Текст книги "Биг Сур"

20

Так вот, о моем маленьком китайском друге – я все время говорю «маленький» и о Джордже, и об Артуре, но ведь они и вправду оба маленького роста – Впрочем Джордж говорит медленно и вид у него отсутствующий как положено дзен-мастеру осознавшему что ничто не имеет значения, а Артур как-то дружелюбнее и теплее, любопытный, вечно все спрашивает, деятельнее Джорджа с этим своим постоянным рисованием, ну и ясное дело не японец а китаец – Хотел меня с отцом своим познакомить – В то время они с Монсанто очень дружили и на улице являли собой чрезвычайно странную парочку: румяный довольный дядька со стрижкой ежиком, в вельветовой куртке и иногда с трубкой, а рядом мальчишка-китайчонок, он так молодо выглядел что бармены часто отказывались его обслуживать, а на деле ему было уже тридцать – Происходил он из уважаемой в Чайнатауне семьи, а Чайнатаун совсем рядом с легендарными битническими кварталами Фриско – И судя по всему был весьма искушенным любовником, у него всегда водились потрясающие девки, причем только что расстался с женой, я ее не видел, но по словам Монсанто красивейшая негритянка в мире – Семья не одобряла артуровские художества и богемный образ жизни, так что он жил отдельно в комфортабельном старом отеле на Норт-Бич, но порой заглядывал в Чайнатаун навестить отца, отец задумчиво сидел в задней комнате своего китайского универсального магазинчика среди своих бесчисленных стихотворений, мазками китайской кисти наносил он их на прекрасную цветную бумагу и затем развешивал на ниточках по всей каморке – Так сидел он, чистенький, аккуратный, чуть ли не светящийся, при этом зорко следя сквозь открытую дверь за всем что творится на улице, и если кто-то заходил в магазин, он уже знал кто это и зачем – На самом деле он был лучший друг и доверенное лицо Чан Кайши в Америке, ей-богу не вру – Артур же как раз сочувствовал красным китайцам, это были семейные дела, китайские разборки, лично мне интересные разве что как драма противостояния отца и сына в древней культуре – Главное, с ним можно было дурака валять, совсем как с Джорджем, и радовал он меня порой совсем как Джордж – что-то давно знакомое было в его деликатном присутствии, так что я даже подумывал, уж не китайцем ли я был в прошлой жизни, или наоборот не жил ли он в прошлой жизни на Западе и не встречались ли мы где-то в другой стране, не в Китае – Жаль конечно, что нет у меня записи всего того бреда которым мы жонглировали когда пробуждались птицы, но выглядело это приблизительно так:

Я: Пока не проткнут мне сердце раскаленным железом или не накопят плохую карму как тить и тать и не сдернут с кровати мою мать чтоб убивать у меня на глазах проклинающих глазах —

Артур: И я об черепа сломаю руку…

Я: Каждый раз бросая камень из стеклянного жилица в кота – автоматически стэнли-гулдовскую зиму навлекаешь на себя – мрачную как смерть после смерти

Артур: Ибо леди эти пепельницы кусаются в ответ и будьте так же холодны…

Я: И сыну вашему не обрести покоя в бестревожном знанье что все что думает он думает и все что делает он думает и все что чувствует он думает а также будущее что…

Артур: Будущее что мой проклятый меч Пизан-паша вновь затупился…

Я: Сегодня в ночь узрит луна скопленье ангелов у детского окна где в люльке гукает дитя и хнычущими глазками глядит на детский холм с ягнячьим водопадом а там арабский мальчик пастушок прижал барашка к сердцу и мама шла за ним по загнанным пятам…

Артур: И Джо глупыш укнокал или нет…

Я: Шшшшшау грааа…

Артур: Ветер и стартер…

Я: Ангелы Дэвы чудовища Ашуры Дэвадатты Веданты Маклафлины Камни обречены вопить и булькать в преисподней коль не возлюбят ягненка ягненка ягненка ягнятину адскую —

Артур: Зачем же Скотт Фицджеральд вел записную книжку?

