Текст книги "Тайна Лоринг-Чейза"

Глава XIII,

в которой Лоринг вновь встречает Лоринга

После того как Бен Баукер скрылся из виду, Дэвид еще долго сидел на скамье и легонько подбрасывал монеты на руке. С этими деньгами он сможет быстро и с удобствами добраться до Лондона, разыскать там Джаспера Шрига, полицейского с Боу-стрит, который однажды уже помог ему, и попросить у него содействия в законном установлении личности… Он поедет на почтовом дилижансе… Да, так он и сделает, но сначала нужно получше подкрепиться.

Составив план действий, Дэвид встал и направился в гостиницу. В харчевне в этот час никого не было, за исключением некоего старца в холщовой одежде, который негромко храпел в углу. Как только Дэвид вошел, старец мигом очнулся и сел, моргая, как будто и не спал.

– Мое поштение молодому гошподину! – прошамкал он. – Не иначе вы пришли жаморить шервяшка?

Дэвид не стал отрицать очевидное, и старик, торжествующе закивав, начал дубасить своей палкой по полу.

– Я сражу понял! – заявил он. – И еще я вижу, у вас доброе сердце, чему я очень рад, ведь и мне тоже не мешает малошть подкрепится… Том, эй, Том!

И патриарх еще громче заколотил палкой. На крик и грохот явился, протяжно зевая на ходу, пухлый круглоголовый хозяин. Увидев посетителя, он расплылся в улыбке, кивнул и повернулся к старику.

– Ну, чего тебе, дед?

– Он еще шпрашивает! Закушки, конечно! Тарелку для юного господина и одну для меня.

– А чем расплачиваться будешь?

– Господин угощает.

– Он так и сказал? – засомневался Том.

– Разве ты не видишь: у молодого господина доброе сердце. Неужели ты думаешь, ему жалко чуть-чуть денег? Он не дашт помереть с голоду бедному старику Джоуэлу. Верно я говорю, молодой господин?

– Ну конечно! – рассмеялся Дэвид, доставая одну из своих гиней. – Если у вас осталась какая-нибудь холодная говядина, хозяин, или, скажем, ветчина – принесите, пожалуйста.

– О, ветчина! – возопил старик, сладострастно закатывая глаза. – Я готов ешть ее день и ночь. Услада для желудка. Нет ничего вкуснее ветчины. Впрочем, кусок говядины, баранины или цыпленок тоже сойдут. Да и от рыбки я никогда не отказываюсь.

– Нет, вы только полюбуйтесь на него, сэр! – неодобрительно пробурчал хозяин, зевая в ладонь. – Уа-а-у… Ему о душе пора думать…

– Том! Не болтай, а неси, чего велено! – завопил старик, снова принимаясь колотить палкой по полу. – Ты слышал, что сказал юный господин? Тащи ветчину, свинину, говядину – что там у тебя – и побольше. Я голоден! И пива не забудь.

– Голоден! – передразнил хозяин. – А ты когда-нибудь бываешь сыт? Сэр, вы просто не представляете, какой он обжора и пьяница! Ненасытная утроба. Бездонная бочка. Хотя по брюху так сразу не скажешь.

– Да, желудок у меня – дай Бог каждому! – гордо кивнул патриарх. – Растягивается будь ждоров!

– Когда-нибудь ты так его растянешь, дед, что получишь заворот кишок. Это так же верно, как то, что тебя зовут Джоуэл Байбрук.

– Поменьше болтай, Том, да побыстрее поворачивайся, а то ишь, рашпустил язык!

Когда наконец все стояло на столе, Дэвид со стариком уселись друг против друга и с жадностью набросились на еду. В самом деле, престарелый мистер Байбрук орудовал ножом и вилкой с поразительной энергией. Дэвид спустя несколько минут понял, что ему с ним не тягаться, и застыл, наблюдая за старым чревоугодником с веселым изумлением. А тот придержал свои челюсти ровно настолько, чтобы представить нижеследующее объяснение:

– Я, видите ли, был кладбищенским сторожем, да!

– В самом деле? – удивленно спросил Дэвид.

– Угу! И папаша мой был кладбищенским сторожем, а после меня им стал мой сын.

И, решив, что внес требуемую ясность, патриарх с новым рвением вернулся к прерванной трапезе.

