Текст книги "Айн Рэнд. Эгоизм для победителей"

Глава вторая
Индивидуалисты всего мира, объединяйтесь!

Заметив лишь одного «розового», Рэнд начала видеть их везде. Вскоре она узнала, что они вторглись и на киностудии. Несмотря на свой успех в написании романов и пьес, Рэнд не могла найти себе работу в прибыльной индустрии кинематографа, и это она связывала со своим открытым неприятием Советской России. Так она начала работать над романом, впоследствии получившим название «Источник». Вскоре политика стала её основным интересом. Рэнд пристально следила за исторической программой реформ Рузвельта. Она регулярно читала нью-йоркские газеты и начала уделять большое внимание статьям авторов, критикующих президента. К 1940 г. политика поглотила её целиком. Начав работу в предвыборном штабе президентской кампании Уэнделла Уилки, она прекратила писать роман и стала волонтёром в нью-йоркском клубе Уилки.

Кампания Уилки помогла сформировать политический характер работы Рэнд и ликвидировать напряжение, касающееся американской демократии и капитализма, проявлявшиеся в начале работы над «Источником». Поначалу Рэнд не решалась давать роману политический подтекст. Она хотела, чтобы её книга имела философский и абстрактный характер и не была привязана к историческим обстоятельствам, как это было с «Мы, живые». Кроме того, она не была уверена в своих политических воззрениях, помимо принципиальных антикоммунистических. Рэнд с подозрением относилась как к демократии, так и к капитализму, сомневалась в том, можно ли доверять защите индивидуальных прав от опасностей толпы.

После нескольких месяцев погружения в суматоху американской политики от её скептицизма не осталось и следа. Президентская кампания неожиданно стала окном в приютившую её страну, породив новое преставление об истории и культуре Америки. Позже Рэнд начала восхвалять Америку так, как ещё несколько месяцев назад для неё было совсем не характерно. Как и любой рекламист из провинции, она расхваливала прелести американского капитализма и индивидуализма, выражая новоявленный национализм, провозглашавший Соединённые Штаты моральным эталоном для всего мира. Волонтёрство завершило трансформацию её взглядов на вторую половину 1930-х гг. Рэнд вошла в это политизированное десятилетие наивной девушкой, неумолимо сконцентрированной на собственных, личных амбициях. Спустя десять лет она нашла для себя твёрдую почву в широком спектре народного общественного мнения.

Идея для основы нового романа пришла к Рэнд почти сразу после их с Фрэнком свадьбы. Работая в RKO, она подружилась с живущей по соседству женщиной, которая также была еврейкой и иммигранткой из России. Рэнд была очарована дочерью соседки, работавшей секретарём директора одного влиятельного голливудского продюсера. Как и Рэнд, она была невероятно амбициозна и всецело посвящала себя карьере. По настоянию матери она представила Рэнд одному агенту, который впоследствии помог продать «Красную пешку», что принесло Рэнд первый серьёзный успех. Всё же секретарь Рэнд не нравилась, у неё почему-то возникало ощущение, что, несмотря на внешнее сходство, они совершенно разные. Однажды она решила разведать, в чём же они разные, и спросила знакомую о её «цели в жизни». Абстрактный вопрос Рэнд, типичный для её манеры общения с людьми, породил простой и уже готовый ответ. «Вот чего я хочу от жизни, – начала рассказывать соседка. – Если бы ни у кого не было автомобиля, я бы себе тоже не хотела. Если автомобили существуют и у некоторых людей они есть, я тоже хочу автомобиль. Если у некоторых два автомобиля, то и я хочу два автомобиля»[76]76
  Биографическое интервью 11, 15 февраля 1961.


[Закрыть].

Рэнд пришла в ужас. Этот эпизод мелочного голливудского бахвальства открыл ей целую общественную вселенную. «Здесь, – гневно думала она, – кто-то казался эгоистичным, но на самом деле был самозабвенен. За лихорадочным планированием и отчаянными карьерными манёврами просто-напросто скрывалось пустое желание казаться окружающим важнее, чем ты есть на самом деле». Такой мотивации Рэнд, вечному аутсайдеру, было не понять. Однако, открыв для себя такую концепцию, она стала думать, что это ключ к пониманию почти всего, что происходило вокруг неё.

Вскоре Рэнд расширила ответ своей соседки до целой теории человеческой психологии. Дочь соседки была секонд-хендером, тем, кто следует чужим идеям и ценностям. Её противоположность – индивидуалист, как Рэнд, кто-то, кто хочет создавать определённые идеи, книги или фильмы вместо соответствия шаблонному уровню успеха. За несколько дней Рэнд выявила различия между ней и соседкой, охарактеризовав их как «базовые различия двух типов людей, существующих в природе». Она вообразила смутные очертания столкновения двух персонажей – секонд-хендера и индивидуалиста, которые лягут в основу её следующего романа[77]77
  Биографическое интервью 11. Разделение людей в мире на два типа схоже с анализом тем, что описывает Ортега-и-Гассет в «Восстании масс», книге, которую в то время читала Рэнд. Ортега-и-Гассет различал массового человека, «который не ценит себя… и говорит, что он «просто, как и все», и отдельного индивида, «который больше требователен к себе, чем другие”». Revolt of the Masses (Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 1985), 7.


[Закрыть].

