Текст книги "Ай-ай и я"

Глава восьмая. УЧЕНИКИ ЧАРОДЕЯ

Мадагаскар изобилует колдунами, магами и чародеями всех сортов и мастей, и Фрэнк высказал мысль, что неплохо бы задействовать одного в нашем фильме. Марку доходчиво растолковали, что нужен колдун, который за скромную плату предсказал бы, каковы наши шансы поймать ай-ай и на верном ли мы находимся пути в достижении этой цели. Марк сказал, что у него есть на примете превосходный колдун и что он не замедлит связаться с ним. Я заметил, что нам требуется не какой-нибудь завалящий шаман, а потомственный колдун с родословной не хуже, чем у троицы ведьм из «Макбета». Марк заверил, что у этого колдуна самые что ни на есть блистательные рекомендации и его услуги повсюду пользуются спросом. Марк тут же послал весточку своему знакомцу, и, естественно, ответа не последовало.

Поиски ай-ай продолжались днем и ночью; Кью и Джон все больше напоминали заезженных кляч и окончательно пали духом. Время работало против нас. Мы вели поиски уже без малого четыре недели, и скоро телевизионщикам предстояло возвращаться назад на Джерси. Правда, в нашем распоряжении был Верити, но нам-то хотелось заснять все перипетии поимки животного в дикой природе – то, ради чего телегруппа и затеяла эту многотрудную и дорогостоящую поездку. Если со мной и с Ли возможно заключить контракт, обязывавший нас делать то, что от нас требуют, то заключить такой же контракт с ай-ай невозможно. (Всем было тошно слушать это от меня в сотый раз.) Так-то так, но нам от этого было не легче. Мы все ходили как в воду опущенные – не только потому, что у нас пропадал фильм (как бы ни было важно его снять), но и потому, что поимка ай-ай была главной целью всей экспедиции, на которую не только Трест, но и я сам выложил из собственного кармана огромную сумму. Чем дальше, тем грустнее проходили наши завтраки, обеды и ужины.

– Ну как, слышно что-нибудь о колдуне? – спросил Фрэнк.

– Да, – сказала Ли. – То есть я сама ничего не слышала, но Марк-то уж точно знает.

– Так надо же расспросить его! – оживился я. – Хоть колдуна снимем.

– А может, мне самому выступить в роли колдуна? – предложил Фрэнк.

– Прекрасная мысль, – сердечно сказал я. – Как у тебя с мальгашским языком? Он сам по себе такой таинственный, что все, что от тебя требуется, – пробормотать несколько слов вроде «Амбатондразака» или «мисаотра томпоко». А давай-ка сначала вырядим тебя в местную одежду!

Фрэнк призадумался.

– От-ли-чно, – врастяжку произнес он.

Слава Богу, до таких крайностей дело не дошло, потому что на следующее утро торжествующий Марк объявил, что колдун прибудет уже сегодня вечером.

Он появился, как раз когда стемнело. Хорошо сложенный, высокий по мальгашским стандартам мужчина, с интересным, в какой-то мере даже импозантным лицом. Нас несколько удивило, что он притащил с собой мать, жену и четырехмесячного младенца, – вот, мол, мои ассистенты.

– Как, и младенец? – спросили мы.

– Да нет, конечно, только жена и мать. Младенец пока только зритель. Впрочем, и в этом возрасте он способен усвоить кое-какие сведения.

Публика расселась на земле, улыбаясь и тихо переговариваясь. Жена колдуна передала ребенка бабушке, на руках у которой он мирно лежал, словно шоколадный человечек, а затем уселась, подбоченясь, позади своего благоверного. Колдун лег на спину и велел накрыть себя с ног до головы белой ламба. Засим последовала мелодраматическая пауза, после чего колдун сделал глубокий вдох и все его тело, особенно ноги, затряслось так, будто через него пропускали сильный электрический разряд. Как нам объяснили, в этот момент его устами могут говорить предки. Но вот он снял накидку, сел и очень вежливо попросил пива и сигарету. Его жена объяснила, что сам колдун не курит и не пьет, но предок, который собирается дать нам совет, баловался и тем и другим. Очевидно, эти шалости недоступны в местах, где ныне пребывала его душа. Колдун глотнул пива, затем, сделав первую затяжку, вдохнул в свои легкие колоссальный объем дыма, и сеанс связи начался.

