Текст книги "Как разбогател мир. Исторические истоки экономического роста"

После завоевания Средиземноморья римская экономика пережила период экономического роста, обусловленного расширением рынка. Адам Смит (Smith, 1776/1976; Смит, 2007) заметил, что чем больше рынок, тем больше возможностей для специализации и разделения труда. Это значит, что увеличение размеров рынка само по себе может послужить источником повышения производительности и экономического роста. Этот тип роста часто называют смитовским. Со временем смитовский рост стимулирует инвестиции. Люди инвестируют в более длительные и сложные производственные процессы. Эти инвестиции, в свою очередь, повышают производительность труда и отдачу от торговли, запуская тем самым благотворный круг экономического развития. Благоприятное географическое положение или улучшение инфраструктуры могут стать источником смитовского роста. Войны и стихийные бедствия, ломающие рынки и нарушающие специализацию, могут подорвать смитовский рост. В отсутствие устойчивых инноваций он наталкивается на ограничения и в конечном итоге на убывающую отдачу.

РИС. 2.6. Римская дорожная сеть

Карта предоставлена Эриком Хорнунгом из (Fluckiger, Hornung, Larch, Ludwig and Mees (в печати)). Серые линии обозначают дороги, сплошные черные линии – судоходные участки рек, пунктирные линии – прибрежные морские пути.

В случае Рима процессу смитовского роста способствовали благоприятные климатические и геополитические условия, о которых говорилось выше. Тем не менее решающую непосредственную роль в экономическом росте Рима сыграли инвестиции в транспортную инфраструктуру. Изучая распространение терра сигиллата, красной глянцевой посуды, изготовлявшейся из глины, Флюкигер, Хорнунг, Ларч, Людвиг и Мес (Flückiger, Hornung, Larch, Ludwig and Mees, 2022) находят доказательства того, что интенсивность римской торговли этим товаром отражала транспортные расходы. В регионах с более низкими, благодаря римской инфраструктуре, транспортными расходами активнее развивалась межрегиональная специализация, а районы с лучшим сообщением больше торговали. Римская империя стала приходить в упадок, тем не менее дорожная сеть сохранилась. Новая транспортная инфраструктура почти не создавалась вплоть до XVIII века. Флюкигер и др. обнаруживают, что влияние римской транспортной сети пережило Римскую империю и до изобретения парового двигателя было связано с гораздо большей интенсивностью торговли.

Транспортная инфраструктура имела значение и для экономического развития Китая. Экономическому росту Поднебесной в значительной степени способствовало появление Великого канала, построенного династиями Суй (581–618 гг. н. э.) и Тан (618–907 гг. н. э.), и улучшенного их преемниками. Канал, ширина которого достигала, как думают, 40 метров, соединял реки Янцзы и Хуанхэ. Для его строительства потребовались тысячи рабочих, и связанные с ним огромные расходы привели к краху Суй. По каналу доставлялось зерно в столицу Лоян; он играл решающую роль в снабжении армии, охранявшей северную границу. Во времена династии Тан ежегодно на север перевозилось 130 000 тонн зерна (Ball, 2017, p. 120).

Хотя основной смысл Великого канала был политическим и военным, его постройка принесла и экономические выгоды. Согласно Вальтеру Шайделю (Scheidel, 2019, p. 263), между реками Янцзы и Хуанхэ «Великий канал и несколько меньших рек и вспомогательных каналов создали… огромный Плодородный полумесяц, объединенный дешевым и безопасным транспортом…. Ни одна система внутренних водных путей в мировой истории и близко не может сравниться с этой – как с объединяющей огромные и продуктивные пространства». Как мы увидим в главе 3, до второй половины XVIII века по степени рыночной интеграции Китай был сравним со многими частями Европы. Одной из причин этого были огромные инвестиции в Великий канал, сделанные несколькими династиями.

Последний пример важности транспортной инфраструктуры связан с индустриализацией Великобритании. До 1700 года Британия (как и другие доиндустриальные экономики) страдала от чрезвычайно высоких транспортных расходов. К 1870 году эта ситуация радикально изменилась. Как документируют Дэн Богарт и его коллеги (Bogart, 2014; Bogart, Alvarez-Palau, Dunn, Satchell and Taylor, 2017; Bogart, Satchell, Alvarez-Palau, You and Taylor, 2017), отчасти эта трансформация была связана с паровым двигателем и строительством железных дорог. Кроме того, ее подстегнули инвестиции в сеть дорог и каналов начиная с XVIII века.

