Текст книги "Обыкновенные монстры"

6. Пробуждение лича

Чарли Овид не помнил своего отца. Иногда по вечерам, когда он был еще совсем маленьким и когда еще была жива его мать, он, внимательно ловя при свете луны каждое слово и стараясь не обращать внимания на гул многолюдной ночлежки, слушал ее рассказы о том, благодаря кому появился на свет. По словам матери, отец был хорошим человеком, только слишком уж беспокойным. Она не знала его родных. Он бросил их и уехал в Лондон, чтобы самому устроить свою жизнь, и именно там они познакомились и полюбили друг друга.

– Его род не должен был пересекаться с нашим. Вообще нигде и никогда, – говорила она. – Но его это не волновало. Он верил, что грядет лучший мир и все мы станем его частью. Считал, что нам просто нужно постараться выжить, чтобы дождаться этого времени.

И Чарли с широко раскрытыми глазами внимал историям матери, пока та водила мозолистыми ладонями по его волосам. Сама она была дочерью ямайских вольноотпущенников. Ее родителей, еще молодых, привез в Англию их благодетель – белый мужчина, богатый и занимающий привилегированное положение, но, как она утверждала, преисполненный ярости по поводу существующего порядка вещей, в чем отец Чарли был на него похож. «Возможно, именно поэтому я в него и влюбилась», – шептала она. Иногда, когда ей казалось, что настал подходящий безопасный момент, она доставала из-под юбки маленькое серебряное обручальное кольцо, подаренное ей его отцом, и прижимала его к запястью Чарли, чтобы он получше рассмотрел высеченные на нем странные знаки, которые медленно исчезали с его кожи в холодном лунном свете, – скрещенные молотки и пылающее солнце.

Кем был его отец, что с ним случилось, какой была его жизнь? Все это было за пределами воображения Чарли. Порой ему казалось, что все смутные знания об отце и все догадки о нем отдавались внутри глубокой болью. Иногда он думал о том, что его плоть может исцелиться от чего угодно, но настоящие раны – те, что находятся глубоко внутри, – он не залечит никогда. Когда умерла его мать, он отправился на поиски работы, и в нем зародилось какое-то смутное желание найти на западе могилу отца, постоять с обнаженной головой у той самой караванной дороги над сухим холмиком и камнями, ставшими последним приютом человеку, которого любила его мать и который любил его, Чарли, и отдать ему дань уважения. Но конечно, этому не суждено было случиться: полукровка, парень без семьи и имени не мог просто так бродить по южным штатам – рано или поздно ему бы обязательно указали на его место.

Потом в его жизнь вошел этот мистер Коултон, англичанин, который почему-то искал именно его, Чарли. Он хранил при себе конверт с тем же гербом – два молота и пылающее солнце. Чарли всегда проявлял осторожность, но тогда его охватила яростная тревога. Он был уверен, что Карндейл даст ему ответы на вопросы об отце и поведает о том, кем тот был и что с ним случилось.

Нужно было просто дождаться подходящего момента.

Дело в том, что мистер Коултон в ярко-желтом жилете и с завивающимися усами не был похож ни на одного белого человека, которого Чарли знал ранее. Он напоминал ему благодетеля из рассказов матери – того белого мужчину, который много лет назад помог его бабушке и дедушке покинуть Ямайку. Мистер Коултон поглядывал на Чарли на протяжении всего их долгого плавания, которое они провели, сидя в роскошной нижней каюте трансатлантического парохода «Сервия» с ослепительными латунными светильниками, электрическими лампами и рассекающим, словно лезвие, серые волны стальным корпусом. Англичанин глядел на чернокожего паренька без отвращения или недовольства, без гнева и уж точно не так, как смотрят на крысу, с которой хотят разделаться. Он просто смотрел на Чарли, как смотрел бы на любого другого человека. Так же, как на старого стюарда, который каждый вечер приносил им горячие полотенца, или на краснолицего мальчишку, который гладил их белье. Чарли, который всю жизнь учился опускать при виде белых глаза и дрожать в ожидании удара плетью, просто не знал, как ему быть в такой ситуации.