Естественно, первое, о чем мы спросили, – ждет ли нас, по мнению предка, удача на охоте. Предок (то бишь колдун) сделал еще один глоток пива, еще раз затянулся и медленно, самым высокопарным тоном, какому позавидовал бы сам сэр Генри Ирвинг, играя в «Колоколах», заявил, что нас, безусловно, ждет удача, если наши мотивы чисты и мы не будем действовать как грабители-колонизаторы.

Сказанное поначалу показалось мне смешным, да и, прямо скажем, странно, чтобы духи предков выступали с политическими заявлениями. Но нам объяснили, что жители Мадагаскара по-прежнему боятся, что вазаха вернутся и вновь начнут разграблять их страну. Мы заверили предка, что нам менее всего хотелось бы захватывать Мадагаскар силой, а все, что нам нужно – приобрести нескольких замечательных мадагаскарских животных, чтобы отвезти их домой и показать другим вазаха, сколь прекрасен остров Мадагаскар и какие замечательные существа там обитают.

Похоже, предок был удовлетворен ответом и на какое-то время замолк, наслаждаясь пивом и затягиваясь сигаретой. Затем он изрек, что наши мотивы чисты и что мы наверняка обретем успех. Произнесение этого краткого пророчества заняло, однако, большой промежуток времени – оно было изречено на самом красноречивом мальгашском, а мальгаши любят длинные напыщенные речи, сопровождаемые театральными жестами и конечно же с длительными паузами для подкрепления.

Наконец, когда пиво было допито и сигарета выкурена, предок забрался под покрывало и вынырнул оттуда уже в обличье колдуна. Мы выдали ему запрошенную символическую сумму за услуги, и, к нашему удивлению, колдун настоял, чтобы мы получили с него деньги за пиво. После этого он со всей свитой ушел во тьму ночи.

Не знаю, был ли наш последующий успех обусловлен вмешательством предка, но факт в том, что успех пришел вскоре после того, как дух предка посетил нас. Я не собираюсь фарисейски рассказывать об этом, потому что мальгаши крайне серьезно относятся к подобным контактам. Кто верит в Магомета, кто – в Будду, кто – в Иисуса, кто – в души предков; не нам судить – кто прав, кто не прав. На мой взгляд, большинство мировых религий слишком категоричны; однако, проповедуя философию «живи и давай жить другим», на деле редко так поступают.

На следующий вечер нас посетил местный школьный учитель и, выпив несколько банок пива, поведал о представителях странной мифической фауны, которой мальгаши населили свою землю. Вы скажете, у них и без того много дивных существ, чтобы выдумывать еще какие-то? Тем не менее то, что поведал нам местный учитель, напоминало средневековый бестиарий. Одно из таких существ, например, напоминало гигантскую кошку, которая вдобавок к пугающему внешнему облику и способности убивать человека одним лишь взглядом имела еще одно необычное свойство: у нее было семь печеней. Поскольку тварь эта была столь агрессивна, трудновато было понять, каким образом было сделано это открытие; но факт остается фактом – у нее было семь печеней. Существует поверье, что у кошки девять жизней, но семь печеней – это, по-моему, уже слишком. Я не стал выяснять, является ли причиной тому страсть кошки к спиртному и, следовательно, стоит ли записывать ее в Общество анонимных алкоголиков.

Другим волшебным созданием было огромное крысоподобное существо, которое при встрече немедленно принималось заниматься онанизмом. Человеку, увидевшему такое, следовало ускорить шаг и продолжить свой путь. Если же вы остановитесь и начнете смеяться (а я думаю, многие, увидев онанирующую крысу, животики бы от смеха надорвали), зверюга разразится гневом и вызовет такую бурю, после которой насмешник если и уцелеет, то не узнает леса и неминуемо заблудится и погибнет.