Но все эти мысли Рэнд пришлось отложить на несколько лет, поскольку все её силы пошли на переезд в Нью-Йорк. Когда же она вновь начала заниматься литературой, её подход стал более методичным. Наконец, деньги не были её целью. Хоть она и ненавидела Вудса, популистский подход продюсера дал Рэнд то, чего она хотела больше всего: достаточное количество денег для того, чтобы заниматься литературой, не отвлекаясь. Иногда роялти от «Ночи 16 января» доходили до 1200 долларов в неделю (в пересчёте на современный курс это около 16 тыс.), что освободило и Айн, и Фрэнка от необходимости работать[78]78
  Биографическое интервью 10, 26 января 1961.


[Закрыть]. К тому времени она решила, что в основу повествования её книги ляжет архитектура, идеальное сочетание искусства, науки и предпринимательства. Благодаря помощи сотрудников Нью-Йоркской публичной библиотеки она составила обширный список книг по архитектуре, которые ей предстояло прочесть, а также исписала несколько блокнотов всевозможными деталями, которым предстояло наполнить её роман красками. Как и прежде, она сделала множество записей по теме, цели и подачи проекта, который она поначалу называла «Жизни из вторых рук».

В своих ранних версиях новый роман был ответом Рэнд Ницше. Знаменитый провозгласитель смерти Бога, Ницше не был заинтересован в создании новой морали, которая пришла бы на смену высохшей шелухе христианства. Происхождение его морали, разгромного расследования истоков, обычаев и ценностей традиционной морали ставило своей целью очистить путь для «философов будущего»[79]79
  См. обсуждение в Walter Kaufmann, Nietzsche: Philosopher, Psychologist, Antichrist (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1974), особенно в главе 3. Фраза Ницше на с. 109. Исследователи Рэнд долгое время спорят о степени и значении её вовлечённости в ницшеанскую философию. Свидетельства влияния немецкого философа неопровержимы, однако многие учёные делают акцент на её отвержении ницшеанского Дионисия и неприязни к «Рождению трагедии», утверждая, что «фаза увлечения» философом была короткой. По словам Леонарда Пейкоффа, «К своим тридцати годам АР разобралась в каждом ницшеанском элементе». Цитата из Journals of Ayn Rand, ed. David Harriman (New York: Penguin, 1997), 9. Подобные утверждения о временном влиянии Ницше отражены в Ronald E. Merrill, The Ideas of Ayn Rand (LaSalle, IL: Open Court Press, 1991), Robert J. Mayhew, We The Living: ’36 and ’59, в Mayhew, ed., Essays on Ayn Rand’s We The Living (Lanham, MD: Lexington Books, 2004), Shoshana Milgrim, “The Fountainhead from Notebook to Novel: The Composition of Ayn Rand’s First Ideal Man” в Mayhew, Ed., Essays on Ayn Rand’s The Fountainhead (Lanham, MD: Lexington Books, 2007) и Chris Matthew Sciabarra, Ayn Rand: The Russian Radical (University Park: Pennsylvania State University Press, 1995), 103. Эти исследователи разделяли мнение Рэнд по поводу ницшеанской этики сугубо как к призыву сильных доминировать над слабыми. То, что приписывается Ницше в такой формулировке, может на самом деле исходить от других авторов, которых в то время читала Рэнд, в том числе Ортеги-и-Гассеты, Освальда Шпенглера, Альберта Джея Нока и Г. Л. Менкена, первого в Америке интерпретатора идей Ницше и особого фаворита Рэнд. Я соглашусь с тем, что между Рэнд и Ницше есть множество различий, особенно в отношении её абсолютизма, противопоставленного его антифундаментализму. Всё же я подхожу к рассмотрению вопроса влияния с другой стороны, делая акцент главным образом на переоценке ценностей Ницще и его призыве к новой нравственности. С этой точки зрения, несмотря на то что Рэнд со временем опиралась на идеи Ницше всё меньше, счесть «ницшеанской фазой» можно всю её карьеру.


[Закрыть]. Рэнд считала себя одним из таких философов. В своих первых философских записях она задавалась вопросом о возможности существования индивидуалистской морали. Год спустя, начиная работу над своим вторым романом, она уже знала, что это возможно.

«Основная задача книги – защита эгоизма в его истинном значении. Эгоизма как новой веры», – гласили её первые записи, которым предшествовал афоризм из «По ту сторону добра и зла» Ницше. Целью её романа была дидактическая драматизация преимуществ эгоизма как формы морали. Говард Рорк, герой романа, был тем, «кем должен быть человек». Поначалу он кажется «чересчур себялюбивым». К концу книги читатель понимает, что то, что традиционно считается грехом, – себялюбие – на самом деле было добродетелью[80]80
  Journals, 77, 84, 87. Рэнд выбрала афоризм из «За гранью добра и зла», который намеревалась использовать в предисловии к юбилейному, 25-му изданию романа: «Здесь порядок вещей определяет не труд, но убеждение (вновь изъясняясь религиозной формулой с новым, более глубоким смыслом), у великой души есть некая убеждённость, то, к чему нельзя стремиться, то, что нельзя найти, и, возможно, то, что нельзя потерять. У великой души есть уважение к себе». Цитата из Rand, The Fountainhead, 50th anniversary ed. (1943; New York: Penguin, 1993), 10.


[Закрыть].

