Текст книги "Как разбогател мир. Исторические истоки экономического роста"

Право собственности

Один из уроков политического и экономического возвышения Англии состоит в том, что хорошо работающие права собственности – важная составляющая экономического успеха. Права собственности – это, наверное, самый основополагающий институт, изучаемый экономистами. Бесли и Гатак (Besley and Ghatak, 2010, p. 4526) определяют право собственности как право собственника использовать товар или актив (для потребления или для производства), передавать его другим лицам, заключать на его основе договора (например, закладывая его). Но почему права собственности так важны? Почему они так давно интригуют экономистов? Какое отношение они имеют к институтам?

Надежные права собственности гарантируют, что люди получат доход от своих инвестиций. Одним из широко используемых показателей прав собственности являются Индикаторы качества государственного управления Всемирного банка (World Bank Governance Indicators, WBGI). Эти индикаторы измеряют целый ряд факторов, связанных с верховенством права, качеством правительства и регулированием. Мы уже вкратце упоминали о верховенстве права как ключевом факторе экономической свободы. Согласно WBGI, индекс верховенства права отражает «восприятие того, в какой степени агенты доверяют общественным нормам и соблюдают их; подразумевается, в частности, договорная дисциплина, гарантии права собственности, работа полиции и судов, а также вероятность стать жертвой преступности и насилия» (Kaufmann, Kraay and Mastruzzi, 2011). На рис. 3.3 показаны различия в верховенстве права в мире в 2017 году. Другим широко используемым показателем защищенности собственности является риск экспроприации. Это риск того, что государство изымет, экспроприирует, национализирует или конфискует активы частного бизнеса, будь то отечественного или иностранного. Подобные конфискации могут иметь катастрофические последствия для инвестиций. Какой смысл инвестировать, если это делает вложения мишенью для экспроприации?

РИС. 3.3. Индекс верховенства права, 2017 г.

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Kaufmann, Kraay and Mastruzzi, 2011). Данные доступны на https://info.worldbank.org/governance/wgi/#home.

Ограничения прав собственности были доминирующей чертой досовременного европейского права собственности. В частности, феодальные права собственности часто препятствовали развитию земельных рынков и инвестициям в инфраструктуру. В Англии, например, право майората означало, что земля должна была быть передана без раздела одному наследнику мужского пола. Смысл этого права состоял в том, чтобы сохранять в целости земельные владения знати, которая должна была иметь достаточное количество земли для снаряжения конного воина для службы королю во время войны. Эта правовая норма жертвовала экономической производительностью ради военной безопасности. Земля имеет большую ценность, когда пользователи обладают правом продать или разделить ее. По прошествии столетий военный смысл права майората ослабевал, по мере того как на смену рыцарскому воинству приходили профессиональные армии. Тем не менее право майората оставалось в силе.

Чтобы собственность использовалась наиболее эффективно, должна существовать возможность реорганизовывать права собственности, когда это оказывается продуктивным. Различные системы прав собственности имеют разные последствия для экономического развития. В Англии XVII и XVIII веков права собственности должны были быть изменены, чтобы наилучшим образом использовать новые инвестиционные возможности в таких областях, как добыча полезных ископаемых (Bogart and Richardson, 2011). Чтобы это могло произойти, должен был существовать способ пересмотра и перераспределения прав собственности, когда это выгодно. Это стало возможным только тогда, когда изменились и политические институты.

Как указывает Гэри Кокс (Cox, 2016), решающим преимуществом Англии к XVIII веку было то, что в лице парламента у нее был централизованный форум, на котором эти правовые притязания могли быть рассмотрены. Местным игрокам, имевшим право вето, часто могло быть отказано в их правах, если выгода от перераспределения прав собственности была достаточно велика. Проблема, стоявшая перед правителями, которые не были ограничены такими институтами, как парламент, заключается в том, что их обещания не использовать эти полномочия для перераспределения прав собственности в свою пользу оставались ничем не подкрепленными. Во Франции нельзя было рассчитывать, что монархия будет воздерживаться от злоупотребления подобной властью. Поэтому землевладельцы настаивали на сохранении за собой права вето на любые изменения в землепользовании. Все это говорит о том, что права собственности нельзя рассматривать в отрыве от правовой системы в целом.