Следующий рассказ касался реального существа мунго – грациозного, красивого животного, похожего на мангуста, именуемого по-латыни галидия. Больше всего на свете эти мелкие твари любят кур и, к раздражению сельчан, убивают и едят их, где бы ни встретили. Как бы хорошо ни был построен курятник, где содержатся столь желанные птицы, мунго идет на все, чтобы проникнуть внутрь. Если же надежность конструкции становится препятствием для его дерзновенных планов, то он, разочаровавшись, являет всю низменную сущность своей натуры. Отчаянно работая лапами, он затыкает доступ воздуха в курятник. Наутро крестьянин обнаруживает кур задохнувшимися. Так мунго мстит за то, что от него ушел лакомый кусок. Я, к сожалению, забыл спросить учителя, нельзя ли оборудовать курятники кондиционерами для пресечения подобных случаев.

Между тем охота по-прежнему не приносила результатов, а день, когда телекоманда должна была нас покинуть, приближался с неумолимой быстротой. Разумеется, все время мы снимали и засняли немало сцен кормления Верити из рук Ли. Поскольку снимался фильм на видеоленту, а у нас с собой был небольшой телевизор для просмотра отснятого, то мы решили, что было бы неплохо показать сюжеты с Верити местным школьникам. Мы рассчитывали, таким образом, убить трех зайцев. Во-первых, было бы забавно заснять реакцию детей на такой просмотр, поскольку большинство из них никогда прежде не видели телевизора. Во-вторых, это продемонстрировало бы им на примере Верити, каким кротким и безобидным может быть ай-ай. И наконец, был расчет на то, что они поделятся увиденным с родителями и воодушевят их помогать нам в охоте. Впрочем, события развивались не совсем по намеченному сценарию.

Школа располагалась примерно в миле по дороге, и спускаться к ней нужно было по очень крутой, размытой дождями тропинке из красного латерита. Проделывать такое крайне трудно даже в сухую погоду, и я удивляюсь, как дети ходят по ней в сезон дождей, когда тропинка, должно быть, становится опаснее, чем самая сложная трасса для слалома.

Впрочем, школьные здания из дерева и кирпича выглядели довольно солидно, а наша аудитория – примерно полтораста детишек от шести до десяти лет – сидела по рядам, являя собой образец послушания. Когда мы появились, кто-то испуганно перешептывался, кто-то раз или два кашлянул, кто-то шаркнул босыми ногами по деревянному полу – вот и все. Детвора смотрела на нас огромными, черными, изумленными глазами. Перед ними была целая группа великанов-вазаха, которые, если их разозлить, могут и слопать мальгашских детей – и за завтраком, и за обедом, и даже за чаем, так что нужно сидеть тише воды, ниже травы и смотреть чудеса, которые мы для них приготовили.

Мы установили телевизор, чтобы было видно всем, а я произнес короткую доходчивую речь, что, мол, ай-ай не такое уж плохое создание и что если оно и поедает кокосы и сахарный тростник, так только потому, что вырубается его среда обитания – лес, а это не сулит ничего хорошего ни мальгашам, ни ай-ай, которые принуждены воровать у людей урожай. Затем мы пустили фильм – и в одно мгновение дети затихли. По рядам пронесся вздох, когда на экране появился Верити и приблизился к дверце клетки; и раздались удивленные возгласы (впрочем, тотчас же стихшие), когда на экране показалась рука Ли с медовым шариком и зазвучали ласковые слова, которые Ли говорила Верити. Верити взял у нее из рук пищу, и, когда расправился с нею, на экране вновь возникла рука Ли, в которой на этот раз была жирная личинка жука. По рядам снова пронесся вздох – так вот, оказывается, для чего дети собирали такое множество личинок, за которые им платили настоящие деньги, да еще угощали диковинными и вкуснейшими конфетами! На корм ай-ай! Глаза детворы сияли, зубы блестели; ребятишки хихикали, глядя, как Верити расправляется с личинкой, сначала отгрызая ей голову, а затем доставая своим волшебным пальцем внутренности из еще корчащегося тела.