Утолив голод и пожелав всего доброго старику и невыспавшемуся хозяину, Дэвид покинул гостиницу и направился по дороге в сторону Лондона.

Но не успел он пройти и сотни ярдов, как услышал пронзительное ржание лошади, дробный топот копыт, а потом увидел огромного коня под седлом, но без всадника, который, перемахнув через изгородь впереди, врезался грудью в противоположную полосу кустарника и исчез.

Узнав Брута, Дэвид толкнул калитку и бросился, осматриваясь на бегу, через луг. Вскоре его опасения подтвердились.

Она лежала ничком на опушке леса, на сломанном суку, который, видимо, и вышиб ее из седла. Она была пугающе неподвижна и не издавала даже стонов. Дэвид в страхе опустился на колени и благоговейно одернул на ее ногах сбившуюся длинную амазонку, осторожно перевернул на спину стройное тело и приподнял безжизненно запрокинутую голову. Бледное лицо казалось еще бледнее по контрасту с черными бровями и длинными ресницами и так странно дисгармонировало с золотом волос. Красивые губы пересохли и совсем потеряли цвет, а тонкие ноздри едва трепетали от слабого дыхания… Слава Богу, жива! Нужно побольше воздуха… Непослушными пальцами ослабив шнуровку, Дэвид освободил белоснежную шею и прислушался. Дышит или нет? Господи, Боже!.. Слава небесам, дышит!.. Что же делать? Воды?.. Конечно, воды, и немедленно!

Все еще поддерживая ее голову, он оглянулся по сторонам и на счастье услышал в подлеске журчание родника. Дэвид подхватил девушку, с большим трудом встал на ноги, и медленно, с бесконечной осторожностью понес ее в рощу. Вскоре он вышел к огромному дереву, крона которого образовывала нечто вроде шатра, а под ним протекал узкий ручей. Дэвид уложил свою ношу на траву и, пригоршней зачерпывая воду, смочил девушке лицо, шею и руки. Наконец, к его бесконечному облегчению, она вздрогнула, вздохнула и открыла глаза.

– Вам лучше? – заботливо спросил он.

Мгновение она смотрела на него непонимающе, потом нахмурилась и снова вздрогнула.

– Что… что я здесь делаю?

– Вы упали с лошади, – объяснил Дэвид.

– Да… вспомнила…

– Вы ранены? Вам больно? – спросил он, склоняясь над ней.

– Нет, нет, – ответила она, неожиданно задрожала, и, словно испуганный ребенок, прильнула к его груди.

– Я… я боялся… что вы убились, – запинаясь, пробормотал он.

– Вы боялись? – повторила она, прижимаясь к нему еще крепче. – Да, понимаю, только есть вещи пострашнее смерти… Смерть не подличает… Смерть – это свобода. Мне кажется, я была бы счастливее, если бы умерла.

– Вы? Да как вы можете такое говорить?! Ведь вы так молоды! Ну, полно, полно! Что за беда с вами приключилась?

– Я боюсь… Боюсь! – прошептала она.

– Кого? Этого человека?

– Да нет же, себя! И еще мне очень одиноко.

– Расскажите. Прошу, расскажите мне все, – мягко настаивал он.

Антиклея отстранилась и, прислонившись спиной к могучему стволу, окинула Дэвида мрачным взглядом.

– Вы испортили мне прическу!

– Простите меня… но вам нужна была вода…

– И вы окатили меня с ног до головы!

– Но это хорошо подействовало, мэм!

– Голова вся мокрая и за воротник стекает… Бр-р!

– Вы были в обмороке, сударыня. Почти не дышали.

Она укоризненно покачала головой, достала миниатюрный носовой платочек и принялась вытирать лицо и шею, потом затянула шнуровку.

– А как я попала сюда, в рощу? – недовольно спросила девушка.

– Я перенес вас, сударыня.

– Удивляюсь, как вам это удалось. Я ведь очень тяжелая?

– Чрезвычайно, мэм!

Антиклея насупилась еще больше.

– Тогда, должно быть, вы сильнее, чем выглядите, сэр.

– Да, мэм… Осмелюсь высказать смиренную просьбу: не ездите верхом на норовистых лошадях.

– Брут – не норовистый… А если и так, тем лучше.

– Он может вас убить…

– Жаль, что он этого не сделал.

– Не гневите Бога, мэм! Если бы вы действительно погибли…

– То это была бы ваша вина, сэр!

