Текст книги "Тайна Лоринг-Чейза"

Глава IV,

в которой появляется весьма жалкий персонаж

Тьма и боль… Чувство бессилия и ощущение надвигающегося несчастья… Тошнотворный ужас, охватывающий при попытке вспомнить. И все же он должен, должен вспомнить, если только боль позволит ему думать. Что это было? Что произошло?

Прощальная выпивка, неясно белеющее пятно – приятель, собутыльник?.. Ах да, это некто, с кем он познакомился на корабле. На корабле? Ну да, кажется, он путешествовал на корабле… Он помнил также необъяснимую тяжесть, сонливость, навалившуюся, словно ворох ваты, которая парализовала мышцы и способность мыслить, отняла силы. А потом – меркнущий свет и страшная тьма, и ужас, пришедший из ночи… И в том ночном кошмаре он лежал бессильный, беспомощный, лишь смутно сознавая, что тут творится зло… Расплывчатые жуткие призраки… Кто-то боролся – вяло, безнадежно – не он ли сам? И дикий крик, так резко оборвавшийся – не его ли? – после страшного, сокрушительного удара… Дальше – пустота. Или, стоп! Он вспомнил внезапный ожог ледяной водой, свой отчаянный рывок и лихорадочную, полуобморочную борьбу за жизнь… И снова тьма. Потом – чавкающий ил, скользкие черные бревна, карабканье наверх… Крысиная возня и мерзкий писк. Они везде, следят за ним горящими угольками глаз из всех углов и темных закоулков… Но кто он, и где, и кем был тот приятель, с которым пили, – вспомнить было выше сил, хотя он старался, как мог… Голова раскалывается! И всюду эти крысы… подбираются ближе… Черт с ними, с крысами, – это еще не самое ужасное. Он больше ничего не может вспомнить! Имя, например. Как его зовут? Кто он?.. Если бы хоть чуть-чуть отпустила проклятая пульсирующая боль, он, может, и нашел бы ответ на все мучительные вопросы… Кто? Что? Где? Почему?.. А может, это смерть? Он мертв? Тогда смерть еще страшнее, чем он себе представлял…

Кто-то потряс его за плечо, и чей-то голос спросил:

– Ты чего, Джек, заболел?

Значит, Джек!.. Все равно имя звучит, словно чужое.

– Чего ты там мычишь, Джек? Вставай, пора браться за дела!

Собрав всю свою волю, он открыл глаза. Над ним склонилась темная фигура.

– М-м… кажется, я ранен… Больно… очень… По голове… Не помню ничего… Кто, где…

– Ну и разит же от тебя! А ну-ка, дай взгляну!

По полу затопали тяжелые башмаки, чиркнула, ослепив его, спичка.

– А-а, так я и думал! – прорычал голос. – Нашел местечко! А ну, пошел отсюда, бродяга, пес паршивый!

Человек яростно пнул его в бок, потом еще раз, и все пинал и пинал, пока он не ухитрился, вновь призвав на помощь всю свою волю, встать на дрожащие, непослушные ноги и, пошатываясь, выйти вон.

Он брел наугад, спотыкаясь на каждом шагу, и часто останавливался, хватаясь за виски, чтобы не позволить вколачивать в свой череп гвозди.

Значит, Джек… Хотя вроде бы он откликался на другое имя… в другом мире… И в мире том он плыл на корабле… У него был друг, веселый такой парень… Они обедали при свечах, пили вино… очень много вина… А потом эта сонливость и тошнота… и мгла затмила все вокруг… туман… И снова лица – пятна лиц, склонившихся над ним. Внезапно одно из них начинает расти, расти… становится лицом великана… и снова съеживается… превращается в точку… тает… Его назвали Джеком… И все же… если бы он только вспомнил хоть что-нибудь! Удар – будто молния лопнула в мозгу, и раскололась вся вселенная!.. А перед тем – корабль… А после корабля – тьма и кошмары… видения… А сейчас? Сейчас перед глазами пляшут искры света. Вода. Нет сил, пора немного отдохнуть… мутит… Если полежать, то, может быть, головная боль с кошмарами уймутся, дадут ему подумать… и вспомнить.

Скрючившись, обхватив голову руками, сидел он, блуждая воспаленными глазами по гнилой дощатой набережной, по глади бесшумно струящейся реки, потом поднял голову и с мольбой посмотрел на далекий горизонт, окрашенный рассветом.

Неотвязные вопросы преследовали его. Кто? Что? Где? Почему?