Фильм закончился, и по лицам детей было видно, что они готовы смотреть его без устали хоть целый день. Учитель попросил ребятню на прощанье спеть нам песню в благодарность за визит, что они с энтузиазмом и исполнили. Но наши сюрпризы на этом не кончились, Мы засняли, как они с интересом наблюдали за кормлением Верити и как они пели. Эту кассету мы и поставили.

На мгновение воцарилась ошеломляющая тишина, пока кто-то не узнал своего друга. Новость, словно пламя лесного пожара, распространилась по рядам, и вскоре детишки, смеясь и показывая пальцем, стали узнавать своих друзей и – чудо из чудес! – самих себя. Разумеется, это было куда веселее, чем фильм о старом ай-ай. Сказать, что сюрприз имел успех, – значит ничего не сказать. «Мэри Поппинс» и «Белоснежка», вместе взятые, не удостоились бы такого восторженного приема. Это был тот успех, о котором мечтают и которого так редко достигают голливудские звезды. Естественно, сеанс пришлось повторить, потом еще раз. Мы начали понимать, что этот фильм не сойдет с экрана дольше, чем самая кассовая лента, если мы позволим детям крутить его сколько влезет.

А потом мы показали им еще один трюк. Тим наводил на детей камеру, а изображение проецировалось на экраны. Теперь ребята могли видеть себя крупным планом, в окружении друзей. Разумеется, они махали себе руками и падали от хохота, глядя, как изображение на экране махало им в ответ. Я думаю, дети охотно провели бы с нами целый день и даже месяц – до того им понравились наши чудеса. Но, увы, настала пора возвращаться в лагерь и уносить колдовские штуковины с собой.

Еще в бытность нашу в отельчике близ озера Алаотра меня поначалу удивляло, почему хозяева держат телевизор включенным, даже когда в баре нет ни одного человека, а потом сообразил, что это делается для идущих с базара зевак. Аудитория человек в пятьдесят, стоя у двух окон, наблюдала красочную и до слова понятную французскую мыльную оперу и горячо обсуждала происходящее на экране. Да, конечно, великая вещь – телевидение, но оно может оказывать и разлагающее воздействие. Боюсь, что после нашего ухода бедняге учителю призвать свой класс к порядку было куда труднее, чем укротить Кошку с Семью Печенями.

Возвращаясь в лагерь, мы проехали мимо стада зебу – крупных, с виду безмятежных животных с бархатными шкурами и горбами, как у маленьких верблюдов. Сцена, конечно, самая обычная на Мадагаскаре, где зебу почитаются как символ социального престижа. На похоронах богатого человека многие животные из его стада забиваются, а могилы нередко украшают их рогами. Данное же стадо отличалось тем, что насчитывало около десяти крупных животных и управлялось мальчуганом лет шести с испуганными глазами, вооруженным хворостиной ростом с себя. Не будет преувеличением сказать, что зебу не обращали на своего пастуха никакого внимания. Видимо, эти животные вбили себе в голову, что не только дороги, но и все на свете существует во имя их блага.

Зебу плелись, вздыхали, качая головами, а то вдруг задерживались пожевать жвачку или щипнуть травки с края дороги. Время от времени то одно, то другое животное останавливалось и неуклюжей походкой поворачивало назад; когда же мальчонка брался за хворостину и лупил животину по носу, это воспринималось как личное оскорбление. Но едва бедняге удалось повернуть одного такого обратно, как обнаружилось, что другая скотина свернула с дороги и, забредя на небольшую ферму, с наслаждением поедает первые в этом году нежные побеги спаржи. Так бы и продолжался этот грабеж средь бела дня, если бы ребенку, к величайшему неудовольствию животного, не удалось выгнать его обратно на дорогу.