История этих инвестиций в транспортную инфраструктуру – это отчасти история технологий, а отчасти история институтов. Институциональная сторона истории будет обсуждаться в главе 3. Здесь мы сосредоточимся на последствиях этих улучшений. Средняя скорость передвижения дилижанса увеличилась с 1,96 мили в час в 1700 году до 7,96 мили в час в 1820 году. Это произошло благодаря улучшению дорожной сети, совершенствованию конструкции дилижанса и росту количества промежуточных станций. К 1840 году плотность дорог в Британии была в 2 раза выше, чем во Франции или Испании. На рис. 2.7 показано расширение дорожной сети в Англии и Уэльсе. Самое значительное улучшение в сфере наземного транспорта произошло с появлением железной дороги: передвижение по железной дороге в 1870 году было в 10 раз быстрее, чем в дилижансе в 1700 году. Товары, идеи и люди могли перемещаться по Британии со скоростью, которая прежде была бы невозможной.

Другой важной сферой, где во времена индустриализации в Великобритании происходили значительные улучшения, была сеть каналов. Водный транспорт был намного экономичнее, чем сухопутный. Каналы сыграли важную роль в соединении растущего центра промышленности Великобритании на северо-западе с углем.

Эта транспортная революция оказала драматическое влияние на британскую экономику. Богарт с коллегами (Bogart, Satchell, Alvarez-Palau, You and Taylor, 2017) пришли к выводу, что улучшение мощеных дорог и внутренних водных путей сыграло ключевую роль в росте населения и структурных изменениях. Местности, расположенные вдали от крупных дорог и каналов, росли медленнее. Они также оставались более сельскохозяйственными, чем те, что оказались ближе к улучшающейся транспортной сети.

Одна из трудностей, связанных с измерением выгод от инвестиций в инфраструктуру, состоит в том, что помимо прямых эффектов в виде снижения транспортных расходов существуют многочисленные (потенциально важные), но трудно поддающиеся измерению косвенные эффекты. Мы можем подойти к этим улучшениям при помощи концепции «доступа к рынку», которая обобщает все изменения рынков товаров и факторов производства – то есть рынков труда, земли и капитала – в ответ на изменения в транспортных технологиях или инфраструктуре.

Роберт Фогель в своей влиятельной книге утверждал, что польза железной дороги для роста Америки была достаточно скромной, потому что в ее отсутствие использовались бы другие транспортные технологии, такие как водные пути и каналы (Fogel, 1964). Однако Дональдсон и Хорнбек (Donaldson and Hornbeck, 2016) показывают, что если принять во внимание улучшение доступа к рынку, то станет ясно, что железная дорога действительно оказала значительное влияние на экономический рост, особенно в период быстрого расширения железных дорог в конце XIX века. Заметнее всего это было в западных штатах, которые стали более тесно связаны с более крупными рынками Восточного побережья (см. рис. 2.8). Дональдсон и Хорнбек обнаружили, что без железных дорог, существовавших в 1890 году, стоимость сельскохозяйственных земель была бы меньше на 60,2 %, что соответствует 3,22 % ВНП.

РИС. 2.7. Увеличение числа мощеных дорог в Англии и Уэльсе, 1680–1830 гг.

Карта воспроизводится по (Bogart, Satchell, Alvarez-Palau, You and Taylor, 2017). Линии обозначают дороги с покрытием в 1680 г. (a) и 1830 г. (б).

Более того, Хорнбек и Ротемберг показывают, что доступ к железной дороге значительно увеличил объем производства американской обрабатывающей промышленности. По их оценкам, в отсутствие железных дорог совокупная производительность в США в 1890 году была бы на 25 % ниже (Hornbeck and Rotemberg, 2021). Для Великобритании времен промышленной революции Богарт, Альварес-Палау, Данн, Сэтчелл и Тейлор обнаружили, что улучшение доступа к рынку оказывало прямое влияние на рост населения. Если бы не было улучшений в области транспорта, рост городского населения в 1680–1831 и 1831–1851 годах был бы меньше на 25 и 97 процентных пунктов соответственно (Bogart, Alvarez-Palau, Dunn, Satchell and Taylor 2017, p. 23). Это огромные цифры. Они показывают, насколько важны были улучшения транспорта для роста экономики Великобритании и США.