– Моя?! – Дэвид опешил. – Каким образом?.. Ради всего святого…

– Вы разбудили в нем дьявола – в сэре Невиле, конечно, а не в жеребце – и он… Ах, да что там говорить… В общем, я седлаю Брута, только когда меня доводят до белого каления! После вашего визита сэр Невил словно обезумел. Что вы сделали? Почему он так разозлился?

– К сожалению, ничего, сударыня.

– Когда он в таком состоянии, его все боятся. Все, кроме меня. Чем скорее вы уйдете, тем лучше для вас… Это правда, что вы отняли у него пистолет – ну тот, что мне показывали?

– Да, мэм.

– Как это случилось? Расскажите.

– Мне просто повезло… Я первым дотянулся до ящика стола.

– Значит, вы его не украли? Это точно?

– Можно сказать, позаимствовал… чтобы предотвратить несчастный случай.

– Значит ли это, что сэр Невил угрожал вам? Или вы имеете в виду, что…

– Он был недостаточно проворен, мэм.

– Я рада, что вы не вор.

– Искренне благодарен.

– Вы смеетесь надо мной?

– Ни в коем случае, сударыня.

– Ну ладно, вор вы или не вор, а лучше вам поскорее уйти из этих мест.

– Думаете, он захочет мне отомстить?

– Не знаю… Но, когда он впадает в такое холодное бешенство, это всегда опасно.

– В таком случае я остаюсь. Поселюсь где-нибудь поблизости, а Лондон может и подождать. Придется временно разбить лагерь в Лоринг-вилледж.

– В таком случае вы – глупец! – воскликнула она разгневанно. – Самый настоящий глупец! Потому что остаетесь ради того, чтобы потешить свою дешевую гордость!

– Не только, сударыня. Помнится, совсем недавно кто-то что-то говорил о страхе и одиночестве. Так вот, я хочу, чтобы вы знали: у вас поблизости есть друг, который, если в том возникнет нужда, с радостью придет на выручку и на которого вы можете опереться в любой беде, потому что… Впрочем, этого достаточно.

– Потому что – что?

– Потому что моя мать учила меня помогать всем, кто попал в беду, особенно женщинам.

– Должно быть, это удивительно, когда у тебя есть мама, – сказала Антиклея, опустив голову и хмуро уставившись на журчащую воду. – А я вот никогда не знала своей матери… Она была парией… нищей… и умерла от измождения, когда я родилась… Иметь мать, которую помнишь и любишь… Наверное, я многое потеряла. Правда, у меня есть Белинда, она мне больше, чем…

Антиклея резко оборвала себя, взгляд ее моментально стал жестким, и в то же мгновение Дэвид вскочил на ноги, ибо в каком-нибудь ярде от ствола дерева, картинно опираясь на свою трость, стоял сэр Невил. Его породистые орлиные черты смягчала печальная улыбка.

– Прошу простить, если помешал, – заговорил он удивительно мягким баритоном. – Я ковылял мимо, но, услышав голоса, осмелился полюбопытствовать. Вы были так поглощены беседой, что, боюсь, я напугал вас.

– Действительно, сэр, вы изволили подойти совсем бесшумно! – Выпятив подбородок, с вызовом ответил Дэвид.

– Да, да, – вздохнул сэр Невил. – Моя хромота, как вы могли заметить, крайне безобразна, и я, чтобы лишний раз не смущать людей, стараюсь ходить как можно тише и незаметнее. Однако, сэр, я несказанно рад, что встретил вас и получил возможность выразить свое искреннее сожаление за прием, оказанный вам сегодня утром. Да простит меня Бог, я вспыльчивый, несдержанный старик, подверженный припадкам уныния и внезапного гнева. Моя дорогая Антиклея подтвердит, если захочет… Таким образом, сэр, я по доброй воле признаю свою вину и, моля вас о прощении, протягиваю вам свою руку в знак дружбы… Только вот примете ли вы ее?

Антиклея незаметно для сэра Невила бросила на Дэвида выразительный взгляд и едва уловимым движением покачала головой. Дэвид засомневался, но руки не протянул.

– Сэр Невил, – сказал он, покраснев. – Ваша неожиданная доброта… любезность… и это смирение, сэр… Я изумлен и не нахожу слов…

– Значит, я напрасно беспокоился…

Грустный, тихий голос, печаль задумчивого лица растрогали и устыдили Дэвида. Он не выдержал, порывисто шагнул вперед и пожал протянутую руку.

