Текст книги "Обыкновенные монстры"

– Я не говорила слова «похищенный», – тихо сказала женщина.

Бринт медлила, изучая их лица и давая глазам привыкнуть. Затем повернулась к хозяину:

– Мистер Фокс, прошу, объясните, в чем дело.

– Дело в мальчике, мисс Бринт. В вашем Марлоу. Поправьте меня, если я не прав, но, насколько мне известно, он не приходится вам кровным родственником.

Бринт ничего не ответила, и мистер Фокс, словно извиняясь, прочистил горло.

– Прошу вас, садитесь. Я уверен, вам всё сейчас объяснят. Привет, сынок.

Марлоу молча оглядывался по сторонам.

В палатке, освещаемой только одним старинным фонарем, стоявшим на углу стола, было тесно. Бринт вдруг подумала, что она может просто схватить Марлоу и выйти, и никому из находящихся в кабинете не удастся ее остановить, даже этой женщине, так называемому детективу. Она помнила, что Элиза впуталась в Англии в какую-то дурную историю, но не хотелось выяснять, есть ли между теми событиями и нынешним визитом незнакомки какая-то связь.

– На самом деле его зовут Стивен Халлидэй, – сказала женщина, мисс Куик, с подозрением поглядев на Марлоу, который прижимался к руке Бринт, а затем снова на великаншу. – Может, ему пока что лучше побыть снаружи? Ради его же собственного блага.

Но никто не ответил и даже не пошевелился: лишь Марлоу тихо переступал с ноги на ногу. Приняв, по всей видимости, какое-то решение, женщина продолжила:

– Восемь лет назад Стивена Халлидэя похитила его кормилица. Это произошло в Норфолке, в Англии. Все это время родные мальчика разыскивали его. Я прибыла сюда по их поручению. Со всеми необходимыми бумагами, разумеется.

Она достала из внутреннего кармана толстый, перевязанный бечевкой конверт и положила его на стол. Бринт развернула документы и под пристальными взорами остальных приступила к чтению. В конверте лежали различные формуляры и досье со штемпелями лондонских и нью-йоркских контор. Поняла Бринт далеко не все, но большинство документов доказывали личность мальчика и описывали историю его похищения. Также она обнаружила рекомендации и лицензии на имя мисс Элис Куик, подписанные неким лордом Халлидэем, признававшим ее его законным представителем в данном деле. Если верить документам, Марлоу был похищенным в младенчестве наследником Халлидэев, имеющих огромные владения на востоке Англии, которого с тех пор, как он исчез в лондонском смоге, его семейство постоянно разыскивало. В бумагах говорилось, что его можно опознать по родимому пятну в форме ключа на спине. У Бринт закружилась голова, к лицу прилил жар. Она знала, о чем идет речь. Знала это пятно.

– Мне очень жаль, что это выяснилось при таких обстоятельствах, – тихо сказала мисс Куик. – Семья мальчика, конечно же, будет вам очень благодарна.

– Нет, – вырвалось у Бринт, и она тут же пожалела об этом ответе.

Мистер Бичер разгладил пальцем усы и посмотрел на мистера Фокса, сжимая зубами дымящуюся сигару. Бринт подумала о Сне и о своем чувстве, что надвигается нечто плохое. Она постаралась сосредоточиться на этом ощущении, но не смогла. Великанша медленно закатала рукава, обнажив покрытые татуировками руки. Да что с ней не так? Ведь это его настоящая семья. Его настоящая мать. Его дом.

Мисс Куик внимательно наблюдала за ней, словно читая по ее лицу все мысли.

– Прошу прощения, мисс Бринт, но это юридическое постановление. Не просьба.

– На ее стороне закон, – сказал мистер Фокс. – А нам не нужны проблемы.

– Какой еще закон? – спросила Бринт, собираясь с духом. – Законы Англии тут не действуют.