Закрыв глаза, он пробовал сосредоточиться, мучительно пытался выбраться из хаоса, царившего в мозгу, стремился вернуться памятью в прошлое, расколотое жестоким ударом, который уничтожил связь времен.

Все замерло вокруг, ни ветерка. Стало так тихо, что теперь ясно слышались негромкое журчание воды и рыбьи всплески. Спокойные, приятные звуки поначалу умиротворяли, но вскоре сидящему на берегу почудилось в них какое-то настойчивое, тревожное бормотание, ворчливые голоса, настойчиво вопрошающие: «Кто ты? Что ты? Где? И как? И почему?»

Некоторое время он с нарастающим беспокойством прислушивался к ним, стараясь понять, откуда они доносятся – столь же тихие, сколь надоедливые, – как вдруг к ним примешались новые звуки… шаги. Шаркающие, неторопливо приближающиеся шаги. С трудом разлепив глаза, он поднял голову. Вдоль берега брел человек, как видно, погруженный в свои мысли. Голова его свешивалась на грудь, был он невысок, но коренаст, и, чувствовалось, очень крепок. Губы он вытянул трубочкой, словно насвистывал. Под мышкой – трость с набалдашником, на ногах – сапоги до колен. Не иначе мирный философ, предающийся размышлениям о бренности мира, или поэт, который вышел в поисках вдохновения на раннюю прогулку.

Но кем бы ни был сей задумчивый мечтатель, он столь глубоко ушел в себя, что явно ничего вокруг не замечал и совершенно не подозревал о двух зловещих личностях, которые все ближе и ближе подкрадывались к нему сзади. Они уже наступали философу на пятки – оборванцы с алчно горящими глазами, и каждый взгляд, каждое движение выдавало их намерения.

Надо скорее предостеречь беспечного незнакомца!

В благородном порыве одинокий свидетель злодейского нападения попытался встать, но не рассчитал свои скудные силы. Боль ослепила его; свет померк, руки и ноги затряслись, а когда перед глазами снова прояснилось, он понял, что опоздал…

В бесшумном и стремительном рывке двое злоумышленников настигли свою жертву. В воздухе мелькнула дубина, и, сраженный подлым ударом, мечтатель, вскинув руки, пошатнулся и упал. Но безымянный герой не сдался. Он наконец утвердился на ногах и, спотыкаясь, с диким воплем бросился на подмогу. Он сам не сознавал, что именно кричал. Оба бандита, уже принявшиеся было потрошить карманы жертвы, оскалились и огрызнулись в ответ, словно дикие звери. Они приготовились дать отпор, но страшный облик противника неожиданно поверг их в трепет, и, по-поросячьи взвизгнув, негодяи, не дожидаясь драки, с воем кинулись наутек.

Завоевав господство на поле брани, наш герой стоял, слегка пошатываясь, и, не зная, что дальше делать, тупо смотрел на распростертого у его ног философа. Однако вскоре тот пошевелился, чихнул и принял сидячее положение. Посидев немного, философ энергичным движением сдернул с головы свою измятую шляпу и принялся методично, с нескрываемым интересом ощупывать впечатляющую вмятину на лохматой тулье.

– Весьма-а решительное заявление, – произнес он наконец. – Вмятина – что мой кулак. Ничего, выправим молотком. Но, Боже ж ты мой, это сколько надо ненависти, чтоб сотворить такое со стальной прокладкой!.. Мое, кстати, собственноручное изобретение – как раз на случай подобных казусов. О Боже, что творится на белом… – Он оборвал свой вздох, ибо, подняв глаза, узрел отрешенную физиономию и прочие характерные приметы, указывавшие на состояние его избавителя.

– Вы… ранены? – глухим голосом, с запинкой вопросил сей избавитель.

– Нет, не ранен, хотя… Господи, а сами-то вы? – вскочив на ноги, воскликнул Шриг, ибо это был, разумеется, он. – Ну и видок! Не иначе тоже побывали в передряге?

– К…кажется, – промямлил незнакомец. – М-м… не могу думать… не помню… Кажется, я болен.

– Несомненно! – сказал сыщик, кивнув. – Но что с вами произошло?

– М-м… не знаю.

– Выглядите вы – ни дать ни взять ходячий покойник. Ей-Богу, либо оживший утопленник, либо мертвец, только что восставший из могилы. Притом, надо заметить, могилка та была весьма грязновата.

– Да… да… я и чувствую себя… как покойник.

