще есть квартира. Ты сам все видел: верхний этаж дома, расположенного напротив церкви Кармини, не меньше двухсот пятидесяти квадратных метров, с видом на канал, и сад на заднем дворе! – Формулировка сделала бы честь самому оборотистому риелтору, а Брунетти повидал их немало. – И кто, по-твоему, все это унаследует? А, Гвидо?

Маленькое уточнение: сейчас Клаудиа говорила не просто как оборотистый риелтор, а как оборотистый риелтор-венецианец, который смотрит на жизнь через призму выгодного местоположения и метража. Однако озвучивать эту ремарку Брунетти не стал. Вместо этого, вспомнив, как мало внимания старуха уделила Гриффони в момент знакомства, он спросил:

– Она добилась твоего расположения. Как ей это удалось?

– Потому что эта дама – крепкий орешек, – без колебаний ответила Гриффони. – А еще потому, что, когда я дала понять, что мы с тобой пара, но не женаты, она ничуть не возмутилась – необычная реакция для человека ее поколения. И еще ей понравилось, что я не венецианка.

– Почему это так важно?

– Потому что у меня нет местных предубеждений. Это значит, что я выслушаю ее, не вспомнив при этом, что в году эдак тысяча девятьсот тридцать седьмом брат ее прадеда обманом выманил у кузена моего прадеда двадцать акров земли в Доло!

Брунетти оценил юмор коллеги и сказал, смеясь:

– Ты многое успела узнать о венецианцах, правда, Клаудиа?

Она вернула ему улыбку.

– Не так уж вы отличаетесь от нас, хотя неаполитанцы обычно копают глубже пяти-шести поколений, чтобы найти причину своего стойкого мнения о человеке, даже позитивного. – И после короткого раздумья Клаудиа произнесла: – Удивительно, но почти все, что говорила синьора Гаспарини, было в пользу окружающих: почему она им симпатизирует и доверяет.

– Кому конкретно?

– У нее целый список: ее замечательный дядюшка Марко; семейный доктор; подруга Анна Марколини; два торговца сырами на рынке Риальто; синьора Ламон, живущая этажом ниже. – Клаудиа немного помолчала, припоминая. – А еще – усатый торговец рыбой с кампо Санта-Маргерита. – В ответ на недоуменный взгляд Гвидо она пояснила: – Ходят слухи, что он иногда торгует вчерашним товаром, но синьора Гаспарини готова поручиться, что это ложь. Ее семья шестьдесят лет покупает рыбу у его семьи!

Удержаться от смеха было невозможно.

– Все мы, венецианцы, такие! – сказал Брунетти.

На что Гриффони ответила:

– Но и мы тоже.

Мир был восстановлен, и они пошли дальше.

– Я не сказала, что возглавляет этот список провизор – дотторе Донато. – И, видя, что тут нужны пояснения, Клаудиа продолжила: – Это владелец аптеки Farmacia della Fontana, той самой, где были выписаны купоны. Его фамилия напечатана на каждом из них, внизу, вместе с кодом налогоплательщика, адресом и номером телефона.

– Что еще она тебе рассказала?

– Что он потомок дожа, правившего в семнадцатом веке тридцать пять дней, и она счастлива быть его клиенткой. – Гриффони хмыкнула, словно сама себе не верила. – Я знала, что у нас в Неаполе любят титулы, но у венецианцев это просто мания!

– Может, это из-за шапочек, которые носили наши дожи? – предположил Гвидо с каменным лицом.

Клаудиа остановилась, посмотрела на него и засмеялась.

– Впервые вижу венецианца, который при упоминании о доже не затрясся и не выпучил глаза от восторга! Ты правда местный?

Сохраняя все фонетические нюансы диалекта, унаследованного от прадедов, Брунетти произнес:

– Noialtri semo zente che no se lassemo strucar le segole in te i oci.

– Что это значит? – спросила Гриффони.