Дейв Дональдсон использовал аналогичную методологию для изучения строительства железных дорог в Индии при британском владычестве. Инвестиции в транспорт позволили перевозить объемные грузы, такие как пшеница и рис, сухопутным путем в 20 раз быстрее, чем это было возможно при доиндустриальных технологиях. Таким образом, сеть железных дорог вывела регионы Индии из почти полной автаркии, объединив их с остальной частью страны и всего мира (Donaldson, 2018).

РИС. 2.8. Изменения в доступе к рынку в США, 1870–1890 гг.

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Donaldson and Hornbeck, 2016).

Инвестиции в инфраструктуру могут способствовать преодолению «проклятия географии». Но в долгосрочной перспективе они также могут иметь непредвиденные, контрпродуктивные последствия. К примеру, предшествующие инвестиции в транспорт могут запереть страну в рамках определенных и потенциально неэффективных экономических конфигураций. Захватывающий пример такого тупика представляет собой западная часть Римской империи. Гай Майклс и Фердинанд Раух противопоставляют Англию Франции. Во Франции римские города оставались заселенными на протяжении всего раннего Средневековья. Майклс и Раух показывают, что, хотя это могло способствовать экономическому росту Франции в период раннего Средневековья, в долгосрочной перспективе это нанесло ему ущерб. Поскольку французские города строились с учетом доступа к римским дорогам, они оказались в худшем положении с точки зрения последующего экономического развития, в котором преобладали водные перевозки. В то же время в Англии после распада Римской империи городская сеть была переформатирована. Это позволило средневековым английским городам переместиться к побережьям и рекам, что оказалось более благоприятным с точки зрения экономических процессов в последующие столетия (см. рис. 2.9) (Michaels and Rauch, 2018).

География и индустриализация

Эта глава открывалась вопросом: можно ли считать географию приговором судьбы? Мы показали, что география – не приговор, но есть важные примеры, когда она, несомненно, влияет на экономические результаты. Последний вопрос, который мы затронем в этой главе, звучит так: может ли география объяснить, почему и где произошла промышленная революция? Можно ли применить логику рассуждений Даймонда в «Ружьях, микробах и стали» к ситуации внутри Евразии, чтобы объяснить, почему индустриализация впервые началась в Западной Европе, а не в Китае, на Ближнем Востоке или где-то еще?

Высказывалось предположение, что географическое положение Европы в Евразии дало ей больше шансов на то, чтобы открыть Америку и извлечь выгоду из атлантической торговли (Fernández-Armesto, 2006). Однако в самой Европе доступ к Атлантике был палкой о двух концах. Аджемоглу, Джонсон и Робинсон (Acemoglu, Johnson and Robinson, 2005b) изучали влияние атлантической торговли на европейское экономическое развитие. Они обнаружили, что открытие Америки и появление новых торговых путей по-разному влияли на экономический рост в зависимости от политических институтов того или иного общества. Иными словами, география повлияла на экономические результаты через свое воздействие на институты. Там, где торговля на дальние расстояния уже контролировалась короной, доступ к Атлантике укрепил королевскую власть. Двумя яркими примерами этого являются Карл V и Филипп II, правившие Испанией большую часть XVI века. Доступ к Атлантике – и ко всем богатствам, добываемым из рудников Южной Америки, – позволили им избавиться от представительных институтов. Таким образом, хотя Америка сначала и обогатила Испанию, долгосрочное влияние на экономический рост было негативным, поскольку оно привело к развитию более экстрактивных (изымающих) институтов. Напротив, там, где у монархов не было возможности контролировать или монополизировать торговлю на дальние расстояния (например, в Англии или Голландской республике), открытие Америки усилило торговый класс и позволило ему ограничить королевскую власть. Мы обсудим этот момент более подробно в главе 7.

РИС. 2.9. Расположение городов в Англии и Франции в римский и средневековый периоды

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Michaels and Rauch, 2018).

