Текст книги "Кошачьи хлопоты (сборник)"

Глава седьмая

Впрочем, ее услуги не понадобились. Он скоро припомнил, где находится. Когда мы вечером позвонили узнать, как и что, он как раз кончал ужинать, а Шебалу – она уже очистила свою мисочку, сказала миссис Фрэнсис, – весело играла со своим колокольчиком.

Когда мы приехали за ними через месяц, сиам в соседней вольере венчал, точно статуя Свободы, чурбак для оттачивания когтей, а Сили вызывающе сидел на своем чурбаке – и заметно выше, сказал он. А Шебалу, игнорируя обоих, все еще играла со своим колокольчиком. Наши кошки вели себя замечательно, сказал доктор Фрэнсис, и им их будет недоставать, но этот проклятущий колокольчик…

Мы прекрасно его поняли. Трезвон стоял всю дорогу домой. Впрочем, после четырех недель без них он казался нам небесной музыкой.

Однако время отдыха миновало, и настал момент истины. Шебалу стукнуло восемнадцать недель, она рвалась в широкие просторы, и запирать ее дома мы больше не могли. И, сказал Чарльз, следить за ней придется орлиным взором, учитывая число любителей пострелять среди наших соседей.

Конечно, никто не станет выбирать ее в мишени, но выше по дороге снайпер палит по консервным банкам, наш сосед ниже по холму любит поужинать голубем, тушенным в кастрюльке, а Джон Хейзел на вершине холма время от времени проверял свою малокалиберную винтовку. И если мы не станем следить за ней со всей бдительностью, белый котенок примется лазить по всем деревьям, с пятнадцати шагов ни дать ни взять жирненький голубь.

При одной мысли о подобном я холодела. В начале лета я и сама только чудом уцелела. Мы собирались на пикник. Чарльз выводил машину, а я несла корзину с припасами, и только обогнула угол коттеджа, как в крышу над моей головой вмазал заряд дроби. Упали куски черепицы, пара скворцов, ругаясь, упорхнула в более безопасное место, а я…

– Что происходит! – завопила я в негодовании, прикидывая, не укрыться ли мне за стеной. Предстояли перевыборы в приходский совет, я была одной из кандидаток. Неужели какая-то соперница…

Решив, что скорее это кто-то охотится на голубей, и все-таки оглядываясь на случай, если кто-то вздумал поиграть в ковбоев и бандитов, я громко окликнула Чарльза и направилась к лесной тропе. Никого! Только сонная летняя тишина да тихая пыльная дорога. Когда я рискнула ступить на тропу, сверху, точно снежные хлопья, спланировали два-три перышка. Но стрелка нигде не видно… как и голубей, если на то пошло.

– Старик Сэм с того конца, – сказал Чарльз.

Сэм, владелец Неро, энтузиаст-охотник, выросший в Австралии и еще не привыкший к английским сильно урезанным просторам. Намереваясь хорошенько его отчитать, я с корзиной в руках мстительно промаршировала вниз по склону к дому Сэма… только и там его не оказалось. Лишь полнейшая глубочайшая тишина. Дом дремал в утреннем солнечном сиянии. Над кустом лаванды кружили две желтые бабочки. И никаких признаков Неро, что уже говорило о многом. Он всегда вылетал, как пущенный из рогатки, готовый бурно оборонять свой дом.

Чарльз, потребовав, чтобы я закрылась в коттедже, обыскал все соседние проулки. И там никого. В полном недоумении мы отправились на пикник.

И зря недоумевали. Месяца два спустя Сэм признался, что стрелял он. Из окна спальни – отличное место, чтобы ждать в засаде голубей. И отличное убежище, как он убедился, услышав мои крики, – естественно, он сразу понял, что я не пострадала, поспешил он меня заверить. Тогда он еще был с нами почти незнаком, а потому запер окно, запретил Неро лаять и притаился. Так он прощен? – спросил он.

Да, конечно, хотя он и задал нам загадку. Ну, прямо, сказал старик Адамс, выслушав эту историю, как когда он мальцом был… Жили-то они тогда в Белтоне. А в соседнем селении – Уитл оно называлось – была каменоломня, так рабочие тамошние держали голубей и по воскресеньям гоняли их. И сколько же это раз вспоминал старик Адамс свое давнее детство, и глаза его туманились, сколько же это раз велено было ему сторожить, когда появятся голуби, и тут же звать отца.