– В общих чертах: «Мы никому не позволим нас одурачить».

Клаудиа явно попыталась прокрутить в уме эту фразу и перевести ее на итальянский. Напрасный труд.

– А по-моему, это может означать что угодно, – сказала она.

Гвидо этот эффект вполне устроил: вы еще не все о нас знаете! Его собственные отпрыски испытывали больше трудностей с венециано, нежели с итальянским – возможно, потому, что они с Паолой говорили с детьми по-итальянски. Что, однако, не помешало Раффи и Кьяре перенять местный диалект от одноклассников.

Возвращаясь к основной теме разговора, Брунетти спросил:

– Синьора Гаспарини сказала что-нибудь еще о провизоре?

– Да. Она ходит к нему уже несколько лет, так что он ставит ей диагнозы не реже, чем ее собственный доктор.

Тучи без предупреждения разошлись, и кампо Санта-Маргерита утонула в солнечном свете. Сразу же стало теплее.

– Посидим чуть-чуть, – предложила Гриффони, направляясь к длинной скамейке, которых на площади было множество.

Клаудиа села, скрестила руки на груди и вытянула ноги. Брунетти устроился рядом, вполоборота к ней – приятели, решившие поболтать.

– У меня две тетушки, – сообщила Гриффони, глядя на свои ноги, а не на собеседника. – У обеих Альцгеймер. Вернее, начальная стадия заболевания. Обе перескакивают с темы на тему, неожиданно, без всякой логики. Говорят о рыбе и вдруг – о железной дороге, или о своих детях, или о жвачке на мостовой. Если мне надо поговорить с ними о чем-то конкретном, приходится постоянно их одергивать. Вот, к примеру, жвачка. Тетушка сосредоточивается на минуту, и мы спокойно обсуждаем жвачку, но вдруг она заводит речь о Мехико или Лурде. Мне снова приходится спрашивать ее о жвачке, и мы говорим об этом еще немного. И вдруг она интересуется, действительно ли я решила учиться в университете или где куплен этот свитер. К тому времени, когда я снова упоминаю о жевательной резинке, тетушка успевает напрочь о ней забыть.

– И?..

– Синьоре Гаспарини далеко до моих тетушек, но она пользуется таким же приемом. Возможно, ей просто не хотелось говорить об аптекаре. Я спрашиваю ее о дотторе Донато, а она в ответ – где я купила эти туфли. Говорю: на кампо Сан-Леонардо, магазин напротив той самой аптеки, а она – знаю ли я, что в здании бывшего кинотеатра Italia на кампо Сан-Леонардо теперь супермаркет? Пришлось поговорить с ней и о супермаркете. Это как в бильярде: шары катятся по непредсказуемым траекториям, иногда возвращаясь туда, откуда стартовали. Нам с синьорой Гаспарини удавалось вернуться к исходной точке, только если я силой утаскивала ее обратно. О синьоре Донато она говорила с восхищением и признательностью, но было в ее тоне что-то еще…

Гриффони переменила позу и закинула ногу на ногу.

– Мне показалось, – продолжала она, покачивая ногой, – что она как будто его опасается, но боится в этом признаться даже самой себе. – Клаудиа уперлась ладонями в сиденье и после недолгого раздумья встала со скамьи и сказала: – Полагаю, на сегодня достаточно. По домам! Обсудим это позже.

Она свернула к кампо Сан-Барнаба (там была ближайшая остановка вапоретто) и уже через мгновение скрылась в толпе, которая двигалась в том же направлении и которой, по идее, в это время года тут вообще неоткуда было взяться.

Брунетти пошел не домой, а в бар и заказал кофе. Ожидая, пока его принесут, комиссар позвонил синьорине Элеттре, назвал ей имя аптекаря и попросил навести о нем справки. Она спросила, не нужно ли ему еще что-нибудь, и, получив отрицательный ответ, повесила трубку.