Чтобы произвести такую переоценку ценностей, Рэнд нужно было тщательным образом переосмыслить само понятие «эгоизм». Эгоизм, или себялюбие, обычно означает, что кто-то «ставит себя выше других и сметает всё на своём пути, чтобы добиться для себя лучшего, – писала она. – Отлично!» Но в таком понимании не хватало чего-то важного. Этим важным элементом с этической точки зрения был вопрос «не о том, что он делает или как он это делает, а почему он это делает»[81]81
  Journals, 78.


[Закрыть]. Себялюбие было мотивацией, а не результатом. Поэтому кто-либо жаждавший власти ради власти не был по-настоящему эгоистичным. Как и соседка Рэнд, стереотипный эгоист стремился к цели, определённой другими, проживая жизнь так, как «от него этого ожидают, чтобы у него были дом, яхта и сытый желудок». Настоящий же эгоист в понимании Рэнд будет ставить «собственное «Я», свои ценности превыше всего и стремиться жить так, как он хочет, делать собственный выбор и поступать в соответствии со своими взглядами». Но он не будет стремиться к власти над другими, потому как это будет означать жить ради них, приспосабливая свои ценности и стандарты для поддержания своего превосходства. Но «эгоист – человек, который живёт ради самого себя»[82]82
  Journals, 79, 80.


[Закрыть].

То, что звучало просто, на самом деле оказалось тонкой, сложной и потенциально дезориентирующей системой. В своём романе Рэнд переосмыслила традиционные понятия себялюбия и эгоизма, что само по себе было амбициозной и трудной задачей. В нём также переосмысливается значение и значимость моральных принципов, исключая все социальные нужды. «Человек вырабатывает этический кодекс ради своего блага, а не кого-либо ещё»[83]83
  Journals, 78.


[Закрыть], – полагала Рэнд. Её идеи, кроме того, перевернули традиционное понимание человеческого поведения, возвысив значимость психологических установок, отрешённых от всего, что не касается собственного «Я».

Когда Рэнд рассказывала о Говарде Рорке, она возвращалась к воспеванию патологии Хикмана, послужившего прототипом её героя из «Маленькой улицы», вновь примешивая сильную неприязнь к эмоциям. «Он родился, лишённый способности оглядываться на других, – так она писала про Рорка. – Его эмоции были полностью подвластны логике… Он не страдал, потому что не верил в страдания». Придумывая своего персонажа, она в некоторой степени опиралась на труды Ницше. Делая заметки о личности Рорка, она отмечала себе: «см. Ницше о смехе»[84]84
  Journals, 93, 187.


[Закрыть]. Знаменитая первая фраза в книге свидетельствует о важности этой связи: «Говард Рорк смеялся».

Как и Ницше, Рэнд намеревалась бросить христианству вызов. Она была согласна с философской точкой зрения о том, что этика христианства была деструктивной в отношении собственного «Я» и делала жизнь «плоской, серой, пустой, некрасивой, лишала её всего великолепия, огня, энтузиазма, значимости и страсти к созиданию». Кроме этого, в её критике христианства была и конкретика: христианство – «это лучший детсад для коммунизма из всех возможных»[85]85
  Заметки к Second-Hand Lives, ARP 167. Отредактированную и исправленную версию этой цитаты можно найти в Journals, 80. Примечательно, что здесь Рэнд открыто говорит о христианстве как образце идеалов, которым она противостояла, а не о альтруизме.


[Закрыть]. Христианство учило верующих ставить других выше себя, а подобная этика совпадала с коллективистским превосходством группы людей над одним человеком. Так, новая система, поддерживающая индивидуализм и выступающая против христианства, должна была помешать триумфу коммунизма.

Хоть её этическая теория и была сформирована, Рэнд всё ещё не была уверена насчёт других идей, которые она хотела отразить в книге. Поначалу в своих записях она отмечала, что «может и не затронуть» в романе коммунизм. В начале 1938 г., отвечая на вопрос заинтересованного издателя, она говорила, что роман «в этот раз не политизированный». «Я не хочу прослыть автором одной темы»[86]86
  Journals, 81; АР к Ньюману Флауэру, 12 апреля, 1938, ARP 078-14x.


[Закрыть], – добавила Рэнд. «Ни одного русского или коммуниста в книге не появится», – заверяла она его. В то же время Рэнд всегда ощущала связь политики с её пониманием секонд-хендера. В самом деле, разговор с соседкой потряс её именно потому, что в нём прослеживался непростой вопрос: что делало одних людей коллективистами, а других – индивидуалистами? До этого Рэнд не видела разницы, но теперь начала полагать, что основной принцип коллективизма – «мотивация ценностями других в противовес собственной независимости»[87]87
  Биографическое интервью 11.


[Закрыть]. Несмотря на её чисто философские намерения, само происхождение книги указывало на возможность проявления в ней политической морали. Тем не менее Рэнд всё ещё не относилась к написанию этой книги однозначно.

Одной из проблем было то, что вне российской действительности Рэнд не была уверена в своей политической позиции. В начале 1930-х гг. она начала расширять горизонты и читать научно-популярную литературу помимо Ницше, и поначалу ей нравились те писатели, которые скептически были настроены к демократии: Г. Л. Менкен, Освальд Шпенглер, Альберт Джей Нок и Хосе Ортега-и-Гассет[88]88
  Комментарии Рэнд о Шпенглере были удалены из опубликованных Дневников, однако их можно найти в First Philosophical Journal, ARP 166–02X. Скепсис по отношению к демократии царил во всём политическом спектре. См.: Edward Purcell, The Crisis of Democratic Theory: Scientific Naturalism and the Problem of Value (Lexington: University Press of Kentucky, 1973).