Ван Бавел, Беринг и Дейкман (Van Bavel, Buringh and Dijkman, 2018) приводят поразительный пример того, как слабость прав собственности препятствовала инвестициям. Они изучили инвестиции в основные трудосберегающие капитальные блага периода позднего Средневековья: водяные мельницы, ветряные мельницы и подъемные краны. Строить их было дорого, но отдача от инвестиций была огромной. В силу их высокой стоимости это были именно те капитальные блага, в которые можно было инвестировать только при условии защиты прав собственности. Ван Бавел, Беринг и Дейкман обнаружили, что в период с 900 по 1600 год их использование постепенно увеличивалось в Западной Европе, но постепенно уменьшалось на Ближнем Востоке. И сокращение капиталовложений на Ближнем Востоке точно совпало со снижением защищенности прав собственности.

Важна не только защита прав собственности. То, как распределены эти права, тоже имеет решающее значение. В частности, перекрывающиеся права собственности, когда сразу несколько сторон претендуют на владение одним и тем же благом, создают проблему отложенных инвестиций и тем самым препятствуют инвестициям (Lamoreaux, 2011). Проблема отложенных инвестиций возникает, когда у одной из сторон есть стимул стратегически откладывать инвестиции или препятствовать им, чтобы извлечь большую долю полученной в итоге прибыли (Williamson, 1985; Уильямсон, 1996). Например, во Франции до революции сложные и жесткие перекрывающиеся права собственности не давали землевладельцам вкладывать средства в ирригационные или осушительные проекты (Rosenthal, 1992). Такие права собственности были, можно сказать, даже «слишком надежными».

Возможно и такое, что права собственности посеют семена упадка экономики. Ван Бавел (2016) показывает, что возвышение и упадок аббасидского Ирака (750–1258), средневековой Северной Италии и Голландской республики раннего Нового времени следовали одинаковой схеме. В каждом случае возникала петля обратной связи, когда защищенные права собственности на рынках факторов производства позволяли использовать недоиспользованные ресурсы более продуктивно. Это вело к специализации и разделению труда, что вело к экономическому росту, что вело к более широкому использованию рынков факторов производства и т. д. Однако с ростом рынка факторов производства усилилось политическое и экономическое неравенство. Те, кто владел факторами производства, получали большую политическую власть. Они использовали ее, чтобы занять доминирующее положение на рынках земли, труда и капитала, а также на финансовых рынках, что сделало эти рынки менее свободными. Эти корыстные интересы вытеснили из экономики те немногие производительные силы, которые оставались вне их контроля, мало что оставив для остального общества.

Правовая система

Правовая система – это метаинститут, задающий формальные правила игры и гарантии их соблюдения. Правовые системы сильно различаются в разных обществах. Многие небольшие общества полагаются на неформальные и децентрализованные правовые системы, строящиеся на остракизме и кровной мести. Эти правовые системы значительно отличаются от правовых систем крупных аграрных государств, не говоря уже о сильно коммерциализированных, рыночно ориентированных обществах.

В деле обеспечения порядка небольшие общества полагаются на повторяющиеся взаимодействия и социальные санкции. В небольших, тесно сплоченных обществах эти механизмы являются мощным средством обеспечения сотрудничества. Люди в этих обществах рассчитывают на то, что в будущем будут снова взаимодействовать друг с другом. У них поэтому есть стимул завоевать репутацию честных партнеров. Именно риск упустить выгоды в будущем заставляет их воздерживаться от насилия или воровства сегодня (Kandori, 1992; Dixit, 2004).

Однако механизмы, зависящие от логики повторяющихся взаимодействий, могут оказаться неспособными поддерживать сотрудничество в крупномасштабных обществах, где люди редко постоянно взаимодействуют с одними и теми же другими людьми. Поэтому по мере усложнения обществ начинают появляться формальные правовые системы. Формальная правовая система задает правила, которые определяют законное и незаконное поведение и устанавливают наказания для тех, кто не подчиняется закону. Первая такая правовая система, известная нам, – это Законы Хаммурапи, датированные 1754 годом до н. э. (см. рис. 3.4).