Я: И замечательную притом —

Артур: Коми денера несс пата сатьямп анда ванда весноки шадакиру парьомемга сикарем нора саркадиум барон рой келлегиам мьорки айястуна хайданситцель амфо андиам йерка челмсфорд алья боннаванс корум семанда версель —

Я: Двадцать шестой ежегодный концерт в честь Армянского съезда?

21

Кстати я забыл сказать что за все три недели которые провел один звезды не появлялись ни разу, ни на минуту, стоял сезон туманов, за исключением последней ночи когда я уже собрался уходить – Теперь же звезды сияли каждую ночь, и солнце светило значительно дольше, но приход осени в Биг-Сур сопровождался зловещим ветром: казалось весь Тихий океан во всю свою мочь дует прямо в Рэтон-каньон, а также в пролом с другого конца, так что все деревья содрогаются, когда рев, стенания и вой поднимаются в каньоне, и мне весь этот шум не нравился – Мне слышалось в нем дурное предзнаменование – Насколько лучше были туман, тишина и спокойные деревья – А теперь один порыв ветра заставлял каньон визжать и метаться во все стороны в таком смятении что даже мои друзья несколько удивлялись – Уж больно большой ветер для такого маленького каньона.

Вдобавок весь этот переполох заглушал журчанье утешительного ручья.

Одно хорошо: когда реактивный самолет преодолевал звуковой барьер, ветер развеивал этот гром, в туманный же сезон он опускался в каньон, концентрировался там и потрясал домик таким взрывом что в первый раз (один) я подумал – кто-то динамитом балуется.

Проснулся я со стоном и больной головой, но вина была достаточно чтобы тут же рвануть с места в карьер, так что все о’кей, Монсанто же с присущим ему благоразумием пораньше улегся спать возле ручья и теперь, напевая, целиком макал голову в воду, отфыркивался и потирал руки в предвкушении нового дня – Дейв Уэйн готовил завтрак, как обычно сопровождая свои действия лекцией: «На самом деле когда жаришь яичницу надо закрывать ее крышкой, чтобы образовалась такая лоснящаяся белесая пленочка на желтках, сейчас дожарю оладьи и приступим» – Исходные мои запасы были столь обильны, что теперь ими кормился целый партизанский отряд.

После завтрака начались большие соревнования по рубке дров, зрители сидели на крылечке, а участники по очереди вгрызались топором в бревно больше фута толщиной – Надо было вырубать двухфутовые чурки, работа не из легких – Я понял: всегда можно определить характер человека по тому как он рубит дрова – Монсанто, когда-то работавший на лесозаготовках в штате Мэн, продемонстрировал свой подход к жизни: он рубил аккуратными коротенькими ударами, слева и справа под углом, и справлялся с работой довольно быстро и без особого пота – Хотя долбил очень шустро – Старина Фейган не вынимая трубки изо рта дубасил с оттяжкой, как его я думаю учили в Орегоне и пожарных училищах Северо-Запада, и тоже все получалось, молча, ни слова – А Коди проявлял свой фантастический взрывной характер набрасываясь на бревно с ужасной силой, держа топорище за самый конец и со всей мочи вонзая топор, так что ствол стонал внутри по всей длине, иногда слышно было как трещит повдоль древесина, он действительно очень силен и так обрушивал топор на бревно что ноги от земли отрывались – Рубил дерево с гневом античного бога – И все же потратил гораздо больше времени и сил чем Монсанто – «Было дело работал в бригаде в Южной Аризонке», – сказал он, засадив такой удар, что ствол аж подпрыгнул – Но это был пример огромной но бессмысленной мощи, картина всей жизни бедняги Коди и где-то моей собственной жизни – Я тоже лупил со всей дури, злился, спешил и терзал древесину, но копался дольше чем Монсанто, который с усмешкой наблюдал за нами – Артурчик тоже попытал счастья, но сдался через пять ударов – Топор просто перевешивал его, и все – Следом выступил Дейв Уэйн, большими легкими ударами, и вот, глядишь, у нас уже пять здоровенных дровин – Но пришла пора садиться по машинам (Маклир успел вернуться) и ехать по Прибрежному шоссе в купальни на горячих источниках, что сперва показалось мне хорошей идеей.