– Прошу, ни слова больше! Ваши недавние сомнения относительно меня – вполне оправданны. Да и кто не засомневался бы, явись к нему нечесаный, небритый бродяга в этом диком наряде…

– Благородный юноша, – остановил его сэр Невил, – ваше великодушие безмерно тронуло мое сердце – гораздо глубже, чем я могу выразить словами…

Но его благородную речь внезапно прервал насмешливый хохот.

– О, сэр! – вскричала Антиклея, продолжая смеяться. – Не надо! Прошу, не надо больше! Мой носовой платок промок насквозь и не впитает больше ни слезинки!

Губы Антиклеи презрительно кривились, широко открытые глаза полыхали гневом. Потрясенный Дэвид даже отпрянул.

– Сударыня… – начал было он.

– Не трудитесь, сэр, – вздохнул сэр Невил. – Не браните и не упрекайте ее. Я один во всем виноват. Антиклея – лишь результат моего воспитания… В ней с детства чувствовались задатки неистового, необузданного нрава, а я упустил… Но она еще дитя, чье сердце и чьи чувства пока дремлют. Когда-нибудь ты проснешься, моя Антиклея, да… проснешься для любви и женственности. И – кто знает? – может быть, тогда ты станешь чуточку добрее к старому, безобразному калеке…

И сэр Невил быстрым движением коснулся тонкими пальцами влажного золота волос. Он как будто собирался мягко, бережно погладить ее, но Антиклея вздрогнула и отшатнулась, посмотрев на его руку так, словно увидела змею.

– Нет! Не смейте! – закричала она и мгновенно очутилась на ногах.

Прижавшись спиной к стволу дерева, она задыхалась, словно затравленный зверек, и в этой позе и во всем ее облике было столько гадливости и ярости, что Дэвид застыл, онемев, и лишь испуганно переводил взгляд с Антиклеи на сэра Невила.

А тот опустил голову и, помолчав, заговорил едва слышно:

– Ах, моя дорогая, моя дорогая! – И, повернувшись к Дэвиду, беспомощно улыбнулся. – Увы, сэр, – произнес он горестно – юность бывает так жестока!… И все-таки я не имею права обижаться. Ведь я сам подвержен припадкам отчаяния и черного юмора. Чего ждать, когда перед глазами ребенка постоянно такой пример?.. Я наказан справедливо, но поистине как жестоко ранит меч справедливости! Впрочем, довольно об этом… Надеюсь, вы окажете мне честь и будете сегодня моим гостем. А завтра, если пожелаете, лошади и экипаж – к вашим услугам. Или нет, я сам отвезу вас в Лондон, ведь это дело жизненно важно для нас обоих. Но сегодня вы непременно должны воспользоваться гостеприимством Лоринг-Чейза. Уважьте старика.

Тут Дэвид снова поймал страстный отрицательный жест Антиклеи.

– Так вы доставите маленькое удовольствие одинокому инвалиду? – мягко настаивал сэр Невил.

– Сэр, я почту это за честь, – после некоторого колебания ответил Дэвид.

– Вот и прекрасно, – сказал сэр Невил. – В таком случае позвольте мне опереться на вашу руку. А ты, моя Антиклея, ступай вперед и предупреди, что у нас гость.

Мгновение она стояла, хмуро переводя взгляд с одного на другого, потом, не произнеся ни слова, подобрала длинную юбку и торопливо удалилась.

– Прекрасное, но какое своенравное дитя, – вздохнул сэр Невил, когда они рука об руку последовали за ней. – И все же, если я потеряю ее… Вы, конечно, поведали ей свою романтическую историю? Открыли свое имя, цель своего приезда… Полагаю, она очень заинтересовалась?

– Нет, сэр, – ответил Дэвид, – я ничего ей не сказал. Только то, что меня зовут Дэвид.

– Похвальная сдержанность. Женщины, даже самые лучшие из них, любят посудачить… Смотрите, уже луна. Ночка будет великолепная. Завтра отправимся в Лондон, где наш адвокат Гиллеспи разрешит тайну Дэвида, который мертв и похоронен, и Дэвида, который жив.

