Текст книги "Где будет труп"

 – Да, что такое Эндикотт?

 – Эндикотт – это один из самых престижных парикмахеров в Вест-Энде. Был, по крайней мере. Такой престижный и величественный, что даже не называет себя современным снобским словом „парикмахер“, предпочитая старомодное „цирюльник“. Вряд ли он снизойдет – то есть снисходил – до бритья персоны, чья фамилия не встречалась в „Дебретте“[38]38
  DebretPs Peerage & Baronetage – генеалогический справочник британской аристократии, издается с 1769 г.


[Закрыть] в течение последних трех столетий. И как бы ты ни был богат и титулован, кресла Эндикотта по несчастной случайности вечно будут заняты, а тазики для бритья – заказаны. В его заведении царит утонченная атмосфера аристократического клуба середины викторианской эпохи. Рассказывают, что однажды к Эндикотту попал некий пэр, нажившийся в войну на спекуляции сапожными шнурками, или пуговицами, или чем-то еще. Его случайно допустил к священному креслу новый помощник, не имевший достаточного опыта работы в Вест-Энде, – в войну не хватало парикмахеров, вот его и наняли на свою голову. Несчастный пэр не провел в этой кошмарной атмосфере и десяти минут, как его волосы встали дыбом, а члены обратились в камень. Его пришлось перевезти в Хрустальный дворец[39]39
  Хрустальный дворец – огромный павильон из стали и стекла, построенный в Лондоне к Всемирной выставке 1851 г.


[Закрыть] и поместить среди допотопных чудовищ.

 – И что?

 – А вот что. Прежде всего невероятно, чтобы человек, покупающий бритвы Эндикотта, носил шляпу серийного производства и такие душераздирающие туфли, как те, что были на трупе. Учтите, – добавил Уимзи, – что здесь дело не только в деньгах. Сделанные на заказ туфли доказывают всего лишь, что танцор заботился о своих ногах. Но мог ли человек, которого бреет Эндикотт, заказать – находясь в здравом уме – туфли такого цвета и формы? И вообразить нельзя.

 – Боюсь, я так и не смогла усвоить все неписаные законы и правила мужского костюма. Поэтому Роберт Темплтон неряшлив в одежде.

 – Одежда Роберта Темплтона всегда меня мучила, – покаялся Уимзи. – Это единственное пятно на ваших историях, в остальном пленительных. Но оставим эту печальную тему и вернемся к бритве. Она видала виды. Ее довольно часто затачивали, судя по состоянию лезвия. А ведь первоклассная бритва, такая, как эта, почти не требует заточки – при условии, что ее аккуратно правят и бережно используют. Значит, либо ее хозяин был неуклюж и пренебрегал правкой, либо его щетина была необычайно жесткой, либо и то и другое – что наиболее вероятно. Мне он видится человеком, неловким в обращении с инструментами, – вы таких наверняка знаете. Их перья вечно сажают кляксы, а заводя часы, они слишком усердствуют. Бритву они править забывают, пока ремень для правки не высохнет и не заскорузнет, а уж тогда правят ее свирепо и делают на лезвии зазубрины. Тут они теряют терпение, проклинают бритву и отсылают ее для заточки. Этого хватает всего на пару недель, а затем бритву отправляют назад, сопроводив невежливыми комментариями.

 – Понятно. Ну, я всего этого не знала. Но почему вы сказали, что он был средних лет?

 – А это скорее догадка. Я полагаю, что молодой человек, которому так трудно обращаться с бритвой, давно бы перешел на безопасные лезвия и менял бы их каждые пару дней. Но человеку средних лет нелегко расстаться с привычкой. Как бы то ни было, я уверен, что бритву постоянно использовали больше трех лет. А если мертвецу было всего лишь двадцать два, да к тому же он был бородат, то я не понимаю, как он мог до такой степени износить лезвие, сколько бы раз его ни затачивали. Надо узнать у управляющего отелем, была ли у него борода год назад, когда он тут появился. Возможно, это еще больше сузит временные рамки. Но первым делом нужно отыскать старого Эндикотта и узнать, могло ли случиться так, что одна из его бритв была продана после 1925 года.

 – Почему 1925-го?

 – Потому что тогда он продал свое заведение и удалился на покой с варикозными венами и круглым состоянием.

 – А кому досталось дело?