Комиссар сам прошел к кассе, чтобы рассчитаться, и удивился, услышав цену – евро и двадцать центов. Брунетти заплатил без возражений, но, уже выйдя на калле, задумался: то ли его обсчитали, то ли цены со вчерашнего дня выросли, ведь вчера он заплатил на десять евроцентов меньше.

«Или мы и вправду мелочные?» – подумал Гвидо, направляясь к кампо Сан-Барнаба.

С высоты прожитых лет ему казалось, что в их семье бедность всегда уживалась со щедростью, но, может, память все же несколько приукрашивала поступки его родителей? Отец нередко приводил в дом незнакомых мужчин, которых называл друзьями, и усаживал их обедать или ужинать, и его собственная слегка поношенная одежда часто пропадала из шкафа после визита двоюродной сестры матери, жившей в Кастелло с шестью ребятишками и неизменно безработным мужем. Семья Брунетти ничего не имела, но у них все равно находилось, чем поделиться с теми, у кого было еще меньше.

– И если не мы настоящие венецианцы, то кто же тогда? – спросил Гвидо вслух, к немалому изумлению женщины, с которой они как раз поравнялись на кампо.

За мостом Академии он повернул направо, потом налево и зашел в первую же угловую аптеку. За прилавком стояла его одноклассница и первая fidanzata[59]59
  Подруга, невеста (итал.).


[Закрыть] Беатриче Росси. Она встретила Брунетти улыбкой, как и каждый раз на протяжении уже многих лет.

– Смотрите, кто к нам пришел! – воскликнула Беатриче, обращаясь, очевидно, к тому же невидимому собеседнику, что и он сам на площади пять минут назад.

Она вышла из-за прилавка, и они расцеловались – счастливые в супружестве мужчина и женщина, которые лет тридцать назад думали, что их счастье будет общим. Глядя на ее лицо, за морщинками в уголках глаз и рта Гвидо видел сладко пахнущую девочку, которая в первый же день в liceo села рядом с ним на уроке истории.

– Все охотишься на плохих парней? – Этот вопрос стал у нее уже шаблонным.

– А ты все торгуешь наркотиками? – У Брунетти имелся на него шаблонный ответ. – Может, пойдем выпьем кофе? – спросил он, зная, что, проработав много лет в этой аптеке, она могла распоряжаться своим временем, как хотела.

– Не могу, Гвидо. Лючилла болеет, и мне сейчас помогает лишь девочка, которая не умеет читать рецепты. – Беатриче посмотрела по сторонам. – Но мы можем поговорить здесь, пока никого нет.

Время от времени она делилась с ним тем, что знала о жителях района, в том числе и о клиентах своей аптеки. Что не обсуждалось никогда – медицинская и любая другая конфиденциальная информация. Лишь раз или два Беатриче пересказала Брунетти местные сплетни, и то после заверений в том, что эти сведения очень ему нужны.

– Кто тебя интересует на этот раз? – спросила она с непосредственностью старой знакомой и, когда он удивился такой прямоте, улыбнулась: – Гвидо, я вижу охотничий блеск у тебя в глазах! Его ни с чем не спутаешь.

Брунетти улыбнулся в ответ и не стал возражать.

– Дотторе Донато, твой коллега.

Беатриче открыла рот от удивления.

– О господи! – выдохнула она. – Он-то чем тебя заинтересовал?

– Его имя всплыло в одном деле, и мне хотелось бы узнать о нем больше. Может, мне и не придется тратить время, раскапывая что-то еще.

Возможно, это и была полуправда, но точно не обман.

– Откуда ты о нем узнал? – спросила Беатриче.

– Из разговора, – ответил Гвидо.

Беатриче засмеялась.

– Еще немного – и ты откажешься назвать мне имя своей жены! – проговорила она и снова расхохоталась, уже над собственной шуткой.

Брунетти сжал губы и вскинул брови, испытывая нечто очень близкое к… смущению.