А новая осень, Осень Большого Солнца, была в полном сверкающе-синем винном разгаре, так что великость и ужасность побережья еще яснее представала во всей своей устрашающей красе, мили и мили змеящиеся на юг, и наши три джипа петляют по множащимся поворотам, над отвесными обрывами, по дальнейшим призрачно-высоким мостам с ярящимся внизу прибоем – И все ребята ахают глядя туда – А для меня это лишь неприветливый сумасшедший дом земли, я уже насмотрелся и даже наглотался, совершив слишком глубокий вдох – Парни уверяют что горячие ванны будут мне полезны (видят, что я мрачный и окончательно похмельный), но тут же по приезде сердце мое вновь падает когда Маклир указывает в море с балкончика открытого бассейна: «Смотрите, что это там плавает в водорослях, никак мертвый калан» – Так и есть, мертвый калан, большая светло-коричневая туша скорбно покачивается на волнах, опутанная морской травой, мой калан, милый мой калан, о котором я писал стихи – «Почему он умер? – вопрошаю я себя в отчаянии – Зачем они это делают? Какой во всем этот смысл?» —

Все прикрывают глаза от солнца чтобы получше разглядеть большую невинно замученную морскую корову как будто некую достопримечательность, в то время как для меня это удар прямо по глазам и в сердце – Дымятся горячие бассейны, Фейган, Монсанто и прочие мирно сидят там по шейку, все голые, но тут же расположилась компания голубых, они тоже голые и стоят в разнообразных купальных позах, так что мне просто из принципа не хочется раздеваться – А Коди вообще все лень, кроме как лежать одетым на солнце на балконном столике и курить – Но я стреляю у Маклира желтые плавки и вхожу в воду – «На фига тебе плавки в горячем бассейне?» – хихикает Фейган – Я с ужасом понимаю что в горячей воде плавает сперма – Смотрю и вижу как те мужики (голубые) оглаживают взглядами Рона Бейкера, который стоит и глядит на море выставив на всеобщее обозрение свою задницу, так же как и Маклир с Дейвом Уэйном – Весьма характерно для меня и Коди не раздеваться в такой ситуации (католическое воспитание?) – А считаемся великими секс-символами своего поколения – Можно подумать – От сочетания молчаливых педиков-наблюдателей, мертвого животного в море и спермы в бассейне меня начинает мутить, причем когда кто-то сообщает мне что владелец этих купален – молодой писатель Кевин Кудаи, с которым мы неплохо знакомы по Нью-Йорку, я спрашиваю одного из юнцов где Кевин Кудаи а он даже не удостаивает меня ответом – Полагая что он не расслышал, я повторяю вопрос, ни ответа ни привета, я спрашиваю в третий раз, он встает и рассерженно удаляется в раздевалку – Все это добавляет смятения в мой истерзанный пьющий мозг, постоянные напоминания о смерти, и не в последнюю очередь это смерть моей мирной любви к Рэтон-каньону, внезапно обернувшейся ужасом.