Они высадились в Ливерпуле дождливым утром. Мистер Коултон подхватил свой дорожный чемодан, и они бок о бок поднялись по холму к железнодорожной станции. Капли дождя затекали под воротник и просачивались в ботинки, было невероятно холодно, что совсем не походило на ливни в дельте Миссисипи или на знакомые ему проливные речные дожди. А еще никто не смотрел на них косо, даже размахивающий своей палкой полицейский констебль. Потом мистер Коултон – усатый мужчина с большими сырыми руками и в потрепанной шляпе-котелке – купил два билета на юг, на лондонский вокзал Сент-Панкрас.

Пока вагон дребезжал и дергался, набирая скорость, а в окна хлестал дождь, Коултон со щелчком закрыл задвижку купе, сел напротив, снял шляпу и провел рукой по лысеющей голове, пригладив те немногие волосы, которые у него остались. Всю свою жизнь Чарли прожил в Миссисипи. В грязных лачугах, в тесных ночлежках, в полевых летних лагерях. По воскресеньям, прежде чем проделать долгий путь в шесть миль до церкви по пыльной дороге, он мылся в прохладной реке. За все годы жизни у него была всего одна пара обуви, которая постепенно превратилась из слишком большой в слишком маленькую, а потом и вовсе развалилась на части.

Белые люди отличались от него не только тем, что обязательно были богатыми или говорили и делали что хотели. Разница заключалась не только в их лошадях, экипажах и ливрейных слугах. Отличие было более глубоким. Они воспринимали мир как место, которое не обязательно должно быть таким, каким оно было: для них мир, как и человек, мог измениться. В этом и заключалась разница, как всегда думал Чарли. Иногда ему приходилось напоминать себе, что его отец, наверное, тоже был таким. И этот человек – мистер Коултон, который в Новом Орлеане купил Чарли новую одежду и оплачивал его питание, который разговаривал с ним спокойно, тихо, ничего не требуя, – этот мистер Коултон ничем не отличался от остальных белых. Он просто не понимал, что все, что есть в его распоряжении, может быть в мгновение ока отнято. Как и не понимал, что его жизнь не будет стоить и ломаного гроша, как только все дойдет до истинного конца. В этом отношении он тоже казался неискушенным. Как и любой из них.

Они пробыли в море несколько недель. Поезд же, который вез их на юг, в Лондон, шел всего несколько часов, но это путешествие показалось Чарли таким же долгим. Куда бы мальчик ни посмотрел, все казалось ему странным: зеленые поля, непривычные деревья, изгороди и овцы на далеких холмах – все это напоминало ему картину, которую он однажды видел в здании суда в Натчезе прямо перед разбирательством по его делу. Еще сильнее удивляло его то обстоятельство, что все люди, стоявшие на платформе или толкавшиеся в узком коридоре поезда, были белыми, но они не вздрагивали от него, как это случалось дома. Они просто кивали, приподнимали шляпы и проходили мимо.

Первый час их поездки Коултон сидел с закрытыми глазами; его плечи и торс в желтом жилете покачивались от грохота поезда. От внимания Чарли, однако, не укрылось, что он не спит. Поезд с ревом и грохотом пронесся по длинному туннелю, а затем вырвался из тьмы в серый дневной свет.

– Мистер Коултон, сэр, – заговорил наконец Чарли. – А кто-нибудь когда-нибудь покидал Карндейл? Ну, то есть уходил так, чтобы больше о нем не слышали?

– Карндейл – это не тюрьма, паренек. Оттуда всегда можно уйти, если захочешь.

Чарли провел языком по пересохшим губам.

– Нет, я хотел сказать… вы когда-нибудь слышали о том, кто ушел?

Коултон приподнял одно тяжелое веко, щурясь от света.

– Никогда не знал ни одного таланта, который захотел бы уехать оттуда, – ответил он. – Но ты волен это сделать, если захочешь. Англия не очень похожа на твою родную страну. Сам увидишь.

Чарли наблюдал за ним.