[Закрыть]. Все эти философы едва ли способствовали выводу Рэнд из её одержимости ницшеанским сверхчеловеком. На самом деле они, возможно, только содействовали её формированию понимания Ницше, поскольку сами были под большим влиянием немецкого философа. Менкен считался одним из важнейших американских интерпретаторов Ницше, а идеи последнего сильно повлияли на «Закат Западного мира» Шпенглера и «Восстание масс» Ортеги-и-Гассета, которое, в свою очередь, отразилось в «Мемуарах лишнего человека» Нока. То, что любила читать Рэнд, было ницшеанской комнатой кривых зеркал с общей тематикой: открытый элитизм.

Стало быть, её мнение об американском обществе было одновременно и неопределённым, и пессимистичным. Рэнд сомневалась в том, что Америка с распростёртыми объятиями могла принять её ценности, особенно учитывая популярность коммунизма в Нью-Йорке. В своём дневнике она спрашивала: «Есть ли в капитализме и демократии то, что стоит спасать?» и по-шпенглеровски предполагала, что, возможно, белая раса начала дегенерировать[89]89
  Данное примечание удалено со с. 81 опубликованных Дневников Рэнд, но его можно найти в записках к “Second-Hand Lives”, December 4, 1935, 13, ARP 167–01B. Упоминание ею расового детерминизма не было редкостью для тех мест и времени, хоть и резко противоречит её отказу от расы как коллективистской концепции.


[Закрыть]. Каждый раз об американской индивидуалистической экономической системе она отзывалась саркастичными замечаниями в духе «так называемые» или «может быть»[90]90
  Journals, 84, 80.


[Закрыть]. Согласно Рэнд, основной «ошибкой» либеральной демократии было «предоставление всех прав большому количеству людей». Она же писала, что «демократией должны управлять только выдающиеся люди»[91]91
  Journals, 74.


[Закрыть]. Когда она начинала работать над книгой, связь её хвалёного индивидуализма и американского общества была совсем ей не ясна.

Тем не менее в её уме персонажи были чётко выгравированными. Рэнд выстраивала почти что геометрически правильную, элегантную структуру книги. Говард Рорк был для неё идеальным человеком, индивидуалистом и творцом. Прочие основные персонажи были его вариациями. В своих записях она отмечала: «Говард Рорк: человек, который может быть и является собой. Гейл Винанд: человек, который мог бы быть. Питер Китинг: человек, который никогда не смог бы быть и не знает об этом. Эллсворт М. Тухи: человек, который никогда не мог быть и знает это»[92]92
  Journals, 93. В ранних записях Рэнд составила список имён персонажей, которые она изменит (например, Эверетт Монктон Флент стал Эллсвортом Монктоном Тухи, а Питер Уилсон стал Питером Китингом). Для большей ясности я буду всех персонажей называть в соответствии с их финальными именами из опубликованной версии, точно так же, как «Жизнь из вторых рук» я называю «Источником».


[Закрыть]. Рэнд также создала двух возлюбленных Рорка: Весту Даннинг и Доминик Франкон.

Образы персонажей Рэнд рождались напрямую из её изучения архитектуры, осведомлённости об актуальных событиях и противостоянии американскому либерализму. Чтобы придать Рорку специфичности, она вдохновлялась карьерой первопроходца модернизма Фрэнка Ллойда Райта, авангардным стилем которого она восхищалась. В романе появится множество деталей из жизни Райта, изложенных в его автобиографии, а кроме того, она даст Рорку эксцентричного, ворчливого наставника, прототипом которого послужил учитель Райта Луис Салливан. Персонаж секонд-хендера Питера Китинга был основан на современном посредственном архитекторе Томасе Гастингсе. Прочитав книгу о Гастингсе, Рэнд отметила: «Если взять эту книгу и биографию Райта, то практически и получится моя история»[93]93
  Journals, 142. Согласно записям, утверждение о том, что Рэнд вдохновлялась жизнью Райта только в общих чертах, ложно, поскольку некоторые события из его карьеры присутствуют и в «Источнике». Стоддардовский храм Рорка сильно напоминает знаменитый храм Единства Райта, воспринимаемый «храмом человеческим». Как и Рорк, Райт также располагает моделью расположения скульптур на строительном участке в Мидуэй Гарденс. Об этом написано в биографии Райта, которую Рэнд изучала при подготовке своего романа. Frank Lloyd Wright, Autobiography of Frank Lloyd Wright (New York: Longmans, Green, 1932), 154, 184.


[Закрыть].

В романе появились и другие титанические личности того времени. Гейл Винанд был списан с Уильяма Рэндольфа Хёрста, за развитием карьеры которого Рэнд внимательно наблюдала. Особенно её поразили его неудачные попытки стать мэром Нью-Йорка или губернатором того же штата. Он был чрезвычайно влиятельным человеком, но едва ли мог захватить рычаги власти. Рэнд думала, глядя на его двукратное избрание в конгресс и его авторитет как владельца медиаимперии, что это было для него большим унижением. По её мнению, сила Хёрста была химерой. Его власть не принадлежала ему, её мог вверить или отобрать народ, которому он служил. В её романе Винанд будет иллюстрировать этот принцип, недостатки которого контрастируют с независимостью и представительностью Рорка.