– Ладно, Беатриче. Я действительно предпочел бы об этом не рассказывать. Все, что мне нужно, – понять, что этот дотторе Донато собой представляет. В общих чертах.

– Ну, хотя бы намекни, – попросила она.

Сначала он подумал, что Беатриче шутит, но потом отдал должное ее здравомыслию. К чему ей рассказывать о сексуальных предпочтениях Донато, если окажется, что его дети замешаны в деле об угоне машин на материке? Или он бьет жену… Или жена бьет его…

Гвидо пришлось как следует поискать нужные слова.

– Способен ли он нарушить правила, чтобы заработать больше?

В аптеку вошла женщина, которая была примерно их ровесницей. Беатриче вернулась за прилавок и спросила, чем может быть полезна. Женщина оглянулась на Брунетти, и тот сосредоточился на бутылке шампуня, про себя удивляясь тому, сколько в нем ингредиентов и зачем они все нужны.

Женщины какое-то время переговаривались вполголоса, потом Беатриче вернулась из подсобки с четырьмя картонными коробочками. Она сняла с каждой из них специальную наклейку и переклеила на предоставленный покупательницей рецепт. Потом провела лекарства через кассу посредством сенсорного сканера, сложила все в пластиковый пакет и получила банкноту в двадцать евро. Вернула покупательнице сдачу и чек, поблагодарила и пожелала ей приятного вечера.

Когда женщина ушла, Беатриче приблизилась к все еще стоявшему перед витриной Брунетти.

– Дотторе Донато – один из самых уважаемых фармацевтов города, Гвидо. Когда-то он даже был президентом Ordine dei Farmacisti[60]60
  Корпорация фармацевтов (итал.).


[Закрыть].

Комиссар выжидал. Беатриче тоже не спешила продолжать.

– А теперь расскажи мне то, что тебе не хочется рассказывать! – попросил Брунетти.

Молчание.

– Беатриче, пожалуйста! Это может быть очень важно.

И это тоже не было ложью, и все-таки ему было неловко произносить это вслух.

– Думаю, кое-кто ответил бы на твой вопрос утвердительно. – Беатриче повернулась к витрине с лекарствами от кашля. – Кто именно – не так уж важно.

Брунетти уже решил, что это все, но Беатриче вдруг улыбнулась и придвинулась ближе, словно вот-вот расскажет секрет:

– Зачем нарушать правила? Мы и так зарабатываем более чем достаточно.

– Можно я это запишу, а ты поставишь подпись? – спросил Гвидо.

– Господи, конечно нет! – воскликнула она, вскидывая руки в притворном ужасе. – Как только это станет известно, меня исключат из Корпорации!

– Приятно слышать, что хоть кто-то из вас это признает, – внезапно став серьезным, сказал Брунетти.

– Мы все имеем слишком много, Гвидо. Не только провизоры. Все мы. Слишком много денег, слишком много вещей. И постоянно недовольны тем, что у нас есть.

Брунетти взглянул на нее другими глазами и все не мог поверить, что не ослышался.

– Ты вправду так считаешь, Беатриче?

– Честное слово, – серьезно отозвалась она. – И я бы отказалась от всего этого, если бы могла. – Она внезапно улыбнулась. – Ну хорошо, от половины. От части – точно. – Ее улыбка стала шире. – Вот какая я лицемерка! Не верь ни единому моему слову.

– Но ты же это серьезно? – спросил комиссар. – По крайней мере, говоря это, ты так думала?

– Наверное, – неуверенно ответила она и после короткой паузы с яростью выпалила: – Да! Единственная проблема – я сразу же отказываюсь от своих намерений. И возвращаюсь к этой мысли каждый раз, когда вижу, сколько у нас с Роландо всего и сколько имеют наши дети. А потом забываю. – Она тряхнула волосами. – Будем считать, что я этого не говорила, ладно?

Брунетти помотал головой.