 – Никому. В этом месте теперь магазин, где продаются изысканнейшие сорта ветчины и мясных консервов. У него не было сыновей, чтобы продолжить дело, – единственный Эндикотт-младший, бедняга, был убит под Ипром[40]40
  Ипр – город в Бельгии. Во время Первой мировой войны Ипрский выступ в британских линиях обороны стал ареной трех крупных сражений.


[Закрыть]. Старый Эндикотт сказал, что никому не продаст свое имя. Да и цирюльня без него уже не будет Эндикоттовой. Ничего не поделаешь.

 – Но он мог продать кому-то свои запасы?

 – Это я и хочу узнать. Мне надо ехать. Постараюсь вернуться вечером, так что не волнуйтесь.

 – И не собиралась! – возмутилась Гарриет. – Я абсолютно спокойна.

 – Отлично. Да! Пока я езжу – не разузнать ли мне насчет разрешения на брак?

 – Спасибо, не стоит беспокоиться.

 – Ну и ладно, я на всякий случай спросил. Кстати, пока меня нет, не желаете ли поработать на общее дело и пообщаться с другими здешними танцорами? Возможно, удастся добыть какие-нибудь сплетни об Алексисе.

 – А что, это мысль. Но мне понадобится приличное платье, если только его можно достать в Уилверкомбе.

 – Берите винного цвета. Мне всегда хотелось увидеть вас в винноцветном платье. Они идут дамам с медовой кожей. Что за нелепое слово – „кожа“! „Медово-золотых кувшинок медово-сладкий фимиам“[41]41
  Оскар Уайлд, „Сфинкс“. Перевод с англ. Н. Гумилева.


[Закрыть]. У меня на все найдется цитата – это экономит собственные мысли.

 – Да провались он! – воскликнула Гарриет, внезапно оставшись одна в синебархатном холле. Затем вдруг сбежала по лестнице и вспрыгнула на подножку „даймлера“.

 – Портвейн или херес?

 – Что? – ошарашенно спросил Уимзи.

 – Платье – цвета портвейна или хереса?

 – Кларета, – ответил он. – Шато-марго 1893 года или около того. Год или два роли не сыграют.

Он приподнял шляпу и выжал сцепление. Гарриет повернулась, и тут ее окликнул смутно знакомый голос:

 – Мисс… э… мисс Вэйн? Не уделите ли мне пару минут?

Перед Гарриет стояла та самая „хищная карга“, которую она видела прошлым вечером в танцзале отеля.

Глава V
Свидетельствует невеста

Просил меня он стать его графиней.

Сегодня обещал за мной прийти,

Но эту я мечту похоронила.

„Трагедия невесты“[42]42
  Перевод с англ. А. Азова.


[Закрыть]

Пятница, 19 июня

Гарриет почти позабыла о существовании этой женщины, но теперь, вспомнив тот эпизод до мелочей, удивилась собственной глупости. Нервное ожидание, рассеянный и восторженный вид, постепенно сменившийся капризным нетерпением, расспросы о мистере Алексисе, то, как она, огорченная, поспешно покинула зал. Теперь женщина выглядела такой старой, ее так портили страх и горе, что Гарриет из какой-то неловкой деликатности отвела взгляд и довольно резко ответила:

 – Да, разумеется. Пойдемте ко мне в номер.

 – Вы очень добры. – Женщина помолчала немного и, подходя к лифту, добавила: – Меня зовут миссис Уэлдон. Я тут живу уже некоторое время. Мистер Грили – то есть управляющий – хорошо меня знает.

 – Все в порядке, – сказала Гарриет, догадавшись, что миссис Уэлдон дает ей понять, что она не воровка, не мошенница и не торгует живым товаром. Она в свою очередь попыталась дать миссис Уэлдон понять, что и не подозревает ее ни в чем подобном. От смущения Гарриет говорила несколько грубовато. Она предвидела надвигающуюся „сцену“, а „сцен“ она не любила. В угрюмом молчании Гарриет привела гостью в номер 23 и пригласила ее сесть.

 – Это по поводу, – миссис Уэлдон упала в кресло, сжав костлявыми руками дорогую сумочку, – по поводу мистера Алексиса. Горничная рассказала ужасное… я побежала к управляющему, а он не захотел говорить… я видела вас с полицейскими… и все эти репортеры говорили… они указали на вас… О мисс Вэйн, пожалуйста, скажите мне, что случилось!

Гарриет прочистила горло и машинально стала шарить по карманам в поисках сигарет.

