Текст книги "Ой, мамочки"

Выкарабкавшись из кресла, я толком не решила, что делать: то ли размотать шнур, то ли выслушать Теолу и тем самым помешать ее коварным замыслам, – но крик Мэри: "Элли, выслушай ее! Она это серьезно!" – пробил броню моей британской сдержанности.

– Слишком поздно! Она повесила трубку. – В глазах Мэри застыло бессмысленное выражение. Трубка выпала из ее руки, а сама она привалилась ко мне. Я робко потрепала ее по плечу.

– Ну полно, полно! – промямлила я, пытаясь прорваться сквозь ее рыдания.

– Если бы только я сумела выяснить, где она находится. Чем больше между нами штатов, тем спокойнее я себя чувствую. – Лицо Мэри было перекошено от ужаса. – Вы не знаете, какой она может быть! Мне надо немедленно отсюда бежать! – Она метнулась к гардеробу, распахнула дверцу – и остановилась.

– Нет! – Мэри прижала пальцы к вискам, сдвигая стрекозьи очки на лоб. – Нынешняя, заново родившаяся Мэри Фейт, любимица литературных кругов, не убегает, поджав хвост! На этом острове я в такой же безопасности, как во всех прочих местах. А кое-чему могу положить конец уже сейчас! – Твердым шагом она направилась к тумбочке. – Больше ты мне не позвонишь, мамочка-монстр! – И с этими словами с силой дернула телефонный шнур.

Тем самым обелив доброе имя Джеффриз. Теперь в Менденхолле уже точно не было телефона.

– Элли, вы не обидитесь, если я не поеду с вами в Грязный Ручей?

Мэри снова улеглась на гобеленное покрывало, закрыла глаза и замерла в полной неподвижности, невольно вызывая в памяти – к моему великому стыду – слова песенки из одного мюзикла: "Не видала я красивей мертвеца, что за дивный цвет синюшного лица!.."

Задергивая оранжевые занавески, дабы избавиться от наигранного радушия солнца, я подумала: какая жалость, что никто не прикончил Теолу Фейт.

* * *

Во время поездки в Грязный Ручей на моторной яхте скромное обаяние Пипса предстало во всей красе. В костюме цвета слоновой кости, с виднеющимися сквозь прищур набрякших век желтоватыми белками, он смахивал на утопленника, поднятого из глубин. Пассажиры, к числу которых, помимо Соланж, Эрнестины и меня, относился и Хендерсон Браун, время от времени перебрасывались словами. Возможно, именно мрачное лицо мистера Брауна под белой панамой усиливало образ корабля-призрака, которому никогда не суждено достичь берега.

Солнце палило вовсю, и не успели мы преодолеть и половины расстояния, как моя спина готова была треснуть от жары, а брови опалились, как щетина поросенка. Намек на ветерок поманил и тотчас растаял. Брызги жалили лицо, но не охлаждали. Река была гладкой, как бутылочное стекло, не считая спорадических барашков.

Я попыталась сосредоточиться на пейзаже – известковые скалы, вершины которых ощетинились редкими деревьями, на манер фирменной прически индейцев племени могавков. Нетрудно представить себе индейцев, ведущих оттуда наблюдение, – в те времена, когда Грязный Ручей был еще поселением первых колонистов. Ага, вот и берег, стремительно и неотвратимо надвигается на нас, будто сама судьба. Сквозь проемы между домами я углядела кукурузные поля… и угол красного сарая. Правее белела обшитая вагонкой церковь. Все та же пуританская невозмутимость, какую я подметила во время поездки из Бостона. Вот уже виднеется грязная колея, где мы припарковали машину. Деревья были великолепны. Но на этом прелести кончались. Бензозаправочная станция была отвратительна, кегельбан "Везунчик" выглядел убого, а бар "У Джимми" напоминал заброшенный склад. Неожиданно мистер Хендерсон Браун встрепенулся и, наступая мне на пятки, торопливо выскочил из лодки.