Главный отрицательный герой, Эллсворт Тухи, превращал предположительно не политизированный роман в острую сатиру на левую литературную культуру Нью-Йорка 30-х гг. XX в. Однажды вечером Рэнд с Фрэнком неохотно присоединились к двум друзьям для похода на лекцию британского социолога Гарольда Ласки в Новой школе социальных исследований, где придерживались левых взглядов. Когда Ласки вышел на сцену, Рэнд пришла в восторг. Это же был Эллсворт Тухи собственной персоной! Она лихорадочно начала делать записи в своём блокноте, быстро набрасывая образ лица Ласки, примечая каждое его движение и характерные черты. На его лекции они с Фрэнком сходили впоследствии ещё дважды.

Записки Рэнд с лекции Ласки и появившийся в результате образ Тухи – всё это показывало отвращение Рэнд ко всему женскому. Её отталкивали женщины в аудитории Новой школы, которые казались ей бесполыми, немодными и неженственными. Они с Фрэнком обменивались шутками, насмехаясь над их неряшливыми фильдекосовыми чулками. Больше всего Рэнд возмущала «интеллектуальная вульгарность» слушателей, они казались ей слабоумными, не способными осознать зло социализма Ласки. Что можно было бы сделать с этим «ужасным, ужасным, ужасным» зрелищем помимо «запрета на высшее образование, в особенности для женщин?» – задавалась она вопросом в своих записях к лекции. Эта мизогиния отразилась на фигуре Тухи, который был показан бесцветно женоподобным, склонным сплетничать и коварным «по-женски или как неженка». С помощью Тухи Рэнд хотела показать лефтизм обречённым, слабым и неестественным, противопоставляя ему грубый маскулинный индивидуализм Рорка[94]94
  Laski notebook, ARP086–20X. Данные неполиткорректные рассуждения о женщинах не включены в опубликованные версии записок, найденных в Journals, 113–115; “Second-Hand Lives”, March 28, 1937, 85, ARP 167–01D. Использование Рэнд слова «неженка» современного сленга, означающего гомосексуального мужчину, отсутствует в опубликованной версии этих заметок, см.: Journals, 109. Меррилл Шляйер изучает представление Рэнд о маскулинности и гендере в “Ayn Rand and King Vidor’s Film The Fountainhead: Architectural Modernism, the Gendered Body, and Political Ideology”, Journal of the Society of Architectural Historians 61, no. 3 (2002): 310–331, и Skyscraper Cinema: Architecture and Gender in American Film (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2009).


[Закрыть].

С собой в Америку Рэнд везла 17 сценариев для фильмов.

До встречи с Ласки Тухи был абстрактным противопоставлением Рорку. Но образ учёного социалиста соответствовал концепции книги, даже несмотря на то, что он делал её более похожей на комментарий к актуальным событиям. Ласки не был единственным источником вдохновения, Рэнд позаимствовала некоторые черты американских критиков, таких как Хейвуд Браун, Льюис Мамфрод и Клифтон Фадиман, чтобы завершить образ Тухи. Открыто связав Тухи с левой литературной культурой, Рэнд поняла, что у книги появилось двойное значение, и начала делать всё, чтобы, когда она наконец выйдет, её смогли воспринять равноценно как политическое событие, так и литературное достижение.

Эти усердные исследования также позволили Рэнд преодолеть ограничения, свойственные её первым опытам создания художественных произведений. Персонажи всегда были главной загвоздкой для Рэнд. В «Ночи 16 января» они были мощными, как символы, но неубедительными, как люди. В «Мы, живые» ей удалось этого не допустить, потому что большинство персонажей Рэнд списала со своих знакомых из России. Теперь она повторяла этот метод, свободно вдохновляясь как биографиями известных людей, так и собственными наблюдениями.

Главным исключением была Доминик. Для проработки её психологии поведения страдающей и недовольной наследницы Рэнд взывала к своим самым мрачным настроениям. Она окунулась с головой в разочарование и отвращение ранних лет, ощущение того, что мир создан для посредственности, а не исключительности, а затем представила, «что жизнь такая и есть»[95]95
  Биографическое интервью 11.


[Закрыть]. По сюжету романа Говард будет учить Доминик избавляться от токсичных ощущений так же, как Рэнд сама училась смотреть на свой профессиональный успех и свободу заниматься литературой с большим оптимизмом.

Рефлексию она объединила с новым анализом личности Фрэнка, своего любимого мужа, но заставлявшего за него беспокоиться. Когда они познакомились, Фрэнк был полон надежд и планов на карьеру в Голливуде. Но у него было несколько промахов, среди которых пробы у Д. У. Гриффита на роль, которую в итоге отдали Нилу Хэмилтону (и позже он станет известен как комиссар Гордон в ТВ-шоу на основе комиксов о Бэтмене). В то время как успех Рэнд набирал обороты, дела у Фрэнка становились всё хуже. В Нью-Йорке, когда дохода Рэнд стало хватать на жизнь им обоим, он ничем не занимался. Он взялся оплачивать счета, но едва ли пытался найти себя в каком-то новом деле. Такой поворот событий Рэнд объяснить не могла, поскольку карьеру она ценила больше всего остального.

Теперь, работая над образом Доминик, Рэнд нашла необходимое объяснение пассивности Фрэнка. Доминик, как и Фрэнк, со злостью отворачивается от мира, «не из худших побуждений или трусости, а из почти невыносимого чувства идеализма, которое не может правильно функционировать в условиях нашей действительности»[96]96
  Биографическое интервью 11.