– Вот, полюбуйтесь на себя! – Выудив из кармана круглое зеркальце, Шриг протер его обшлагом рукава и вложил в трясущиеся руки незнакомца.

– Но вы… вы ведь не верите, что я… мертв… да? А я на самом деле… не чувствую себя живым.

– Ну, мертвец не мертвец, а, кажется, обошелся с вами кто-то весьма невежливо. Это, часом, была не Месть? С очень большой заглавной «М»? Господи, с чего это сегодня утром всем и всюду вздумалось кому-то мстить? И кто вы такой есть, мой храбрый друг? Как вас называть?

– М-м… Не знаю.

– Вот тебе на… Как это – не знаете?

– Я… не могу вспомнить… Тот человек называл меня Джеком…

– Джек, а дальше?

– Просто Джек… Только он… ошибся… мне кажется… Это не мое имя… Не могу вспомнить.

– Ладно, дружище, может, вспомните, посмотрев на свою физиономию, – сказал Шриг.

Безымянный герой подчинился и попытался рассмотреть себя в зеркальце. Взгляд слезящихся глаз, глядевших на него сквозь прорези маски из грязи и запекшихся кровоподтеков, ни о чем ему не говорил. Он облизал пересохшие губы, и во рту блеснули крепкие белые зубы.

– Я… очень похож на мертвеца…

– Вы побывали в реке! – заявил Шриг, убирая зеркало в карман и внимательно осматривая одежду стоящего перед ним призрака. – В реке, сударь мой, и притом совсем недавно!

– В реке?.. Да… Должно быть, это была река…

– И как же вас в нее угораздило, дружище?

– М-м… не знаю. Я… не могу вспомнить… Голова… она раскололась… Удар… а потом я… перестал соображать…

– Раскололась, приятель? Тебя что, тоже треснули дубинкой? Боже мой, так и есть. Крови-то видимо-невидимо. Наклонитесь-ка, дайте осмотреть рану… Что, худо, приятель? Держитесь, держитесь, мой безымянный друг! Нет, давайте-ка по-другому. Присядьте, так мне будет сподручнее. Еще немного потерпите… Угу, эта МЕСТЬ вся написана… весьма заглавными буквами!

– Что вы видите?.. Мои мозги, да?.. Вытекают?..

– Нет-нет. Дела и впрямь неважнецкие, но не настолько. Хотя зрелище все равно не из приятных. Кто же это наградил вас такой мощной затрещиной?

– Н-не знаю…

– Как бы то ни было, вы спасли мне жизнь или по меньшей мере здоровье. А этих двоих я узнал, пока лежал на земле, – то были Вкрадчивый Сэм и Солдат Бен… Посему я благодарен вам, сударь, да-с, весьма благодарен. Благодарность – одно из самых развитых свойств моей натуры. Вы сможете идти?

– Н-нет!

– Совсем недалеко – вон туда.

– Ох… кажется, я… я умираю…

– Э нет, приятель, так не годится…

Но тут, как будто в подтверждение своих слов, безымянный спаситель начал оседать на набережную. Сыщик успел подхватить его под мышки, но голова незнакомца качнулась назад и безжизненно запрокинулась под неестественным углом. Тогда Шриг бережно уложил его на доски и огляделся по сторонам.

– Эх, ему бы крепкого рому! – сокрушенно произнес он в пространство и, схватив свою искореженную шляпу, поспешил наполнить ее речной водой. Вернувшись, он встал на колени, смочил снятую с шеи косынку и принялся смывать кровь и грязь с лица и головы неизвестного.

Лицо оказалось молодым; если бы не восковая бледность, его можно было бы назвать красивым. Глаза лежащего закатились и блестели белками сквозь неплотно сомкнутые веки с длинными ресницами.

– Н-да-а, – протянул Шриг, – здесь нужен весьма крепкий, выдержанный ром…

Он вдруг запнулся и затаил дыхание: его цепкий взгляд случайно упал на кисть руки молодого человека и, сразу же перестав блуждать, застыл, словно рука эта обладала гипнотической силой. Мистер Шриг целых несколько минут не отрывал от нее округлившихся глаз, и губы его вновь вытянулись в трубочку. В конце концов он все-таки поднялся с колен и вытащил откуда-то из недр своего необъятнейшего пальто маленькую фляжку. Отвинтив пробку, наклонился и попытался влить в рот лежащего немного спирта, но никак не мог просунуть горлышко между крепко стиснутыми белыми зубами. За этим занятием он не сразу услышал тяжелые шаги, а когда обратил внимание и поднял голову, увидел идущего к нему долговязого, широкоплечего человека.