Стоя на пристани в окружении своих спутников, я услышала, как вновь ожил мотор: Пипс отчалил обратно к Менденхоллу. Он пробурчал что-то насчет того, что вернется за нами, но подробностей я не уловила. Я чувствовала себя совершенно неживой – как бревно, которое волны прибили к берегу. А когда снова подняла взгляд, то уже стояла на углу Главной улицы и аллеи, среди мусорных урн, содержимое которых исследовал кот. Его сходство с Тобиасом ограничивалось двумя ушами, четырьмя ногами и отличным комплектом усов – но я вдруг ощутила непреодолимое желание умыкнуть его и… И тут я вернулась с небес на землю – в свое упитанное тело, впереди у меня было утро, которое надо как-то убить, и муж…

Остальные договорились разделиться и встретиться вновь в баре "У Джимми" в час дня. Подавив в себе ребяческий порыв – напроситься к Эрнестине в компанию, пока она будет таскаться по магазинам в поисках лосьона для загара, – я решительно перекинула сумку через плечо. Право же, Элли! Тебе нужно обзавестись специальным ярлычком, которыми авиакомпании снабжают путешествующих самостоятельно детей.

Вчера мне показалось, что Грязный Ручей закупорил окна и двери в ожидании пулеметной атаки. Теперь же я невольно задумалась: неужели его мирные жители все еще в плену сладкого утреннего сна? Эрнестина, графиня и Хендерсон Браун были таковы. Любопытно, а светофор здесь что, заклинило на красном? Да нет, из-за угла вырулил грузовичок, за рулем которого сидел молодой парень в бейсболке. Неизвестно откуда появился великан в рабочем комбинезоне и тяжело протопал по разбитым ступенькам столовой с картонным меню в окошке. Дверь с грохотом захлопнулась за ним. Может, за этими пыльными окнами кипит бурная жизнь?

Мозги мои плавились вместе со всеми прочими органами, но тут мне ниспослан был знак свыше – в образе вывески над дверью покосившегося серого дома, переоборудованного в магазин модной одежды – с платьицем Один-Размер-Подходит-Всем на витрине. Беглый осмотр моей расползшейся юбки убедил меня, что магазинчик этот необходим мне почти так же, как я ему.

Дама с туповатым лицом и общипанными волосами восседала на кухонном табурете, прислонясь спиной к кронштейну с ситцевыми туалетами.

– Ищете что-то определенное? – Она сменила позу на менее вальяжную, но не встала.

– Что-нибудь для беременных. – Я зависла над прилавком, заставленным игрушками. – Возможно, я несколько опережаю события, у меня всего четвертый месяц. Как вы думаете?

– Выбирайте. – Судя по тону, она недолюбливала покупателей. – Подыщите что-нибудь подходящее, сбросим десять процентов.

– Спасибо.

– Вы уж извините, мне нравится, как вы говорите.

– Спасибо.

Она снова закинула ногу на ногу.

– Бабушка моя тоже говорила на этом ломаном английском. Девушкой приехала из какого-то Ли-сес-тер-шира – так, кажется. Вы часом не знаете никого по фамилии Райт?

– Простите… – Энтузиазм мой снизился ровно на десять процентов.

– Вы у нас проездом или прибыли вместе с этими самыми Кулинарами? – Она произнесла это так, будто их доставили в пакетике вместе с инструкциями по приготовлению французского лукового соуса.

С мятущимся взглядом, точно сознаваясь в принадлежности к банде Джека Потрошителя, я покаялась в преступной связи.

– А скажите-ка, – она потянулась к тарелке с мятными конфетами, – что там творится-то… на Острове Дьявола?

– Не могу сказать, честное слово. Она подкинула конфетки на ладони.

– Они вас что, на макароны покромсают, да – если проболтаетесь?

– Ничего подобного. – Я перебирала на кронштейне юбки с эластичным передом. – Просто устав общества требует абсолютной секретности.

– Чего-чего? – Она крутанулась на ножке своей табуретки и оказалась прямо перед моим носом. – Пароли там, значит, договоры, подписанные кровью, и всякая прочая чушь?

Я ничего не имела против ее любопытства. В конце концов, это вполне естественно. Здоровый интерес, пробужденный непонятными и, возможно, темными делишками. Такое встречается сплошь и рядом. Этим и объясняется сногсшибательный успех книжек вроде "Мамочки-монстра". Но все эти разговоры о Кулинарах напомнили мне о самой засекреченной из всех операций – тайных шашнях Валисии Икс с моим мужем. Едва не разрыдавшись прямо над полосатым платьем с огромным розовым бантом, я сгребла его вкупе с несколькими юбками и блузками и сказала любопытной тетке, что Кулинары, возможно, расписываются подливой, но уж никак не кровью.