– Нет. Я хочу об этом помнить. Может, это и не лучшее, что я от тебя слышал, но в первой десятке уж точно.

Комиссар наклонился и поцеловал женщину в обе щеки, а затем быстро вышел на улицу. Не оглядываясь, потому что не хотел встречаться с Беатриче взглядом.

22

По дороге домой комиссар размышлял над словами Беатриче. «Кое-кто ответил бы на твой вопрос утвердительно». Как это интерпретировать? Наверное, она что-то слышала, но к обвинению ведь это не пришьешь? «Кое-кто» считает, что в собственных интересах дотторе Донато может нарушить правила… В юриспруденции это называется «показания с чужих слов» – своего рода лингвистическая алхимия, попытка преобразовать сплетни в нечто заслуживающее доверия.

В свое время Беатриче два года отучилась в университете на нотариуса и поразила своих друзей и родных (ее отец был нотариусом), перейдя на другой факультет – farmacia[61]61
  Фармацевтический (итал.).


[Закрыть]. Мотивация у нее была простая: хочу заниматься чем-то полезным, помогать людям. Однако ее семью это не устроило.

Кстати о нотариусах… Брунетти вспомнилась нелепая сцена, имевшая место в тот день, когда они с Паолой купили новую квартиру, двадцать с лишним лет назад. При передаче банковского чека от покупателя продавцу нотариус вдруг вспомнил, что у него дела, и вышел в соседнюю комнату. Не успела за ним закрыться дверь, как Брунетти открыл портфель и извлек на свет божий пачки lire[62]62
  Лиры (итал.).


[Закрыть] (кто помнит тебя сейчас, милая маленькая lira?). Деньги он передал продавцам, молодой супружеской паре, решившей перебраться в Виченцу, и те занялись пересчетом.

Через некоторое время нотариус постучал и спросил из-за двери, управились они или нет. Они дружно крикнули: «Нет!», а продавец добавил: «Не входите!» – и нотариус подчинился этому распоряжению.

Когда сто миллионов лир были пересчитаны и перекочевали в другой портфель, Брунетти предъявил банковский чек на сумму, которая была на сто миллионов lire меньше реальной стоимости квартиры, положил его на стол и пригласил нотариуса… вернуться в собственный кабинет.

Старые добрые lire… Теперь в ходу банковские переводы, а сделки проходят в атмосфере взаимного недоверия, потому что государство больше не желает мириться с системой, мешающей ему взимать полную сумму налога с каждой продажи. Жаль, не придумали систему, которая не позволила бы этим деньгам утонуть в черной дыре должностных злоупотреблений…

Брунетти задумался. Выходит, его собственные представления о фискальной честности несколько… противоречивы. По крайней мере, когда имеешь дело с государством. Он задержался на мосту, ведущем в Сан-Поло[63]63
  Один из шести исторических районов Венеции.


[Закрыть]. А ведь это идея! Что, если купоны – часть схемы, придуманной для того, чтобы обмануть государство, а не покупателя? И даже если покупатель что-то заподозрит, очень невелика вероятность – если такое вообще возможно! – что он побежит жаловаться. Возмущаются обычно, когда государство тебя надуло, а не когда твой сосед надул государство.

Такие темы не для семейного ужина, поэтому Брунетти с искренним интересом слушал похвалы, которые его дочь расточала в адрес учительницы истории, ведь та умеет заинтересовать учеников эпохой, которую они проходят, – сейчас это Ранняя Римская республика. Кьяра, кажется, впервые задумалась о том, насколько люди в то время отличались от нее сегодняшней.

– Они могли убивать своих детей, если хотели, – сказала она, ужасаясь праву отца-римлянина уничтожить ребенка, которого он не признавал своим или не хотел. – Послушать ее, так можно было пойти и на ближайшей мусорной куче выбрать себе младенца и, если он еще дышит, забрать его домой.

– И что с ним делали дальше? – отвлекся от еды Раффи.

