Текст книги "Обыкновенные монстры"

7. Каждый незнакомец – новое начало

Элис Куик, обмотав запястья вожжами, выехала из Ремингтона, сидя в повозке рядом с дремавшим под одеялом «сияющим мальчиком». В полумраке накрапывал дождь; за деревьями мерцало красное зарево. Когда они проезжали мимо Мервилла и Оукс-Холлоу, окончательно стемнело, и путешественники остановились на ночлег в заброшенном сарае у дороги. Утром они снова двинулись в путь, на котором им почти никто не встречался. Ночью Элис улеглась на дно повозки рядом с мальчиком, не снимая верхней одежды и прижавшись к нему для сохранения тепла, а следующей ночью, когда они пересекли границу Индианы, она спала прямо на траве, прислонившись к железному колесу их телеги, опустив подбородок на грудь и время от времени вороша сапогами угли в костре.

В Лафейетте им пришлось задержаться на два дня, чтобы продать лошадь и повозку. Там же Элис купила билеты третьего класса на поезд до Кармела, а от Кармела до самого Колумбуса в штате Огайо они делили купе со старушкой, которая держала на коленях собачонку. На десятый день Элис и Марлоу добрались до Рочестера в штате Нью-Йорк. Пока она расписывалась в книге с кожаным переплетом под именем «миссис Коултон», мальчик стоял под балконом на крыльце, но все равно промок из-за косо лившего дождя. С балкона, на который вела дверь из зала с люстрой со свечами, выглядывали шлюхи; они размахивали шелковыми веерами, словно птицы крыльями.

На следующее утро Элис прочитала в газетах о пожаре.

Известие это уже устарело. Сидя в шумном зале для завтраков, она мысленно отсчитала дни и поняла, что пожар произошел через шесть дней после их отъезда. Первым загорелся большой шатер, от него пламя перекинулось на зверинец, и в общей сложности погибло одиннадцать человек и двадцать шесть животных. На стене столовой висела плохая линогравюра с изображением охваченного пламенем циркового шатра. Элис посмотрела на мальчика, который склонился над тарелкой бифштекса и яичницы и усердно жевал, на его маленькое серьезное лицо, на размытые серым дождем мансардные окна дома напротив, на стоявший в тени соседний стол и решила, что он не должен ничего узнать.

На следующий день они купили в городе одежду для мальчика и пообедали в чайной лавке возле парка, освещенного огнями небольшой ярмарки. В ту ночь Элис плохо спалось; она сквозь занавески разглядывала улицу, положив на маленький столик у своей постели револьвер. В очередной раз перечитав статью о пожаре, она сложила газету вчетверо и убрала в рукав, как носовой платок. Потом задула свечи. В длинных лужах посреди дороги пульсировали и танцевали оранжевые огни железнодорожной станции.

Марлоу оказался совсем неразговорчивым и за неделю поездки едва ли произнес пару слов. Элис провела рукой по своим немытым волосам. Из головы не лезли мысли о пожаре, обо всех этих людях. В газетах писали, что это был несчастный случай. А что по этому поводу сказал бы Коултон? Она представила его глубокие бледные глаза, его усталый рот. Мрачность в его голосе, когда он говорил о том человеке, Марбере. Джейкобе Марбере. Охотнике за головами, который перестал им быть. Позади нее в темноте слышалось тихое дыхание черноволосого мальчика, свидетельствующее о том, что он все еще жив.