Мальчонка плясал вокруг своего стада, словно маленький коричневый мотылек вокруг яркого, но сонного и потенциально погибельного пламени свечи. При виде приближающихся «тойот» и ребенок, и зебу ударились в общую панику. Мы нажали на все тормоза, но животные продолжали носиться в смятении и тревоге; мы испугались, что какое-нибудь из них раздавит пастушонка в лепешку, даже не заметив того, что натворило. К счастью, в этот момент подбежал отец пастушонка (который, остановившись потрепаться с приятелем, оставил парнишку одного). Суровый, как капрал на плацу перед толпой необученных новобранцев, он принялся орать на животных и лупить их хворостиной. Кое-как сбив их в стадо, он дал нам проехать, снял шляпу и улыбнулся широкой улыбкой. Мальчуган был, как видно, огорчен вмешательством отца, но я-то видел, что два-три раза он только чудом избежал смерти, так что ему следовало благодарить судьбу, что все так кончилось.

Тут пора завести речь об утятах Джона, доставивших мне столько неприятностей. Доныне они были слишком маленькими, чтобы уходить из-под материнского крыла, а посему безвылазно жили в деревне; теперь же пташки подросли и могли самостоятельно добывать себе корм. В первый день их появления мы услышали взволнованное кряканье задолго до того, как увидели их самих, спускающихся по тропинке из деревни; они были взволнованны, словно дети, бегущие купаться к морю. Утят было трое – большой и средний коричневые, малыш – белый. Они двигались величавой походкой, вразвалочку, при этом беспрестанно крякая. Сойдя вниз, они направились к реке и исчезли за песчаными дюнами.

– Для жаркого мелковаты, – с сожалением заметил Фрэнк, – а вот супчик из них был бы неплох.

Джона словно громом поразило.

– Они не для еды! – запротестовал он. – Это мои любимчики! Я так люблю уток!

– И я тоже, – сказал Фрэнк. – Особенно за ужином.

Полчаса спустя, всласть наплававшись, утята вновь появились на песчаном берегу и открыли совещание. Очевидно, их чрезвычайно заинтриговал наш лагерь, и, посоветовавшись, как к нам лучше подступиться, птенчики выстроились в колонну и, отчаянно крякая, зашагали прямо на нас, по дороге ущипнув Тима, который нес чашку чаю прихворнувшему Микки. Бедняга Тим распластался на земле, расплескав содержимое чашки.

– Черт вас задери, – пробурчал он. – Мало того что этот проклятый петух орет над ухом в четыре утра, так теперь еще утки будут путаться под ногами?!

– Да ты посмотри, какие лапочки, – мягко проворковал Джон. – Какие славненькие утяточки-ребяточки!

– Ладно, – сказал Фрэнк, – посижу-ка я лучше в палатке. Когда обед будет готов, скажете.

Между тем утятушки-ребятушки пялили глаза на наше житье-бытье примерно так же, как мальгашские детишки. Больше всего их заинтересовала куча пустых, тщательно вымытых банок из-под сардин. Они медленно подошли к этой свалке, как бы спрашивая друг друга, с чем это едят. Тут самый храбрый утенок наклонился к куче и отважно попробовал банку на вкус.

– Бедняжечки, они же голодные, – заволновался Джон и, вынув буханку, раскрошил ее.

– Нечего их приучать! – сказал я, но было уже поздно.

Утятушки-ребятушки, никогда прежде не видавшие хлеба, были в полном восторге. Одному из них так понравилось новое лакомство, что он, едва кончился хлеб, подхватил клювом валявшийся длинный окурок. С окурком в клюве он стал похож на Утенка Дональда.

– Нельзя, нельзя. Дядюшка Джон сказал «нельзя», – строгим тоном произнес Джон, вытащив окурок из клюва утенка.

– Правильно, – кивнул я. – Им еще рано курить.

– Ничего, сейчас дядюшка Джон отрежет вам еще хлебушка, – сказал утиный благодетель.