– Тот факт, что вам было известно о личности мальчика, но вы отказались вернуть его семье, послужит обвинением в похищении, мэм. Мистер Фокс и мистер Бичер тоже окажутся под ударом, как и все их предприятие. Вам будет грозить с десяток лет тюремного заключения, если не хуже.

– О боже, – театрально пробормотал Бичер, явно восхищаясь собой. – О нет. «Если не хуже».

– Разумеется, мы готовы выплатить вам компенсацию, – продолжила мисс Куик.

Бринт обхватила Марлоу за плечи, словно защищая его.

– Компенсацию?

– Финансовую. По причине потери дохода.

– Потери дохода?

Мистер Фокс снял очки. Руки и ноги у него были длинные, как у лугового паука, и такая же, как у него, маленькая и словно покрытая шерстью голова.

– Марлоу, сынок. Сними рубашку и повернись к нам.

Он расстегнул подтяжки, поднял рубашку и повернулся. Мисс Куик резко вдохнула. Торс мальчика был ослепительно бледным, словно ребенок никогда не знал солнечного света. Посреди его спины красовалось красное родимое пятно в форме ключа.

– Это он, – сказал мистер Бичер, изумленно поглядывая на мистера Фокса. – Наследник Халлидэев.

Феликс Фокс надел очки, внимательно исследовал родимое пятно, снова снял их, прочистил горло, но ничего не сказал.

Как и все остальные.

Он потер лоб, будто собираясь с мыслями, и наконец произнес:

– Бринт. В этом деле замешаны деньги. Деньги и влиятельные люди, уверенные в том, что этот мальчик – их родственник. Думаете, они так просто остановятся? – Он прищурил свои водянистые глаза. – Вы ведь и сами прекрасно понимаете.

Примерно о том же думала и Бринт.

Мисс Куик надела перчатки и встала перед мальчиком на колени, не дотрагиваясь до него.

– Твое настоящее имя – Стивен. Стивен Халлидэй. Ты пропал еще младенцем. Мне поручили найти тебя и отвезти к родителям в Англию.

– Они будут очень рады, узнав, что ты жив и здоров, сынок, – сказал мистер Фокс. – Мисс Куик здесь, чтобы помочь тебе, и ты можешь ей доверять. Она хороший человек.

Мальчик слушал все это молча, внимательно следя за губами говорящих, но не подавал никаких знаков того, что понимает, о чем идет речь, лишь потянулся к руке Бринт и крепко сжал ее.

Мисс Куик поднялась:

– Почему он молчит? Он что, глухой?

– Глухой! – усмехнулся Бичер. – Боже правый! Конечно, нет. Правда?

Мистер Фокс скрестил руки, словно желая побыстрее со всем покончить.

– Любой закон в мире подтвердит, что мальчику будет лучше с его семьей, Бринт, – он нахмурил брови. – Мисс Куик собирается уехать утром. Полагаю, необходимости продолжать этот разговор нет. Подготовьте мальчика.

– Подготовить? – Бринт подняла голову, словно приходя в чувство. – К чему?

– Ах да. Нам предстоит еще обсудить некоторые детали, – сказал Бичер. – Компенсацию и прочее. Как и было предложено. В конце концов, был уговор.

– Вы правы, – сказала мисс Куик.

Бичер поднял длинную серую руку:

– Сегодня мальчик продолжит выступать. До утра он наш.

– Превосходно.

Марлоу заправил рубашку, застегнул подтяжки и уставился на женщину-детектива, мисс Куик.

– Сынок? – обратился к нему мистер Фокс.

Он не ответил. В палатке повисла тишина.

– Марлоу, – медленно и осторожно произнесла мисс Куик. – Я знаю, тебе, должно быть, многое непонятно. И у тебя могут быть вопросы ко мне.

Мальчик пристально смотрел на нее своими бледно-голубыми глазами, как будто старался найти что-то, что могло доказать ее истинную сущность. Мисс Куик молча выдержала этот взгляд, целомудренно сложив перед собой белые перчатки, словно понимая, что важно не двигаться и не отводить глаз. С другого конца палатки за ними наблюдала Бринт, рассматривая длинные ресницы мальчика, его веснушки на носу, взъерошенные волосы – все то, что было до боли ей знакомо. Такой маленький для своих восьми лет. Или так и должен выглядеть восьмилетний ребенок?