В этом жестоком мире случалось всякое – все что угодно. И все же Элис не могла отделаться от мрачных мыслей. Она вспоминала о приюте, в котором ее мать провела последние годы своей жизни, о тишине коридоров с выскобленными полами, по которым она ходила, о ее одинокой могиле. О ней самой. Элис хотелось вспомнить что-нибудь доброе, но на ум ничего не приходило. А разве она, Элис, сделала для своей матери что-нибудь доброе? Она потерла глаза кулаком. У нее не было даже фотографии, ничего, что напомнило бы ей, как выглядела эта женщина, которая просто исчезла, будто ее и не существовало. А что люди вообще оставляют после себя? Элис посмотрела на зарывшегося в подушку мальчика. Она должна доставить его в Лондон к миссис Харрогейт. Хорошо, она это сделает. В окна гостиницы барабанил дождь. Она увидела, как улицу неуверенной походкой пересекли два человека, посильнее натянув на головы шляпы. Сердце Элис погрузилось во тьму. Она ощущала некую угрозу и невольно снова потянулась к спрятанной в рукаве газете.

– В чем дело, Элис? – пробормотала она себе под нос. – Что же ускользает от твоего внимания?

Из окна на нее смотрело похожее на призрак собственное отражение.

Мальчик проспал допоздна. Элис его не будила, а сидела рядом, сопротивляясь желанию пригладить его растрепавшиеся волосы. Просто сидела на постели и ждала, когда он откроет глаза.

– Доброе утро, – сказала она, когда тот наконец проснулся.

– Мне снились лошади, – ответил он сонно. – Как ты и говорила.

Он был таким маленьким. Но все же не жаловался на тяготы поездки. Первую неделю он вообще молчал и стал немного общительнее только в последние дни. Если он и смотрел в свое будущее со страхом, то ничего об этом не говорил. Элис мало приходилось контактировать с детьми, и ее удивляло странное, но приятное ощущение, которое она испытывала, когда он касался ее, брал своей маленькой рукой ее руку или улыбался, показывая неровные зубки. Спал он, раскинув руки над головой, как будто сдавался бравшим его в плен бандитам. Ел, держа в одной руке вилку, а в другой ложку, отделяя ими куски и поднося их ко рту обоими приборами по очереди. Надевая новые ботинки, он не раз путал правый с левым.

– Пошустрее. Поезд отправляется в полдень, – поторопила его Элис.

Он присел и посмотрел на нее усталым взглядом:

– Ты же сказала, что мы можем здесь задержаться. Посмотреть на озеро.

– Насмотришься еще на воду, когда мы поплывем по океану из Нью-Йорка. Собирайся.

Его замершее под одеялом тельце казалось таким хрупким. Он как будто хотел что-то сказать, но промолчал. Не обиделся, не пожаловался, а просто встал и начал собираться. Она наблюдала, как он неловко умывается над тазиком.

– Хорошо спалось? – спросила она, стараясь скрыть сквозящее в голосе чувство вины.

Она не предполагала, что ему настолько сильно захочется посмотреть на озеро. Хотя почему бы и нет? Бедняжка, пожалуй, мало что видел в своей жизни, кроме бродячего цирка.

Тем временем он усердно растирал покрасневшие лицо, уши и шею. Потом досуха вытерся полотенцем, избегая при этом ее взгляда.

– Просто такое расписание, – объяснила она, подходя поближе. – Лайнер отправляется меньше чем через неделю, и мне не хотелось бы на него опоздать.

Он нахмурился и посмотрел на ее через зеркало.

– На нас кое-кто полагается – те, кто хотят с тобой встретиться, – добавила она. – Они давно ждут. Хорошие люди.

Он наконец повернулся и посмотрел на нее:

– Какие они?

– Я точно не знаю. Добрые, – ответила она, помолчав.

– Ты так говоришь, как будто не уверена.

Элис облизала губы, не зная, что сказать.

– Марлоу, они ведь твоя семья.

– Моя семья – это Бринт.

– Нет, – твердо сказала она. – Она не твоя семья.

При этих словах в горле у нее встал комок. Сейчас их разговор длился дольше, чем за все две недели. Черт бы подрал Коултона за то, что он взвалил на нее это задание. К черту эту работу. Дождь продолжал барабанить в стекло. Марлоу пристально вглядывался в ее грустное и задумчивое лицо, как будто прекрасно знал, как устроен мир, и жалел ее за то, что ей приходится делать.