Возможно, самое непосредственное влияние на экономический рост география оказывает через доступность природных ресурсов. Джон Неф (Nef, 1932) показал, что в XVI веке, по мере того как древесный уголь, источником которого были местные леса, переставал удовлетворять потребности растущего городского населения, Англия столкнулась с энергетическим кризисом. Уголь ослабил это ограничение. Конечно, уголь был в Англии задолго до XVI и XVII веков. Но на него не было спроса. Когда в конце XVIII века паровой двигатель был решающим образом усовершенствован, дешевый уголь с севера Англии (см. рис. 2.10) позволил британской экономике использовать гораздо больше энергии, чем это было возможно прежде (Allen, 2009a, 2011b; Аллен, 2014).

Развивая эту аргументацию, Эдвард Ригли (Wrigley, 1989, 2010) утверждает, что без угля не было бы и промышленной революции. В частности, он проводит различие между органической экономикой (в которой энергия извлекается из мускулов человека или животных либо из древесины) и минеральной экономикой (в которой доступной для использования человеком становится энергия, накопленная за миллионы лет). В органической экономике производительность всегда будет низкой. Уголь позволил Британии избежать ограничений органической экономики. Ригли признаёт, что наличие угля само по себе не гарантировало его использования. Но без угля индустриализация была бы невозможна.

В своей теперь уже знаменитой книге о Великом расхождении Кеннет Померанц (Pomeranz, 2000; Померанц, 2017) утверждал, что британская индустриализация в решающей степени зависела от близости угольных месторождений к новым промышленным центрам, а также от ресурсов Америки. Традиционные формы энергии, такие как древесина, требовали больших площадей земли. В сравнении с ними уголь давал больше энергии на единицу земли. Новые американские сельскохозяйственные культуры, особенно картофель, повысили продуктивность земель в Северо-Западной Европе. Природные ресурсы перевели Великобританию и Северо-Западную Европу с трудоинтенсивного пути экономического развития на путь энергоинтенсивного и инновационного развития. Для Померанца доступ к Новому Свету (вместе с работорговлей)

смогли предложить то, что не смог дать развивающийся внутренний рынок, а именно пути обращения промышленных изделий, создаваемых без особой эксплуатации земельных ресурсов Британии, во все более растущие объемы землеемких продовольственных товаров и волокна (а позднее и древесины) по вполне приемлемой (и даже снижающейся) стоимости. Драгоценные металлы позволили европейцам торговать с Азией. Без серебра трудно представить себе другой европейский товар, экспортируемый в таком же объеме.

РИС. 2.10. Стоимость энергии в начале 1700-х гг.

ИСТОЧНИК ДАННЫХ: (Allen, 2011b). (БТЕ – британская тепловая единица.)

Эту аргументацию оспаривали. В конце концов, богатые залежи угля существовали и в Китае. То же самое с Рурской долиной в Германии. Вопрос о том, были ли они расположены близко к промышленным центрам, может быть, неправилен. В Британии промышленные города там и росли, где было много угля и дешевой энергии. Кроме того, чтобы удовлетворить спрос Лондона на энергию, можно было дешево транспортировать уголь морем из Ньюкасла.

Джоэль Мокир (Mokyr, 1990; Мокир, 2014) утверждает, что уголь вряд ли сыграл решающую роль по целому ряду причин. Во-первых, промышленная революция – это нечто большее, чем паровая энергия, и даже паровая энергия не обязательно требовала угля. Энергия воды была важным заместителем. Если бы уголь был дороже, у новаторов был бы стимул экономить на нем и развивать альтернативные источники энергии. Предложение угля было в высшей степени эластичным (Clark and Jacks, 2007). Это означает, что добыча угля наращивалась по мере того, как индустриализация увеличивала спрос на уголь. С этой точки зрения расширение добычи угля могло бы произойти в предыдущие десятилетия, если бы на него был спрос. Иными словами, если бы в Британии не было угля, это не остановило бы индустриализацию. Уголь просто импортировали бы из Ирландии, Франции или других регионов Северной Европы. Это было бы дорого, но вряд ли эти дополнительные расходы оказались бы роковыми с точки зрения индустриализации Великобритании. Это говорит против утверждения Померанца, что отсутствие залежей угля было сдерживающим фактором для индустриализации.