Наконец мисс Куик вздрогнула и неуверенно огляделась по сторонам.

– Что ему нужно? – спросила она.

Бринт насупилась.

– Мадам… – начал Фокс.

Но прежде чем он успел закончить свою мысль, мальчик наклонился к мисс Куик, как бы отвечая на ее вопрос, и что-то тихо прошептал ей на ухо. Женщина-детектив взглянула на Бринт, лицо ее омрачилось печалью. Затем она вновь опустилась на колени.

– О нет, дорогой. Нет, Бринт придется остаться здесь.

Из палатки директоров цирка Элис Куик вышла с сильным желанием ударить что-то или кого-то, в особенности своего работодателя, миссис Харрогейт, прямо по ее жирному лицу или, возможно, Фрэнка Коултона. Она ненавидела свою работу, ненавидела то, что ей приходится делать.

«Бедняжка, – подумала она о ребенке. – И эта несчастная женщина с татуированными руками и печальным взглядом».

Нагибаясь под цирковыми растяжками, она, пробираясь по грязи, прокладывала себе путь к самому большому шатру, желая как можно быстрее вернуться в Ремингтон. Всё, с нее хватит. Пора заканчивать со всем этим. Разыскивать по всему свету сирот, лгать. Не этот несчастный ребенок стал для нее последней каплей. На нее глубоко подействовал тот поступок Овида в Миссисипи, когда он распорол себе руку и достал из нее самодельный нож. Она не забыла и предупреждение Коултона по поводу некоего Джейкоба Марбера, который якобы идет по их следам и тоже охотится на этих детей.

Нет уж. Она выполнит это последнее поручение, доставит Марлоу в Англию. А потом выскажет все Харрогейт начистоту: с нее хватит.

Правда, с этой женщиной, миссис Харрогейт, она виделась лишь однажды, в отеле «Гранд-Метрополитен» на Стрэнде, еще в самом начале. Там царил полумрак, в зеркалах отражались электрические лампы, блестели полированные панели из красного дерева, а с потолка свисали канделябры в виде пылающих колес. В холле с высокими мраморными колоннами и бархатной ковровой дорожкой поджидал мальчик-слуга, проводивший их с Коултоном до лифта. Они поднялись на четвертый этаж; по дороге в карманах плаща она одной рукой сжимала кольт «Миротворец», а другой – латунный кастет.

Коултон провел ее по длинному зловещему коридору, а затем остановился, чтобы повернуть ключ в замке широкой двери, и они вошли в гостиную, на противоположной стене которой тоже были двери: они оказались приоткрыты. Посреди комнаты они увидели маленький китайский столик из лакированного красного дерева. На нем расположился серебряный поднос с дымящимся чайником, а у дальнего окна спиной к вошедшим стояла женщина средних лет в черном наряде.

– Мисс Куик, – сказала она, поворачиваясь. – Я слышала о вас много любопытного. Проходите. Мистер Коултон возьмет ваш плащ.

– Предпочту не снимать его, – ответила Элис, все так же сжимая в кармане револьвер.

Женщина представилась давно овдовевшей миссис Харрогейт, одной из сотрудников института Карндейл – доверенным лицом этого учреждения здесь, в Лондоне. Элис внимательно наблюдала за ней. Эта женщина походила на экономку во всем, за исключением взгляда. Ей можно было дать лет сорок или даже пятьдесят. Она плавно прошла по ковру, сложив перед собой руки с покрасневшими, словно от щелочи, пальцами, на которых не было ни одного кольца. Ее щеку, переносицу и один глаз покрывало большое фиолетовое родимое пятно, отчего читать выражение ее лица было трудно. Она поджимала губы, будто только что отведала нечто весьма кислое, а в ее темных глазах блестела безжалостность. Косметикой она не пользовалась. На груди у нее висело единственное украшение – серебряный крестик.