Элис отвернулась и принялась торопливо зашнуровывать ботинки.

«Это последний раз, – подумала она. – А потом я скажу, что с меня хватит».

По мере приближения к Центральному вокзалу охватившее ее неприятное чувство не проходило, а становилось только сильнее. Через три дня они уже вышли из окутанного клубами дыма поезда в Нью-Йорке, ступив на шумный перрон под навесом с закопченными стеклами и стальными балками. Элис с замиранием сердца опасливо осмотрелась по сторонам. Повсюду черные шляпы, бледные лица, отблески серебряных набалдашников тростей. Засунув руку в карман непромокаемого плаща, она нащупала заряженный кольт «Миротворец».

Марлоу схватил ее за другую руку, и она посмотрела на него с удивлением. Может, он просто боялся потеряться в толпе. Но ей понравилось – это чувство ее даже поразило, – и она напряженно улыбнулась, прежде чем начать прокладывать путь среди снующих туда-сюда носильщиков.

В конце платформы бродила слепая женщина с вытянутым лицом и распущенными волосами.

– Неправильный путь, не туда, нет, не туда, неправильный путь, – повторяла она прохожим.

Никто не обращал на нее внимания.

Элис почуяла любопытство мальчика.

– Не смотри на нее, Марлоу. Это просто сумасшедшая. Разговаривает сама с собой. Идем.

Но когда они торопливо прошли мимо безумной, та вытаращилась на них своими молочно-белыми глазами, а потом продолжила поворачивать голову им вслед, как будто наблюдала за ними. Элис, которая все время беспокойно оглядывалась, вздрогнула. Мимо проносились прохожие.

Через несколько недель путешествия Элис начала уставать от грязных гостиничных комнат, вечной пыли и затертого до дыр постельного белья. Тем не менее ей пришлось по кривым улочкам отвести Марлоу к гавани, куда причаливали огромные пассажирские лайнеры. Там она нашла маленький обшарпанный домик, предназначавшийся, возможно, для моряков, а может, и для пассажиров, которые едва могли наскрести денег на билет в третий класс. Это была древняя деревянная постройка, трехэтажная, с двускатными фронтонами, почти целой черепичной крышей и узким холлом под ней. Вероятно, ее возвели не одно столетие назад, еще до революции, и теперь она просто наблюдала, как вокруг разрастается город. Элис прошла в зал, тускло освещаемый масляными лампами с оранжевым пламенем. Пол под ногами скрипел, как палуба на корабле. Она невольно подумала о том, сколько тысяч ног ходили до нее по этим же половицам.

Арендовать комнату оказалось не так уж и просто. Навстречу им проковылял управлявший этим заведением старик с масляной лампой в одной руке и тяжелой связкой ключей в другой. Его сальные волосы свисали до самого воротника. На локтях рубашки виднелись заплатки.

– А где же ваш муж? – спросил он с подозрением.

Прежде чем ответить, Элис аккуратно вытерла о ковер подошвы башмаков, запачканные зеленоватой жижей, стекавшей на улицы с соседнего свечного заводика, и посмотрела старику прямо в глаза:

– Умер.

Тот хмыкнул и окинул взглядом Марлоу.

– Ваш мальчишка? У меня тут приличное заведение. Никаких посетителей принимать не разрешается.

Поняв намек, Элис нахмурилась. Она могла бы переломать его нос в шести местах – он бы не успел и глазом моргнуть, – но сейчас ей было не до дерзостей.

– Так вы берете деньги или нет? – спокойно спросила она. – Нам на три ночи.

– Оплата целиком и вперед.

Спорить она не стала, и он взмахом руки показал, куда им идти.

«Ладно, подойдет и такой вариант», – подумала Элис, по-прежнему ощущая смутную тревогу.