Краткое содержание главы

Трудно отрицать силу географии в объяснении многих закономерностей доиндустриального мира. Географические характеристики сыграли решающую роль в появлении земледелия и городов в Плодородном полумесяце. Географические особенности, такие как доступ к рекам и побережьям и высококачественные сельскохозяйственные угодья, также помогают объяснить многие другие черты сравнительного развития в доиндустриальную эпоху.

Но это не означает, что география может полностью разрешить загадку сравнительного экономического развития. До 1800 года территории, относительно хорошо наделенные природными ресурсами, были лишь немногим богаче, в расчете на душу населения, чем наделенные ими относительно плохо. Обычно они были просто более густонаселенными. Более того, хотя географические характеристики могут объяснить большую часть различий в пространственном распределении экономической активности, они не дают полной картины. Фирмы выигрывают от близости друг к другу. То же самое касается и работников. Почему одни города обгоняют другие, часто объясняется экономией на масштабе и сетевыми эффектами, связанными с близостью расположения (известными в экономике как эффекты агломерации), а не географическими факторами. Самое главное, география сама по себе не может объяснить время начала промышленной революции, начала современного устойчивого экономического роста в XIX веке или различные откаты назад, известные из истории.

Что остается в итоге? Играет ли роль география в объяснении того, почему разбогател мир? Мы надеемся, что эта глава убедила вас, что география сыграла важную роль в том, почему общества различаются между собой по тем или иным показателям, но что она не может объяснить всего. Если бы она могла объяснить все, наша судьба была бы предопределена тысячи лет назад, и человеческой воле осталось бы мало места. В следующих главах мы покажем, что во многом именно действия людей задавали экономические траектории тех или иных обществ. Эти действия варьируются от самых интимных (сколько иметь детей) до того, какая правовая и политическая система существует в том или ином обществе. Тем не менее, несмотря на то что ключевую роль в распределении мировых экономических показателей сыграли действия человека, география, вероятно, тоже сыграла определенную роль в этих решениях. В какой-то степени география влияла на формирование общественных институтов (им посвящена глава 3), культуры (глава 4), демографии (глава 5) и колонизации (глава 6). Об этих взаимосвязях мы будем вспоминать на протяжении первой половины книги.

3. Все дело в институтах?

В АФГАНИСТАНЕ правосудие в основном осуществляется на племенном уровне. Выиграете ли вы свое дело или нет, отчасти зависит от вашей правоты. Но это также зависит от того, кто вы, к какому племени принадлежите и кто оказался судьей по вашему делу (Murtazashvili, 2016). В Османской империи существовала хорошо отлаженная судебная система. Но она была предвзятой: отдавала предпочтение мужчинам, мусульманам и представителям элит, независимо от того, насколько юридически обоснованной была их позиция (Kuran and Rubin, 2018). Эти системы правосудия значительно отличаются от тех, которые существуют в более богатых частях современного мира. Да, богатые могут нанять лучших юристов, и правосудие вряд ли можно назвать расово-нейтральным, особенно в США. Но правда состоит в том, что обездоленные могут выиграть и часто выигрывают дела, когда факты говорят в их пользу. Относительная беспристрастность судов, в свою очередь, стимулирует экономическую активность. Когда люди знают, что у них есть возможность обратиться в суд, если их партнер обманет их, они с большей вероятностью будут участвовать в обменах. Могли ли эти различия в правовых системах в какой-то степени повлиять на то, какие части мира стали богатыми?

Различия между обществами, конечно, не ограничиваются лишь правовой сферой. На более высоком уровне различия в политических системах могут играть важную роль в принятии экономических решений. Там, где правят автократы, часто имеет место насилие. В Северной Корее тот, кто оказался не на стороне режима, обычно долго не живет. В сталинском Советском Союзе любой, кого можно было заподозрить в оппозиционных настроениях, заканчивал ГУЛАГом или расстрелом (равно как и многие из тех, у кого не было таких настроений).