– Я уродлива, – призналась она совершенно искренне.

– Вовсе нет, – покраснев, произнесла Элис.

Миссис Харрогейт жестом предложила ей сесть и тут же села сама; после секундного размышления Элис последовала ее примеру. Коултон налил им чаю, а затем растворился в тени, пока хозяйка объясняла, что ей нужно. По ее словам, все было довольно просто, хотя, возможно, и немного необычно. Институт Карндейл был благотворительной организацией, заинтересованной в благополучии особых детей – детей с редким заболеванием, которые не могли получить лечение в других местах. Работа Элис заключалась в том, чтобы разыскивать этих детей, располагая их именами и информацией об их примерном местонахождении. Как только они будут обнаружены, мистер Коултон привезет их сюда, в Сити. А она, миссис Харрогейт, проследит за тем, чтобы их благополучно доставили в институт. Элис должна будет подчиняться непосредственно мистеру Коултону, а он обязуется следить за тем, чтобы ей платили, покрывали все связанные с поисками расходы и прочее. С ней заключат контракт до конца года, и, если институту понадобятся ее дальнейшие услуги, он будет продлен. Миссис Харрогейт заверила Элис, что все это вполне законно, но подчеркнула, что будет необходимо все же проявлять осторожность, а потом выразила надежду на то, что условия покажутся ей удовлетворительными.

Элис разглядывала темный чай в чашке, но не пила его. Она думала о детях.

– Ах, – продолжила миссис Харрогейт. – Вы хотите спросить, как быть, если наши маленькие пациенты не захотят ехать?

Элис кивнула.

– Мы не занимаемся похищениями, мисс Куик. Если дети не захотят ехать, то принуждать их никто не станет. Хотя, на мой взгляд, такое маловероятно. Мистер Коултон… умеет убеждать.

Элис подняла глаза:

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну… вы же пришли сюда, не так ли?

Элис почувствовала, как у нее краснеют щеки.

– Вряд ли это то же самое.

Миссис Харрогейт улыбнулась и отпила чай.

– Этим детям станет только хуже, если никто не будет лечить их, мисс Куик, – сказала она через мгновение. – Как правило, этот факт быстро убеждает.

– А их родители? Они приезжают с ними?

Миссис Харрогейт помедлила, наполовину поднеся чашку к губам, а затем наклонилась, словно собираясь поведать великую тайну:

– Все эти дети – несчастные сироты. У них нет родителей, понимаете ли. Они сами по себе в этом суровом мире.

– Все?

– Все, – нахмурилась миссис Харрогейт. – Похоже, таково одно из условий.

– Вашего института?

– Заболевания.

– Так оно заразно?

Миссис Харрогейт слабо улыбнулась:

– Это не чума, мисс Куик. Вы им не заразитесь и не заболеете. Не стоит об этом беспокоиться.

Элис не была уверена, что понимает. Она попыталась представить, как странствует по миру, одного за другим выслеживая больных детей и забирая их, словно какое-то чудовище из сказки. Девушка медленно покачала головой. Всегда можно заняться чем-то еще.

– Я до сих пор не понимаю, в чем именно будет заключаться моя работа, – неохотно произнесла она.

– Как же? В том, чтобы помогать детям.

– Красть их.

Миссис Харрогейт снова улыбнулась:

– Ну, не стоит драматизировать. Возможно, вам станет яснее, если я расскажу вам то, что известно мне. Я знаю не очень много. Вероятно, вы слышали о Королевском обществе, не так ли? Здесь, в Англии, оно стало провозвестником нового организованного научного подхода к изучению окружающего мира. На одном из первых заседаний перед членами общества предстала слепая девушка с необъяснимой способностью: она утверждала, что видит мертвых. Но никто из ученых не хотел обманываться – такие заявления люди делали на протяжении столетий; однако, как бы это их ни смущало, никто из них не мог доказать, что девушка говорит неправду. Особенную неловкость испытывали анатомы. Примерно через год был основан институт Карндейл, посвященный изучению именно тех феноменов, что выходили за рамки научных исследований. В первый же месяц в него доставили сестер-близняшек из деревушки в Уэльсе. У обеих в пятилетнем возрасте проявились необычные способности. Были и другие дети со схожими – если можно так выразиться – симптомами. С тех пор институт разыскивает таких детей, чтобы вместе с ними работать над исследованием их болезни.