Старик провел их в однокомнатный номер, отдернул занавески, откинул поеденные молью одеяла и открыл дверь платяного шкафа, чтобы зеркало на двери отражало дневной свет, после чего вышел, оставив их одних. Стены были настолько тонкие, что было прекрасно слышно, как он нетвердой походкой ковыляет по коридору, спускается по лестнице, пересекает холл и возвращается на первый этаж.

Элис с Марлоу переглянулись.

– Для мышей это был бы настоящий дворец, – сказала она.

Мальчик улыбнулся.

Им многое предстояло сделать. Следующие несколько дней они устало толкались в очередях, заполняли бумаги для таможенных служб или подыскивали извозчика, чтобы тот подъехал к постоялому двору и перевез их скромный багаж. На пристани всегда было многолюдно; подъемные краны с толстыми канатами переносили с берега на баржи огромные ящики, полицейские мрачно сновали среди рабочих и семей, только что прибывших со Стейтен-Айленда, – прижавшихся друг к другу, несчастных, настороженных. Плохое предчувствие у Элис внутри разрасталось. Время от времени она заглядывала в какую-нибудь подворотню или останавливалась у витрин бакалейных лавок, чтобы оглядеться, но никто за ними не следил.

В их последнюю ночь в Нью-Йорке она не спала, а просто лежала рядом с Марлоу, прислушиваясь к его дыханию и разглядывая темный потолок. Через несколько часов они поднимутся по трапу, найдут свою каюту, пароход выйдет из гавани и поплывет прочь. Колокола моряцкой церкви в нескольких улицах от них пробили полночь. На потолке виднелось желтоватое пятно – должно быть, много лет назад в этом месте собралась вода. Увидев его, Элис вспомнила родимое пятно на лице миссис Харрогейт. Вскоре она снова увидит его.

В этот момент ее пронзило странное ощущение. Скорее всего, это походило на резкое снижение температуры, будто на солнце наползла тень. Элис нахмурилась, повернулась лицом в подушку и притихла. А потом услышала звук. Тихий скрип в коридоре, как будто кто-то специально старался не шуметь. Элис встала с кровати, натянула брюки, рубашку, сапоги. Замерла и прислушалась. Шарканье на лестнице медленно приближалось к третьему этажу, их этажу.

Элис начала тихо, но проворно запихивать в дорожные чемоданы их немногочисленные вещи, включая одежду Марлоу и маленькое дорожное зеркальце, которое всегда носила с собой. Заполнив их, она захлопнула крышки и застегнула ремни. Потом подошла к окну и открыла его, чувствуя, как холод ночи пробуждает в ней гнев. Наконец она достала свой кольт «Миротворец», взвела курок и, медленно вращая смазанный маслом барабан, один за другим вставила в него патроны.

– Марлоу, – прошептала она и потрясла мальчика.

Тот тревожно открыл глаза. Элис прижала палец к губам и кивнула на дверь.

Было абсолютно тихо. Неправдоподобно тихо. Не было слышно ни храпа, ни кашля, ни тихого бормотания других жильцов. Именно эта тишина и насторожила Элис. Марлоу уже неловко надевал свои башмачки и натягивал пальто. Элис подошла к двери, приложила к ней ухо, и тут они оба услышали шум. Шаги – четкие, спокойные, неторопливые. Кто-то шел прямо к их номеру. Элис прижала ладонь к двери, отступила от нее на расстояние вытянутой руки и, держа револьвер на уровне груди, направила его прямо на дверь. Шаги стихли.

Никакого движения. Ни звука.

Потом кто-то – по всей вероятности, мужчина – прочистил горло. По спине у Элис пробежал холодок страха и тревоги.

Она быстро моргнула, чтобы получше видеть, и разглядела, как через щель под дверью, постепенно рассеиваясь, просачивается черный дым. Потом он заструился через щели со всех четырех сторон двери, становясь плотнее и темнее. Дверь тихонько заскрипела, и кто-то попытался открыть ее с другой стороны. Элис сковал ледяной ужас.