– А, это ты, Боб! – по имени окликнул его Шриг.

– Что тут такое, Джаспер? – осведомился костлявый Боб, подойдя вплотную. – Кого изловил на этот раз? Лопни мои глаза, ну и отделал же ты его! Хоть не убил, надеюсь?

– Прикуси-ка язык, Боб, и лучше помоги мне поднять этого несчастного.

– Он что – твой приятель?

– Да! Берись за ноги, только осторожно!

– Но, Джаспер, я спешу… Мне надо менять Джо, а я и так уже опоздал. Он там, верно, уже давно проклинает меня на чем свет стоит.

– Ты сию же минуту поможешь мне довести этого парня до ближайшего кэба!

– Судя по его виду, ему скорее пригодился бы катафалк. И где мы поймаем извозчика в такую рань?

– Не твое дело, Боб! Где-нибудь поймаем. Ну что, берешься, или мне уговаривать тебя при помощи палки? – И Шриг приподнял свою трость с набалдашничком.

– Похоже, он одной ногой уже в могиле, но если он твой друг, Джаспер…

– Сказано же тебе – друг! – свирепо рявкнул сыщик. – И кроме того… впрочем, хватит без толку трепать языком! А ну-ка, подымай! Полегче, полегче! И давай шагай, только не шибко торопись. Вот так, осторожненько, в ногу иди.

Глава V,

повествующая о заботах капрала Ричарда Роу из гостиницы «Пушкарь»

Две недели спустя капрал Ричард Роу сидел за конторкой в небольшой, чисто убранной гостиной. Лицо его выражало страдание. В который раз подняв блестящий крюк, заменявший ему левую руку, чтобы пригладить пышные бакенбарды, обрамлявшие добродушное открытое лицо, он с отвращением посмотрел на длинные колонки корявых цифр, которыми был испещрен лежавший перед ним бумажный лист. Капрал Ричард Роу собирался с духом перед тем, как подбить недельный денежный баланс гостиницы «Пушкарь». Сие занятие требовало колоссального умственного напряжения и, не говоря уже о расходе чернил и бумаги, отнимало пропасть времени и сил.

Итак, капрал уставился на зловредную цифирь, и в скорбном его взгляде смешались страх и безнадежность. Однако долг есть долг, и, тяжко вздохнув и расправив могучие плечи, Дик, словно с пикою наперевес, ринулся с пером в руке на неприятеля. Послышалось невнятное бормотание:

– Фартинг, два полпенни да четыре фартинга – будет фартинг, и два пенса переносим. Два пенса да десять пенсов да фартинг – будет фартинг, и шиллинг в уме. К девятнадцати шиллингам и одному фартингу прибавить шиллинг и шесть пенсов… э-э… один фунт, шесть пенсов и фартинг. Стоять вольно! – завершил бормотание радостный возглас, и героически полученная сумма была торжественно записана куда следует. Правда, при этом капрал посадил кляксу, но смахнул ее пальцем и со вздохом продолжил: – Восемь шиллингов, один фунт, шесть пенсов и фартинг прибавляем к тринадцати фунтам, трем шиллингам, пяти пенсам и трем фартингам. Это получится… сколько же получится?

Капрал Роу застонал, обмакнул перо в чернильницу и посадил другую кляксу.

– Ах, чтоб тебя!..

Промокнув ее мизинцем, он недовольно засопел и продолжал:

– Три фартинга и фартинг – это четыре фартинга – значит, пенни. Итого пенни да пять пенсов. А шесть пенсов плюс шесть пенсов – уже шиллинг. Три шиллинга плюс шиллинг – четыре шиллинга; еще четыре – будет восемь. Да еще шиллинг…

В приоткрытую дверь за спиной капрала вдруг просунулась коротко стриженная, перебинтованная голова.

– М-м… простите… не могу ли я чем-нибудь помочь вам, капрал Дик? – робко спросила голова.

Голос был тих, но все же Роу немедленно посадил новую кляксу. Вздохнув над нею, он покачал головой, вытер кляксу пальцем и, оглянувшись, задумчиво посмотрел на говорившего своими голубыми глазами.

– Эх, Джек, ты и так трудишься не покладая рук – кружки да стаканы, тарелки да миски, тряпки, щетки… Возишься с утра до вечера. Нехорошо это, дружище, неправильно. На мою долю ничего не оставляешь – только прислуживаю посетителям. Ты слишком много работаешь, Джек, а сам еще не окреп.