– Работать в каком смысле?

Миссис Харрогейт перехватила ее взгляд. Глаза у нее были очень темными.

– Их тело, мисс Куик, способно на невероятные, – тихо произнесла она, – на самые странные вещи, насколько можно судить. Затягивать раны, трансформироваться.

Элис не знала, что сказать.

– Я не понимаю.

– Я тоже. Я не эксперт. Но, полагаю, не обязательно обладать научным складом ума, чтобы понять, как это могут воспринимать окружающие: как… даже не знаю… как некое чудо.

Элис с беспокойством посмотрела на миссис Харрогейт, пытаясь понять, к чему она клонит.

– Прошу прощения? – тихо сказала девушка.

– Да?

– Почему вы обратились именно ко мне?

– Вы сами понимаете почему.

– Есть и другие детективы.

– Но не такие, как вы.

Элис провела языком по пересохшим губам. До нее начало доходить.

– И… кем вы меня считаете?

– Свидетелем, конечно же.

Миссис Харрогейт разгладила платье.

– Да будет вам, мисс Куик, вы же не думаете, что мы не провели соответствующие исследования?

Элис ничего не ответила, а миссис Харрогейт достала сумочку и вынула из нее длинный коричневый конверт. В нем лежали документы, один из которых она начала зачитывать вслух:

– Элис Куик из Чикаго, штат Иллинойс. Это вы, верно? Вы выросли в религиозной общине Адры Норн в Бент-Ни-Холлоу под опекой своей матери?

Элис ошарашенно кивнула. Она не слышала этого имени долгие годы.

Странное лицо этой похожей на экономку женщины смягчилось.

– В раннем детстве вы стали свидетелем некоего чуда. Вы видели, как Адра Норн зашла в костер, постояла в нем, а затем вышла без единого ожога. О да, эта история довольно известна в определенных кругах. Наш директор, доктор Бергаст, состоял с Адрой Норн в переписке. Фактически они были знакомы на протяжении многих лет. Очень печально, что с вашей матерью случилось то, что случилось. Лично мне вас очень жаль. И ее, разумеется, тоже.

– Она была психически нездорова. И остается такой и сейчас.

– Тем не менее.

Элис встала. Она выслушала достаточно.

– Вам следует проявить жалость к людям, которых она сожгла заживо, пока те спали, – сказала она. – Приберегите ее для них.

– Мисс Куик, прошу вас, сядьте.

– Я сама найду дорогу к выходу.

– Сядьте.

Голос был холодным, мрачным и глубоким, как будто принадлежал гораздо более старой и грубой женщине. Элис в ярости обернулась, но с удивлением увидела, что миссис Харрогейт вовсе не выглядит властной: все те же округлые формы, то же родимое пятно, те же красные пальцы, тянущиеся за второй чашкой чая.

– Мисс Куик, вы, как никто другой, знаете, сколько страданий причиняют предрассудки, как быстро рождается страх. Вы нужны этим детям.

Элис замерла, сжав кулаки. Коултон спокойно стоял возле вешалки для шляп, свободно опустив руки. Выражение его лица, скрытого полями котелка, было нечитаемо.

– А если я откажусь?

Но миссис Харрогейт лишь мягко улыбнулась и налила себе чай.

Конечно же, Элис не отказалась.

И вот она, выбившаяся из сил и забрызганная грязью, делает то, чего поклялась не делать: бродит по всему миру среди несчастных и обездоленных, точно чудовище из сказки, с пустыми скрюченными руками, желая украсть восьмилетнего ребенка.