«Просто. Бежим. Черт возьми», – пронеслось в ее голове.

Схватив Марлоу за руку, она потащила его к открытому окну.

– Быстрее, ради всего святого, – прошипела Элис. – Быстрее!

Она взобралась на подоконник первой, подняв и выставив на крышу два небольших дорожных чемодана, затем подхватила Марлоу под мышки и вытащила его наружу.

Кто бы ни стоял за дверью, он, очевидно, услышал, что происходит внутри. По двери заколотили руками и ногами. Комнату наполнил черный дым, запахло сажей и пылью, так что Элис пришлось вытащить носовой платок и на мгновение отвернуться. Затем она соскочила с подоконника, подбежала к ночному столику и выхватила из ящика документы и два билета на лайнер. Она уже не старалась двигаться как можно тише. Дверь содрогалась от обрушивавшихся на нее ударов.

Крыша была покатой, и Марлоу присел на пятки, прижав колени к груди. Одной рукой Элис схватила ладонь мальчика, а другой – их чемоданы. Пошатываясь и спотыкаясь, они поднялись на самый гребень, обогнули дымоход и спустились ближе к карнизу на другой стороне. Там Элис перебросила чемоданы на крышу соседнего здания и прижала голову Марлоу к своему плечу.

– Закрой глаза, – прошептала она.

И прыгнула.

Неудачно приземлившись на левое колено, она перевернулась на бок и затем быстро встала, оглядываясь. Никаких признаков погони. Это было чистое безумие. Крыша здания была плоской, и с нее вела чугунная лестница, по которой Элис и Марлоу быстро спустились. С улицы можно было разглядеть мансардное окно их номера, и Элис пристально вгляделась в темноту. Никого. И все же из окна просачивался слабый дымок, а затем в темном окне вырос еще более темный силуэт, который будто хотел увидеть, как они уходят.

Но к этому моменту Элис, прихрамывавшая из-за ушибленного колена, и Марлоу, которого она крепко держала за руку, уже полубегом пустились прочь.

К счастью, ногу она не сломала, но колено у нее распухло, словно чудовищный и необычно мягкий баклажан, и ходить ей было больно.

Прихрамывая и не выпуская руки Марлоу, она выбралась на Вашингтон-авеню, прошла, постоянно оглядываясь, мимо гладких черных карет, привезших в театр зрителей, и, остановившись в маленьком парке за статуей какого-то мертвого американского революционера, сползла на мокрую траву и вытянула перед собой пульсирующую ногу.

Вглядываясь в темноту, она попыталась перевести дыхание и собраться с мыслями:

– Ты видел что-то подобное раньше? Когда-нибудь?

Мальчик покачал головой, его голубые глаза тревожно расширились. Она знала, что дети, с которыми они работали, были непохожи на других людей. «Таланты», как их называл Коултон. И она знала, что тот человек, которого они оставили позади, тоже был не совсем обычным.

– Не лги мне, Марлоу, – сурово произнесла Элис.

– Я не лгу, – ответил тот едва слышным шепотом.

В тот же миг ее нога вспыхнула от боли. Она вскрикнула, обхватив колено руками. Голос ее отразился от стен и эхом замолк вдали.

– Он идет за нами? – спросил Марлоу.

Она ничего не ответила, а лишь торопливо огляделась по сторонам.

Парк был небольшим – всего лишь квадрат покрытой травой земли со статуей посередине да одинокий фонарь на углу. С трех сторон парк окружали здания. По улице позади них изредка проезжали кебы. Если бы тот странный незнакомец настиг их, бежать было бы некуда.

Должно быть, она на время отключилась, а когда снова открыла глаза, Марлоу сменил положение и сидел рядом с ней, скрестив ноги. Под головой у нее в качестве подушки лежало пальто. В темноте отчетливо проступало бледное лицо мальчика.

Элис постаралась присесть, но повалилась навзничь.

– Нога болит? – прошептал Марлоу.