[Закрыть]. Доминик любит Говарда, но пытается его уничтожить, полагая, что в этом несовершенном мире он обречён. Сбивающая с толку, противоречивая Доминик является одним из наименее убедительных персонажей Рэнд. Однако важно то, как этот персонаж повлиял на брак Рэнд. Образ Доминик во Фрэнке помог ей обойти молчанием его профессиональные неудачи и представил это поражение так, чтобы она смогла его понять. Черты Фрэнка тоже нашли отражение в её героях. Кошачья грациозность и манеры Рорка показались друзьям пары в точности скопированными с Фрэнка.

Фрэнк стал для Рэнд ещё важнее, когда её связь с семьёй, оставшейся в России, прервалась. В 1936 г., вытащив так долго томившуюся в долгом ящике мечту на свет, она начала мучительный сбор документов, необходимых для переезда родителей в Соединённые Штаты. Она запросила у правительства иммиграционную визу, получив от Universal письмо, в котором подтверждалась её должность сценаристки. Вместе с Фрэнком они сделали нотариально заверенный депозит, свидетельствовавший о её финансовой независимости. Она даже внесла предоплату за перелёт Анны и Зиновия компании United States Lines. Но всё это было зря. В конце 1936 г. Розенбаумам отказали в получении визы, а апелляция ничего не дала. В завершение Рэнд получила от них короткую телеграмму в мае 1937 г.: «Не можем получить разрешение»[97]97
  Документы из ARP 136-25b, также переизданные в Jeff Britting, Ayn Rand (New York: Overlook Press, 2004), 54.


[Закрыть].

Это было одно из их последних сообщений. Рэнд вскоре перестала отвечать на письма, считая, что русские, получавшие письма из Америки, были в смертельной опасности. Такая доброжелательность была жестокой, и у Розенбаумов не было объяснений этому внезапному молчанию. Они просили её ответить. Но затем произошло нечто пугающее: ей перестали приходить письма[98]98
  В последний раз Рэнд выходила на контакт со своей семьёй в начале 1939, когда обменивались телеграммами с поздравлениями с Новым годом. Анна Борисовна к АР, 3 января 1939 г., открытка 475, Переписка с русской семьёй, ARP.


[Закрыть]. Рэнд бесповоротно потеряла связь со своей семьёй.

Несмотря на их с Фрэнком финансовую состоятельность, похоже, что они никогда всерьёз не задумывались о том, чтобы завести детей[99]99
  Согласно членам семьи О’Конноров, Рэнд в первой половине 1930-х сделала аборт, расходы на который они помогли покрыть. Рэнд об этом никогда не упоминала, но это соответствует её акценту на карьере и недвусмысленной позиции по вопросу абортов. Anne C. Heller, Ayn Rand and the World She Made (New York: Doubleday, 2009), 128.


[Закрыть]. Вместо них у Рэнд были её книги, рождавшиеся в агонии и окружённые заботой.

Как оказалось, роман «Жизни из вторых рук» был проблемным ребёнком. Обрисовав в общих чертах персонажей, Рэнд начала изнурительную работу по созданию сюжета, приступив к «масштабной прогрессии экспериментов, размышлений, подбираясь к этому с разных сторон». Основой должна была стать карьера Рорка, но, помимо этого, Рэнд не была уверена в том, как события должны были развиваться. Долгие месяцы она проводила за «чистыми суперструктурированными вычислениями. Какими будут основные вехи карьеры Рорка? С чего он начнёт? С какими трудностями столкнётся вначале? Как станет известным?»[100]100
  Биографическое интервью 11.


[Закрыть]. Она написала подробный конспект «Отверженных» Гюго, чтобы понять его внутреннюю структуру и самой создать подобную.

Самой трудной частью была развязка – «настоящая головоломка». Рэнд хотела описать одно драматичное событие, которое, пролив свет на основную тему произведения, свело бы воедино разрозненные сюжетные линии и потрясло читателя. До определения кульминации всё остальное оставалось приблизительным. Даже хуже: она считала себя «притворщицей, каждый раз обсуждая свой новый роман, когда она даже не знала, на чём будет строиться повествование, когда ничто не было точно определено»[101]101
  Там же.


[Закрыть]. Она извивалась в муках за своим письменным столом, впервые столкнувшись с «корчами», – так она называла писательский ступор.