До означенного времени оставалось убить еще час, а посему, вернувшись на улицу, я совершила отважный поступок. Зашла в парикмахерскую, набрала полные легкие лака для укладки волос и решила, что мне повезло.

Целью моего посещения цирюльни была смена образа. Я, конечно, не могу похвастать безупречным лицом и фигурой Валисии Икс; моим волосам недоставало янтарного отлива, но они были длиннее, чем у Валисии, и в яркой вспышке внезапного озарения я поняла, что мой брак еще можно спасти. Совсем не обязательно перевязывать Бена красной ленточкой и вручать этой нахалке. Все, что мне требуется, – это избавиться от секущихся концов.

Занята была только одна из сушилок, и ни в одной из трех раковин не было ни единой головы. В приемной сидела дама в футболке с надписью "Самая лучшая прабабушка в мире". Пробежав пальчиком по книге, лежавшей на стеклянном шкафчике, она сказала, что Барбара может мною заняться.

Появившаяся Барбара, не глядя на меня, изобразила дежурную улыбку. Обычное пренебрежение парикмахера. Но может, она просто смущена? Глаза ее слегка покраснели, и говорила она так, будто простужена. Следом за ней я миновала клиентку под сушкой – пожилую даму, которая спала так же крепко, как и терьер на ее коленях.

Вскоре я уже сидела в черном виниловом кресле, запрокинув голову над раковиной. Не ахти какая удобная поза; то же самое, наверное, можно сказать и о деторождении.

Вода умиротворяла. Барбара спросила, вымыть ли мне голову с кондиционером, и я согласно пробулькала в ответ. Ох уж эти парикмахеры и дантисты! Поглаживающие движения ее рук расслабляли. Я медленно погружалась в теплый колодец комфорта. В Менденхолл доставляли питьевую воду, но должен же быть где-нибудь на острове колодец. Интересно, а куда же все-таки делись ножи? Ведь не стибрил же их кто-то из кандидатов, вооружаясь для грядущих состязаний? Понимаю, борьба предстоит жесткая, но не до такой же степени?

Внезапно вода залила все мое лицо, хлынула в рот, в нос… Я не могла дышать, шея моя разламывалась, а эти руки, руки Барбары, руки женщины, которая три минуты назад вообще не знала о моем существовании, толкали меня в мир тьмы, населенный призраками. Странно, но последние мои мысли были не о Бене, а о Роуленде Фоксворте, милом викарии церкви святого Ансельма. До чего же будет печально, если материальный аспект транспортировки моих бренных останков на британскую землю не позволит ему совершить погребальный обряд…

Глава десятая

– Ну-ну, милочка, все будет хорошо. У вас был шок, вот и все. Ну-ка, примите парочку моих пилюлек от нервов.

Послышался второй голос – что-то насчет горячего чая. Не слишком заманчиво, учитывая, что его приготовят по американскому способу. Без молока. И какое мне дело – оказывается, вовсе не я принимающая сторона этой доброты. На виниловой скамейке сидела "прабабушка"-регистраторша. Маникюрша Роксана обнимала Барбару, самозабвенно рыдавшую в махровое полотенце. Аналогичное красовалось и на мне – "прабабушка машинально набросила его мне на голову, будто я была попугаем в клетке, которого надо заткнуть, пока от его клекота у всех не разболелась голова.

– Мне так стыдно! – Барбара подняла мокрое от слез лицо. – Наверно, я сошла с ума. Вы похожи на ту потаскушку, которая украла моего Дейва. Она поспорила с Дейвом в кафе "Жареный кит", что сумеет обслужить его под столом. С этого все и началось. И я знаю, что никогда не получу его обратно, пока она работает в банке!

– Тихо, тихо, детка! – Роксана баюкала Барбару, как ребенка.