– Лондон – это настоящее рагу из людей. Я видел там всех. Я имею в виду не только китайцев, мавров и тому подобное. Я говорю о карточных шулерах, головорезах и карманниках, которые обчистят тебя с головы до ног, а ты этого даже не заметишь. Да уж. Истинное сердце этого чертового мира. И каждый из них волен приходить и уходить куда и когда ему заблагорассудится.

Чарли не всегда понимал, что говорит мистер Коултон. И дело было не только в акценте, но и в смысле его слов. Иногда ему казалось, что англичанин говорит на другом языке.

– Ты не выглядишь как парень, который убил двоих человек, – добавил Коултон.

Да, он не всегда понимал смысл того, о чем говорил детектив. Но эти слова он понял.

Мальчик отвернулся и посмотрел в окно – отчасти из-за того, что не знал, что сказать, но в основном потому, что это была неправда. Он не был «парнем, убившим двоих человек». Вот в чем дело, вот о чем он умолчал. Его постоянно преследовало воспоминание о том, как он перерезает ножом горло помощнику шерифа. Он снова и снова прокручивал в голове это событие и свои ощущения от него. От этого в горле поднималась тошнота. Но в Дельте нельзя вырасти черным, одиноким и беззащитным, не запачкав при этом руки.

В первый раз он подрался, когда ему было девять лет, всего через пару недель после похорон матери. Драку спровоцировал маленький матерчатый мешочек с монетами, который она вложила ему в руки перед смертью. Мужчина, с которым он подрался, оставил лежать мальчишку в луже крови в сарае, а сам вышел оттуда с монетами. После этого Чарли едва не умер с голоду. Когда ему было десять лет, он сам оставил под дождем мужчину, зажатого под тележным колесом, забрал его пальто и мешок с едой и скрылся в темноте. Это было не убийство, но уж точно преступление. Тогда он тоже был голоден, но от содеянного ему стало так плохо, что он не смог съесть украденную еду, а когда через два дня вернулся на то место, ни мужчины, ни телеги там уже не было.

Но от Бога ничего не скроется, и нет смысла что-то от Него утаивать. Да, он убивал и раньше – вот что казалось ужаснее всего. Это был такой же мальчишка четырнадцати лет, как и он, с которым они жили на разрушенном складе и который приобщил его к выпивке. Мальчишку звали Исайя. У него было всего два передних зуба и косой глаз, но он отличался острым чувством юмора и часто смешил Чарли. Однажды они, прикончив бутылку, начали, как водится среди детей и пьяниц, спорить, а потом перешли к драке. Чарли толкнул друга, и тот ударился затылком о стену, из которой торчало что-то вроде крюка для подъема грузов. Мальчишка умер, даже не успев понять, что к чему. Это сломило Чарли. С того момента он больше не прикасался к бутылке и никогда не прикоснется.

Дальше шел, конечно, надсмотрщик.

А за ним помощник шерифа.

Он понимал, что помощник шерифа был плохим и жестоким человеком, и если бы он не мучил Чарли, то мучил кого-нибудь другого. Не вмешайся он, этот человек мог бы причинить вред той белой леди, которая спасла его, мисс Куик. Элис. Он понимал это, и все равно ему было тошно из-за того, что он сделал.

Но он не мог поговорить об этом с мистером Коултоном, да и ни с кем вообще. Он держал свои чувства глубоко внутри и старался не сосредоточиваться на них. Это был его личный способ выжить.

Они прибыли на вокзал Сент-Панкрас в облаке пара и дыма. Чарли сошел на перрон и в изумлении огляделся вокруг. Он был достаточно высок, чтобы видеть поверх головных уборов людей в толпе. Воздух был темным от копоти; высоко над ними вздымался потолок из стали и стекла. Он, щурясь и задыхаясь, следовал за Коултоном, пробирался сквозь толпу, проходил мимо носильщиков в кепках, катящих телеги с чемоданами, мимо мужчин в черных шелковых шляпах, мимо цветочниц, на шеях у которых висели коробки с их товаром, мимо рабочих, подметальщиков и нищих. Миновав их, он вышел в непроглядную коричневую тьму дождливого полудня. Дождь падал косыми темными струями, на черных булыжниках играли отблески уже зажженных газовых фонарей. Чарли смотрел на все это, наблюдал давку и рев толпы, и ему казалось, что на мощеной площади у вокзала Сент-Панкрас уместился весь мир. А возможно, так оно и было.