РИС. 3.4. Первая (?) формальная правовая система: Законы Хаммурапи

ИСТОЧНИК: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/06/Prologue_code_Lipit-Ishtar_AO_5473.jpg.

Правовые системы структурируют стимулы, с которыми сталкиваются люди. Например, Законы Хаммурапи устанавливали многочисленные суровые наказания. Сыну, ударившему отца, полагалось отрубить руки, а любовников, сговорившихся убить мужа, – посадить на кол. Законы Хаммурапи предусматривали более суровые наказания для лиц более низкого статуса и за преступления, направленные против лиц более высокого положения в обществе. Например, «если человек выбил зуб человеку, равному ему, ему (самому) должны выбить зуб», а за зубы, выбитые у человека более низкого положения, полагался лишь штраф. Тем самым Законы Хаммурапи укрепляли существующие структуры власти и иерархическую социальную систему.

Другими словами, Законы Хаммурапи представляли собой свод законов, основанных на нормах идентичности, а не на безличных нормах (Johnson and Koyama, 2019). Наказание варьировалось в зависимости от социальной принадлежности вовлеченных сторон. Нормы идентичности, как правило, способствуют укреплению власти существующих элит. История знает много примеров норм идентичности. Для евреев в средневековой Европе существовали отдельные законы, предписывающие, что они могли носить и где жить. Во многих средневековых европейских городах действовали законы о роскоши, устанавливавшие, какую одежду могут носить люди в зависимости от своего социального класса (Desierto and Koyama, 2020).

Напротив, общество, построенное вокруг безличных норм, стремится относиться к людям одинаково, независимо от их социальной принадлежности. Безличные нормы часто лучше совместимы с защитой собственности, чем нормы идентичности. Они обеспечивают безличный, а не личный обмен и, следовательно, с большей вероятностью будут способствовать инвестициям и экономическому росту.

Различие между нормами идентичности и безличными нормами – одно из ключевых различий между властью закона и властью посредством закона. В обществе, где имеет место «власть посредством закона», законы существуют, но не обязательно применяются ко всем. Правящие элиты, как правило, остаются выше закона. В этих обществах применимо изречение «закон писан для тебя, а не для меня». Как мы уже отмечали в этой главе, переход от такого общества к обществу, в котором правители ограничены законом, был ключом к экономическому росту (Greif and Rubin, 2021).

Общества с твердыми традициями власти закона, как правило, богаче (см. рис. 3.1). Почему власть закона ведет к положительным экономическим результатам? Лон Фуллер (Fuller, 1969; Фуллер, 2007) утверждал, что власть закона требует: 1) концепции юридического равенства, то есть все люди, начиная с правителя, в равной степени подчиняются закону; 2) чтобы законы не имели обратного действия, были открытыми и ясными; 3) чтобы законы были стабильными во времени; 4) чтобы законотворчество было открытым и руководствовалось безличными нормами; 5) чтобы судебная власть была политически независимой; 6) чтобы правовые институты, такие как суды, были доступны всем и 7) чтобы нормы носили общий характер и применялись единообразно. Все эти требования уменьшают неопределенность и, следовательно, способствуют инвестициям и стимулируют обмен.

Важно отметить, что власть закона зависит от целого ряда взаимосвязанных институтов. Она зависит от политической системы, связанной нормами, ограничивающими исполнительную власть. Она также зависит от стандартизированной правовой системы, в которой люди знают, чего ожидать, и в которой существуют четко определенные нормы, которые нельзя обойти с помощью коррупции или покровительства.