– Если я не позволю ему видеться с ней по четвергам, она может лишить нас права выкупа заложенного дома. Целую неделю я со страхом думаю: что, если она придет помыться-посушиться? И как раз сейчас вдруг все смешалось. Мне вдруг почудилось, что это голова Дарлин над раковиной. – Шлюзы открылись, и вновь хлынул поток слез.

– Крыша у тебя поехала, вот и все! – "Прабабушка" поднесла к ее дрожащим губам пластиковую чашку, а маникюрша Роксана тем временем гладила бедолагу по рыжим волосам.

– Я лишусь лицензии! И что тогда будет со мной и детьми? А она, – Барбара ткнула пальчиком в меня, – подаст на меня в суд и потребует миллионы. Придется мне покончить с собой ради страховки, ничего другого не остается. – Голос ее зазвучал высоко и пронзительно, будто свисток чайника.

И вот все втроем они уставились на меня – но не как на добропорядочную участницу этой человеческой драмы, а как на свидетеля, которого необходимо вразумить.

"Прабабушка" устремила на меня улыбку, которая непременно должна была согреть мое сердце, если уж не высушить изрядно подмокший торс.

– Видите, лапочка, какие дела! Барби в последнее время несладко приходится.

Не успела я ответить, как Роксана схватила мое полотенце и принялась растирать мне волосы.

– Эта красная полоска у вас на горле – оттого, что носите платье с тугой горловиной. Давайте-ка я вам высушу голову за счет заведения и принесу столько кофе, сколько вы сможете выпить?

Мягко, но решительно я отобрала у нее полотенце и скомкала его в шар.

– Прошу вас всех, не суетитесь вы так вокруг меня! Со мной все в порядке…

– Вы уверены? – Слезы по-прежнему струились по лицу Барбары.

– Ну да. – Поднявшись, я потрепала ее по плечу. – Это был полезный урок для меня. Когда я пришла к вам, жизнь казалась мне не слишком приятной – по причинам, сходным с вашими, и тут я будто получила напоминание, что каким бы безрадостным ни было существование, оно все же лучше, чем смерть.

– Значит, вы не станете жаловаться? – воскликнула Барбара, все еще с недоверием глядя на меня.

– Обещаю. – Мечтательная улыбка тронула мои губы, когда следом за Барбарой я шла в уборную переодеться. У Кулинаров свои секреты, а у меня – свои.

Переступив порог бара "У Джимми", я совсем не удивилась, что никто из моих товарищей не бросился ко мне с приветствиями. Я стала другим человеком. Роксана сочла, что сушка – недостаточная компенсация. Она накрутила мои волосы на толстые розовые бигуди, обрызгала лаком "Суперцемент" и усадила меня под колпак сушилки, пока я не пропеклась до золотисто-коричневой корочки. Таким образом на свет божий явилось что-то вроде певички в стиле "кантри". Что же до моего наряда… я-то полагала, будто переход с обычной одежды на "беременную" – случай, достойный бутылочки шампанского, но все произошло в сортире парикмахерской, без фанфар и барабанной дроби.

Возможно, дела у Джимми идут распрекрасно, но рыжий линолеум и пластиковый потолок особых восторгов у меня не вызвали.

Симпатичный паренек в обтягивающих джинсах будто врос в землю, не давая мне пройти.

– Мисс…

Он был так близко, что я могла пересчитать его ресницы.

– Я тут встречаюсь со знакомыми. – В гуще голов я увидала Эрнестину, от шеи и выше.

– Мисс, вы стоите на моей ноге.

– Ой, простите! – Мужчины нынче такие хрупкие создания.

– А еще на вас висит ценник.

Проклятье! Я перелезла через троих посетителей и добралась до Эрнестины – та сидела за одним столиком с Соланж и Хендерсоном Брауном, который прятался под своей белой панамой. Тоска его не развеялась, даже когда в нашу сторону устремилась официантка. Возможно, ему не понравился ее основательный бюст, рвавшийся на свободу из кружевной блузки. И, судя по римскому носу и железному подбородку официантки, ей вовсе не улыбалось рядиться под Красную Шапочку. Послюнив большой палец, она перекинула страничку в своем блокноте.

– Слушаю вас, господа.

Хендерсон, набравшись смелости, подал голос:

– Нам нужны отдельные счета.

– Ради бога. – Красная Шапочка нацелила карандаш: – Что будете пить?