Политические системы влияют не только на насилие. Они влияют на то, должны ли вы давать взятки, чтобы заниматься бизнесом, имеете ли вы право продавать и использовать свою собственность по своему усмотрению и можете ли вы воспользоваться свободой передвижения, когда представляется экономическая возможность. Степень, в которой общество подобным образом открывает (или ограничивает) возможности людей, – важнейший фактор, задающий его экономический потенциал.

Эти политические, юридические, религиозные и экономические организации и есть институты общества. В этой главе мы рассмотрим литературу, посвященную институтам. Мы начнем с объяснения того, что такое институты и почему они влияют на экономическое развитие. Затем покажем, почему разные институты в разных частях мира задавали обществам разные экономические траектории.

Что такое институты?

До недавнего времени в учебниках по экономике основное внимание уделялось инвестициям в физический капитал и технологическим изменениям как ключевым факторам, определяющим экономический рост. Такой подход естественен для экономистов, заинтересованных в создании математических моделей экономического роста. Однако для понимания исторических истоков экономического роста его ценность ограничена. Существует просто слишком много примеров обществ, не инвестирующих в капитал или технологии, чтобы все сводилось к инвестиционным решениям. Это верно как для прошлого, так и для сегодняшнего дня. В таких странах, как Афганистан, Гаити и Нигер, инвестиции относительно невелики. При этом предельный доход на капитал в этих странах, вероятно, очень высок. Почему же тогда люди в этих обществах упускают, казалось бы, явную выгоду? С какими ограничениями они сталкиваются в этих обществах? И как эти ограничения менялись со временем?

Эти вопросы поставили перед собой Дуглас Норт и Роберт Томас (North and Thomas, 1973). Они утверждали, что факторы, на которых сосредоточивают свое внимание экономисты, – инвестиции в капитальное оборудование, фабрики и образование, – не являются независимыми причинами экономического роста. Они являются самим экономическим ростом. Чтобы понять причины роста, нужно заняться изучением стимулов, побуждавших людей в некоторых обществах строить фабрики и инвестировать, получать образование и приобретать новые навыки. Кроме того, нужно также понять, почему люди в других обществах не заинтересованы в подобных вещах. Норт и его соавторы назвали те аспекты общества, которые формируют эти стимулы, институтами и предложили переориентировать изучение экономического роста на них.

Для Норта институты – это правила игры. Скажем, в игре в футбол правила задают характер игры и тем самым структурируют стимулы, стоящие перед игроками. Если мы хотим объяснить, почему поведение игроков при игре в футбол отличается от поведения игроков при игре в регби, лучшее объяснение будет заключаться не в различиях между людьми, играющими в эти две игры, а в разных правилах и, следовательно, стимулах, с которыми они сталкиваются.

Представления Норта об институтах развивались на протяжении его карьеры. Первоначально Норт и Томас (North and Thomas, 1973) предполагали, что институты имеют тенденцию меняться в сторону повышения эффективности. Со временем неэффективные институты будут отсеиваться, а более эффективные продвигаться таким же образом, как рыночная конкуренция отсеивает менее эффективные фирмы в пользу их более эффективных конкурентов.

Позже Норт (North, 1981) пришел к выводу, что процесса, аналогичного конкурентному рыночному процессу, в ходе которого «отбирались» бы наиболее эффективные институты, не существует. В политической сфере действуют другие стимулы, чем на рынках. Поэтому неэффективные институты могут сохраняться десятилетиями и даже столетиями. Такие неэффективные институты могут быть источником нескончаемой бедности. Они могут даже быть главной причиной того, почему одни страны богаты, а другие бедны.

Опираясь на идеи Норта, Авнер Грейф (Greif, 2006; Грейф, 2013) разработал альтернативное определение институтов. Его подход учитывает критическую роль культурных представлений, которые поддерживают и даже образуют собой институты. Для Грейфа институты – это не только «правила игры», но и представления и социальные нормы, поддерживающие эти правила. Представления и социальные нормы, как и институты, бывает трудно изменить. Это справедливо даже в том случае, когда такое изменение сопряжено с явными экономическими выгодами. Один из ключевых тезисов Грейфа заключается в том, что культурные представления и институты могут подкреплять друг друга. Когда одно усиливает другое, труднее становится изменить что-либо. Грейф считает это ключевой причиной того, что одни экономики не растут, в то время как другие процветают. Мы обсудим эти выводы ниже, в главе 4.