Многие специалисты утверждают, что власть закона сыграла решающую роль в возвышении Западной Европы. Она сдерживала власть правительства, гарантировала каждому неприкосновенность его частной сферы и создавала платформу институциональной стабильности, способствующую долгосрочному экономическому росту (Hayek, 1960; Хайек, 2018; Cooter, 1997; Weingast, 1997). Идея в том, что власть закона (а не людей) обеспечивает стабильность и определенность, которые позволяют людям, торгуя и обмениваясь, самостоятельно прокладывать путь к процветанию (Dicey, 1908, p. 198–199; Дайси, 1906, с. 226–228). Вопрос в том, как общества вырабатывают безличные нормы? Откуда берется власть закона?

В книге «Право и революция» Гарольд Берман (Berman, 1983; Берман, 1998) придавал особое значение возникновению западной правовой традиции в Средние века. Эта правовая традиция берет свое начало в Древнем Риме. Поскольку римская экономика была коммерциализирована и ориентирована на рынок, римские правоведы разработали теорию контрактов и собственности (Arruñada, 2016). После распада Западной Римской империи римское право в Западной Европе было в значительной степени утрачено. В этот период господствовало германское или обычное право. Оно было основано на нормах идентичности и лучше подходило для управления небольшими обществами, чем в качестве основы для безличной торговли. Однако начиная с XI и XII веков римское право было открыто заново, и принципы, лежащие в основе римского договорного права, начали изучаться специалистами по каноническому праву в университетах, таких как Болонский (Fernández-Villaverde, 2022). В то время как обычное право оставалось в силе на протяжении веков, принципы римского права в конечном итоге легли в основу как французской, так и германской правовой системы.

Примерно в то же время возникла другая правовая система, когда в XII и XIII веках в Англии германские и местные правовые системы были объединены в общее право. Английское общее право находилось под влиянием римского права, но лишь косвенно через каноническое право. Многие ученые, включая великих правоведов Фредерика Поллака и Фредерика Мейтленда (Pollack and Maitland, 1895) и Альберта Дайси (Dicey, 1908; Дайси, 1906), считали, что развитие английского общего права в Средние века сыграло решающую роль в закреплении и защите прав собственности. Они пришли к выводу, что общее право представляет собой набор стабильных, но гибких принципов, которые в последующие столетия позволили появиться более сложным организационным формам.

Опираясь на эту традицию, Ла Порта, де Силанес, Шлейфер и Вишны (La Porta, de Silanes, Shleifer and Vishny, 1998) утверждали, что традиция английского общего права связана с лучшей защитой прав собственности, менее обременительным регулированием и более благоприятной средой для рынков, чем системы, основанные на римском праве (такие, как французская или немецкая правовые системы). В частности, Ла Порта с коллегами утверждали, что инвесторы, как правило, лучше защищены в странах общего права. Страны общего права, как правило, предоставляют самые большие права как акционерам, так и кредиторам, независимо от ВВП. Это важно для финансового развития, поскольку ограничивает степень, в которой корпоративные инсайдеры могут экспроприировать инвесторов. Другое исследование показало мало доказательств того, что в такой стране, как Франция, где до революции существовали традиции как гражданского, так и общего права, гражданское право было хуже с точки зрения экономического развития (Le Bris, 2019). Особенно проблематичным для доводов о важности правовой системы является вывод о том, что финансовое развитие сильно меняется с течением времени и что в 1913 году капитализация фондового рынка Франции, как доля в экономике, почти вдвое превышала аналогичную цифру для США (Rajan and Zingales, 2003).

Тем не менее типы правовых систем, существующие в странах мира, – один из важных примеров наследия колониальной эпохи. Страны, которые были колонизированы европейцами, – а это, как мы увидим в главе 6, большая часть мира, – как правило, получали и их правовые институты (см. рис. 3.5). Некоторые предполагают, что именно поэтому в английских колониях, перенявших английское общее право, дела обычно обстояли лучше, чем в колониях других европейских стран. Другие исследования говорят о важности того, каким именно образом те или иные правовые традиции были перенесены в колонии (Berkowitz, Pistor and Richard, 2003). В частности, Ото-Пералиас и Ромеро-Авила (Oto-Peralías and Romero-Ávila, 2014) утверждают, что решение британцев вводить или не вводить общее право в той или иной колонии зависело от изначальной плотности населения, которая и определяла, насколько дорого обойдется попытка перестроить правовую систему. Обсуждение долгосрочных последствий колонизации мы отложим до главы 6.