Мистер Коултон подвел его прямо к находящейся на углу стоянке кебов, посадил в двухместный фургон и высунулся из окна, чтобы привлечь внимание кучера. Тот стоял на другой стороне площади у тележки с едой, хлопая ладонями от холода, но, увидев машущего Коултона, тут же подбежал к экипажу.

– Дом номер 23 по Никель-стрит-Уэст, – объявил детектив, стукнув тростью по крыше. Его щеки покраснели от холода. – Блэкфрайерс. Только побыстрее.

Прочистив горло, он устроился поудобнее, а экипаж заскрипел и задрожал. Мистер Коултон ухмыльнулся Чарли.

– Добро пожаловать в Лондон, парень. В город большого дыма.

– Большого дыма, – пробормотал Чарли удивленно, пока экипаж набирал скорость.

Мимо быстро проносились огни темного города. Дождь серебристыми струйками стекал по ногам лошади. Кеб, трясясь и скрипя, катил по оживленным улицам.

Очень медленно и неторопливо Миссисипи и все ее ужасы, такие как болотная жара, бескрайнее небо и мерзость былого существования, начали блекнуть и распадаться в сознании Чарли, как расползается под дождем газетная бумага.

Они подъехали к высокому, богато украшенному дому на углу ухоженной улицы. Окна были темными. Пешеходную дорожку преграждали столбики; в сером мраке поблескивали булыжники мостовой. По другой стороне улицы сновали прохожие. Рядом с ними виднелась небольшая калитка, но Коултон провел Чарли через железные ворота, через пустующую и тусклую конюшню с высоким потолком, через мощеную площадку. Затем же они по ступеням поднялись к большим дубовым дверям. Детектив не стал звонить, а просто повернул ручку и вошел, как будто это был его собственный дом и он имел на это право. Чарли беспокойно последовал за ним, задержавшись взглядом на элегантных панелях прихожей, на свисавшей с высокого потолка тяжелой люстре, на густых папоротниках вокруг помутневшего зеркала и на пустой стойке для шляп, похожей на скелета-часового. Туфли Коултона оставляли на мягком ковре следы в виде полумесяца. Поставив свой дорожный чемодан, он вытер с лица капли дождя и прошел дальше.

– Вот мы и на месте, – произнес он с удовлетворением.

Они оказались в большом холле, из которого во мрак уходила лестница и где громко тикали большие часы, похожие на костяные. В дверях гостиной Коултон остановился, загораживая Чарли проход.

– Что за чертовщина, – пробормотал он и подошел к столу у большого окна.

В темных углах вырисовывались очертания громоздкой мебели. Коултон взял что-то со стола и повертел в руках, и только тогда Чарли разглядел, что это. Детектив держал заполненную зеленоватой жидкостью банку, в которой плавал уродливый человеческий зародыш. В полумраке казалось, что от сосуда исходит свет.

– Будьте осторожнее, – послышался мягкий женский голос. – Образцы абортированных плодов с гидроцефалией раздобыть нелегко. А за вами, Коултон, обычно так и следуют поломки и разрушения.

Перед окном, соединив перед собой бледные руки, абсолютно неподвижно стояла полная женщина в черном платье. Она плавно подалась вперед. Плечи ее были округлыми и мягкими, пухлую шею стягивал тугой воротник. Половину ее лица покрывало похожее на ожог родимое пятно, придавая ему странное, нечитаемое выражение. Чарли не слышал, как она вошла; казалось, она просто возникла из воздуха, как призрак.

– Так точно, Маргарет, – сказал Коултон, осторожно ставя на место банку, в которой плескалось ее содержимое. – Всегда восхищался вашим вкусом.

– Вам будет весьма интересно узнать, как я ее раздобыла. Она принадлежала довольно необычному… коллекционеру.

Женщина повернулась.

– Кто это? Тот мальчик с Миссисипи? А где другой, из цирка?

Коултон снял котелок и, покряхтев, стряхнул с плаща капли дождя.