Шагая рядом со своим дядей, слушая, как он вспоминает прошлое и рассуждает о будущем, вслушиваясь в доброжелательный мелодичный голос, Дэвид время от времени поглядывал на красивое лицо баронета и чувствовал, как его помимо воли все сильнее тянет к человеку, о котором он поспешно составил столь превратное мнение.

Наконец они достигли дома, почтительный лакей бесшумно проводил Дэвида наверх, в роскошную комнату, где для него приготовили чистую одежду и тонкое белье. Знающий свое дело лакей ловко и чисто побрил его и дал умыться. От чужой одежды и белья Дэвид, правда, отказался, и, услышав мелодичный звон колокольчика, спустился по широкой лестнице в собственном поношенном, хотя и основательно вычищенном, платье. Он пересек просторный холл, тускло освещенный сумеречным светом из высоких окон, и остановился, чтобы осмотреть дорогие гобелены, в простенках между которыми сверкало начищенное старинное оружие. Пока он, обомлев от восхищения, стоял перед коллекцией, сбоку, из сводчатого низкого дверного проема, завешенного портьерой, появилась Антиклея. Она сменила костюм для верховой езды на закрытое, плотно облегающее ее фигуру платье. Блестящие волосы были высоко уложены и завиты локонами, которые ниспадали, обрамляя свежие округлые щеки. Увидев ее, Дэвид склонился в почтительнейшем поклоне и при этом удостоился лицезреть ее стройную ножку, которой девушка как раз притопнула в раздражении.

– Итак, вы отказались внять предостережению, сэр! – произнесла она, сдерживая гнев.

– Предостережению? О чем, сударыня?

– Не о чем, а о ком! Хоть я не понимаю, зачем ему понадобилось разыгрывать этот спектакль перед… перед таким гусем, как вы! И вообще, кто вы такой?

– Спектакль? – переспросил Дэвид несколько надменно.

– Тише! – воскликнула она шепотом. – Говорите тихо, как я!

– Но почему мы должны шептаться, мэм?

– Раз я прошу, тому должна быть веская причина! Вы мне не ответили: что заставило его устроить эту комедию? Кто вы?

– Ваши подозрения в адрес сэра Невила, безусловно, несправедливы, сударыня.

– А вы, безусловно, агнец, если не глупая овца! – сердито ответила она все тем же яростным шепотом. – Но двери не заперты, сэр, вы успеете бежать, прежде чем волк покажет свой оскал!

– Сударыня, – сказал Дэвид, отвесив второй полный достоинства поклон, – я вынужден напомнить вам, что джентльмен, о котором идет речь, пригласил меня в гости.

– Вы слепец! – презрительно фыркнув, сказала она. – Говорю вам, он дьявол, который…

– Прошу вас, тише, мэм! – воскликнул Дэвид, вновь шокированный тем неистовством, с которым она говорила. – Ваша ненависть к нему слишком бросается в глаза. Как только речь заходит о сэре Невиле, вы впадаете в истерику…

– В истерику?!

– А если не в истерику, то по крайней мере проявляете излишнюю страсть… Принимая во внимание, что я являюсь его гостем, с моей стороны будет недостойно выслушивать…

– Прекрасно сказано, сэр! – прозвучал негромкий голос, и сэр Невил, собственной персоной, зашаркал, выходя к ним из тени.

– А, так вы здесь, сэр! Как всегда, подглядываете и подслушиваете? – презрительно проронила Антиклея.

– Да, я здесь, дитя мое! – ответил он, печально глядя на нее грустными глазами.

– О, я не боюсь вас, сэр! – воскликнула она, гордо выпрямляясь, так что ему пришлось смотреть на нее снизу вверх. – Я никогда не боялась вас и никогда не стану бояться! Только троньте меня, сэр Невил, меня или кого-нибудь, кого я люблю, и… да поможет мне Бог – я убью вас, и вы это знаете!

– Тише, дитя мое, успокойся! – взмолился сэр Невил. – Действительно, ты становишься истеричной и говоришь, как безумная. Излишне страстно, как выразился наш юный друг!.. Не слушайте ее, сэр, прошу вас!.. Ну, ну, моя Антиклея, успокойся!

Говоря это, он внезапно поднял руку и нежно положил ладонь ей на плечо. Девушку всю так и передернуло. Дэвида снова поразило, с какой злобой и омерзением она сбросила его руку, и, выкрикнув нечто нечленораздельное, выбежала вон.