РИС. 3.5. Происхождение правовых систем стран мира

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Shleifer, de Silanes and Porta, 2008).

А другие правовые системы? В доколониальный период в большей части остального мира доминировали неевропейские правовые системы. Как они сказались на экономическом росте? Хотя в социальных науках было проведено гораздо меньше исследований по этому вопросу, Тимур Куран (Kuran, 2011) подчеркивает ту роль, которую негибкость исламского права сыграла в отставании ближневосточных экономик от европейских. Мы более подробно углубимся в этот вопрос в главе 4, поскольку культура сыграла в этом не меньшую роль, чем институты.

Политические институты

Если институты образуют «правила игры», в которую играют люди, то одной из причин, по которой люди во всем мире играют по разным правилам, – это политические институты их обществ. Политические институты задают то, что мы можем сделать. Во-первых, государство обычно обладает чем-то близким к монополии на насилие. Поэтому оно может использовать силу или угрозу ее применения, чтобы побудить людей действовать тем или иным образом.

Распределение ресурсов общества также сильно зависит от политических институтов. Распределение ресурсов часто отражает интересы тех, кто обладает политической властью, а также тех, благодаря кому они ею обладают. При демократии это может быть народ. В других случаях это может быть избранная группа военачальников. Политические институты также имеют решающее значение для поощрения экономической активности. Институты, призванные защищать права, ограничивать конфискации и поощрять инвестиции в общественные блага, с большей вероятностью будут стимулировать инвестиции и экономический обмен.

Политические институты в разных странах сильно различаются. Эта изменчивость – одна из главных причин (и следствий) различий в экономическом развитии. Политологи и экономисты придумали множество способов измерения этих институтов, позволяя нам сравнивать их в пространстве и времени. Один из наиболее широко используемых показателей, Индекс политической системы (Marshall and Elzinga-Marshall, 2017), расставляет страны в диапазоне от абсолютной автократии до абсолютной демократии (см. рис. 3.6). Индекс политической системы хорошо согласуется с экономическим развитием. Европа и Северная Америка имеют высокие баллы, а Африка и Ближний Восток – низкие. То же самое относится и к Индексу демократии (см. рис. 3.7). Конечно, есть и важные исключения: Индия и Монголия имеют относительно хорошие показатели по этим индексам, хотя по доходу на душу населения эти страны далеки от стран ОЭСР. Более того, эти индексы отражают авторитарные и демократические тенденции общественных институтов. Это лишь один из аспектов того, насколько хороши или плохи политические институты.

Но имеет ли значение тип правительства для экономического роста? Если да, то почему? Что должны делать – или не делать – правительства, чтобы содействовать росту?

Экономисты-институционалисты утверждают, что политические институты имеют значение для роста, потому что они в конечном итоге формируют существующие в обществе стимулы. В условиях неограниченного единовластия верховенства права существовать не может, потому что законы не распространяются на самого правителя, который может использовать правовую систему в интересах своих приспешников и против своих противников. Авторитарные режимы часто более коррумпированы, чем не авторитарные. В либеральных демократиях, обеспечивающих основные права и свободы своих граждан, коррупциии, как правило, меньше. Тем не менее нет однозначных доказательств того, что (либеральная) демократия способствует экономическому росту, а не является сама продуктом экономического роста. Есть примеры, когда демократии превосходят автократии, и наоборот. Как мы более подробно обсудим в главе 10, с 1980-х годов Китай развивался быстрее Индии, несмотря на схожий начальный уровень развития. Китайское правительство авторитарно, а Индия – крупнейшая в мире демократия.

РИС. 3.6. Индекс политической системы, 2017 г.

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Marshall and Elzinga-Marshall, 2017).

ПРИМЕЧАНИЕ: Индекс политической системы варьируется от – 10 (в высшей степени авторитарная) до 10 (в высшей степени демократическая).