– Воспитывали как родного, – ответила Кьяра.

Раффи, демонстрируя, что перенял от матери искусство выбирать не только слова, но и подходящий момент, добавил:

– …или как раба.

Кьяра проигнорировала реплику брата и повернулась к отцу. Тот как раз накладывал себе на тарелку еще gnocchetti di zucca[64]64
  Тыквенные ньокки (итал.).


[Закрыть]. И с непринужденной улыбкой атаковала уже его:

– А ты, papà, сидел бы там без работы.

– Неужели? Почему? – удивился Брунетти, хотя прекрасно знал ответ на свои вопросы.

– У них не было полиции! – объявила Кьяра. – Только представьте! Миллион горожан – и ни одного копа! – Она дала всем время это обдумать и спросила: – Но что они делали, когда с ними случалось что-то плохое?

– Учительница еще не рассказала вам об этом? – уточнил Гвидо.

Кьяра, которая как раз пила воду из стакана, помотала головой.

– Думаю, на следующем уроке вы узнаете, что все, что могли сделать древние римляне, – это нанять адвоката, такого, как Цицерон, на роль обвинителя или, если кто-то обвинял их самих, – на роль защитника.

– А если у тебя нет денег на адвоката? – спросила Кьяра. – Papà, ты все время об этом читаешь! Что тогда? Как поступали древние римляне?

С расчетом на то, что дочка вспомнит, с чего начался этот разговор – что люди в те времена очень отличались от современных, – Брунетти сказал:

– Ангел мой, в большинстве своем они рассуждали иначе: либо мирились со случившимся, либо брали инициативу в свои руки.

– Что это значит? – спросила Кьяра, даже не пытаясь скрыть недоумения.

– То же, что и сейчас, – присоединилась к разговору Паола. – Наказывали человека, который им навредил (а вред ведь бывает разный), или нанимали тех, кто сделает это вместо них.

– Но это же безумие, – сказала Кьяра. – Люди не могут так жить!

Брунетти хотелось возразить, что в этой стране многие до сих пор так живут, но по доброте душевной он смолчал. Они с Паолой обменялись быстрыми взглядами, и слова, уже готовые сорваться у нее с языка, так и не прозвучали. Вместо этого она сказала:

– Кьяра, на десерт я испекла ciambella[65]65
  Традиционный итальянский пирог.


[Закрыть], который ты так любишь.

Этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь девочку от размышлений о социальной справедливости.

– Тыквенный? С изюмом? – уточнила Кьяра.

Паола кивнула.

– Он там, на подоконнике. Наверное, уже остыл. Пока ты за ним сходишь, я расставлю тарелки.

Паола стала собирать со стола пустую посуду. Потянувшись за тарелкой мужа, она кивнула ему и сделала хищную, «зубастую» гримаску, после чего удалилась вслед за дочкой в кухню.

Позже, когда они лежали в кровати с книжками, Паола повернулась к Гвидо и спросила:

– Их учительница ничего не напутала?

– Ты о Древнем Риме?

– Да.

– Судя по тому, что я читал, – нет.

Брунетти положил книгу (это была все та же Антигона) на живот разворотом вниз, хотя читать ему хотелось больше, чем разговаривать. Время на то, чтобы почитать что-нибудь серьезное, появлялось у него только перед сном. Конечно, это была плохая идея, ведь усталость быстро брала свое, и все же это был единственный момент, когда его ничто не отвлекало и можно было сосредоточиться на тексте.

Со своей книгой Паола поступила так же – Гвидо не знал, что она сейчас читает, – и сложила поверх нее ладони.

– Миллион людей, живущих без закона, – проговорила она и закрыла глаза, словно так проще было все это представить.

– Кажется невероятным, правда? – сказал Брунетти.

Жена посмотрела на него и улыбнулась.

– Хорошо, что ты меня остановил.

Она погладила его по руке.