С этого момента надежду на то, что утят удастся отвадить, можно было считать похороненной. Утята появлялись каждое утро – сначала бежали к реке, а потом, выныривая из-за песчаных дюн, устраивали набег на наш лагерь, словно американская конница на мятежную индейскую деревню. Они всюду путались под ногами и все пробовали на вкус. Поминутно мы натыкались и наступали на них – как только не раздавили? Они настолько прочно вписались в нашу жизнь, что даже отдыхали одновременно с нами. И вот наступил злосчастный день, когда они решили дать бой моему знаменитому громотрону…

Когда мы жили в отельчике в Мананаре, нас навещали наши старые друзья – чета Рене и Дэвид Уинн. Еще в Париже Рене помогала мне изучать первых трех в моей жизни ай-ай и ухаживать за ними, а Дэвид представил мне крошку ай-ай по имени Хэмпри, который и вдохновил нас на эту экспедицию. Перед отъездом Рене подарила мне полезнейшую вещь: черную пластмассовую сумку с приспособлениями для душа. Стоило наполнить сумку водой и выставить на солнце, как уже через час можно было принимать душ. Стало быть, нужно только найти подходящее дерево, куда ее вешать, – и вот вам готовый душ.

Мы расчистили среди кустов место, которое назвали «банькой». В одном углу, с глубокой ямой в земле, мы соорудили небольшую хижину из пальмовых листьев и установили там громотрон; а рядом на дереве повесили душевое устройство и положили кусок пластмассы, чтобы вставать на него ногами. Но вот беда: вскоре обнаружилось, что если я повешу сумку достаточно высоко для себя, то крошка Ли просто не сможет дотянуться до крана. Дня два мы ломали голову, как разрешить эту задачу, покуда Ли не подала блестящую идею.

– А громотрон на что? – торжествующе изрекла она. – Ставь его под душем, сиди и мойся.

Я был в восторге от этой дерзновенной идеи; но если б знал заранее, чем все это кончится, ни за что бы не решился на подобный эксперимент.

На следующий день я установил громотрон под душем, уселся и принялся намыливаться. Как раз в этот момент утятушки-ребятушки пришли с утреннего купании к нам в лагерь и, к своему удивлению, никого там не застали. Все эти добрейшие человеческие существа, которые натыкались на них, топали ногами, кричали, иногда скармливали им по целой буханке хлеба, куда-то испарились. В то же время я, придя в восторг от нагретой на солнце воды и мыльной пены, затянул песнь «Правь, Британия!».

Мое пение немедленно придало уткам бодрости. Наконец-то нашелся хоть один добрый человек! Выбежав из-за палатки, они помчались на мой голос, натыкаясь друг на друга, и остановились в нерешительности перед входом в баньку. Они никогда раньше там не бывали и вот теперь были ошарашены тем, что одно из милейших человеческих существ сидит посреди лужи воды, словно утка. Да, впрочем, от утки его теперь отличали лишь две вещи: ящик, на котором восседал человек, да белая пена, покрывавшая воду.

– Привет, утяточки, – ласково сказал я, прервав пение. – Ну что, пойдемте поплаваем?

Утята о чем-то пошептались. Придя к выводу, что пена может оказаться съедобной (чем-то вроде сдобного хлеба), они решили попробовать. Все, как один, приблизились к воде и окунули в нее клювы, но самое интересное, что они признали пену съедобной, чем-то вроде шербета, пахнущего лавандой. Я испугался: вдруг пена содержит некие ядовитые субстанции, бросился искать свою палку и обнаружил, что, по дурости оставил ее висеть на дереве примерно в двадцати футах. Пока я бегал за ней, утята забрались под крышку громотрона, и выгнать их оттуда было невозможно.

Следующее мгновение заставило меня задуматься уже не об их безопасности, а о моей собственной. Сквозь отверстие в крышке громотрона утята увидели те части моего тела, которые неприлично показывать на публике, и, естественно, они открылись им впервые. Старшенький утенок крякнул: что бы это могло быть? Два других тоже заинтригованно закрякали. А вдруг это невиданные лакомые плоды? Отчего бы не попробовать?