РИС. 3.7. Индекс демократии, 2017 г.

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Marshall and Elzinga-Marshall, 2017).

ПРИМЕЧАНИЕ: Индекс демократии варьируются от 0 до 10, при этом более высокие баллы указывают на более конкурентную процедуру назначения представителей исполнительной власти, большую открытость этой процедуры, наличие больших ограничений для главы исполнительной власти и более конкурентное политическое участие.

Является ли страна демократией – это не единственный вопрос, имеющий значение для экономического роста. Как мы увидим ниже, вероятно, более важны ограничения, накладываемые на государственную власть. Кроме того, для недемократических государств имеет значение то, насколько широка правящая коалиция и представляет ли она интересы торгового класса и владельцев капитала. Далее мы обсудим некоторые дополнительные факторы, связывающие политические институты с экономическим развитием.

Больше равноправия для всех

Что важнее для долгосрочного роста общества: экономические институты или политические? Политические институты определяют, кто обладает властью в обществе. Однако политические институты обычно зависят от экономических ресурсов и, следовательно, от экономических институтов прошлого. Те, кто контролирует политические институты, могут использовать их для усиления своего контроля над экономическими ресурсами, тем самым укрепляя свою политическую власть (Acemoglu and Robinson, 2006; Асемоглу и Робинсон, 2015). Это одна из причин, по которой институты могут быть источником перманентной бедности. В обществах, где политическая система находится в руках узкой элиты, эта элита может использовать свою власть для формирования экономических институтов, которые выгодны ей самой, но разоряют остальное общество.

Таким образом, существует взаимосвязь и взаимовлияние между экономическими и политическими институтами. Экономические институты общества являются функцией его политических институтов, в то время как политические институты помогают диктовать экономические стимулы, с которыми сталкиваются люди. Но каким образом они это делают? Можно ли сказать, что одни политические институты хороши для роста, а другие плохи?

Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон (Acemoglu and Robinson, 2012b; Аджемоглу и Робинсон, 2016) утверждают, что то, хороши или плохи политические институты для роста, зависит от того, являются ли они «инклюзивными» или «экстрактивными». Инклюзивные институты создают экономические стимулы и возможности, открытые для многих. Для них характерно широкое распределение политической власти. Они усаживают за стол политических переговоров людей из разных социально-экономических классов, этнических групп и культур. Это затрудняет для какой-либо одной группы нарушение прав другой. Демократические институты часто рассматриваются как относительно инклюзивные. В хорошо функционирующей демократии любому должностному лицу можно бросить вызов, баллотироваться может каждый, кто соответствует определенным требованиям (возраст, гражданство), а непопулярные политики по итогам голосования могут потерять власть.

На другом конце спектра находятся экстрактивные экономические и политические институты. Эти институты не создают широких стимулов. Вместо этого власть находится в руках небольшой группы могущественных представителей элиты, которые практически не подвергаются ограничениям со стороны остального общества. Когда власть сосредоточена в узком кругу или государство слишком слабо, чтобы быть эффективным, то созревают условия, когда одни люди или группы могут эксплуатировать других. В таких условиях долгосрочное экономическое развитие достигается редко. За примерами экстрактивных политических институтов далеко ходить не надо: это современные автократии. В Северной Корее, Эритрее и Туркменистане политическая элита купается в роскоши, в то время как большая часть населения едва сводит концы с концами. Средства, которые можно было бы использовать на общественное благо, идут в карманы элиты. Для внутренних или иностранных инвестиций стимулов мало, поскольку доходы от таких инвестиций ненадежны. Со временем эти экономики обычно начинают стагнировать.