Ремингтон находился в тридцати милях к северо-востоку от Блумингтона, далеко от магистральной ветки. Сойдя с поезда, Элис прошла в другой конец города и, даже не собрав дорожные чемоданы, купила билет в старомодный почтовый вагон, уезжавший в тот же вечер. С тех пор прошло четыре дня. Теперь она ехала через зеленые поля, тополя и дубы, наблюдая за тем, как огромные грозовые тучи американского Среднего Запада в сгущающихся сумерках темнеют на горизонте. Она уехала отсюда почти шесть лет назад и чувствовала, что страна изменилась. Как и она сама.

Из цирка Элис вышла в рассеянности. Она отправилась на окраину города к кузнецу и купила телегу с подбитыми железом колесами, соломенный тюфяк и вьючную лошадь, которую держали в конюшне на заднем дворе. Кобыла была тощей и костлявой, с язвами вокруг рта и лишь одним остекленевшим глазом, но Элис не стала спорить. Она внимательно оглядела старомодную кожаную упряжь и веревки, свисавшие с крючков над прилавком, и ничего не сказала. Вещи выглядели так, будто висели здесь со дня основания города. Кузнец со светлой пышной бородой в знак договора плюнул на грязную ладонь и протянул ей руку. Она пожала ее, купила топорик, одеяла и кремень, вышла на крыльцо и некоторое время стояла на дощатом полу, массируя вывихнутое запястье и разглядывая вытоптанное поле в конце улицы и нависшую над ним вершину. Думала о ребенке. Над головой висело белое с темными следами испарений небо; когда она подняла голову, ей пришлось прищуриться от яркости. Чуть погодя она купила в лавке коробку хлеба и ящик вяленого мяса, а также мешок засохших яблок. Утром она собиралась везти ребенка на восток, в Лафайетт, что в штате Индиана.

Кое о чем она осознанно предпочитала не думать – не вспоминать свою мать, находящуюся в лечебнице милях в пятнадцати отсюда. Мать, с которой она не встречалась много лет, которую посетила в свой последний день в Иллинойсе, прежде чем отправиться на восток, и которую увидела только мельком, когда та гуляла по территории в сопровождении сиделки. Седовласую, сгорбленную, с до жути гладким лицом, остекленевшим мертвым взглядом и порхавшими в воздухе, словно маленькие птички, пальцами. Тогда Элис просто стояла в конце огороженного парка и наблюдала, как ее мать ковыляет по соседней тропинке, время от времени касаясь каменной стены, как это делают слепые. Девушка не позвала ее, не подошла к ней, не обняла.

Когда Элис довела вьючную лошадь до гостиницы, был еще только полдень. Она сняла синее платье и облачилась в любимую одежду: мужские брюки, выцветший плащ и поношенную шляпу с потрепанными полями. Вернувшись на улицу, она забралась на телегу, накинула на колени одеяло и, устроившись поудобнее, натянула поводья и поехала из города на север.

Элис знала дорогу, помнила ее. Небо оставалось светлым. Хотя пока она ехала, начался дождь со слабым туманом, но Элис не стала останавливаться под деревьями, и вскоре туман рассеялся, а мир засиял снова. Сердце комом стояло в горле. Она не боялась, но не имела понятия, что скажет своей матери и узнает ли та вообще свою дочь. Прошло столько времени. Одному богу известно, что делают с пациентами в таких местах.

Добравшись до приюта, она долго сидела в старой телеге, натянув вожжи на костяшки пальцев и разглядывая темный гранитный фасад здания, в окнах которого сияли ослепляющие блики. Не было слышно ни звука, со стороны выстроившихся вдоль лужайки деревьев не доносилось даже пения птиц. Она не знала, что будет делать или говорить, не знала даже, зачем приехала. Что могла предложить ей мать сейчас, после стольких лет? И что она сама может предложить своей матери?