– Колено. Как долго я была без сознания?

– Совсем недолго.

Она хотела пошутить насчет странного существа в отеле, но не смогла придумать ничего хотя бы немного смешного и снова закрыла глаза.

– Элис?

– Да?

– Меня ведь на самом деле зовут не Стивен Халлидэй?

Она, преодолевая боль, открыла один глаз.

– А почему… почему ты спрашиваешь?

– Я знаю, что это неправда.

– Да, на самом деле тебя зовут не так, – неохотно призналась она.

– Тогда кто я?

– Нам обязательно говорить об этом сейчас?

Она взглянула ему в лицо, стиснув зубы:

– Послушай, я не знаю, кто ты. А кем ты сам хочешь быть?

– Марлоу.

– Хорошо. – Она снова откинула назад голову.

– Элис? А почему ты назвала меня Стивеном Халлидэем, если я не он?

Колено снова заныло. Сырость травы проникала сквозь одежду, и Элис стало холодно. И как только утром они доберутся до лайнера сквозь толпы пассажиров? Она поморщилась.

– Ну… так мне приказали люди, которые меня наняли. И наверное, так было легче убедить тебя поехать со мной. И по крайней мере… так было проще для всех.

– Ты имеешь в виду Бринт?

– Да, Бринт. И тебя тоже.

Некоторое время Марлоу молчал, пожевывая край рукава, а потом спросил:

– Так куда ты везешь меня?

– В Лондон. А потом в одно место в Шотландии. Под названием «Институт Карндейл». Там ты будешь в безопасности. Там есть и другие дети вроде тебя. Дети, которые… могут всякое.

– Ты поедешь туда со мной?

Элис снова поморщилась:

– Не совсем. Обычно я просто… нахожу детей.

Он кивнул:

– Не надо было мне врать.

Мальчик встал и шагнул в темноту. Элис хотела было спросить, что он задумал, но Марлоу вернулся, скрипя ботинками по мокрой траве, осторожно обошел ее, встал рядом на колени и тихо сказал:

– Я знаю, почему я им нужен. Знаю, зачем я людям, на которых ты работаешь.

Очень странное признание для восьмилетнего ребенка. Такое жуткое и спокойное. Она почувствовала, как зашевелились волосы у нее на затылке:

– Знаешь? И зачем же?

Но он не ответил. Вместо этого он сделал нечто неожиданное – протянул руку и коснулся пальцами ее запястья.

– Что это?

– Это? – Она удивленно покачала головой. – Ничего страшного. Небольшой вывих.

Она вспомнила, как ударила по руке мужчину, решившего обнять ее за талию в баре в Уайт-Рэпидс, и как смеялись его дружки. Это был погонщик скота с неплохим жалованьем, как он сам с ухмылкой похвастался, и до этого он целых четыре месяца находился в обществе одних только мужчин. Коултон, сидевший за столом, лишь хмурился, как будто она сама виновата в том, что привлекает к себе внимание, и это злило ее больше всего. Когда незадачливый ухажер снова потянулся к ее бедрам, она расставила ноги, как учил ее Аллан Пинкертон, расправила свои мускулистые плечи и со всей силы врезала ублюдку кулаком по лицу, почти не встретив сопротивления. Ноги погонщика подкосились, и он упал. Бар затих, мужчины отвернулись, а потом снова заговорили. Коултон так ничего и не предпринял.

Мальчик присел, сложив руки на коленях и переплетя пальцы. Затем протянул к ней обе ладони, как будто желая что-то показать.

– Ты что делаешь? – спросила она.

Очень медленно он принялся развязывать шнурки на ее ботинках, а потом стащил их и закатал штанины ее брюк. Элис не останавливала его. Обнажив ее поврежденное колено, он вопросительно посмотрел на нее, а потом осторожно прижал к нему обе ладони. Она почувствовала исходящее от его рук тепло – это было приятно. Оно распространилось по всему бедру, причиняя небольшую боль. Затем усилилось. Колено жгло все сильнее. Элис посмотрела на мальчика. Глаза его были закрыты. Он сиял.