Но какие институты считать инклюзивными в противоположность экстрактивным? Одна из проблем этой таксономии состоит в том, что институты, инклюзивные для одной части общества, могут быть в то же время экстрактивными для другой. Афинская демократия была в высшей степени инклюзивной системой для взрослых афинян мужского пола (Ober, 2018). Тем не менее она вела себя вполне экстрактивно по отношению к многочисленным рабам, многие из которых трудились в ужасающих условиях на Лаврийских серебряных рудниках, и к городам, входившим в Афинский союз или империю, которые должны были платить дань, чтобы содержать флот. Была ли афинская демократия более инклюзивной и менее экстрактивной, чем более поздние общества, в которых не было демократии, но не было и рабов или империи? То же самое применимо к республиканской Флоренции, которая предоставляла своим гражданам гражданские и политические права, но подчиняла экстрактивным институтам соседние города и поселки (Epstein, 2000). Более близкий по времени пример: с XVII века политические институты в Северной Америке были более открытыми и равноправными (для белых мужчин), чем институты почти любой другой части мира. В то же время даже после отмены рабства, вплоть до 1960-х годов, США отказывали афроамериканцам в избирательных (и многих других) правах.

Чтобы разрешить этот очевидный парадокс, Аджемоглу и Робинсон (Acemoglu and Robinson, 2019; Аджемоглу и Робинсон, 2021) предложили концепцию «узкого коридора к свободе». Они признают, что политическое развитие – это процесс. Инклюзивные институты становятся возможными благодаря функционирующему государству, способному подавлять влиятельные группы интересов или коррумпированные элиты. Но слишком сильное государство может и перечеркнуть инклюзивные институты. Вместе с ростом государственной власти должно развиваться гражданское общество, поскольку именно гражданское общество способно ограничивать власть государства. Когда государство становится слишком сильным в сравнении с обществом, общество может выпасть из «коридора», что приводит к деспотическому правлению и экстрактивным институтам. Но государство не должно быть и слишком слабым. В противном случае мы получаем анархию, трайбализм и слабое обеспечение общественных благ. По Аджемоглу и Робинсону, первая ситуация характерна для таких обществ, как Китай, а вторая объясняет бедность и застой большей части Африки южнее Сахары.

Сходная концепция – различие между тем, что Дуглас Норт, Джон Уоллис и Барри Вайнгаст (North, Wallis and Weingast, 2009; Норт, Уоллис и Вайнгаст, 2011) называют «естественным государством» и «порядком открытого доступа». В естественном государстве, которое до XVIII века было единственной формой политической организации более или менее везде, основу социальной организации составляют личные отношения. С людьми обращаются по-разному в зависимости от того, с кем они знакомы и какое место занимают в социальной и экономической иерархии. Закон, если он вообще применяется, применяется по-разному в зависимости от положения человека. Хотя в естественном государстве рост может иметь место, однако он ограничен. Элита может эксплуатировать не-элиту, а инвестиции в любые блага, которые не приносят непосредственной пользы элите, незначительны. Подобным образом было устроено почти каждое общество в истории, равно как и многие современные общества. Феодальная Европа, Япония при сёгунах и практически все европейские колонии имели политические институты в виде естественного государства. Сегодня в этом «естественном состоянии» находятся многие государства Африки, Ближнего Востока и Центральной Азии.

Ключевым моментом в этой аргументации является концепция ренты. Экономическая рента – это доход, превышающий альтернативные издержки. Рента может создаваться государственной политикой и ограничениями экономической деятельности, которые сужают к ней доступ. Важная идея Гордона Таллока состояла в том, что стоимость ренты включает в себя все ресурсы, которые экономические субъекты затрачивают на ее получение (Tullock, 1967; Таллок, 2004). Эти затраты могут быть очень большими. Концепцию поиска ренты можно использовать для объяснения многих институтов, преобладавших в прошлом, включая ограничение процентных ставок (Ekelund, Hebert, Tollison, Anderson and Davidson, 1996; Koyama, 2010a), продажу монополий (Ekelund and Tollison, 1997) и правительственные учреждения. Когда Норт, Уоллис и Вайнгаст (North, Wallis and Weingast, 2009; Норт, Уоллис и Вайнгаст, 2011) говорят, что рента скрепляет естественное государство, то имеют в виду, что она связывает воедино людей, способных применять насилие. Благодаря ренте они заинтересованы в том, чтобы придерживаться существующего политического порядка, а не бросать ему вызов, прибегая к силе.