 – Боюсь, у меня очень плохие новости. Так вышло, что вчера днем я оказалась на берегу и нашла там человека – мертвого. И насколько я знаю… к величайшему сожалению, это, судя по всему, мистер Алексис.

Нет смысла ходить вокруг да около. Это жалкое создание с крашеными волосами и изможденным размалеванным лицом должно узнать правду. Гарриет чиркнула спичкой и задержала взгляд на пламени.

 – Это я и слышала. Что случилось? Сердечный приступ?

 – Увы, нет. Нет. Кажется, они думают, что он… (как это помягче сказать?) сделал это сам (что угодно, только не „самоубийство“).

 – Он не мог! Не мог! Правда, мисс Вэйн, тут какая-то ошибка. Наверное, это несчастный случай.

Гарриет покачала головой.

 – Но вы же не знаете, откуда вам знать, что это совершенно невозможно. Нельзя говорить такие жестокие вещи. Он был абсолютно счастлив, он не мог этого с собой сделать. Зачем ему… – Миссис Уэлдон замолкла и смотрела на Гарриет жадными глазами. – Я слышала что-то про бритву. Мисс Вэйн! От чего он умер?

Тут уж помягче никак не скажешь. Даже длинного латинского названия нет.

 – У него было перерезано горло, миссис Уэлдон.

(Простые слова беспощадны.)

 – Ой.

Казалось, от миссис Уэлдон остались одни глаза да кости.

 – Да, они сказали… они сказали… я не расслышала, не хотела переспрашивать… и все они говорили об этом с таким удовольствием!

 – Я знаю, – сказала Гарриет. – Понимаете, газетчики – они этим живут. Они не нарочно. Это их хлеб с маслом, они не могут иначе. К тому же они ведь не могли знать, как это для вас важно.

 – Не могли. Но это очень важно. Но вы – вам незачем выдумывать ужасные подробности. Я могу вам доверять?

 – Вы можете мне доверять, – медленно проговорила Гарриет, – но это никак не мог быть несчастный случай. Я не хочу объяснять почему, но поверьте, нет ни малейшей вероятности.

 – Тогда это не мистер Алексис. Где он? Я могу его увидеть?

Гарриет объяснила, что тело еще не нашли.

 – Тогда это кто-то другой! С чего они взяли, что это Поль?

Гарриет неохотно рассказала про фотографию, предвидя следующую просьбу.

 – Покажите ее мне.

 – Это не слишком приятное зрелище.

 – Покажите мне фотографию. Я не ошибусь.

Наверное, лучше сразу отмести все сомнения.

Гарриет медленно вытащила снимок. Миссис Уэлдон выхватила его из рук.

 – Господи! О господи!

Гарриет позвонила в колокольчик, а затем, выйдя в коридор, подозвала официанта и попросила виски с содовой, покрепче. Получив виски, сама внесла поднос в номер и заставила миссис Уэлдон выпить. Потом достала чистый носовой платок и стала ждать, когда буря утихнет. Она сидела на подлокотнике и беспомощно гладила миссис Уэлдон по плечу. К счастью, кризис выразился в безудержных рыданиях, а не в истерике. Гарриет почувствовала, что начинает уважать миссис Уэлдон. Когда рыдания немного стихли, а пальцы стали ощупывать сумочку в поисках носового платка, Гарриет вложила в них свой.

 – Спасибо, моя милая, – кротко поблагодарила миссис Уэлдон.

Она промокнула глаза, оставив на ткани черные и красные разводы. Затем высморкалась и села прямо.

 – Простите, – несчастным голосом произнесла она.

 – Ничего. У вас, должно быть, сильный шок. Вы, наверное, хотите умыться. Станет немного легче, да?

Гарриет предоставила губку и полотенце. Миссис Уэлдон стерла гротескные следы горя. Из складок полотенца показалось ее лицо – желтое лицо женщины под шестьдесят. В натуральном виде она выглядела стократ достойнее. Она инстинктивно потянулась к сумочке, но затем передумала.

 – Я ужасно выгляжу, – сказала она с тоскливым смешком, – но теперь это уже не важно.

 – Ничего подобного. Вы очень неплохо выглядите. Правда. Присядьте. Возьмите сигарету. И давайте я вам дам фенацетин[43]43
  Фенацетин – обезболивающее и жаропонижающее лекарство. Его изобрели в 1887 г. и широко применяли вплоть до третьей четверти XX века. Отказались из-за побочных эффектов.


[Закрыть] или еще что-нибудь. У вас наверняка болит голова.