– Не дал тебе произнести пламенную речь?

– Да, и в числе прочего о том, что «нас шестьдесят миллионов, и мы до сих пор так живем». Провокация чистой воды.

– Ну, не провокация, а повод к полемике, – сухо заметил Брунетти. – К тому же Кьяра не стала бы вслушиваться в то, что мы говорим. Сейчас это никого не интересует, особенно молодежь.

– Что – это?

– Политика.

Паола повернула голову и всмотрелась в лицо мужа.

– У нас двое детей, Гвидо.

– Ты ждешь, чтобы я торжественно сказал: «Ну кто-то же должен попытаться!» или что-то в этом роде?

Она закрыла книгу и положила ее на свой прикроватный столик. После паузы, означавшей серьезное раздумье, Паола ответила:

– Мужчина, за которого я вышла замуж, сказал бы именно так.

– Так говорила Антигона, и кончилось тем, что она повесилась в склепе, – отозвался Брунетти.

– Мужчина, за которого я вышла замуж, сказал бы, – повторила Паола.

Гвидо перевернул книгу, но оставил ее лежать на прежнем месте и посмотрел на картину на стене, между окнами, куда почти не проникал свет. Семнадцатый век, небольшой портрет венецианца, возможно, торговца. Паола нашла его в лавке старьевщика, отдала на реставрацию, а потом подарила мужу на двадцатую годовщину свадьбы.

Мужчина на портрете, чей наряд был столь же строг, как и выражение лица, смотрел прямо на зрителя, словно оценивая, чего тот стоит. По правую его руку, на столике, – темно-зеленая ваза с цветами, похожими на гладиолусы, по словам Паолы, символизирующими почет и постоянство. Брунетти смотрел на этого мужчину и представлял, что тот смотрит на него в ответ. Ему было даже удобнее – благодаря прикроватной лампе.

– Да, так бы он и сказал, – согласился наконец Гвидо и взял в руки книгу.

Ему и сейчас, после двадцатилетнего перерыва, интересно было услышать, что скажет Антигона о необходимости подчиняться закону. Нечто новенькое для человека, последние двадцать лет имевшего дело с теми, чей единственный интерес – перехитрить закон…

Паола повернулась на другой бок и выключила лампу со своей стороны.

В приемную Патты Брунетти решил заглянуть ближе к полудню. Напряжение он ощутил сразу же, раньше, чем заметил лейтенанта Скарпу. Тот буквально нависал над столом секретарши, упершись в него руками и неестественно вытянув шею, чтобы оказаться как можно ближе к лицу синьорины Элеттры.

– Или я не прав, синьорина? – услышал Брунетти его вопрос.

Секретарша повернулась к комиссару, и тот успел заметить, что выражает ее лицо – презрение, гнев и, возможно, страх.

Выражение переменилось, стоило ей увидеть Гвидо, и она воскликнула с наигранным воодушевлением:

– Может, спросим у комиссарио, лейтенант? Он наверняка знает об этом больше, чем я.

– Что случилось, синьорина? – спросил Брунетти, кивком давая понять, что заметил присутствие Скарпы, – вежливо, но сдержанно.

Тот выпрямился и по-балетному вскинул руку – приветствие старшему по званию, не более того.

– Мы с синьориной Элеттрой как раз пытаемся понять, как секретная информация просочилась за пределы квестуры, – ответил за нее лейтенант и улыбнулся синьорине Элеттре, словно ожидая подтверждения.

– Понятно, – сказал Брунетти с таким видом, будто его это совершенно не интересовало.

От него не укрылось, что лицо синьорины Элеттры при этом чуточку просветлело. Он продолжил:

– Что насчет провизора?

– Стыдно сказать, но ничего особо интересного, синьоре.

В детстве у Брунетти была собака, простая дворняжка, и его обязанностью было ее выгуливать. Так он узнал, что, если она натягивает поводок или оглядывается, это что-нибудь да значит. Вот и сейчас, по голосу синьорины, по тому, как она «тянет вперед», он понял: ей очень хочется оказаться подальше от приемной.