Наконец Элис решила слезть с телеги, которая скрипнула и задрожала под ее весом. Она поднялась по старым ступеням и вошла внутрь. В вестибюле было тускло и пахло лаком; за большим столом сидела медсестра и что-то писала в бухгалтерской книге. Когда Элис подошла, она подняла голову и посмотрела на посетительницу с явным неодобрением. Женщина была очень стара. Позади ее стола находилась запертая на замок дверь, через которую можно было попасть в палаты.

Элис помедлила.

– Я хочу повидаться с Рейчел Куик. Она пациентка. Я ее дочь.

Женщина нахмурилась:

– День посещения – воскресенье.

– Я приехала издалека. Из Англии. И мне нужно уезжать уже завтра утром. Прошу вас.

– И вы не потрудились написать заранее?

Медсестра дважды, потом трижды постучала карандашом по столу и вздохнула. Затем взяла лежавшую сбоку толстую книгу в кожаном переплете.

– Мне нужен идентификационный номер пациента.

Элис покачала головой:

– Прошу прощения. Мне не сказали…

– Конечно, не сказали. Никто никому не говорит, такое уж правило. Видите ли, доктор Крейн не доверяет именам. Ладно, так и быть, я посмотрю. Говорите, Рейчел Куик?

– Да, мэм, – кивнула Элис.

– Она прибыла сюда недавно?

– Восемнадцать лет назад.

Медсестра снова подняла голову:

– И по какой причине?

Элис помедлила.

– Религиозная мания. Сожгла одиннадцать человек, пока те спали. Пыталась воссоздать чудо, свидетелем которого, по ее мнению, она стала.

Медсестра посмотрела на нее как-то странно.

– Пациентка номер семнадцать, – тихо промолвила она. – Так вы ее дочь. Я и не знала, что у нее есть дети. Разве с вами никто не связывался?

– Не связывался?

Медсестра осторожно закрыла книгу, не сводя глаз с Элис.

– Ваша мать была неплохой женщиной, мисс Куик. Мы все знали ее. Конечно, она доставляла кое-какие хлопоты. Но в целом была хорошим человеком.

Элис не понимала.

– Что вы хотите этим сказать? – прошептала она.

Медсестра степенно встала, соединив руки перед собой.

– Ваша мать скончалась семь лет назад. Во сне. Приношу свои соболезнования.

Семь лет.

Элис ничего не сказала. Наверное, она должна была почувствовать стыд. Но в сердце ничего не саднило – ни печаль, ни гнев, ни скорбь, – и это ее удивляло. «Может, это и есть горе, – подумала она. – Вот так ощущают потерю. Как пустоту. Как дующий из пустоты в пустоту ветер».

Медсестра, накинув шаль, вывела ее на улицу и показала на маленькое кладбище на холме. Дальше Элис пошла одна. Она некоторое время постояла у надгробия матери, размышляя, стоит ли произнести какую-то речь или помолиться, но в конце концов просто уставилась в небо, ни о чем не думая, а потом направилась обратно к телеге и лошади, которая покорно ждала ее, дергая ушами и нервно закатывая глаза, и постаралась поудобнее устроиться за вожжами.

В Ремингтон Элис вернулась уже ночью. Под фонарями у таверны плясали тени. Издалека доносились звуки ярмарки, грохот барабанов, рев толпы.

Она поднялась в свой номер в гостинице, но уснуть не смогла. Сложив руки за головой, она наблюдала, как на потолке пляшут блики фонариков. Элис думала о Джейкобе Марбере и о том, как изменилось лицо Коултона, когда тот упомянул об этом человеке. Это был не страх, а что-то еще более темное и странное.