– Но мне нравится… Правда, нравится… Работа избавляет меня от мыслей… Мне некогда тогда… пытаться вспомнить.

– Но мы-то как раз хотим, чтобы ты все вспомнил, парень. По крайней мере, наш друг Джаспер этого хочет… Он хочет, чтобы ты вспомнил, как попал в реку с разбитой головой, и свое имя, и вообще все о себе – понимаешь, Джек?

Тонкие брови молодого человека страдальчески изогнулись под бинтом; Джек закрыл глаза и замотал головой.

– Да не могу я, не могу… Я стараюсь… днем и ночью, но… не получается. Как подумаю об этом… сразу тот страшный грохот, звон в ушах… А что было раньше… не могу. Лучше не надо, не терзайте меня.

– Ну, ладно, ладно, Джек, мы подождем, пока ты совсем не поправишься. Да не переживай ты так, дружище. Успокойся, отдохни. Сядь, выкури трубочку или прими малость внутрь для подкрепления сил.

– Нет, нет, благодарю вас. Только, пожалуйста, позвольте мне помочь вам.

– А ты быстро считаешь?

– Считал когда-то… кажется. Думаю, справлюсь… Так можно мне попробовать? Вы разрешаете?

– От всей души, дружище! – сдался наконец с радостью капрал и с готовностью ретировался с поля битвы.

Взяв с каминной полки отдохнувшую трубку, Роу набил ее табаком, раскурил и уселся за конторку напротив Джека. Некоторое время он молча, изумленно и с растущим уважением наблюдал, как его молодой друг, быстро считая в уме, аккуратно записывал результаты, потом, не выдержав, воскликнул:

– Господи, Джек, вот уж не ожидал! Эко ты лихо расправляешься с этими фартингами! Поистине просто оторопь берет!

– Как так? – с некоторым беспокойством спросил доброволец.

– Ну, ты раскидываешь их направо и налево не хуже твоих гвардейских драгун, что разметали французских кирасир при Ватерлоо.

Снова наступила тишина. Попыхивая трубкой, капрал с неослабным удивлением следил за помощником. Наконец тот с сожалением отложил перо.

– А еще каких-нибудь счетов у вас не найдется? Я мог бы ими заняться… – с робкой надеждой спросил он.

– Как, уже готово? Так скоро? Потрясающе! И – лопни моя селезенка! – ни единой кляксы!

– Так что насчет счетов, капрал Дик? Или, может быть, нужно помочь написать какие-нибудь письма?

– Нет, больше ничего, дружище. Но ты не расстраивайся! Давай просто посидим да поболтаем, как водится среди друзей.

– Что ж, это можно… Только, пожалуйста, не спрашивайте меня о прошлом… А то мне становится муторно, страшно. Как только начинаю вспоминать, думать, так сразу в голове все мутится.

– Ладно, парень, потолкуем о нас с тобой. Как бы это начать… В общем, пора нам с тобой подружиться, стать настоящими товарищами… Потому что, видишь ли, ты побывал в реке, а Джаспер Шриг спас тебе жизнь – так же, как некогда и мне. Да… И теперь мы должны стать настоящими друзьями – все трое. Ты, я и Джаспер.

– Да, да, конечно, капрал… А вас он тоже спас?

– Угу. Со мною, Джек, такая вышла история. Я потерял эту свою руку при Ватерлоо, попал в лазарет, а потом, как вышел оттуда, меня и отправили в отставку… Стал не нужен, понимаешь ли… Не слишком-то много проку от однорукого солдата. А у меня, Джек, не было никого – ни друзей, ни семьи… Вдобавок я не мог найти работы. Тогда-то я и познал на своей шкуре, каково в этом мире калеке. Мне не было в нем места. И вот однажды ночью – помню, дождь еще моросил – спустился я к реке и решил покончить со всем… Но меня заметил Джаспер. Он пошел за мной и, поняв, что’ я замыслил, не раздумывая бросился в реку. Вцепился в меня мертвой хваткой! А потом мы вместе оказались под водой… Мы все погружались и погружались, пока я не понял, что он не умеет плавать. Ну, и пришлось мне вытаскивать его – что еще оставалось делать?.. Насилу справился одной рукой. В общем, как видишь, я по сей день жив-здоров, и все благодаря моему другу Джасперу!