Соланж и Эрнестина заказали белое сухое.

Хендерсон выдавил слабую улыбку:

– Я, знаете, хронический трезвенник. Воды, пожалуйста, если она, конечно, свежая.

– Лучше нигде не найдете. – У Красной Шапочки был густой низкий голос. – Натуральная вода из источника, свежая и бодрящая, как весенний день.

Впервые за все утро я с трудом удержалась от смеха. Официантка вещала не хуже телевизора. Вспомнилось вдруг, как мы с Беном в "Малберри-Инн" смотрели отрывок из "Печального Дома" и интервью Гарварда Смита с Мэри Фейт. Теперь же, сидя в баре, я вдруг почувствовала себя марионеткой в руках судьбы, покорно притащившейся за тысячи миль.

То, что не под силу изменить, можно поправить с помощью хорошего обеда.

– Гамбургер, двойную порцию картошки-фри и коку, пожалуйста.

– Остальные будут заказывать? – Красная Шапочка покосилась на большие круглые часы над прилавком бара. – Через десять минут начнется показ мод.

Эрнестина напомнила нам, что Джеффриз отказалась от шанса стать моделью. Хендерсон хотел было заказать овощной суп с мясом, но потом передумал. Лоис, мрачно сообщил он нам, готовит лучшие супы в мире. Что, естественно, вызвало самые горячие возражения Эрнестины. Ее Бинго в три годика готовил такой овощной супчик, от которого за милю слюнки текли. Графиня, и без того густой румянец которой потемнел, уставилась на толпу. Бедный ослик – в смысле, Хендерсон! Поджав губы, он присоединился к нам и заказал гамбургер.

Не успела Красная Шапочка отойти, как Эрнестина поинтересовалась, не Джимми ли тот человек за стойкой бара.

– Этот? Седой, с щеками как у хомяка? Да это наш добрый старина шериф, Том Догерти. Каждый день заглядывает в это время, проверить, не нужно ли разнять каких драчунов.

– В этом городке есть собственный шериф? – Хендерсон явно собрался выразить своему конгрессмену протест против растранжиривания денег налогоплательщиков.

Красная Шапочка посмотрела на него в упор.

– Хотите верьте, хотите нет, сэр, но Грязный Ручей раньше был административным центром округа. А Джимми сидит рядом с шерифом.

– Джимми – это она? – Хендерсону явно был по не плечу столь бешеный темп: одно потрясение за другим.

– Именно! Вообще-то ее зовут Джемима, так написано в свидетельстве о рождении. Но я вам этого не говорила. – Заправив карандаш за ухо, Красная Шапочка вразвалочку направилась к двери с надписью "Посторонним вход воспрещен".

Толпа отхлынула от стойки, позволив нам хорошенько рассмотреть ширококостную даму с волосами скорее протравленными, нежели выкрашенными в рыжий цвет с металлическим отливом. На ней было атласное одеяние, смахивающее на пеньюар; из ложбинки на груди торчала увядшая роза. На лице хозяйки было столько краски, что хватило бы на внутренние и наружные стены дома на одну семью, а голос такой, что душа в пятки уходила.

– Чертова муха! – рявкнула она, саданув мощной дланью по стойке.

Беседа за нашим столиком текла, как вода в гору.

– Вам стоит всегда так причесываться, Элли, – заметила Эрнестина. – Очень худит ваше лицо.

– А вы хорошо разбираетесь в моде? – Соланж критически оглядела прическу "под горшок", горчичное платье и зеленые лягушачьи бусы своей соседки. Кажется, в отношениях между этими двумя прогрессирует холодок.