– А как насчет «Добро пожаловать, мистер Коултон», «Как прошла ваша поездка, мистер Коултон?», «Надеюсь, все было благополучно, мистер Коултон»?

Женщина очень медленно выдохнула через ноздри, как будто до этого намеренно долго накапливала воздух.

– Добро пожаловать, мистер Коултон. Как прошла ваша поездка, мистер Коултон?

– Лучше не придумаешь, – ответил детектив, неожиданно ухмыляясь и опуская шляпу на диван.

– В прихожей есть вешалка для шляп. И была там всегда.

Коултон, наполовину высунувший из рукава одну руку, помедлил. Затем спокойно и неторопливо снял плащ до конца, аккуратно свернул его и положил на диван. Его желтый клетчатый костюм, казалось, светился в полумраке, словно мотылек у освещенного окна. Женщина вздохнула.

– Чарльз Овид, – произнесла она, обращая на него взгляд своих темных глаз. – Меня зовут миссис Харрогейт. Я работодатель вашего доброго мистера Коултона.

Чарли старался не смотреть на нее слишком пристально.

– Миссис Харрогейт, мэм, – сказал он, низко поклонившись.

– О, только без этих штучек, – отрезала она, пересекла гостиную, взяла его за подбородок и повернула его лицо так, чтобы заглянуть ему в глаза.

Он был заметно выше ее. Удержаться от того, чтобы не рассматривать родимое пятно, было невозможно.

– Это не Америка, Чарльз. Здесь не нужно принижать себя, по крайней мере в моем присутствии. Я выразилась понятно?

Он смущенно кивнул и отвел взгляд.

– Да, госпожа, – прошептал он.

– Да, миссис Харрогейт, – поправила она.

– Да, миссис Харрогейт.

– Итак, – продолжила она, поворачиваясь к Коултону. – А где второй, из цирка?

– Судя по всему, уже где-то посреди Атлантики.

Коултон уселся на бархатный диван. На ковре остались мокрые коричневые пятна от каблуков его ботинок.

– Я оставил этот вопрос на усмотрение мисс Куик. Думаю, она справится.

Миссис Харрогейт вздохнула:

– Одна?

– Да, она способная. Разве это проблема?

– Мои инструкции были другими, – недовольно сказала миссис Харрогейт. – И я не получила от вас ни одной телеграммы. Мне нужно будет сообщить в Карндейл.

– Послушайте, Элис Куик способна справиться с этим заданием вдвое лучше меня. Из нее можно гвозди ковать. Кроме того, Средний Запад все еще находится в полудиком состоянии. Дайте ей время. Я бы сильнее волновался, если бы она дала о себе знать.

– Вы поссорились? Поэтому она поехала одна?

Коултон улыбнулся, но было заметно, что он немного раздражен.

– Знавал я и более сговорчивых, чем она. Но нет, мы не поссорились. – Он понизил голос: – До меня дошли кое-какие слухи, Маргарет. В Ливерпуле. Перед нашим отъездом.

– Какие же?

– О возможном возвращении одного нашего старого друга. Я подумал, что он может проявить интерес к нашему парню, Чарли.

– Одного нашего старого друга.

– Да. Марбера.

– Я знаю, о ком вы говорите, мистер Коултон. Но его не было семь лет. Зачем ему возвращаться сейчас?

Коултон недовольно пожал плечами, его суровое лицо покраснело.

– Откуда мне знать. У меня не было возможности полистать его чертов дневник. Может, ему стало одиноко.

Чарли, без шляпы, в потемневших от дождя брюках, следил за этой сценой с пристальным вниманием. Он привык оставаться неподвижным и незаметным и старался вести себя так и сейчас. Но миссис Харрогейт окинула его все тем же яростным и пронзительным взглядом, как и до этого, и он понял, что она вовсе не забыла о его присутствии.

– Мистер Овид. На тумбочке вас дожидается таз с подогретой водой и свежие полотенца. Я взяла на себя смелость приобрести для вас более подходящую одежду. Я ожидала, что вы будете ниже ростом, но пока подойдут и эти вещи. Ваша комната – первая от лестницы на втором этаже. Должно быть, вы устали после путешествия. Я скоро принесу что-то, чем вы сможете утолить голод.