 – Спасибо. Вы очень добры. Я больше не буду такой бестолковой. Я так вас обеспокоила.

 – Вовсе нет. Если б я только могла вам помочь.

 – Вы сможете. Если захотите. Я уверена, что вы умная – у вас умное лицо. А я неумная и очень об этом жалею. Будь я умной, я была бы счастливее.

Хорошо, когда чем-нибудь занимаешься. Я часто думаю, что если бы умела писать картины, или ездить на мотоцикле, или хоть что-то, моя жизнь была бы полнее.

Гарриет с серьезным видом согласилась, что хорошо иметь в жизни какое-то занятие.

 – Но, разумеется, я воспитана иначе, – продолжала миссис Уэлдон. – Я живу чувствами, по-другому не могу. Такой уж я создана. Конечно, моя жизнь в браке была трагедией. Но теперь это в прошлом. А мой сын – вас, моя дорогая, наверно, удивит, что у меня взрослый сын, но я вышла замуж неприлично рано – так вот, сын – это мое большое разочарование. У него нет сердца, что странно, ведь я сама – одно сплошное сердце. Я предана сыну, дорогая мисс Вэйн, но молодые люди такие черствые. Будь он ко мне чуточку добрее, я могла бы жить только им и для него. Все всегда говорили, что я была ему прекрасной матерью. Но когда родное дитя тебя покидает, остаешься в ужасном одиночестве. Хочется ухватить себе хоть капельку счастья. Разве можно за это осуждать?

 – Я знаю, – ответила Гарриет. – Я тоже пыталась ухватить. Впрочем, ничего не вышло.

 – Не вышло?

 – Нет. Мы поссорились, а потом – потом он умер, и все подумали, что это я его убила. А я не убивала. В конце концов настоящего убийцу нашли, но все это было очень неприятно…

 – Бедняжка. Но, конечно, вы умница, вы заняты делом. Вам, должно быть, легче это пережить.

Но что делать мне? Я даже не знаю, с чего начать, чтобы распутать эту ужасную историю с Полем. Но вы умница и мне поможете, правда?

 – Сначала скажите, чего именно вы от меня хотите.

 – Да, конечно. Я такая глупая, даже объяснить как следует не умею. Но понимаете, мисс Вэйн, я знаю, знаю совершенно точно, что бедный Поль не мог… совершить такое безрассудство. Он не мог. Он был абсолютно счастлив со мной, просто дождаться не мог.

 – Дождаться чего? – спросила Гарриет.

 – Свадьбы, конечно, – сказала миссис Уэлдон так, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном.

 – А, понятно. Простите меня. Я не знала, что вы собирались пожениться. Когда?

 – Через две недели. Как только я буду готова. Мы были так счастливы – как дети… – Глаза миссис Уэлдон опять наполнились слезами. – Я расскажу вам все. Я приехала сюда в январе. Была очень больна, доктор рекомендовал мягкий климат, а мне так надоела Ривьера… И я решила попробовать Уилверкомб, просто для разнообразия. Приехала сюда. Этот отель, знаете, в самом деле очень хорош, и я тут уже была однажды, с леди Хартлпул – но она, вы знаете, умерла в прошлом году. В первый же вечер Поль пригласил меня танцевать. Нас притянуло, словно магнитом. Как только наши взгляды встретились, мы поняли, что нашли друг друга. Он тоже был одинок. Мы танцевали каждый вечер. Мы подолгу катались на машине, он рассказал мне все о своей печальной жизни. Мы ведь оба изгнанники – каждый в своем роде.

 – Да, он ведь приехал из России.

 – Да, маленьким мальчиком. Бедный малыш. Он ведь князь, вы знаете. Но он не любил об этом болтать. Разве что намекнет. Он очень переживал, что вынужден работать танцором. Я ему сказала, когда мы стали ближе друг другу, что теперь он князь моего сердца, а он ответил, что не променял бы это на императорскую корону, бедный мальчик. Ужасно меня любил, я даже пугалась порой. Русские такие страстные, знаете ли.

 – Конечно, конечно, – поддакнула Гарриет. – Между вами не было размолвки или чего-то, что могло привести?..