– Бедная девочка! – вздохнул расстроенный сэр Невил. – Есть ли на свете что-нибудь более беспричинное, чем женская ненависть, как по-вашему? В какую черную бездну стыда и ужаса может затянуть это непостижимое чувство!.. Пусть небо защитит тебя от самой себя, моя Антиклея!.. Прошу вас, сэр, подайте мне вашу руку. Такие сцены, сколько бы я ни старался относиться к ним философски, действуют на меня очень тягостно. Ладно, идем, обед стынет. Придется обедать вдвоем, мой племянник.

Глава XIV,

в которой происходит чудесное перевоплощение

– Поистине захватывающая история. Просто удивительная! – заключил сэр Невил, поудобнее устраиваясь в кресле. – На вашем месте я бы вечно благодарил беднягу Массона, ибо незадачливый мошенник, вне всяких сомнений, спас вам жизнь. Да, это действительно чудесная история!

– И вы верите мне, сэр?

– Каждому слову, мой племянник, каждому слову! – ответил сэр Невил, снимая кожицу с персика. – Ты избежал серьезной опасности, а все из-за своей излишней откровенности.

– Каким же доверчивым глупцом я показал себя! – сокрушенно вздохнул Дэвид, наблюдая за его ловкими длинными пальцами.

– Это послужит тебе э… уроком. Думаю, впредь ты будешь держать язык за зубами.

– Да, сэр, будьте уверены!

– Друзей я, конечно, не имею в виду. У тебя много друзей в Англии, племянник?

– Никого, сэр.

– Или просто хороших знакомых?

– Только два человека, сэр. Они живут в Лондоне.

– Вот как? Двое знакомых в Лондоне?

– Я им очень многим обязан. Это те, кто приютили меня, когда я был не в себе… кормили, поили, всячески старались помочь.

– Достойные люди! Значит, ты им благодарен?

– Не могу выразить, насколько благодарен, сэр. Уж и не знаю, что бы со мной сталось, если бы не Джаспер Шриг с капралом Диком.

Длинные ловкие пальцы неожиданно замерли. Дэвид поднял голову и наткнулся взглядом на внимательные глаза сэра Невила. Их странный блеск пробудил в молодом человеке смутное беспокойство. Но тяжелые веки тут же погасили эти огоньки, и сэр Невил опять принялся за персик.

– Невероятно! – пробормотал он. – Поразительное совпадение! Я, по случайности, знаком с Джаспером Шригом… Он ведь сыщик с Боу-стрит?

– Да, сэр, о нем я и говорю.

– И ты, естественно, хочешь разыскать его, чтобы поблагодарить?

– Конечно, сэр!

Сэр Невил негромко вздохнул.

– Это похвально!… Да, а почему ты ничего не пьешь, племянник? Это вино из Опорта – почтенный возраст и редкостный букет. Непременно отведай.

– Спасибо, сэр, но после той кошмарной ночи я больше не пью вина и, вероятно, никогда уже не буду пить. Оно вызывает у меня отвращение.

Сэр Невил совсем утонул в своем кресле, дядюшкин заостренный подбородок погрузился в жабо на груди. Снова встретившись с внимательным взглядом полуприкрытых глаз-буравчиков, Дэвид вновь почувствовал то же смутное беспокойство.

– Итак, племянник отказывается составить компанию родному дяде.

– Простите, сэр.

– Что ж, такая воздержанность достойна только подражания, – рассудил сэр Невил. – Пожалуй, я тоже не стану сегодня пить, а вместо этого попиликаю-ка лучше на скрипке! – Сэр Невил с неожиданным проворством вскочил на ноги, заковылял к большому шкафу и вскоре, прихрамывая, вернулся со скрипкой и смычком в руках. – Это очень старый инструмент, племянник! – сказал он, бережно погладив скрипку тонкими пальцами. – Старый и мудрый и выдержанный, как вино. Он видел на своем веку много добра и зла, он может смеяться над глупостью, петь от радости и рыдать от скорби. Прислушайся!

И, прижав скрипку острым подбородком, сэр Невил поднял смычок и коснулся им струн. Скрипка отозвалась и запела чистым нежным голосом. Сэр Невил играл, и в искрометную, полную веселья мелодию, от которой так и подмывало пуститься в пляс, внезапным диссонансом ворвался грозный удар судьбы, который сменился мрачно-торжественным похоронным маршем и полными безнадежного горя и муки рыданиями. Потом скрипка издала горестный стон, заплакала жалобно и наконец, печально вздохнув, умолкла.