Чарли неуверенно повернулся и поднялся по погруженной в полумрак лестнице. Через витражные окна на лестничной площадке едва проходил свет от уличных фонарей, и они отбрасывали на его руки и одежду странные зеленоватые блики. Выделенная для него комната была оклеена обоями и заставлена мебелью. Из-под складок задернутых штор из окна просачивался свет. Посреди комнаты стояла широкая, аккуратно заправленная кровать. На тумбочке красного дерева стоял фарфоровый таз с крышкой и лежало полотенце. Когда он взял его в руки, оно показалось ему невероятно мягким. От него исходил аромат сирени. Чарли поднял крышку таза. Из него, словно во сне, пополз пар.

Чарли понимал, что миссис Харрогейт отослала его, чтобы продолжить беседу с Коултоном наедине, но он не возражал, так что с удовольствием вымыл лицо, шею и руки. Было так приятно ощущать себя чистым. Через некоторое время он открыл дверь и выглянул в коридор, куда выходили открытые двери других комнат. У него возникло ощущение, что руководители Карндейла и миссис Харрогейт скрывают гораздо больше, чем ему сообщили, но он все же не мог представить, что именно. Ему показалось, что он попал в другой мир – мир теней, плавающих в банках неестественных уродцев, мир тайн, мыла и невероятно мягких полотенец. Его безумие поражало.

Выйдя на лестничную площадку, Чарли облокотился на балюстраду, посмотрел вниз, потом вверх, а затем, сам не зная зачем, поднялся на следующий этаж. Еще один коридор, еще одна дверь. Чарли неуверенно приоткрыл ее.

От увиденного кровь застыла у него в жилах. На кровати, точно такой же, как и в его комнате, посреди спутанных простыней лежало лысое и бледное человекоподобное существо, не издававшее ни звука. Вероятно, оно спало. На тумбочке Чарли разглядел трубку, свечу, тарелку с размазанной по ней черной смолой. Запястья и лодыжки странного существа были привязаны веревкой к столбикам кровати.

– Это не твоя комната, парень, – послышался голос Коултона.

Чарли вздрогнул. В дверях стоял детектив, лицо его скрывала тень, и от этого он выглядел крупнее и грузнее обычного. Квадратная голова и длинные усы придавали его силуэту облик лохматой гориллы. Он шагнул вперед – и доски на полу застонали под его весом.

– Я не позволю так себя связывать, – предупредил его Чарли.

– Тебя связывать? – фыркнул Коултон. – Господи, парень, конечно же, никто тебя не собирается связывать.

– Кто он? Что он сделал?

– Ты имеешь в виду, кем он был, – поправил Коултон. – Другом и доверенным лицом человека, который хочет твоей смерти, парень, если я хорошо его знаю. Это, черт его побери, Уолтер Ластер.

Чарли помолчал. Все, кто хотел его смерти или мести за гибель надсмотрщика и помощника шерифа, остались в Натчезе, но вряд ли Коултон имел в виду их. Он уставился на привязанную к кровати тощую, похожую на скелет фигуру, усеянную синяками. Впрочем, губы у этого человека были мягкими и очень красными. Костлявые, острые пальцы выглядели цепкими и сильными.

– Что с ним? Он болен?

– Не болен, Чарльз, – сказала вошедшая в комнату миссис Харрогейт. – Мертв.

– Вы так и не удосужились сообщить мне, что нашли его, – произнес детектив.

– Что ж. Вы ведь только что приехали, мистер Коултон.

Чарли испугался, что они рассердятся на него за то, что он покинул свою комнату, но ругать его никто не стал. Мальчика это удивило. Миссис Харрогейт подошла к окну, двумя пальцами раздвинула портьеры и теперь наблюдала, как в изогнутое стекло бьется дождь.

– Он лич, Чарльз, – сказала женщина. – Одновременно и живой, и мертвый.

Она повернулась.