– Так он же не… не… – сказала я растерянно.

– Да еще как! – сказал старик Адамс. – Белтоновцы ребят в Уитле на дух не переносили. Много воскресных обедов пополняли они таким манером. Стояли на крылечках и били дробью, когда пролетали уитлевские птички. А когда пыхтя являлся фараон по поводу нарушения порядка в день воскресный, все ружья давно были засунуты в печные трубы, а хозяева их знай свои огороды вскапывали…

Нам оставалось только надеяться, что эти воспоминания ни на что его не вдохновят; для полного счастья нам не хватало только, чтобы и старик Адамс принялся палить из окна своей спальни. И как-то вечером мы уже решили, что он все-таки соблазнился… Мы ужинали, на дороге грохнул выстрел. Кошки были дома, Аннабель у себя в конюшне… и после краткой паузы, когда наши вилки застыли на пути ко рту, мы перевели дух и продолжали есть. Минут десять спустя выстрел грохнул снова, и на этот раз я опрокинула чашку с кофе. А попозже, когда я мыла посуду – настолько позже, что я уже перестала ждать новых выстрелов, бах! бах! – вновь грянуло ружье, и я чуть не пробила макушкой потолок.

– Старый идиот! – сказал Чарльз, собираясь пойти и сообщить старику Адамсу, что он о нем думает. Мы знали, что это не Сэм – он уехал по делам. И в этот момент, чтобы совсем уж допечь мои нервы, затрезвонил телефон. Пронзительно, как будильник. Звонил Джон Хейзел, живший выше по дороге. Вы слышали выстрелы? – яростно спросил он. И, не дожидаясь ответа (Джон, если его вывести из себя, сильно смахивает на хайлендского быка, кидающегося в атаку), сообщил, что чертовы идиоты братья Биггс стреляют по голубям у Трэммелов. То и дело будят младенца и пугают Дженет. С него хватит, сейчас он тоже постреляет!

– Но, Джон, послушайте… – начал Чарльз в сильном волнении.

– Да не в них! – сказал Джон сочным шотландским басом. – Буду стрелять в старую печь для обжига извести. Пусть-ка сами попробуют, каково это… Только решил вас предупредить, не то подумали бы, что война началась.

Нет, он правильно сделал, что предупредил нас. Бах! – грянул через минуту дробовик братьев Биггс, будя эхо. Уииии! – ответила малокалиберка Джона, точно птица просвистела крыльями. И трррр! (этого мы не ждали) – прогрохотал вверх по дороге автомобиль – за рулем белый как мел Берт Биггс, а рядом скорчился Эрн.

Остановившись в «Розе и короне», чтобы оправиться от потрясения, мокрые от испарины, они поведали свою историю старику Адамсу, упоенно их слушавшему. Мистера Трэммела голуби совсем допекли, сообщил Берт. Всю его брюссельскую капусту расклевали, это уж точно, подтвердил Эрн. Ну Берт и прихватил ружьишко… Мистер Трэммел сказал, что можно… Ну они себе тихо-мирно стреляли с дороги, и тут по ним как начали палить!

– Убийца свихнутый, не иначе, – сказал Эрн, и кружка у него в руке ходуном заходила.

– Самую чуточку по мне промазал, – сказал Берт, что было прямой ложью, но сельские жители без приукрашивания не могут.

– Да, не повезло, – двусмысленно сказал старик Адамс, невинно возведя очи горе.

Больше братья Биггс ружьишка с собой не захватывали. И все же, когда вокруг появилось столько новых соседей, а стрельба по чему попало словно бы превратилась в поветрие, благоразумие требовало не спускать глаз с Шебалу. Уж конечно, она, решили мы, будет устремляться на стрельбище при всякой возможности.

На самом же деле не только недели и недели после того, как мы начали ее выпускать, она, очень довольная, оставалась на лужайке, но и, к нашему вящему изумлению, Сили заботливо оставался с ней. Мы могли оставлять их на несколько минут, а когда возвращались… вот она, заметная, точно подснежник в зимнем саду. Обгрызает листья мышиного гиацинта или деловито изничтожает лаванду, но всегда тут у нас перед глазами. А рядом с ней, исполненный снисходительного обожания, – Сили. Или если он все-таки отлучился (сочтя, как и мы, что ее на минутку можно оставить одну), то не дальше огорода, откуда, услышав наши голоса, тут же прибегал, полный тревоги и бормоча «мрр-мрр-мрр», заверяя себя, что все хорошо.