Марлоу сиял ярко-голубым светом, на коже его проступили светлые прожилки, вены, силуэты костей черепа и рук. Свет отражался от мокрой травы и мраморной статуи. Вдруг жар в колене стал совсем нестерпимым, а боль невероятно острой. Не сдержавшись, Элис вскрикнула и подалась назад. Жжение тут же прекратилось. Сияние погасло.

– Марлоу, – задыхаясь, прошептала она. – Марлоу?

Внутри нее что-то изменилось. Она почувствовала это сразу. В глазах после яркого света все еще плясали пятна. Она выпрямила ногу и подвигала ею из стороны в сторону. Боль в колене пропала. Оно исцелилось.

Сердце у Элис бешено заколотилось. Она в изумлении уставилась на мальчика.

– Только не волнуйся, – прошептал он.

Лицо его было бледным. Теперь он осторожно прижимал ладони с заметно распухшими пальцами к своей маленькой груди.

– Все будет хорошо, – пообещал он, и его лицо дернулось. – Я забрал твою боль. Теперь она у меня. Это быстро пройдет.

Элис постаралась осознать сказанное мальчиком, но не смогла. Она вспомнила Коултона, вспомнила Чарли Овида и спрятанный в его теле нож.

– Быть того не может, – произнесла она, осторожно поднимаясь и делая пробные шаги.

– Мне так и говорили, что ты не поверишь.

– Кто говорил?

Мальчик не ответил. Отвечать было не обязательно. Конечно, Элис ему верила. Доказательством его словам служило ее собственное колено. Невольно она подумала о зеленом огне, который загорался в глазах матери, когда вера брала над ней верх, подумала о ее безумии и о том, во что бы она поверила, хотя бы мельком увидев это. Внезапно Элис охватила печаль. Мама.

Не прошло и часа, как Марлоу вытянул руки и показал ей свои запястья. Отек спал. Уже светало. Город казался пустым и оцепеневшим.

– Видишь, совсем недолго, – сказал он. – И боль была не такая уж сильная.

Тут Элис, к своему изумлению и стыду, испытала нечто вроде отвращения. Ей не хотелось прикасаться к нему. Он доверил ей нечто важное, помог ей, и это отвращение показалось ей сродни предательству. Понизив голос, она спросила:

– А ты так часто делаешь, Марлоу?

– Да, – кратко ответил он.

– И как это началось?

Он пожал плечами, ощущая себя неловко:

– Я не всегда могу это контролировать. Раньше не мог.

– Тебе помогут. В Карндейле.

Потянувшись, она встала на ноги, потопала ими, чтобы снова согреться, и спросила:

– А твоя подруга, Бринт, она знала?

Мальчик запахнул пальто поплотнее и, не поднимая головы, ответил:

– Мы об этом не говорили.

Элис кивнула, оглядывая пустую площадь и вырисовывающиеся на фоне неба серые силуэты зданий. Где-то за ними находился преследовавший их человек, точнее, существо из темного дыма. Подобная мысль казалась безумной, и все же Элис понимала, что это правда. Она видела его своими собственными глазами.

– Надо бы раздобыть что-нибудь поесть. Пойдем к пристани.

Подняв их небольшие дорожные чемоданчики, она надула щеки. Марлоу внимательно посмотрел на нее:

– Элис?

– Да?

– А ничего, что я боюсь?

– Каждый может испугаться. Я тоже испугалась.

– В гостинице?

Она кивнула:

– И раньше тоже. Страх означает, что твоя голова предупреждает тебя об опасности. Это неплохо. Главное – что ты делаешь, когда тебе страшно.

Мальчик немного подумал:

– Та… штука в гостинице. Она меня напугала.

– Через час мы будем уже на корабле. И никогда больше его не увидим.

– Еще как увидим.