 – О нет! Мы друг в друге души не чаяли. В последний вечер мы танцевали вдвоем, и он прошептал мне, что в его жизни грядут чудесные перемены. Весь дрожал от волнения и радости. Конечно, он часто волновался по пустякам, но это было настоящее ожидание большого счастья. Он так восхитительно танцевал в тот вечер. Это потому, признался он мне, что его сердце переполняет радость и он ступает словно по воздуху. Он сказал: „Возможно, завтра мне придется уехать, и я пока не могу рассказать, куда и зачем“. Я не стала его расспрашивать, чтобы все не испортить, но, разумеется, знала, о чем он. Он собирался получить разрешение на брак[44]44
  Разрешение на брак требовалось для того, чтобы обойти установленные правила (обязательное объявление о браке за три недели до венчания, которое должно пройти в приходской церкви одного из брачующихся).


[Закрыть], и через две недели мы бы поженились.

 – Где вы хотели пожениться?

 – В Лондоне. В церкви, разумеется. Контора регистратора – такое тоскливое место, не правда ли? Конечно, ему нужно было остаться на некоторое время в церковном приходе[45]45
  Чтобы получить право венчаться в этой церкви.


[Закрыть] – вот что он имел в виду, говоря об отъезде. Мы не хотели, чтобы здесь раньше времени узнали наш секрет – из-за злых языков. Видите ли, я немного старше его, а людям только дай повод позлословить. Я и сама из-за этого переживала, но Поль всегда говорил: „Я вижу твое сердце, Цветочек“. Он меня так называл, потому что меня зовут Флора. Чудовищное имя, как только мои бедные родители до него додумались. „Вижу твое сердце, а ему ровно семнадцать лет“. Он так красиво говорил, но это была чистая правда. С ним я чувствовала себя на семнадцать.

Гарриет что-то невнятно пробормотала. Этот разговор был для нее мучителен – тошнотворный и жалкий, фальшивый и вместе с тем до жути искренний, гротескно-комический и душераздирающе печальный. Ей хотелось во что бы то ни стало прекратить его, и в то же время – во что бы то ни стало продолжать и по ниточке вытянуть еще несколько фактов из клубка цветистых нелепостей.

 – До меня он никого не любил, – рассказывала миссис Уэлдон. – Первая любовь юноши – в ней есть что-то свежее и святое. Чувствуешь – ну, почти что благоговение. Он ревновал меня к покойному мужу, хотя я говорила, что там не к чему ревновать. Я вышла за Джона Уэлдона сущим ребенком, не представляла, что такое любовь. Будто проспала все годы до встречи с Полем. Нет, были и другие мужчины, я не притворяюсь, будто их не было, которые хотели на мне жениться (я ведь очень рано овдовела), но они ничего для меня не значили – совершенно ничего. „Сердце девочки с опытом женщины“ – вот как поэтично Поль об этом говорил… И это была правда, моя милая, чистая правда.

 – Да-да, конечно. – Гарриет старалась, чтобы ее голос звучал убедительно.

 – Поль был так красив, так изящен, если б вы только его видели! И очень скромен, и ни капельки не испорчен, хотя за ним бегали все женщины. Он долго боялся со мной заговорить – то есть сказать мне о своих чувствах. Собственно говоря, мне пришлось сделать первый шаг, а то он бы так и не отважился, хотя было прекрасно видно, что он влюблен. Между прочим, это он предложил подождать со свадьбой до июня, хотя мы обручились в феврале. Такой милый, такой чуткий – он считал, мы должны попытаться преодолеть сопротивление моего сына. Конечно же, Поль был так щепетилен из-за своего положения. Понимаете, я довольно богата, а у бедного мальчика ни гроша за душой не было, и он ни в какую не хотел принимать от меня подарки, пока мы не поженимся. Ему пришлось всего добиваться самому, ведь эти кошмарные большевики все у него отняли.

 – Кто о нем заботился после приезда в Англию?

 – Женщина, которая его сюда привезла. Он звал ее „баба Наташа“, говорил, что она была крестьянкой, что была ему безгранично предана. Но она вскоре умерла, и Поль попал в семью еврея-портного. Они были очень добры к нему. Усыновили, оформили британское подданство и дали свою фамилию – Гольдшмидт. Потом их дело прогорело, и они страшно обнищали. Полю пришлось работать посыльным и продавать газеты. Затем они попытались уехать в Нью-Йорк, но там оказалось еще хуже. Потом они умерли, и Поль остался один. Он не любил рассказывать о том периоде жизни. Все это было для него как дурной сон.

 – А он ходил в школу?