Только один раз он увел ее на дорогу. Видимо, познакомить с Аннабелью, потому что, когда я стремглав кинулась на поиски, они по ту сторону дороги заглядывали в щели конюшни.

– Домой! – приказала я сурово, и Сили, усвоивший эту команду еще в детстве, виновато проскочил через дорогу и перемахнул через стену. – Домой! – приказала я Шебалу, и она в желании делать все, что делал Сили, тоже перебежала через дорогу, взвилась в воздух, явно понятия не имея, зачем он это сделал, но не желая от него отставать, – и плюхнулась прямо в ручей. Пустяки, сказала она, выбираясь из воды как ни в чем не бывало. Но Сили, правда, иногда выделывает непонятно что…

Видимо, там было удобно перебираться через ручей. На следующий вечер мы отправлялись в гости. Я сидела в машине с включенными фарами, а Чарльз закрывал ворота, как вдруг через дорогу перед машиной перебежала полевка с быстротой арабского скакуна. Видимо, она разделила с Аннабелью ее ужин, а теперь опаздывала на важное свидание. Точно на том месте, откуда прыгнули кошки, она тоже совершила гигантский прыжок. Вверх, через ручей, блеснув серебряным брюшком в лучах фар, и точно, как метко брошенный дротик, в маленькую дырочку в стене. А ширина канавы там добрых три фута. Рекордный прыжок для мышки! Надеюсь, сказала я, что кошки там ее не обнаружат. Он уверен, что нет, сказал Чарльз. Мышь, у которой хватило смекалки выбрать жилище, окруженное рвом, любую кошку проведет.

Вот так! Мы вернулись, отдохнув, сезон змей приближался к концу. Шебалу как будто никуда из сада не тянуло, а Сили (нам даже не верилось!) был счастлив оставаться с ней там. И вот в этот-то мирный период нашей жизни мисс Уэллингтон заметила даму с собаками.

Мы не знали, как ее зовут. Просто иногда она проходила мимо коттеджа с четырьмя-пятью собаками. Она казалась очень симпатичной, а собаки – послушными. Иногда они были на поводках, иногда трусили свободно, предположительно подчиняясь сигналам свистка, висевшего у нее на шее, хотя мы ни разу не видели, чтобы она им пользовалась. Бесспорно, они у нее вышколены, сказал Чарльз. А выводить их на прогулку всех вместе – большая экономия времени. Та же мысль, несомненно, пришла в голову и мисс Уэллингтон, потому что очень скоро и она прошествовала мимо с самыми разными собаками на поводках.

Нет, они были не ее. Мисс Уэллингтон холила и лелеяла большого черного кота, который ничего подобного не потерпел бы. Но она любила всех животных. Именно мисс Уэллингтон много лет назад в совершенно ложном убеждении, будто он мало разминается, привела в Долину соседского мастифа и спустила его с поводка. Он выглядел так печально, сказала она, словно обремененный цепями пленник на римском Форуме. А он с места в карьер погнался за Соломоном через огородный парник, так что Соломону пришлось наложить на раненую ногу двенадцать швов.

После этого мисс Уэллингтон сосредоточилась на Аннабели. К счастью, не настолько, чтобы водить ее гулять, но она постоянно приходила покормить ее. И обязательно поджаривала предназначенный для нее хлеб. Как-то раз она объяснила мне почему. Она всегда срезает с хлеба все корки, сказала она. Ведь неизвестно, куда заезжал с ним булочник. А пока я искала, что бы такое ответить на это признание, она добавила, что потому-то и поджаривает все корки, прежде чем принести их Аннабели. Она ни за что не угостит милочку хлебом с микробами.

В результате, хотя Аннабель от всех брала обычный хлеб вместе со всеми микробами, от мисс Уэллингтон по причинам, известным только ей, непременно требовала поджаренного. Единственный раз, когда мисс Уэллингтон принесла ей половину нарезанного батона, который поджаривать не стала, сказала она, так как его упаковала машина, Аннабель оскорбленно фыркнула и швырнула в воздух все ломти. На мисс Уэллингтон это произвело глубокое впечатление. «Что доказывает», – объявила она.