– О, не надо смотреть так удивленно. Вероятно, ты и сам знаешь, что возможно, а что нет. Нас постарались убедить, что мистер Ластер скончался от чахотки. Когда, мистер Коултон? Лет семь назад? Оказалось, что кто-то нашел способ продлить ему жизнь.

Чарли в изумлении посмотрел на нее:

– Продлить жизнь?

Никто ничего не объяснил.

– Это сделал Джейкоб, не так ли, Маргарет? – спросил Коултон. – Это был Джейкоб. И никто иной.

Миссис Харрогейт кивнула. Мистер Коултон шагнул вперед, от него пахло пеплом и табачным дымом. Он склонился над человеком на кровати, или «личем», что бы ни значило это слово. Положив было руку ему на лоб, Коултон удивленно отдернул ее.

– Вы знали, что Джейкоб способен на такое?

– Он стал сильнее, – пробормотала миссис Харрогейт, нахмурившись.

Маргарет Харрогейт оставила Коултона и Чарли в гостиной и поднялась на холодный чердак на пятом этаже, накинув на плечи шаль и натянув лайковые перчатки. Поправлять вуаль она не стала. Отперев маленькую железную решетку в верхней части лестницы, она с грохотом распахнула ее и вошла в продуваемое сквозняком помещение, пропитанное неприятным запахом. Холодный дождь продолжал упорно и уныло барабанить по крыше. Из окна с маленьким декоративным балкончиком открывался вид на холодную коричневую дымку города. Одна дверь всегда стояла открытой, из-под нее торчал лист пропитанного смолой картона.

За ней располагалась огромная конструкция из досок и проволоки – своеобразный насест, на котором возвышались темные силуэты птичьих чучел – неподвижных, намертво вцепившихся своими маленькими лапками в деревянные рейки. В поставленной рядом ловушке находилось еще одно.

Осторожно распахнув дверь, Маргарет шагнула внутрь, натягивая на левую руку толстую охотничью перчатку, и оглядела существ. Это были хрупкие бледные конструкции из костей и перьев, со впалыми темными глазницами, с наклоненными вбок головами. На неискушенного визитера они произвели бы жуткое впечатление. Однако это были лишь чучела: они не нуждались ни в сне, ни в пище, никогда не убегали. Доктор Бергаст вставил в грудь каждого из них особый часовой механизм собственного изобретения, удерживающий на месте ребра и грудную кость этих птиц, – их позвонки и мягкие тыльные части черепов закрывали диковинные металлические шестеренки.

Миссис Харрогейт вынула из лап одной костяной птицы послание, привязанное черной нитью, и развернула его. Оно гласило:

Не исследуйте дитя М., везите его сразу на север. С Ч. Овидом следуйте обычной процедуре. – Б.

Из ящика стола, стоявшего рядом с насестами, она достала маленький лист бумаги, а затем, облизав огрызок карандаша, написала на нем краткий ответ. Подумав, она сделала приписку о том, что второй ребенок, Марлоу, еще в пути. Затем плотно свернула листок, перевязала его красным шнурком и засунула в маленький кожаный мешочек на ноге ближайшей костяной птицы.

Медленно, чтобы не потревожить существо, она вынесла его под дождь и подбросила вверх. Взмахнув крыльями, оно беззвучно поднялось в воздух, дважды облетело крышу и исчезло.

Генри Бергасту не было свойственно так уж горячо интересоваться нераскрытыми талантами, не говоря уже о том, чтобы волноваться из-за какого-то конкретного ребенка. Но этот последний найденыш, Марлоу из бродячего цирка в Иллинойсе, представлял собой исключение. Его имя было ей незнакомо, но Маргарет все равно догадывалась, кто он. Она помнила ужас той ночи, семь лет назад, когда они бродили по темным угодьям Карндейла с фонарями, прощупывали шестами дно озера, разгребали заросли, а где-то в горной тьме завывал Джейкоб Марбер. Колыбель в детской была пуста, как и кровать кормилицы исчезнувшего малыша. Именно поэтому Бергаст каждые несколько дней отправлял на юг с костяными птицами очередное нетерпеливое послание и требовал новостей: прибыли ли дети, в каком они состоянии, заметила ли она что-нибудь необычное? О да, она прекрасно понимала его.