 – Да, учился в обычной бесплатной школе вместе с бедными истсайдскими детишками. Но школу он ненавидел. Его дразнили за то, что он был такой нежный. Вели себя с ним очень грубо, а однажды на спортивной площадке так сшибли с ног, что он потом долго болел. Он был страшно одинок.

 – А что он делал, когда окончил школу?

 – Нашел работу, мыл стаканы в ночном клубе. Говорил, что девочки его привечали, но почти ничего не рассказывал о том времени. Он был очень ранимый, понимаете. Он думал, что люди станут смотреть на него свысока, если узнают, что он занимался такой работой.

 – Наверно, там он и танцевать выучился, – задумчиво сказала Гарриет.

 – Да, он блестяще танцевал. Это было у него в крови. Став старше, устроился работать профессиональным танцором и имел успех, хотя, конечно, это была не та жизнь, о которой он мечтал.

 – Зарабатывал он неплохо, – отметила Гарриет, вспомнив щегольскую одежду и сделанные на заказ туфли.

 – Он усердно трудился. Но здоровьем не отличался и говорил мне, что скоро не сможет зарабатывать танцами. У него было больное колено – артрит или что-то такое, – и он боялся остаться калекой. Это так ужасно, правда? Поль был таким романтиком, писал прекрасные стихи. Он любил все красивое.

 – А как он попал в Уилверкомб?

 – Он вернулся в Англию в семнадцать лет и нашел работу в Лондоне. Но то заведение разорилось, или его закрыла полиция, не помню, и он приехал сюда, просто отдохнуть на те деньги, что скопил. Узнал, что здесь нужен танцор, нанялся на временную работу и так хорошо себя показал, что ему предложили остаться.

 – Понимаю. – Гарриет подумала, что будет непросто проследить передвижения Алексиса по нью-йоркскому гетто и клубам Вест-Энда, которые возникают как грибы и так же быстро исчезают.

 – Поль говорил, что нас с ним сюда судьба привела. Так странно, правда? Мы оба попали сюда случайно, как будто нам было предначертано встретиться. А теперь… – По щекам миссис Уэлдон потекли слезы, она жалобно посмотрела на Гарриет. – Мы оба были так несчастны и одиноки, но вместе были бы так счастливы.

 – Это ужасно грустно, – беспомощно сказала Гарриет. – Наверное, мистер Алексис был очень темпераментным.

 – Если вы имеете в виду, что он сам сделал эту ужасную вещь – то нет, никогда. Я знаю, что это не он. Конечно, он был темпераментным, но со мной он был безоблачно счастлив. Я никогда не поверю, что он ушел вот так, даже не попрощавшись. Это невозможно, мисс Вэйн. Вы должны доказать, что это невозможно. Вы такая умница, я знаю, вы сможете. Поэтому я и хотела с вами увидеться и рассказать про Поля!

 – Вы понимаете, – тихо произнесла Гарриет, – что если он сам этого не делал, то это сделал кто-то другой?

 – А почему бы и нет?! – вскричала миссис Уэлдон. – Кто-то мог позавидовать нашему счастью. Поль был так красив и романтичен – наверняка нам завидовали. Или это были большевики! Эти страшные люди ни перед чем не остановятся, я только вчера читала в газете, что Англия ими просто кишит. И пишут, что все строгости с паспортами совершенно от них не защищают. Я считаю, это настоящее вредительство: мы позволяем им приезжать сюда, плести заговоры, угрожать нашей жизни – а правительство им потакает. Они убили Поля, и я не удивлюсь, если завтра они начнут бросать бомбы в короля, а затем в королеву. Это следует прекратить, а не то у нас случится революция. Подумать только, распространяют свои гадкие листовки на флоте.

 – Ну, подождем и посмотрим, что найдет полиция. Она наверняка захочет с вами поговорить. И, боюсь, это будет не очень приятно для вас, но они захотят узнать все.

 – Я готова пройти через все, что понадобится, – сказала миссис Уэлдон, решительно вытирая глаза, – только бы удалось обелить его память. Большое вам спасибо, мисс Вэйн. Боюсь, я отняла у вас много времени. Вы были очень добры.

 – Не стоит благодарности. Мы с вами сделаем все, что в наших силах.

Она проводила гостью до двери, а потом вернулась в кресло, закурила и стала думать. Могла ли близкая перспектива женитьбы на миссис Уэлдон быть достаточным мотивом для самоубийства? Она склонялась к тому, что не могла. Из-под венца всегда можно сбежать. Но кто их знает, этих темпераментных людей?