На этот раз она принесла тосты в сопровождении четырех-пяти разнообразных собак, которых, объяснила она, буквально повисая на поводках, она прогуливает для разных людей, живущих в новых домах.

Идея весьма похвальная, поскольку они принадлежали либо пенсионерам, либо жили в семьях с маленькими детьми, где некому было гулять с ними по будням. Но мисс Уэллингтон была мисс Уэллингтон и вскоре уже принялась спускать с поводков и их, так как ей казалось, что они похожи на обремененных цепями пленных.

И вот как-то утром они, счастливые обладатели собачьих свобод, кружили у ворот Аннабели, которую мисс Уэллингтон потчевала гигиеническими тостами, как вдруг она заметила Сили, возвращавшегося с утренней прогулки. Обычно он шел по лесу и успел бы увидеть их, оставаясь невидимым. Но волей судеб на этот раз он спускался прямо по тропе и вышел из-за поворота, как ведущий актер из-за кулис.

И все было бы хорошо, шмыгни он назад. Но воспоминание о том, как совсем недавно ему (по его мнению) довелось расправиться с Неро, было еще свежо, и он остановился, выгнул спину и угрожающе начал спускаться по тропе. И когда одна из собак кинулась на него, остальные последовали ее примеру.

Разыгралась потрясающая сцена. Мисс Уэллингтон засвистела в свисток, но в отличие от собак дамы со свистком эти понятия не имели о таких командах и даже ухом не повели… Я, беседовавшая с мисс Уэллингтон через калитку, выскочила наружу и с воплями помчалась за собаками. Чарльз слетел по склону из плодового сада, точно Меркурий в резиновых сапогах. А Аннабель подхватила сумку, которую уронила мисс Уэллингтон, и тосты градом посыпались на землю.

Мы могли бы точно предсказать, что произойдет затем, и не ошиблась. Из-за угла, точно по сигналу, появился старик Адамс с лопатой.

– Чего это тут? – осведомился он с интересом, опершись на нее. – Никак лисью травлю затеяла? А лиса-то где?

Это уязвило мисс Уэллингтон. А я еще подлила масла в огонь (Сили благополучно забрался на дерево, но опасность, которой он подвергся, совсем меня доконала), сказав, что ей следовало бы держать этих собак на поводке или не ходить гулять с ними.

С ледяным выражением (я поняла, что некоторое время она не будет со мной разговаривать) мисс Уэллингтон пристегнула поводки к их ошейникам. С ледяным выражением в следующие дни она проходила мимо, ведя их тесным строем. Вот здорово, сказал Сили, глядя на них с Шебалу из безопасного приюта на подоконнике. Но мне было грустно. Я испытывала самое теплое чувство к старенькой мисс Уэллингтон.

Через некоторое время, вновь подражая даме с собаками, она появилась, ведя собак и велосипед. С высоким седлом и корзинкой, который, вероятно, простоял у нее где-то много лет. Свернув на лесную тропу, она спустила собак с поводков, села на велосипед, завертела педалями и, высоко подняв голову, покатила вверх по склону. Собаки припустили за ней, и она выглядела точь-в-точь как участница лисьей травли, но только на колесах, а не верхом.

– Она долго злиться не будет, – сказал Чарльз. – И, во всяком случае, на тропе она и собаки вряд ли кому-нибудь помешают.

Что доказывает, насколько можно ошибиться. Она сумела напугать лошадей, да еще как!

Глава восьмая

В том числе и мою. Как-то утром я с друзьями отправилась на верховую прогулку, взяв лошадей в прокатной конюшне. Мы беззаботно ехали легкой рысцой по лесной тропе, как вдруг увидели впереди фигуру на велосипеде.

Я сразу поняла, кто это. Больше никто по лесу на велосипеде не ездит. Что за удовольствие трястись по камням и рытвинам, преодолевать крутизну? Но только мисс Уэллингтон могла докопаться до факта, который нам оставался неведомым: закон предназначал лесные тропы для всадников, пешеходов… и велосипедистов.