Сэр Невил с сожалением опустил смычок.

– Вот так-то, мой племянник, такова мудрость старой скрипки, познавшей тщетную суету, которую люди зовут Жизнью.

– О, сэр… – начал было Дэвид и запнулся, не находя слов. – Вы… вы настоящий маэстро!

– Ну уж и настоящий!

Бросив на него быстрый взгляд, словно желая убедиться в искренности восхищения, сэр Невил улыбнулся.

– Прошу вас, сэр, продолжайте!

Сэр Невил засмеялся.

– Ей-Богу, ты мне льстишь. Но, если ты действительно любишь музыку, я тебе сыграю еще, или лучше миссис Белинда споет для нас обоих.

И он взял со стола серебряный колокольчик. Почти в ту же секунду бесшумно вошел лакей и поклонился, ожидая приказаний.

– Попросите, пожалуйста, миссис Белинду прийти в органную.

Слуга молча удалился, а сэр Невил встал и повел гостя в тускло освещенный зал. Вскоре послышались быстрые легкие шаги, шелест платья, и перед обоими Лорингами предстала миссис Белинда.

– Что ты хочешь, Невил? – тихим, нежным голосом спросила она. – Мне что-нибудь сыграть?

– Моцарта, моя милая! Божественного Моцарта, который выразил своей музыкой больше, чем можно сказать словами.

Миссис Белинда, показавшаяся еще тоньше и девически-стройнее, чем в прошлый раз, когда ее видел Дэвид, послушно села к огромному инструменту, маленькие пальчики забегали по клавиатуре, и внезапно сверху хлынул стремительный водопад, все вокруг затопили мощные голоса труб и, поднявшись каскадом до немыслимых высот восторга, затихли. Остался только плеск струй, тихое журчание, сопровождаемое страстным и нежным плачем скрипки.

Целый час играли они сочинения покойного маэстро, и все по памяти, без всяких нот. Наконец сэр Невил остановился и перевел дух.

– Достаточно, Белинда! А теперь спой нам что-нибудь.

– Хорошо, Невил, я спою вам… песню, которую ты написал когда-то… когда мы оба были молоды.

– Нет, нет! Спой что-нибудь более достойное твоего голоса.

– Но, Невил, твоя песня – это лучшее из всего, что я пою. Вот, послушайте.

Снова заиграл орган, и под его чарующие звуки вдруг зазвучал удивительно глубокий голос. Дэвид поразился контрасту между голосом, которым Белинда говорила, и тем, которым сейчас пела:

 
Закат померк, и тихо ночь
Простерла бархат крыл.
И слезы всех, кому невмочь,
Сон благодатный гонит прочь,
Забвенье дарит сил.
 
 
О Смерть, ты просто долгий сон,
Мне зов не страшен твой.
Умру – не плачьте, знайте: он
Под саван ночи положен,
В забвенье и покой.
 

– Ну и ну! – воскликнул сэр Невил, едва замер последний аккорд. – Надо же, как я был сентиментален в молодости! Ей-Богу, настоящий мечтатель. Увы, все в прошлом!.. Но время не властно над твоим чудным голосом, Белинда. Благодарю тебя. Ты, как всегда, утешила меня. Может статься, я сегодня даже засну… Доброй ночи!

Дэвид, в свою очередь пробормотав слова благодарности, коснулся губами маленьких крепких пальчиков миссис Белинды и проводил ее взглядом. Белинда исчезла быстро и тихо, словно тень, и Дэвид еще долго терялся в догадках, почему она показалась ему такой несчастной. Потом понял: из-за седины.

– Да, – вздохнул сэр Невил, – пожалуй, я смогу уснуть. Впрочем, как знать! Бессонница стала для меня настоящим проклятьем, сэр. Ложиться в это время в постель – только зря мучиться, и я часто брожу по дому, как неприкаянный. Так что, если вдруг услышишь спозаранку мою колченогую походку, знай: это мое проклятье… Теперь я понимаю, что спать, не видя снов, – это самый настоящий дар небес… Все забывается, стихает боль, душевная и телесная, восстанавливаются силы… А вот и Джордан, он посветит тебе и проводит до постели. Доброй ночи, сэр. Желаю крепкого сна!