И комиссар вполне мог ей в этом помочь. Тоном начальника, обращающегося к подчиненному, он сказал:

– Спасибо, синьорина. Вчера я узнал кое-что новое и сделал пометки. Вы не могли бы подняться и забрать их, чтобы внести в отчет?

Предлог жалкий, незамысловатый, но не игнорировать же прямое распоряжение начальства? Секретарше не оставалось ничего иного, кроме как встать и произнести:

– Да, конечно, комиссарио! А когда я закончу, попрошу виче-квесторе на него взглянуть.

Можно подумать, Патта читает отчеты… Брунетти придержал для синьорины Элеттры дверь. Оставлять Скарпу в приемной ему не хотелось, поэтому он выразительно посмотрел на лейтенанта, давая понять, что они уходят все вместе.

Выбора у Скарпы не было, и он присоединился к ним у двери и расценил кивок Брунетти как позволение выйти первым. Комиссар закрыл дверь. Они с синьориной Элеттрой направились к лестнице, а лейтенант Скарпа – в конец коридора, где свернул налево.

У себя в кабинете Гвидо прошел к столу и сел на него.

– Не желаете объяснить, что нужно от вас Скарпе? – мягко поинтересовался комиссар.

Синьорина Элеттра хотела изобразить недоумение, но передумала – это ясно читалось на ее лице.

– И это уже не первый раз, комиссарио. А что ему нужно, вы, наверное, слышали.

– Утечка информации?

Она кивнула.

– Вам известны детали? – спросил Брунетти.

– По словам Скарпы, кто-то выдал заинтересованным лицам имя подозреваемого.

– Кому именно?

– Он не сказал. Только что имя подозреваемого слили.

– Каким образом?

– Он не сказал, – повторила молодая женщина.

– Это все? – спросил Брунетти.

– Лейтенант считает, что этого более чем достаточно.

– Чтобы сделать что?

– Кого-то обвинить, я полагаю. Он это любит.

– Я заметил, – сказал Брунетти. – Вам известно что-нибудь еще?

Синьорина Элеттра вскинула подбородок, сжала губы. Ей оставалось только сцепить руки за спиной и перекатиться с пятки на носок, как делают расстроенные дети, которых застали за каким-нибудь запретным занятием.

– Да, – произнесла она наконец.

– Следует ли мне об этом знать? – спросил Брунетти.

После паузы, показавшейся комиссару очень долгой, секретарша сказала:

– Пока нет.

Оставив этот ответ без комментариев, комиссар произнес:

– Можно ли раздобыть список пациентов, зарегистрированных в аптеке дотторе Донато?

– Думаю, да. Как минимум имена тех, кто получает там лекарства по рецептам.

– Пожалуйста, поработайте в этом направлении, – сказал Брунетти. – И узнайте, какие медикаменты он выписывал.

– Вас интересуют какие-то определенные препараты? Или заболевания? – спросила синьорина Элеттра, давая Брунетти представление о спектре информации, которую он может получить с ее помощью.

– Дорогие препараты, выписанные пожилым людям, – ответил комиссар. На лице у секретарши отразилось любопытство, и он добавил: – Особенно тем, заболевания которых связаны с потерей памяти или нарушениями мозговой деятельности.

Синьорина Элеттра кивнула.

– Вы сможете это сделать? – спросил Брунетти.

Она посмотрела на него и тут же скромно потупилась: приличные девушки не хвастаются.

– Я имею доступ к широкому диапазону информации, синьоре! – сказала наконец секретарша.

Брунетти хотел спросить, насколько широкому, но тут же передумал: есть вещи, которых лучше не знать. И, прикрыв рот ладонью, скрыл вопрос за покашливанием. Затем сделал серьезное лицо и сказал:

– Очень на это надеюсь!