Во всяком случае, это была мисс Уэллинггон. Вела свой велосипед в сопровождении собак. Пыль на пропеченной летней жарой тропе они поднимали почище, чем караван в Сахаре. Мы тут же перешли на шаг, но все равно ее нагнали. Лошади ступали длинными ногами мерно, как верблюды.

– Мисс Уэллинггон, здравствуйте, – сказала я, проезжая мимо, но мисс Уэллинггон будто не услышала.

Я оставила ее позади с грустным чувством, очень жалея, что мы по-прежнему не разговариваем. То есть я полагала, что мы оставили ее позади. Внезапно я обнаружила, что мисс Уэллинггон взгромоздилась на велосипед и теперь яростно крутит педали, подпрыгивая на рытвинах и корнях. Нет, не потому, что одумалась и решила помириться, а потому, что твердо решила не дать себя обогнать.

Мы еще придержали лошадей. Ни людей, ни собак или других животных на рысях не обгоняют. Тем не менее пыль мы поднимали, и мисс Уэллинггон становилась белее с каждой секундой. И она непрерывно жала на звонок. У самых лошадиных хвостов. А тут еще залаяли собаки, и нашим лошадям при всей их выучке это не понравилось. Прижимая уши, вздергивая головы, они нервно прибавили шагу, и, естественно, облака пыли стали гуще.

– Дайте дорогу! – властно приказала мисс Уэллинггон. – Вы слышите? Вы совсем меня запылили. Будьте любезны дать мне дорогу!

Но мы не могли при всем желании. Разве что специально натренированная полицейская лошадь смогла бы послушно остановиться, не обращая внимания на эту дикую какофонию. Мы перешли на рысцу. Мисс Уэллингтон, все еще нажимая на звонок, закрутила педали быстрее. Тесной группой мы мчались по тропе, точно имитируя начало кавалерийской атаки под Омдураманом (естественно, исключая велосипед), в вихрях пыли вылетели наконец на поляну, браво проманеврировали по траве и ускакали по другой тропе, прежде чем мисс Уэллингтон разобралась в нашем маневре.

Лошади, удаляясь от велосипедного звонка и тявкающих собак, понеслись по новой тропе карьером.

– Старая дура! – сказал кто-то. – Не будь эти лошадки глухи даже к бомбам…

Не очень-то они были глухи. Пепе, мой конь, всегда начинал рысь с прыжка, а после концерта, устроенного мисс Уэллингтон, он взмыл в воздух, как Пегас. Джаспер, могучий чистокровный вороной, понес бы, если бы не хладнокровие и искусство его всадника.

– Старая дура! – сказал Чарльз, выслушав мой рассказ. – Вот-вот сядет в лужу, помяни мое слово.

Так и вышло. Хотя, к счастью, с велосипеда она в нее не свалилась. Как-то утром она спустила собак с поводков в лесу, одна из них заметила кролика – большая редкость после эпидемии миксаматоза, хотя кролики опять начали размножаться. Три собаки вернулись к ней после погони, а четвертая бесследно исчезла. Я видела, как она с собаками свернула в лес, но не возвращалась она так долго, что я было подумала, не вернулась ли она домой кружным путем, как вдруг она возникла на дороге в сбившейся на ухо шляпке, крепко держа поводки трех оставшихся собак и велосипед.

И она полностью забыла, что мы не разговариваем.

– Я потеряла малютку Мейбел, – сообщила она мне со слезами в голосе. – Не знаю, что мне делать… Она такая старенькая… Что скажет миссис Уорленд?

Видимо, миссис Уорленд была хозяйкой Мейбел, а та, как подсказал мне быстрый взгляд на остальных собак, видимо, была злобным пуделем с торчащими зубами, который первым бросился на Сили. Но ведь Мейбел была чьей-то собакой и могла застрять в кроличьей норе.

Может, она отведет домой остальных собак, сказала я мисс Уэллингтон, а мы с Чарльзом поищем в лесу. Далеко идти нам не пришлось. Позвав Чарльза из плодового сада, сунув в холодильник тесто для пирога и надев сапоги, я была готова искать сколько понадобится. Но не успели мы свернуть на тропу, как навстречу нам, пыхтя, вылетел мышиного цвета клубок. Щеря торчащие зубы, отчаянно работая ногами в штанишках, как у всех пуделей, Мейбел во всю прыть мчалась домой. Она не задержалась ради нас, не остановилась даже ради нашей калитки, где обычно скапливаются заблудившиеся собаки и лошади, а устремилась вверх по дороге и скрылась за калиткой мисс Уэллингтон. Видимо, ее желудок прозвонил к обеду.