Элис пугала странная манера мальчика с уверенностью говорить о том, что еще не произошло. Хоть обычно ее не заботили дети и она не задумывалась о любви или отношениях, при взгляде на него, маленького и беззащитного ребенка, ее сердце билось сильнее и сжималось от боли. Но вместе с тем, думая о том, на что он еще способен, она испытывала непонятное отвращение. Она не была религиозна и не считала его дар исцеления божественным, потому что не могла представить себе Бога, который бы создал такой полный страданий мир. В Вашингтоне были люди, называвшие себя «натуралистами» и считавшие, что все живые существа представляют собой элементы общего закономерного развития, что люди некогда походили на обезьян и, меняясь, постепенно стали такими, как сейчас. Однако, когда она смотрела на Марлоу, то не могла избавиться от ощущения некоей тайны. Мама в свое время говорила ей, что чудеса существуют, но большинство людей просто боятся их увидеть. «Смотри сердцем, а не глазами, – бормотала она, проводя по волосам маленькой Элис холодной ладонью. – Нужно только немного веры, и чудеса обязательно покажутся. Ты веришь?» И Элис очень торжественно отвечала: «Я верю, мама, верю».

Всю жизнь в ее голове пламенем вспыхивали подобные воспоминания: знание о другом мире за пределами этого, о невозможном, которое станет возможным, если она увидит его.

«Если ты чего-то не видишь, дочка, то это не значит, что его нет», – сердито шептала ей мать.

Ну что ж, теперь она увидела. И теперь она верит.

С первыми лучами солнца они в толпе поднялись на борт. Носильщики катили по трапу чемоданы, стюарды в белой форме степенно кивали, когда они проходили мимо. В сероватой мгле кружили чайки, наполняя воздух своими пронзительными криками. Они заняли каюту второго класса в сверкающем, новом океанском лайнере; их небольшой багаж уже доставили на борт. Коридоры были заполнены курившими сигары мужчинами и смеющимися женщинами, прижимающими ко рту обтянутые перчатками руки. Марлоу старался держаться как можно ближе к Элис. Ощущая на себе взгляды пассажиров, удивлявшихся ее мужскому костюму, она опасливо ступала на еще недавно больную ногу. В каюте Элис переоделась в сиреневое платье, в котором чувствовала себя неловко и которое ненавидела за тесноту, а Марлоу в это время рассматривал в иллюминатор пришвартованные в гавани корабли.

Когда пришло время отчаливать, они вместе со всеми поднялись на палубу, оперлись о перила и стали наблюдать за собравшейся на причале толпой. Небо заполонили тучи чаек, причал был забит до отказа. Загудели двигатели. Раздались хлопки, в воздух взмыли серпантины, толпа взревела.

Но мальчик не сводил глаз с затерявшегося среди зевак человека, почти невидимого, стоящего в тени здания склада. Казалось, над ним клубится темнота. Он был высоким, лицо его закрывал черный шарф. На нем была шелковая шляпа, длинный черный плащ и черные перчатки. Он смотрел на мальчика в ответ, и в его взгляде ощущалась чистая ненависть.

Но корабль уже отчалил, застонали его огромные океанские турбины. Матросы подняли канаты, с которых стекали струи маслянистой воды. Элис повернулась и перегнулась через перила, тоже заметив странного незнакомца. Она знала, кто это. Он пробирался через толпу к кораблю, будто его тянуло невидимой веревкой, хотя расстояние между ними быстро увеличивалось. Серпантины всё падали, оркестр на палубе заиграл вальс, и в общей шумной суматохе Элис потеряла незнакомца из виду. А потом было лишь море лиц: сотни самых обычных людей, машущих им вслед обтянутыми перчатками руками, силуэт Нью-Йорка за стеклами иллюминаторов и черный дым пароходных двигателей. Чернота, развеиваясь, стелилась над причалом, и с ней, казалось, развеялся и таинственный незнакомец.