Сон не шел. Тогда она переоделась, натянула ботинки и вышла на улицу. Цирк манил огнями свечей, расставленных в банках из красно-зеленого стекла; перед шатром толпились горожане в давно вышедших из моды костюмах; дамы, к чьим шляпкам булавками были приколоты бумажные цветы, звали своих детей. Клоун с льняным мешком за плечами раздавал листовки. Внутри шатра натужно надрывались тромбон с басом. Развернувшись перед входом, она пошлепала по грязи дальше в тень, не обращая внимания на испачканные брюки. Смех затихал за плечами. Элис остановилась у одной из палаток, подняла голову и прочитала выведенную на ней надпись.

Она едва не прошла дальше. Но какое-то странное чувство одернуло ее и заставило остановиться. У входа, зажав в зубах сигарету, сидел продавец билетов. Внутри палатки собралась толпа мужчин в шляпах и сюртуках, они наблюдали за двумя танцовщицами. Музыки не было. Девушки танцевали полностью обнаженными, вокруг их запястий были обмотаны черные ленты. Они медленно вращали руками и дергали плечами. Вдруг Элис поняла: в руках у них вовсе не ленты, а змеи. Мужчины смотрели на девушек очень серьезно, будто пытаясь разглядеть в их танце намеки на еще не упомянутое в книге судеб будущее. Когда они закончили танцевать, в центр вышел мужчина с длинными волосами, заплетенными в косу, прикрепил к своим соскам грузы на цепочках и, пригнувшись, прошелся по сцене. Затем одна из танцовщиц появилась среди толпы с деревянным ящиком, в котором грохотали бутылки спиртного, а на цепочке у нее на шее позвякивали бокалы. Ее лицо, покрытое густым слоем грима, выглядело изможденным и осунувшимся.

Потом сквозь толпу, раздвигая настороженных и хмурых зрителей, прошла великанша Бринт. Остановившись перед Элис, она нависла над ней, обнажив руки с пляшущими в отблесках фонарей татуировками, похожими на какие-то странные руны.

– Хочу, чтобы ты знала, что утром он будет готов к отъезду, – хрипло произнесла она. – Я не стану его задерживать. Мальчику нужно быть со своими родными. Так правильно.

В глазах великанши в такт ее словам плясали огни. Элис вдруг затошнило, и она ощутила испытываемую этой женщиной боль. Боль, знакомую ей самой.

– Я доставлю его в целости и сохранности, – сказала она.

Бринт хмыкнула, повернулась и пошла прочь.

В этот момент на сцену на стуле вывезли мальчика, Марлоу. Он сидел, покорно сложив руки на коленях, словно ученик на уроке, и ждал. Зрители молчали. Продавец билетов прошелся вдоль стен, один за другим гася фонари, пока весь шатер не погрузился во тьму.

Первое, что бросалось в глаза при взгляде на мальчика, – его худоба: сплошные кожа да кости. Потом вокруг него возникло голубоватое сияние, поначалу едва заметное, как будто исходящее от самого воздуха. Постепенно оно разгоралось, распространяясь по всему телу мальчика. Он сидел совершенно неподвижно, зажав левую руку правой. Казалось, что воздух в палатке дрожит. Элис не могла отвести от него взгляда.

Мальчик менялся. Кожа его постепенно становилась прозрачной, и сквозь нее просвечивали синие легкие, кости и переплетающиеся под лицом и горлом нити вен. Он смотрел на зрителей черными, твердыми, острыми, как обсидиан, глазами. Элис нервно сглотнула, по ее рукам пробежали мурашки. Она вспомнила, как ощутила нечто подобное давным-давно, когда в шесть лет в Чикаго ее застала гроза и повсюду бушевали электрические вихри. Мать затащила ее домой и насухо вытерла полотенцем. В печке в их подвале шипели дрова, а над озером продолжали сверкать молнии. Пахло горящим кедром и чаем из бостонского шиповника, налитым в кружки со сколами. А еще маслом и кожей матери – этого запаха Элис не чувствовала уже четверть века. Она заплакала. Стоя там в темноте, она тыльной стороной запястья вытирала глаза. Освещенные голубым сиянием лица мужчин тоже казались мокрыми от слез.

Исходящее от мальчика сияние усилилось. А потом стало еще ярче.