– Я, милочка, не считаю себя красоткой. Стоит мне выйти на солнце, и я тут же превращаюсь в хот-дог. Но меня это не тревожит, потому что главное – моя семья. Мы с Франком тратим все деньги на нашего мальчика. Но вы-то, конечно, будучи бездетной, не можете знать, что такое настоящее самоотречение. Ради счастья моего Бинго, ради того, чтобы он…

– Стал Кулинаром, не так ли? Mais oui, вам не очень понравилось, когда я сказала вам – еще до того, как пришли мсье Бен и Элли, – что мой Венсан вовсе не одержим мечтами угодить вам с вашим сынком. У него припасены такие фокусы, что вам и не снилось! – Из неподвижной статуи Соланж превратилась в пылкую женщину. Хлестнув по столу полами своей черной накидки, она щелкнула пальчиками с огненно-красными ногтями перед носом разъяренной Эрнестины. – Сыта по горло вашим сопливым Бинго! Мои пудельки, мои обожаемые детки куда симпатичнее! Анжелика, Флер и все остальные – как они могут быть счастливы, когда их папочка в печали? Моему Венсану уже под пятьдесят, и я не многим моложе. Ему до смерти надоело засовывать меня в печку на сцене и, устроив большой взрыв, вынимать оттуда жареного цыпленка. Я хочу одного: чтобы мой Венсан хоть раз в жизни нашел себе мечту, которая не потребовала бы разрезать меня пополам.

Откуда такая враждебность? Вчера вечером, в ходе операции "Марджори Задсон", мы все вроде бы неплохо ладили.

Волосы Эрнестины прилипли к ее раскрасневшемуся лицу. Она уже раскрыла рот для ответной речи, но тут, к счастью, прибыла наша еда, и я сумела плавно перейти к нахваливанию хрустящей картошечки и лука с помидорами, уютно угнездившихся на наших гамбургерах.

– Да, но высшего ли сорта это мясо? – встревожился Хендерсон.

Красная Шапочка повела плечом, и тут, перекрывая шум и гам, раздался рык:

– А ну замолчали, трепачи несчастные! Дайте Джимми слово сказать! – Великанша-людоедка с растущей из груди розой стряхнула в стакан сигарный пепел и подалась вперед, облокотившись на стойку. – У нас кое-какие проблемы со сбором денег для ремонта детской площадки, но наши прихожанки обожают сложности. Так что рассаживайтесь, держитесь за стены или за что хотите и слушайте, пока наш дорогой шериф Том Догерти ознакомит вас с программой нашего показа мод!

Аплодисменты.

– Да ладно вам, ребята. – Шериф взъерошил свою шевелюру и сразу заметно помолодел. Кобура болталась возле его бедра, совсем как в кино. – Как поживаете, друзья, соседи и туристы! – Он остановил взгляд на нашем столике, будто занося каждого из нас в графу "Праздношатающиеся". – Не ждите, что я буду тут перед вами разглагольствовать вроде как оратор от Диора. – Он улыбнулся, и на его пухлых щеках наметились ямочки. – Но я вам скажу, что и у нас найдутся симпатичные девчата, которые порадуют ваш глаз. И помните: добровольные пожертвования – они, конечно, добровольные, но смотрите, как бы вас не обвинили в пренебрежении своими гражданскими обязанностями.

Музыкальный автомат заиграл медленную, убаюкивающую мелодию. Шериф достал тетрадку.

– Поприветствуем любимых близнецов Грязного Ручья, Терезу и Тересу Бринхартер!

Из-за двери с надписью "Посторонним вход воспрещен" выскочили две юные особи женского пола, белокурые и загорелые. Из их символических нарядов вышли бы отличные повязки на запястье какому-нибудь спортсмену. Хихиканье девушек потонуло в восторженных возгласах.

– Туалеты сшиты матерью девушек Айрин, храни ее Господь.

Я поклялась в душе, что вся одежда моего ребенка, до последней детали, будет с любовью прострочена от руки.

Следом появилась молодая женщина в прикиде для сельской дискотеки – клетчатой блузке и синей юбке, из-под которой выглядывала белая нижняя юбка с рюшечками. Ее встретили почти такими же бурными аплодисментами, как и близняшек. Затем настал черед хорошенькой девчушки лет четырех. На ней было розовое платьице, в руках – корзина с цветами, и держалась малышка с недетским апломбом.

Мой интерес не угас. А вот сама я начала угасать. Сказывался недосып. Фигуры, сходящие с пандуса, стали сливаться… Я надеялась, что не сползу со стула или, хуже того, не заговорю во сне. И тут я услышала щелчок, будто открылась дверь и Бен беспрепятственно проник в мой мозг.

"Элли, я люблю тебя". – "Нет, не любишь". – "Солнышко, нельзя же верить всему, что ты видишь и слышишь".