Один из ключевых компонентов институтов – это та степень, в которой они допускают экономическую свободу. Чем экономически свободнее то или иное общество, тем больше у людей возможностей распределять ресурсы по своему усмотрению. Экономическая свобода тесно связана с верховенством права. Когда в обществе имеет место верховенство права, законы применяются ко всем одинаково и людям гарантированы разнообразные права. Это, конечно, включает и экономические права. Экономическая свобода тесно коррелирует с доходом на душу населения (Gwartney, Lawson and Holcombe, 1999; Gwartney, Lawson, Hall and Murphy, 2019). Родрик, Субраманиан и Требби (Rodrik, Subramanian and Trebbi, 2004) показывают, что повышение степени, в которой общество придерживается верховенства права, на одно стандартное отклонение, что примерно соответствует разнице в институтах между Боливией и Южной Кореей, связано с 6,4-кратной разницей в доходе на душу населения (см. рис. 3.1). Кстати, разрыв в доходах между Боливией и Южной Кореей примерно таков. Однако этот вывод не следует воспринимать как истину в последней инстанции. Существуют серьезные проблемы с оценкой значения институтов, если полагаться исключительно на различия между странами. Это связано с тем, что страны различаются по стольким параметрам, что влияние именно качества институтов выделить трудно.

По этой причине один из наиболее убедительных примеров, иллюстрирующих важность институтов, – это сравнение Северной и Южной Кореи (Acemoglu, Johnson and Robinson, 2005a). На протяжении веков Северная и Южная Корея были частью единой страны с одним и тем же языком, культурой и религиозными традициями. Если и были существенные региональные различия, то Север страны был более развитым и индустриализированным. Затем, в 1948 году, Север захватили коммунисты. После окончания последовавшей за этим войны экономическая история этих двух стран была историей расхождения. Контраст между процветанием Юга и бедностью Севера говорит о важности их различающихся институтов – рыночных на Юге и коммунистических на Севере. Эти различия визуально очевидны на рис. 3.2, который представляет собой фотографию двух стран, сделанную ночью из космоса. Ночные огни – показатель экономического процветания, потому что они демонстрируют экономическую активность и уровень электрификации. Хорошо видна граница Южной Кореи и ее многочисленные экономические центры. Северная Корея почти вся черна как смоль.

РИС. 3.1. Верховенство права и ВВП на душу населения

ИСТОЧНИКИ ДАННЫХ: (World Justice Project, 2020) – для верховенства закона, (Bolt and van Zanden, 2020) – для ВВП на душу населения.

Но такие четкие примеры, как Северная и Южная Корея, встречаются редко. В их отсутствие институциональные аргументы трудно проверить. Одно из распространенных критических возражений состоит в том, что «хорошие институты» – это просто ярлык для всего того, что одобряет конкретный автор (Clark, 2007, p. 145–65; Кларк, 2012, с. 210–237). И проблема в том, что ярлык одобрения мало что объясняет. Его нельзя операционализировать или использовать для того, чтобы разграничить две различные точки зрения.

РИС. 3.2. Ночные огни на Корейском полуострове

ИСТОЧНИК: https://visibleearth.nasa.gov/view.php?id=83182.

Есть два пути решения этой проблемы. Один из них был разработан Грейфом и его соавторами. Грейф создал тщательно определенные теоретические модели функционирования конкретных экономических институтов. У этих моделей есть два достоинства: их исходные допущения прозрачны, и они способны генерировать новые предсказания.

Другой подход основан на изучении так называемых естественных экспериментов. Сравнение Северной и Южной Кореи, проведенное Аджемоглу, Джонсоном и Робинсоном (Acemoglu, Johnson and Robinson, 2005a) – один из таких естественных экспериментов. При сравнении двух Корей такие факторы, как культура и история, остаются неизменными. Границы часто дают хороший способ проверить влияние институтов. Когда границы меняются, люди немедленно попадают в новую институциональную среду, хотя в их культуре, истории или географии ничего не меняется. Тем не менее найти чистые естественные эксперименты сложно, и есть множество вопросов, на которые мы хотим получить ответы, но для которых не существует естественных экспериментов.