Ни малейшей нашей заслуги в этом не было, но мисс Уэллингтон считала иначе. Когда бы она ни проходила мимо с собаками, Мейбел на надежно пристегнутом поводке получала распоряжение Поздороваться с Добрыми Друзьями, которые Ее Спасли. Мейбел, прекрасно зная, что это чистейшее вранье, вздергивала мышиного цвета губу и рычала на нас. Если же поблизости оказывались наши кошки, мисс Уэллингтон, мужественно пренебрегая грозившей ей опасностью, поднимала Мейбел на уровень плеча, чтобы и она их увидела и поговорила с Милыми Кисоньками. И Мейбел не заставляла просить себя дважды. После чего Сили, вовремя схваченный, проводил следующие полчаса в доме, порыкивая на верх двери. А то, как мисс Уэллингтон умудрялась опустить Мейбел на землю, не лишившись при этом носа, только подтверждало любимое присловие старика Адамса: «Дурака Бог бережет».

Как бы то ни было, она снова с нами разговаривала, так что худа без добра не бывает. А вскоре она решила больше не гулять с чужими собаками. Слишком уж большая ответственность, сказала она. И ведь после прогулки она впускала собак к себе на кухню, и зимой они все там так пачкали! Так что кризис миновал и все вернулось на круги своя. Только дама с собаками продолжала прогуливать всю свою свору разом, но они у нее были дисциплинированны, как псы самой Дианы-охотницы. Мисс Уэллингтон опять занялась всякими добрыми делами в деревне, а наши кошки – нам даже не верилось – все еще вели себя безупречно…

Время, пока Сили был котенком, кануло в Лету. Тогда ему не с кем было играть, и он все время отправлялся в одинокие экспедиции. Например, в те дни, когда мы трепетали при мысли о лисьих норах. Мы взяли его с собой, когда пошли осмотреть деревья на верхнем склоне нашего леса, заслонявшие солнце от коттеджа по вечерам. Могучие тополя, которые, по словам Чарльза, не только застили солнце, но и угрожали существованию его фруктовых деревьев. Окапывая яблоню в добрых двадцати ярдах от них, он наткнулся на тополиные корни, оплетавшие яблоневые.

Ведь он поливал и удобрял землю в своем саду, вот они и пробрались туда. С одной стороны, это же просто чудо, что корни способны сами искать воду и питательные вещества… продвигаясь под землей, точно кроты, покрыв двадцать ярдов, чтобы добраться до цели… Но, с другой стороны, они обездоливали яблони, а потому тополя следовало срубить.

Так мы стояли, обсуждая, каким образом сделать это, чтобы они не рухнули на яблони, а Сили, все еще толстенький котенок, разгуливал рядом и вдруг (решив, что мы достаточно поглощены разговором) метнулся через нашу пограничную тропку и скрылся в соседском лесу. Совершенно запущенном. Непроходимый подлесок из кустов терна и низкого папоротника, и Сили исчез там, словно в джунглях.

Я сразу же упала на четвереньки и кинулась следом за ним в ужасе, что такая кроха бродит в одиночестве в краю лисиц. А когда вся исцарапанная и в нитках, выдернутых из свитера, я его обнаружила, мой ужас при мысли о лисицах удесятерился. Сили, такой маленький, такой беспомощный на вид, особенно дорогой мне в эту грозную минуту, стоял внутри входа в лисью нору. В огромной темной зияющей дыре в склоне, которая, судя по еще свежей земле вокруг, была, несомненно, обитаемой и, возможно, выкопанной совсем недавно. И прямо у меня на глазах он скрылся в ней… а едва я закричала, зовя Чарльза, он выпрыгнул из нее. Но ко мне не подошел. Этот участок леса просто изобиловал лисьими норами. А Сили кружил по нему почти на расстоянии вытянутой руки, но только почти! А затем, словно дразнясь, нырнул в другую.