Оттуда мы едем в Непент, прекрасный ресторан на вершине скалы с обширным патио под открытым небом, с великолепной кухней и обслугой, хорошими напитками, шахматными досками, креслами и столиками, чтобы просто сидеть на солнышке и смотреть вдаль – И мы все сидим там за разными столиками, и Коди затевает игру в шахматы со всеми кто согласен, попутно уплетая замечательные гамбургеры, которые тут называются «райбургеры» (огромные, со всевозможными гарнирами) – Коди не любит сидеть просто так за легкой беседой, он такой парень, что если уж решил поговорить, то все будет говорить сам пока не исчерпает предмет до дна, а если нет, с него довольно приговаривать над доской: «Хе-хе, старина Скрудж экономит пешку? цап! Вот ты и попал!» – Мы с Маклиром и Монсанто сидим рассуждая о литературе, но тут с нами завязывает знакомство пара странных джентльменов – Один из них, молодой, представляется лейтенантом армии – Я немедленно (после пятого «манхэттена») развиваю свою теорию партизанской войны, основанную на наблюдениях прошлой ночи, когда мне на серьезе пришло в голову, что если бы Монсанто, Артур, Коди, Дейв, Бен, Рон Блейк и я были членами одного отряда (причем у каждого на поясе фляга с бухлом), врагу было бы очень трудно нам повредить, ибо будучи близкими друзьями мы бы отчаянно берегли друг друга, все это я излагаю лейтенанту, который обращает на меня внимание своего старшего спутника, а он оказывается вообще ГЕНЕРАЛОМ армии – А за отдельным столиком сидят очередные гомосексуалисты, так что в какой-то ленивый момент Дейв Уэйн отрывается от шахматной доски и произносит: «Под сенью секвой разговор о войне и гомосексуализме… пусть это будет мое непентское хокку» – «Ага, – говорит Коди нацелясь на шах и мат, – шмокку, дружище, ну-ка фигуру убирай, а я тебя ферзем».

Я упомянул генерала только потому, что и тут зловещее совпадение, за время этого продолжительного запоя я встретил двух генералов, его и еще одного, странное дело, никогда раньше генералов не встречал – Этот первый генерал был подчеркнуто вежлив и в то же время что-то зловещее было в его стальных глазах за стеклами дурацких темных очков – И в лейтенанте было что-то зловещее, он угадал кто мы (сан-францисские поэты, самые сливки) и ему это вовсе не нравилось, хотя генерала, похоже, развлекло – И каким-то зловещим образом генерал очень заинтересовался моей теорией партизанского отряда, состоящего из друзей, и когда через год президент Кеннеди издал приказ о реорганизации части войск по примерно такому же принципу, я заподозрил (я продолжал сходить с ума, но уже по другому поводу), уж не у меня ли генерал свистнул идею – Второй генерал, еще более странный, появился когда я зашел еще дальше.

«Манхэттены» за «манхэттенами», и наконец, когда мы к вечеру добрались до дому, я чувствовал себя неплохо, но понимал что назавтра будет труба – А бедняжка Рон Блейк попросился остаться со мной в хижине, все прочие уезжали на трех машинах в город, я не смог придумать приличной отмазки и согласился – И вот все вдруг отбывают, а я остаюсь наедине с этим сумасшедшим битничонком, поющим мне песни в то время как я хочу одного – спать – Но надо же соответствовать и как-то оправдать надежды юного сердца.

Ведь бедный мальчик всерьез уверен что во всем этом битничестве есть некий благородный идеализм и прочее, а я, если верить газетам, «король битников», все так, только я ужасно устал от неисчерпаемых энтузиазмов новообращенной малышни, которая норовит познакомиться со мной и влить в меня свежие силы, чтобы я, значит, воспрянул и воскликнул: «да-да, все здорово», а я уже не могу – И свалить на лето в Биг-Сур я решил именно чтобы избежать таких вещей – Как например пятеро несчастных студентов, которые как-то ночью заявились ко мне на Лонг-Айленд в куртках с надписями «Бродяги Дхармы» и надеялись, что мне двадцать пять лет, из-за ошибки на обложке, а тут я такой, в отцы им гожусь – Но нет, юный свингующе-джазовый Рон хочет во все врубаться, идти на море, бегать, прыгать, буровить, петь, болтать, писать песни, все видеть, делать все со всеми – И вот, ухватившись за последнюю кварту портвейна, я так и быть иду с ним на море.