Он заключил меня в объятия. Я воспарила…

"Что ж, если ты настолько меня любишь, что готов пойти на обман…"

Я проснулась, когда плавная мелодия внезапно сменилась грохотом и лязгом. Что это все вокруг разохались? Неужели близнецов Бринхартер вызвали "на бис"? Даже мистер Хендерсон Браун напряженно подался вперед.

– Друзья, милые мои земляки! Прошу вашего внимания! – Голос источал патоку. На женщине, спускающейся по пандусу, было белое шелковое платье, отороченное мехом горностая, а в руках она держала два огромных веера из птичьих перьев. Лет тридцати-сорока с виду, она была намного старше близнецов и далеко не такая смазливая, зато в сто раз обаятельнее. У нее было лицо девчонки-сорванца, обрамленное короткими серебристыми волосами; глаза медвежонка панды и яркие губы, растянутые в ослепительной улыбке.

Это была Теола Фейт.

* * *

– Теола Фейт! – Эрнестина вцепилась в мою руку, на лице ее застыло такое же жадное выражение, что и на остальных лицах. Один только Хендерсон Браун с ужасом наблюдал, как дама в белом высунула из-под длинной юбки изящный носок серебристой туфельки, гордо выгнула шею и повела стройными бедрами.

– Я пришла вовсе не затем, чтобы утопить свою дочь в потоке унижений, подобных тем, что она обрушила на меня. Милосердие матери не знает границ. – Два быстрых шажка вперед. Взмахнув одним из своих вееров, Теола Фейт задела нос Хендерсона. Тот чихнул. Больше в баре не раздавалось ни звука. Теола остановилась в центре сцены. – Я смогла бы побороть стремление вернуться сюда, если бы моя милая дочурка Мэри не узурпировала мой дом, моих слуг и моих голубей.

– Чего ты хочешь, Теола? – Шериф сунул свою тетрадку за ремень.

– Отомстить.

– Послушайте, нам не нужны проблемы, – раздался из толпы мужской голос.

Клоунская улыбка на лице звезды не потускнела.

– Вот как? Джимми наверняка не забыла, что в долгу передо мной за все те вечера, когда я оплачивала ренту этого заведения, распевая "Полюби меня или уходи". Джимми до сих пор рассчитывается со мной, предоставив в мое распоряжение свой пентхаус. А может, у вас, ребята, есть предложение получше?

Женщина за соседним с нами столиком заткнула ладонью раскрывшийся было рот своего спутника.

– Теола, – заговорил шериф, и лицо его под седой шевелюрой сделалось смущенным, как у мальчишки. – Ты не найдешь "Мамочку-монстра" в нашем книжном фургончике. Наша Джейн Спенсер, из движения "Граждане за благопристойность", сообщила в библиотеку, чтобы нам эту книжку не присылали.

– Что? Никто из вас не читал этих прелестей, которые моя милая Мэри обо мне понаписала? – Круглые глазки панды еще больше округлились. Ярко-алая улыбка стала еще шире. – Неужели вы, доморощенные кретины, не следите за модой в области греха? Или же вы верите только собственным глазам?

Исполнив медленный поворот, Теола Фейт поднесла оба веера к своим глазам, так же медленно опустила их и промурлыкала:

– Музыку, маэстро!

Музыкальный автомат молчал, но Теола закружилась, повинуясь какому-то внутреннему ритму. Серебристые кудряшки хлестали ее по щекам, на нестареющем лице играла улыбка, кокетливая, как обнаженная лодыжка.

Теола Фейт запела задорным опереточным голоском:

 
О мама, что бы ты ни натворила,
Признайся, ведь не ты соседей порешила?
Такого быть не может в мире!
А мистер Джонс висит в сортире…
 

Трудно сказать, как публика отреагировала на эту песенку, поскольку оглушительный свист, вполне возможно, был вызван тем, что Теола Фейт бросила в толпу сначала одну из своих длинных белых перчаток, а затем и вторую.

Мистер Хендерсон Браун медленно сползал под стол. О нет! Всем закрыть глаза! Держа оба веера одной рукой, Теола расстегивала молнию на боку своего шелкового платья.