Сложись ее собственная жизнь иначе, не забери судьба ее мужа так рано, их, пожалуй, тоже ждало бы такое же благословение. Да, она тоже не остановилась бы ни перед чем, чтобы вернуть своего ребенка.

Проследив за полетом костяной птицы, Маргарет накинула вуаль, спустилась с чердака по черной лестнице для слуг и вышла на улицу. По Торн-стрит с грохотом проехал кеб, совсем рядом с ней, обдав ее брызгами и запахом мокрого конского волоса и железа. Несмотря на плохую погоду, на улицах царило оживление. Она прошла два квартала на восток, а затем повернула на север, в сторону от реки, миновав чайную лавку и банк Уиндлмана. У продавца на краю парка она купила три пирожка с луком и говядиной, а потом поплелась обратно по лужам, неся под мышкой пропитанный жиром горячий бумажный пакет.

«Джейкоб Марбер, – подумала она. – Боже правый. Охотится на сына Бергаста».

Ну что ж, удачи ему. Мир велик, и разыскать в нем кого-то трудно. Даже самому Генри понадобилось восемь лет, чтобы выследить ребенка, да еще и с помощью глифика определить путь к нему. С чего Джейкоб вдруг решил, что сможет сделать это быстрее?

Потом она напомнила себе, что ее ждут неотложные дела. Например, проверка талантов Чарльза Овида. Еще нужно сделать в ателье дальше по улице его фотографию и составить досье. Она заранее подготовила для него комнату в доме, еще до того, как доставила туда Уолтера. Все было готово. По крайней мере, так ей казалось.

Она остановилась прямо у железных ворот дома номер 23 по Никель-стрит-Уэст, достала из сумочки маленький пакетик с порошком и, расковыряв пирожки пальцами, всыпала его содержимое прямо внутрь. В гостиной она вручила их все мальчику, взяла свечу и пошла наверх. Она знала, что порошок начнет действовать через несколько минут. Спешить было некуда. Коултона она нашла в комнате Уолтера Ластера.

У кровати тоже горела свеча. Детектив стоял над личем, теребя руками свою шляпу. Неровно торчащие бакенбарды делали его похожим на неряшливого бродягу. В его глазах отражался блеск свечей.

– Похоже, он вернулся, – тихо произнес Коултон, поглядывая на миссис Харрогейт. – Вот что это значит. Джейкоб Марбер вернулся.

– Да, – ответила та.

– Посмотрите, что он натворил. Уолтер, этот тупой ублюдок.

Коултон повесил шляпу на спинку кровати и провел рукой по редеющим волосам.

– Нельзя держать его здесь, Маргарет. Это небезопасно. Ни для мальчишки, ни для всех нас. Господи, вы даже не знаете, крепки ли веревки.

– Веревки крепки.

– А замок в двери есть?

– Он останется здесь.

– Возможно. Пока будет спать. А потом? Что вы намерены сделать с ним потом?

– Доставить в Карндейл, конечно.

Коултон рассмеялся:

– Ну да. А до того, пожалуй, скормить ему одного ребенка или даже двух?

Его шутка прозвучала нелепо. Он встретился взглядом с миссис Харрогейт, и его лицо помрачнело.

– Вы серьезно? Доставить в институт? Какого черта? Разве он сможет хотя бы пройти через стражей?

Она поставила свечу и выглянула в коридор, чтобы убедиться, что поблизости нет мальчика, а затем, соединив руки перед собой, сказала:

– Он приведет нас прямо к Джейкобу. Было бы глупо не использовать его.

– Использовать как? Он всего лишь сорвавшийся с поводка пес.

– Он может оказаться довольно разговорчивым псом, мистер Коултон. Он уже выдал кое-какие интересные сведения о Джейкобе Марбере. Например, о том, что Джейкоб, по всей видимости, оставил его здесь, в Лондоне, для выполнения особого задания. Поиска, – тут Маргарет понизила голос, – поиска кейрасса.

В наступившей тишине Коултон почесал усы.

– Ну… звучит… не очень хорошо, – произнес он медленно.