Зная его любопытство, я страшилась, что он отправится исследовать один из ходов. А где-то в конце таится лиса. Возможно, самка с лисятами. Если Сили с ней встретится, ему конец. И вот так, боясь сделать шаг вперед, чтобы он не забрался глубже, я умоляюще звала его, а он каждые несколько секунд выскакивал из очередной норы, вопил мне, Вот же Он, а игра – Лучше не Придумать, верно? И нырял в следующую.

На этот раз нам удалось избежать трагедии, потому что Чарльз, тоже на четвереньках, пробрался сквозь чащобу и притаился за норой, куда скрылся наш неслух. Я с расстояния позвала: «Сили-уили-уили», – он снова выскочил подразнить меня и был молниеносно схвачен, прежде чем успел обнаружить присутствие Чарльза.

Пробираться с ним между тернами мы не могли. Он протестовал, свисая у меня со спины, я крепко сжимала его ноги, Чарльз, насколько получалось, раздвигал передо мной ветки, и таким манером мы перебрались с ним через забор на вершине, прошли через луг к воротам и вернулись домой по дороге.

Мы Его Подло Обманули, вопил Сили, делясь своим негодованием со всей Долиной. Он Сейчас же Туда Вернется, орал он и начал вырываться как бешеный, когда мы поравнялись с местом, откуда он отправился в лес. Да, вернется, как только Сможет, пообещал он мне, пока, не ослабляя железной хватки, как он ни извивался, я несла его назад в коттедж.

Вот почему я была так довольна, когда мы его выпустили на следующее утро, а он не бросился стремглав в чащобу к лисьим норам, а с невинным видом пошел вразвалочку по лесной тропе. После завтрака я на всякий случай вышла и позвала его. Он возник словно по волшебству, и я не успела заметить, откуда именно. Мне показалось странным, что ноги у него остались сухими, хотя трава была вся в росе, но я тут же об этом забыла. Если анализировать все, что преподносят сиамские кошки, недолго и свихнуться. Главное, он оказался примерно там, где мы его оставили, и, против обыкновения, не отправился странствовать…

Так я решила. Когда днем я, отправив несколько писем, возвращалась с почты, владелица самого импозантного дома в округе (испано-кубистский стиль, и в самой верхней точке деревни) осведомилась, пришел ли он домой. Он навестил ее утром, объяснила она. Сидел у входа в патио, будто жил тут. Однако едва она протянула к нему руку, как он встал и удалился. По дороге через деревню – вот почему ноги у него остались сухими.

Она понять не могла, почему он навестил ее, сказала она. Зато я могла. Ее дом был гораздо внушительнее нашего, и Сили явно нравилось делать вид, будто он обитает там. Точно так же Соломон много лет назад облюбовал новый дом дальше по дороге. Более того, вопреки всем мерам предосторожности на следующее утро Сили снова пропал. Это, сказал Чарльз, когда мы без толку доползли до лисьих нор и тщетно заглядывали через стенку, окружавшую испанское патио, это уже чересчур. Какой дом, во имя всего святого, этот чертов кот примеривает на себя сегодня?

Оказалось, что Сэма и Дины ниже по дороге. Когда я его отыскала, он сидел там в патио, прикидывая, как он смотрится на таком фоне.

С таким прошлым было просто чудом всякий раз находить его в саду с Шебалу. Даже Аннабель была заинтригована. Она часами следила за ними со своего пастбища на склоне за коттеджем. Губы вытянуты, уши наклонены точно в их сторону, большой белый нос, смахивающий на дверной молоток, придает ей прямо-таки совиную солидность.

А затем, в свою очередь, Аннабель заинтриговала меня. Сили и Шебалу обосновались на широкой рабатке под самым склоном – Сили разглядывал что-то под дельфиниумом, а Шебалу важно наблюдала, сидя рядом с ним. За рабаткой поднималась высокая каменная стенка, через которую Аннабель обычно заглянуть не может – опорная стена, удерживающая склон, часть которого была срезана, чтобы разбить сад. Однако в этот момент Аннабель смотрела через нее, высоко поднимая голову, точно гунтер шестнадцати ладоней в холке. Я было решила, что грежу, но потом обнаружила, что передние ноги она поставила на муравейник.

Большая находчивость, сказал Чарльз. Кто придумал, будто ослы – безмозглые создания? И ведь сама сообразила, подхватила я. Одно казалось несомненным – мы всегда сможем устроить ее артисткой в цирк.