Мы спускаемся по старой грустной тропе бхикку и вдруг я вижу в траве мертвую мышь – «О бедная мертвая мышка», – поэтически замечаю я и вдруг догадываюсь и впервые за все время вспоминаю: сам же снял крышку с крысиного яда на полке у Монсанто, значит это моя мышь – Лежит мертвая – Как тот калан в море – Моя собственная родная мышь, которую я все лето заботливо кормил шоколадом и сыром, а сам опять невольно нарушил свои обеты быть добрым ко всем живым существам включая насекомых, опять так или иначе убил мышь – И в довершение всего доходим мы до камня где днем обычно отдыхает на солнце уж, и я говорю об этом Рону, а он как завопит: «ОСТОРОЖНО! мало ли что это за змея!» – и я по-настоящему пугаюсь, сердце наполняется ужасом – Мой маленький друг ужик превращается у меня в голове из живого существа с длинным зеленым телом в злого змия Биг-Сура.

И вдобавок у моря, где отлив оставляет сохнуть на солнце длинные полые плети водорослей, иные огромные как живые тела с кожей, куски живой материи, всегда казавшиеся мне чем-то печальным – этот красавчик хватает их и устраивает с ними пляску дервиша, вторгаясь в порядок моего Сура, в порядок моря – В порядок мозга.

Всю ночь мы жжем лампу, поем и орем песни, и все бы ничего, только наутро бутылки нет, и я опять просыпаюсь в состоянии «последнего ужаса», ровно так же как в Сан-Франциско перед побегом сюда, я опять попал, опять я слышу собственные рыдания: «За что Господь мучит меня?» – А не испытавший делириум тременс хотя бы в начальной стадии никогда не поймет, что это не столько физическое страдание сколько душевная мука, и никак не растолковать ее непьющим невеждам обвиняющим пьющих в безответственности – Душевная мука столь сильна, что чувствуешь будто предал сам факт своего рождения, сами родовые потуги и схватки своей матери, что выносила тебя и пустила в мир, а также предал все усилия своего отца, что кормил тебя, воспитывал и взращивал и, видит Бог, старался подготовить к так называемой жизни; чувство вины столь глубоко, что отождествляешь себя с дьяволом, а Бог далеко-далеко, покинул тебя в твоей болезной дурацкости – Тебе плохо в величайшем смысле этого слова, дышишь и сам в это не веришь, плохоплохоплохо, душа твоя стенает, смотришь на свои беспомощные руки как будто они в огне, а ты не можешь двинуться чтоб помочь, глядишь на мир мертвыми очами, на лице невыразимая скорбь, словно у ангела небесного страдающего запором – Раковым взглядом смотришь ты на мир сквозь серо-бурую шерсть над глазами – Язык бел и отвратен, на зубах налет, волосы будто иссохли за ночь, глаза гноятся, нос блестит от сала, углы губ запеклись – короче, мерзкое безобразие, хорошо знакомое всякому кто прошел через уличное пьянство всемирных Боуэри – Никакой радости в этом нет, люди говорят: «Ну что ж, напился и счастлив, пускай проспится» – Бедный пьяница плачет – Он плачет об отце и матери своих, о старшем брате и лучшем друге, он кричит о помощи – Пытается как-то собраться в кучку, хотя бы подвинуть башмак поближе к ноге, но даже это не удается, башмак падает, или что-нибудь переворачивается, бедняга обязательно совершает что-то от чего плачет еще горше – Он хочет спрятать лицо в ладонях и взывает о прощении, но знает: прощения нет – Не то что лично он не заслуживает – прощения нет как такового – Ибо смотрит он в синее небо, а там лишь пустота корчит ему огромную гримасу – Смотрит на мир, а мир кажет ему язык и, снявши маску, глядит в ответ пустыми красными глазищами, такими же как его собственные – Он видит как вертится Земля, но это не имеет никакого значения – Один неожиданный звук за спиной, и он рычит в бессильной ярости – Рвет ворот засаленной рубахи – Хочется тереться лицом обо что-то чего нет. Носки сплошная липкая слизь – Щетина на щеках чешется от пота раздражая измученный рот – Вывихнутое чувство «никогда», «все кончено», ах – Все, что вчера было прекрасным и чистым, непостижимо обернулось большим куском дерьма – Волосы на собственных пальцах пялятся на него могильной шерстью – Штаны и рубашка прилипли к телу будто обрекая на вечное пьянство – Совесть словно вгрызается в него извне – Белые облака в небе только ранят взгляд – Остается лечь лицом вниз и плакать – Весь рот болит, даже зубами не поскрипишь – Даже волосы рвать сил нет.