По мере планирования и написания «Источника» недовольство Рэнд Рузвельтом продолжало усиливаться. Для большинства американцев Рузвельт был героем, фигурой отца, прогнавшего все страхи и срезавшего все острые углы экономического кризиса. Он был, несомненно, одним из популярнейших политиков десятилетия, если не века. Но в узких кругах недовольное ворчание о действиях Рузвельта становилось всё более обыденным. Критика сыпалась со всех сторон. Сторонники традиционной политики невмешательства государства в экономику считали Рузвельта опрометчивым в его неуклюжих попытках улучшить экономическое положение страны с помощью государственного регулирования. Оппоненты называли его настоящим диктатором, самовольно третировавшим Конституцию для расширения влияния правительства на бизнес, суды и сельское хозяйство. Как и в случае с действиями нескольких президентов до него, он спровоцировал появление небольших объединений, критиковавших его политику, которые стали известны как «противники Рузвельта»[102]102
  См., например: Garet Garrett and Bruce Ramsey, Salvos against the New Deal (Caldwell, ID: Caxton Press, 2002); George Wolfskill and John A. Hudson, All but the People: Franklin D. Roosevelt and His Critics (London: Macmillan, 1969). Обычно обозначаемая «старыми правыми» рузвельтовская политическая оппозиция присутствует в Sheldon Richman, “New Deal Nemesis: The ‘Old Right’ Jeffersonians”, Independent Review 1, no. 2 (1996): 201–48; Murray Rothbard, The Betrayal of the American Right (Auburn, AL: Ludwig von Mises Institute, 2007); Leo Ribuffo, The Old Christian Right (Philadelphia: Temple University Press, 1983); Justin Raimondo, Reclaiming the American Right: The Lost Legacy of the Conservative Movement (Wilmington, DE: Intercollegiate Studies Institute, 2008); John E. Moser, Right Turn: John T. Flynn and the Transformation of American Liberalism (New York: New York University Press, 2005); James T. Patterson, Congressional Conservatism and the New Deal: The Growth of the Conservative Coalition in Congress, 1933–1939 (Lexington: University of Kentucky Press, 1969); Paula Baker, “Liberty against Power: Defending Classical Liberalism in the 1930s”, неопубликованные материалы. Недавно историки начали расследовать связи старых правых с послевоенным консервативным движением. См.: See Gregory L. Schneider, The Conservative Century: From Reaction to Revolution (New York, Rowman and Littlefield, 2008); Donald Critchlow, The Conservative Ascendancy: How the GOP Right Made Political History (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007); Kimberly Phillips-Fein, Invisible Hands: The Making of the Conservative Movement from the New Deal to Ronald Reagan (New York: Norton, 2009); Joseph Lowndes, From the New Deal to the New Right (New Haven, CT: Yale University Press, 2008).


[Закрыть].

Рэнд с жадностью поглощала информацию о них. Менкен оставался её главным фаворитом. Поначалу в его трудах её привлекло то, что они оба были поклонниками Ницше. Теперь она регулярно начала читать American Mercury – созданный им журнал, и её подозрения насчёт Рузвельта всё усиливались. За этим последовало чтение Альберта Джея Нока, работавшего редактором этого журнала, эссеиста и автора «Наш враг, государство». Нок и Менкен были первыми, кто начал называть себя «либертарианцем». Этот новый термин был введён для обозначения их верности индивидуализму и ограничению полномочий правительства, теперь, когда Рузвельт подмял под себя слово «либерал». Либертарианцев были единицы, хотя некоторые из них смогли стать довольно известными. В New York Herald Tribune корреспондентка Изабель Патерсон, которая вела еженедельный книжный обзор, возмущала спокойствие своим сарказмом по отношению к Рузвельту. Рэнд регулярно читала Патерсон[103]103
  Несмотря на то что «либертарианство» не получало широкой огласки до 1950-х, оно присутствовало ещё до «Нового курса». Термин появился после популяризации Рузвельтом нового понимания «либерального», которым оперировали сторонники ограниченного правительства. Первыми знаменитыми фигурами, идентифицировавшими себя как либертарианцы, были Г. Л. Менкен и Альберт Джей Нок. См.: H. L. Mencken, Letters of H. L. Mencken, ed. Guy Forgue (New York: Knopf, 1961), 13, 189; Albert Jay Nock and Frank W. Garrison, eds., Letters from Albert Jay Nock, 1924–1945 to Edmund C. Evans, Mrs. Edmund C. Evans and Ellen Winsor (Caldwell, ID: Caxton Printers, 1949), 40. Их карьера и отношение к консерватизму обсуждаются в Patrick Allitt, The Conservatives: Ideas and Personalities throughout American History (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009), 141–152. Взгляды Патерсон освещает Stephen Cox, The Woman and the Dynamo: Isabel Paterson and the Idea of America (New Brunswick, NJ: Transaction, 2004).


[Закрыть].

В 1937 г. Рэнд присоединилась к хору недовольных политикой Рузвельта, отправив в New York Herald Trubine гневное письмо в ответ на предложение Рузвельта ввести дополнительных судей в состав Верховного суда. «Ни одна тирания в истории не была устанавлена в одночасье», – предупреждала Рэнд. В пример она привела недавнюю историю России и Германии, задав такой вопрос: «Если мистер Рузвельт уполномочен принимать собственные законы или поручать это своим людям, то что остановит его от принятия любого закона, который ему заблагорассудится?» Её решением, даже на таких ранних сроках, был активизм. «Нужно срочно создать комитет, организацию или штаб для централизации деятельности тех, кто готов присоединиться к протестующим», – заявила она. Её письмо побуждало читателей начать писать в конгресс, пока они не лишились своих жизней и имущества. В конце письма она привела свою любимую цитату из романа Синклера Льюиса: «Думаешь, такое у нас не может произойти? А оно уже происходит!»[104]104
  Рэнд для New York Herald Tribune, February 9, 1937, ARP 099–05x.


[Закрыть]. Письмо Рэнд так и не напечатали, но более известные корреспонденты в основном были согласны с ней. Законопроект Рузвельта, предвещавший катастрофу, который общественность сочла махинацией по расширению состава суда, с треском провалился в конгрессе, что воодушевило оппозицию. Влиятельный корреспондент Уолтер Липпман стал ещё одним критиком Рузвельта, бросавшим в президента дротики на страницах национальной прессы. В 1938 г. техасский конгрессмен Мартин Дайс начал расследование проникновения коммунистов в федеральное правительство и в итоге опубликовал список из более чем 500 имён сотрудников правительства, имевших отношение к коммунистам. Этот ход размыл границы между коммунистами, социалистами и либералами «Нового курса».