– Выходит, вы спасли друг друга, капрал?

– Ну… можно сказать… в каком-то смысле. Хотя Джаспер первый кинулся меня спасать. И потом тоже не бросил. Одним словом, он молодец, мой товарищ Джаспер, и душа у него большая, как у апостола Павла.

– Он очень добр ко мне.

– Да. Кстати, он сегодня должен вернуться, хотя, конечно, из Сассекса путь неблизкий.

– Из Сассекса?!

Это восклицание прозвучало отчетливо, в полный голос, и столь разительно не соответствовало обычной манере речи молодого человека, что капрал вскинул голову и посмотрел на него, словно в первый раз увидел. На мгновение ему померещилось, будто перед ним кто-то совсем незнакомый – широкоплечий, с гордой осанкой и широко открытыми ясными глазами. Но не успел Дик выразить свое изумление словами, как глаза эти погасли и подернулись туманной пеленой, темные брови сошлись над переносицей, а голова поникла. Джек снова ссутулился и превратился из гордого, независимого человека в робкое, забитое существо, каким был прежде.

– Не иначе, Джек, дружище, тебе знакомо слово «Сассекс»?

– М-м… мне показалось… но теперь… не знаю… никак не могу вспомнить.

– А ты попытайся, парень, попробуй! Давай напишем его на этом клочке… «Сассекс» – вот так! Посмотри на него – вдруг поможет?

– Н-нет! – ответил Джек. – Нет… не надо! – Он пригнул голову, спрятал лицо в дрожащих ладонях и весь сжался, почти скрывшись под конторкой.

– Бедняга! – вздохнул капрал и, полный сострадания, положил руку на его безвольное плечо. – Бедный ты, бедный! Тебе и правда лучше пока не ломать себе мозги. Повремени, дружище.

– Мне бы только вспомнить, что было перед этим взрывом в голове…

– Ладно, Джек, успеется. Всему свое время. А сейчас давай-ка я раскурю тебе трубку… Табак – он, как ничто другое, действует успокоительно.

– О, вы так добры, капрал Дик… – Из-под ладоней раздались сдавленные рыдания. – Благодарю вас, сэр…

Встав, Роу отправился в соседнюю комнату, где находилась харчевня с буфетом, и там увидел тощую, костлявую особу, с распаренных рук которой стекала мыльная пена. Посмотрев на ее изможденное, унылое лицо, он потянулся было к брючному карману, но женщина остановила его жестом.

– О нет! Не надо, капрал Дик, – запротестовала она, кланяясь. – Спасибо вам за вашу доброту, но мне, слава Богу, выплатили ренту, да и работы на этой неделе хватало. Только вот мой Джонни упал и сильно расшибся. Плачет не переставая, прямо душа разрывается, бедный ягненочек… Никак не могу его утешить – ничего не хочет, а все просит позвать вашего молодого постояльца. Вот я и пришла к вам, капрал, – не отпустите ли вы к нам на время Джека? Если он не откажется сходить со мной через улицу и рассказать моему малышу про Золушку. Вы бы видели, как он чудесно ладит с детьми! А Джонни так жалобно плачет, бедный мой ягненочек, что я никак не возьмусь как следует за стирку. Если бы ваш Джек сделал такое одолжение, я просто не знаю, как была бы благодарна!

– Что ж, я спрошу его, миссис Баскомб, – с сомнением ответил капрал. – Хотя, по правде, моему товарищу сегодня нездоровится. Что-то он невесел, мэм…

– Я пойду… Да, да… конечно, пойду, – заявил тут сам молодой постоялец, появляясь в дверях. – С детьми мне хорошо… Они… отвлекают меня… от этих мыслей… Я пойду с вами, мэм.

И вскоре он, перейдя вслед за озабоченной матерью через Грэйс-Инн-Лейн, уже сидел в пару, средь пятен мыльной пены, вместе с маленьким и изрядно чумазым ее сыном. Мальчуган забрался к нему на колени и, обняв ручонками, уставился круглыми глазами в печальное, доброе лицо. В нем было столько сочувствия к ребячьему горю, что всхлипы сами собой затихли, сорванец вытер слезы и, позабыв о своих болячках, начал слушать неспешный рассказ об ужасно опасных приключениях Храброго Портняжки, а потом без перерыва историю Кота в сапогах и сказку про Синюю Бороду. И даже измученная прачка то и дело прерывала стирку, заслушиваясь и забывая о невзгодах безрадостной жизни.