А тут откуда ни возьмись Рон Блейк приветствует новый день, распевая во все горло – Я иду к ручью, бросаюсь на песок и лежу следя печальным взором за водой, которая мне больше не друг и даже как-то хочет чтоб я ушел – В хижине ни капли спиртного, все проклятые джипы уехали, увезли здоровых нормальных людей, а я валяйся тут наедине с этим веселеньким пацаном – Жучки, которых я прежде спасал, пребывая в чудесном одиночестве, теперь тонут незамеченные, хотя мне достаточно протянуть руку – Паук в сортире по-прежнему ткет свою паутину – Альф траурно мычит в долине, в точности выражая мое состояние – Сойки вякают вокруг, как будто, раз я слишком устал и не в силах накормить их, решили попробовать меня самого: «Стервятники чертовы» – бормочу я уткнувшись губами в песок – Некогда утешительное хлюп-хлюпанье ручья превратилось в бесконечную болтовню слепой природы, которая ничегошеньки не понимает – И все мои прежние мысли о миллиардолетних отложениях, которые покроют все это, все города и поколения, просто очередная глупость; «Только трезвому идиоту взбредет в голову восхищаться такой херней» (ибо в некотором смысле пьяница познает мудрость, как сказал Гёте или Блейк или не помню кто, «путь к мудрости лежит через излишество») – Но в таком состоянии можно лишь сказать: «Мудрость это просто такая болезнь» – «ХРЕНОВО мне» – мычу я деревьям, лесам вокруг и скалам вверху, отчаянно озираюсь, всем наплевать – Зато слышно как в хижине напевает за завтраком Рон.

Ужаснее всего, что он пытается проявить сострадание и хочет помочь: «Может, чего-нибудь сделать?» – Потом он отправляется на прогулку, а я ложусь в доме и часа два причитаю: «O mon Dieux, pourquoi Tu m’laisse faire malade comme ca – Papa Papa aide mue – Aw j’ai mal au coeur – J’envie d’aller b toilette ’pi зa m’interesse pas – Aw ’shu malade[11]11
  О Господи, за что Ты меня покинул – Папа Папа помоги – Ох, сердце болит – Сходить бы в туалет, хоть это и не интересно – Ох как же плохо (кан. фр.).


[Закрыть] – Оуоуоуоу —» (И так вою наверное целую минуту) – Ворочаюсь и нахожу новые причины для стонов – Я уверен, что один, и не сдерживаю себя, помню, так стонал мой отец, когда умирал от рака на соседней кровати – Когда я наконец нахожу в себе силы встать, доползти до двери и прислониться к косяку, то с удвоенным и учетверенным ужасом понимаю что все это время Рон Блейк сидел на крыльце с книгой и все слышал – (Интересно как он потом об этом рассказывал людям, звучало, должно быть, страшно) – (Вот же идиотизм, кретинизм, а может, дело просто в том, что я канадский француз?) – «Рон, прошу прощения что тебе пришлось все это выслушать, плохо мне» – «Да я понял, чувак, все о’кей, приляг, попробуй поспать» – «Не могу я спать!» – кричу я в ярости – Очень хочется заорать: «Пошел ты нахуй, идиот малолетний, тебе ли знать, каково мне!» – но тут же я осознаю, как отвратителен должен быть беспомощный старик, а у парня-то великий день с великим писателем, и он собирался всем рассказывать как он классно оттянулся и что я говорил и делал – Ну а с другой стороны кто его знает, получил парнишка урок воздержания, или урок даже, не побоюсь этого слова, битничества – Потому что хуже и безумнее было мне лишь однажды, через неделю, когда мы вернулись сюда с Дейвом и двумя подругами, и в результате случилась та последняя ужасная ночь.