Однако казалось, что создать какую-либо эффективную оппозицию популярному президенту почти невозможно. Будучи богатым человеком, Рузвельт научился ловко высмеивать свою оппозицию и называть её сторонников карикатурными марионетками в руках богачей. Зачастую они были совсем не карикатурными. Одна организованная антирузвельтовская группа, «Американская лига свободы», действительно была тайной группой заговорщиков богатых бизнесменов, намеревавшихся вырвать контроль над правительством из рук народа. Несмотря на то что она несколько раз пыталась угодить народу, её основными финансовыми опорами были консерваторы семьи Дюпонов. Названная фашистской после появления информации о том, что некоторые её члены восхищались Муссолини и призывали к установлении в Америке диктатуры, «Американская лига свободы» перестала существовать спустя несколько лет после своего основания[105]105
  George Wolfskill, Revolt of the Conservatives: A History of the American Liberty League, 1934–1940 (Boston: Houghton Mifflin, 1962), chapter 4.


[Закрыть].

Даже несмотря на долгие размышления о вероломстве Рузвельта, Рэнд продолжала работать над другими проектами. По просьбе одного театрального продюсера она начала адаптировать «Мы, живые» для постановки под названием «Непокорённые»[106]106
  Бродвейская пьеса 1940 «Непокорённые» с треском провалилась, и после шести показов проект был закрыт. Britting, Ayn Rand, 56.


[Закрыть]. Когда Фрэнк работал на летних гастролях «Ночи 16 января», им обоим удалось провести несколько идеальных недель в Стонингтоне, штат Коннектикут. Там, в порыве вдохновения, Рэнд закончила рукопись повести объёмом менее ста страниц, которую она озаглавила «Гимн». И вновь Рэнд не постеснялась заимствовать идеи, сработавшие у других авторов. Работу над проектом она начала, прочитав в Saturday Evening Post короткий научно-фантастический рассказ «Место богов». «Гимн» вобрал в себя основные элементы этого рассказа, а также другой научно-фантастической литературы, и прежде всего романа Евгения Замятина «Мы», который выпускался самиздатом, когда Рэнд ещё жила в России[107]107
  Связь «Гимна» с «Местом богов» нашла Шошана Милгрим, однако прямой отсылки к Замятину у Рэнд нет. Тем не менее сходство поразительно. О рассуждении влияния Замятина на Рэнд см.: Zina Gimpelevich, “‘We’ and ‘I’ in Zamyatin’s We and Ayn Rand’s Anthem”, Germano-Slavica 10, no. 1 (1997): 13–23. Рассуждение на тему отношения Рэнд к Бенет и опровержение её связей с Замятиным можно найти в Shoshana Milgram, “Anthem in the Context of Related Literary Works” в Essays on Ayn Rand’s Anthem, ed. Robert Mayhew (Lanham, MD: Lexington Books, 2005), 119–171.


[Закрыть]. В отличие от других работ, впрочем, сюжет романа Рэнд повествовал о созидающей силе индивида и разрушительной мощи государственного контроля.

Хотя действие и разворачивается в условиях обычного дистопического государства, «Гимн» Рэнд был её размышлением о коммунистической России в далёком будущем, когда не станет слова «Я». Повествование начинается с первой записи в тайном дневнике Равенства 7-2521: «Писать такое – грех», и продолжается от первого лица множественного числа, придавая роману почти библейскую звучность. По сюжету Равенство 7-2521 находит секретный тоннель, по которому может сбежать от своего коллективистского общества угнетателей, находит свою любовь – Свободу 5-3000 – и изобретает электричество. Но вместо того чтобы похвалить Равенство 7-2521 за изобретение лампочки, деспотичный Совет старейшин пытается убить его и уничтожить его изобретение. Влюблённые сбегают в лес, где Равенство вновь открывает для себя слово «Я».

«Гимн» стал важным отступлением Рэнд от её ранних работ, поскольку главный герой произведения – созидающий, продуктивный человек, а не отстранённый мизантроп. Рэнд перешла от реактивного изображения индивидуализма к более динамичному и позитивному воспеванию созидательности и самореализации человека. Основным источником её вдохновения были труды Фрэнка Ллойда Райта, чьё мастерство архитектора затмило преступления Уильяма Хикмана и Ивара Крюгера. Внедряя в повествование тематику технологии, открытия и изобретений, Рэнд расширяла свой кругозор, а также делала свои мысли о потенциально деструктивной природе государственного контроля более релевантными.

Странный стиль и дерзкое содержание «Гимна» едва ли привлекли интерес американских издательств, впрочем, это не помешало ему получить статус едкой притчи в Британии. Книга была выпущена в 1938 г. издательством Cassels, той же фирмой, что занималась распространением «Мы, живые» в Британии. Несмотря на изначально холодный приём критиков в Соединённых Штатах, Рэнд считала «Гимн» одним из своих любимых произведений. Несмотря на небольшой объём, оно было её одой индивидуализму, «заглавной песней, целью, единственной причиной, по которой я пишу»[108]108
  АР к Марджори Уильямс, 18 июня 1936, Letters, 33.


[Закрыть]. Это был хороший отдых от продолжения планирования её основного романа.