 
Мистер Грин дал дуба в среду,
После сытного обеда.
Ну а милый мистер Смит
Прямо как живой в гробу лежит!
 

Слава богу, среди нас присутствовал шериф Догерти, который бросился на защиту морали и нравственности Грязного Ручья. Выхватив из кобуры револьвер, он проревел: "Ни с места!" В ответ донеслось нестройное многоголосье: "Да заткнись ты, Том!" На Теолу Фейт все это не оказало практически никакого воздействия. Она неторопливо спускала с плечика рукав своего блестящего платья. Однако узнать, как далеко Теола могла бы зайти в эпатировании простого народа Грязного Ручья, нам, увы, было не суждено. Дебаты по этому вопросу, вероятно, будут продолжаться и в следующем веке.

Входная дверь резко распахнулась, будто от удара сапога со шпорами. Раздался оглушительный голос, при звуках которого закачались бутылки за стойкой бара и пластиковые абажуры. Толпа отшатнулась.

– Адское пламя и проклятье на ваши головы! Поистине нечестивы уловки женщин! Змей-искуситель пригрел ее на своей груди, а сатана приложил палец к ее челу. И в этой обители зеленого змия она привечает пьяниц и искателей удовольствий!

Глаза оратора, казалось, вот-вот прожгут дыры в ковре. С бочкообразной головы свешивались желтоватые патлы, в руке он держал книгу в черной обложке – под цвет своей одежды. И я его узнала. Это был тот самый фанатик, с которым я столкнулась на бензозаправке, – преподобный Енох, член ордена Диетеологов. И в руке его была вовсе не Библия, а "Книга Спасения Через Голодание".

– И да настигнет возмездие эту грешницу, и да будет она повергнута на колени, и звуки ее рыданий…

Спрятав оружие обратно в кобуру, шериф Догерти раздумчиво почесал в затылке. Джимми сунула в рот сигару, а Теола Фейт вальяжно подбоченилась, небрежно прикрыв веером расстегнутый бок своего платья; улыбка ее ничуть не померкла.

– Это ты мне, голубок?

И без того разъяренное лицо Еноха потемнело, приблизившись по цвету к адскому пламени. Однако не успел преподобный диетеолог сделать и двух шагов вперед, как на нас обрушилось новое потрясение. Некая особа в бежевом плащике протиснулась сквозь толпу к музыкальному автомату. Ба, да это ж Лаверна, супружница Еноха! Рыжая шевелюра и полинявшее лицо! Не сводя глаз с Теолы Фейт, она судорожно дернула пояс своего плаща и взвизгнула:

– Да лучше компания отпетых грешников, чем жизнь с тобой, Енох! Не желаю я больше ходить за тобой хвостом, как собака! Не стану больше притворяться, будто не замечаю презрительных взглядов людей, когда ты начинаешь нести свой бред насчет небесных кар и прелести искупительных мук голодания!

Теола Фейт обвила Лаверну своими шелковистыми руками. Его диетеологическое преподобие рухнул на колени и, заламывая руки, принялся благодарить Господа за то, что тот привел его в это логово греха, где можно принять муки ради спасения душ человеческих.

– Где твоя обещанная надежда? Где любовь? – вопила его женушка-отступница, подпрыгивая рядом с Теолой Фейт. – Господь не назначал тебя своим заместителем! Зря я оставила ту записку, где сообщила, что иду сюда, чтобы напиться. – Она расстегивала плащ. – Лучше б я написала, что сбрасываю кандалы и собираюсь раздеться догола перед всем честным народом!

– У-у-у! – радостно взвыла толпа.

Лаверна отшвырнула плащ к стойке – и шериф ловко поймал его. Вернув на место ворот своего платья и застегнув молнию, Теола Фейт с интересом наблюдала за состязанием. Все прочие будто замерли в ступоре. За моим столом никто не шевельнул ни единым мускулом.

– У меня нет дочери, которая написала бы бестселлер о том, как часто я меняю нижнее белье, – Лаверна уже расстегнула половину пуговиц на своей блузке, – но, сдается мне, если я хорошенько им тут потрясу, то вполне могу попасть в газеты. Кто знает – может, даже в те, которые читают люди с запотевшими мозгами! – Блузка полетела в толпу.