…Если бы в этот момент ветер дул на Антананариву, то мой дикий вопль был бы, без сомнения, там услышан. На крик прибежала Ли, но, увидев, что произошло, залилась истерическим смехом и наверняка упала бы, если бы не прислонилась к дереву. Иные жены самоотверженно несутся на выручку мужьям в экстренных случаях, но есть и такие, которые столь равнодушно взирают на их горе, что позавидовал бы сам маркиз де Сад.

– Что ты, дуреха, стоишь веселишься?! Гони к черту этих уток, пока они не защипали меня до крови! – прорычал я.

В конце концов Ли взяла себя в руки и прогнала утят. Но с этого дня всякий раз, отправляясь в душ, я сначала убеждался, со мной ли моя палка. Я и раньше относился к семейству утиных с известным предубеждением, но после этого случая окончательно возненавидел их.

Выше я как-то упомянул, что утятушки-ребятушки рискнули попробовать на вкус банку из-под сардин. Мы не выбрасывали, а мыли и тщательно собирали их у себя в лагере, потому что в такой бедной стране, как Мадагаскар, подобные вещи в огромной цене. К бутылкам почтение, как к старинным бутылям, из коих пил Шекспир; к картонным коробкам – как к шкатулкам из сандалового дерева, инкрустированным янтарем и золотом; пустая банка из-под сардин или лучше из-под тушенки ценилась дороже, чем редкостная китайская ваза династии Мин. Мы решили разделить все это богатство между двумя скромными и милыми девицами – Вероникой и Армадиной, и они взирали на все растущую кучу алчными глазами.

Однажды нам открылось, что вскоре Веронике исполняется двадцать лет, и, в очередной раз отправившись на рынок, мы решили купить ей подарок, но тщетно: как выяснилось, в городе нет ничего, что могло бы порадовать женское сердце. Не нашлось даже сережек и ожерелий, тех, что на вид из литого золота, а на деле – грош им цена. Наконец, к нашему удивлению, мы нашли флакончик какого-то благовония, запах которого свалил бы с ног слона. Вероника была польщена. но я чувствую за собой вину: боюсь, что, если она им воспользуется, ее шансы выйти замуж снизятся, по крайней мере, наполовину – разве что у ее ухажера окажется хронический насморк.

Между тем приближался конец срока пребывания в нашем лагере телевизионной группы, а удача все обходила нас стороной. Конечно, мы выслушивали тьму историй о полчищах ай-ай где-то чуть дальше по дороге, но, прибывая на место, обнаруживали в лучшем случае старые гнезда, которые непонятно кому принадлежали – ай-ай или крысе, и в любом случае мы не заставали хозяев дома. Но нашей главной заботой стал Микки. Бедняга, как говорится, сдал. Изо дня в день работая на износ, он все меньше походил на того Майка, которого мы знали и любили. Мы пригласили местного доктора, который сделал ему (нашим шприцем и нашими иглами) несколько инъекций, но они не принесли ожидаемого облегчения. Майк исправно глотал пилюли и порошки, которые медицинские светила советуют всем, кто едет на Мадагаскар, так что болезнь его оставалась для нас загадкой. У него резко подскочила температура, что крайне нас взволновало. К счастью, Мананара была связана со столицей тремя авиарейсами в неделю, и мы решили отправить больного в Тану, где, по крайней мере, имелись условия для надлежащего ухода. Обеспечить таковые в палатке высотой три фута и шириной семь, да еще такому крупному мужчине, было крайне сложно. Но едва мы собрались эвакуировать беднягу самолетом, разверзлись хляби небесные. В моем дневнике появилась следующая запись:

«Льет как из ведра. Затопило палатку. Майку все хуже. Из-за сырости мои бедра и суставы болят все сильнее. Я с трудом могу двигаться. Единственное, что остается, дабы помочь экспедиции, – уйти из жизни».

Температура Майка перевалила за сорок, он часто бредил. Было совершенно очевидно, что его нельзя от-правлять одного. Но если из команды выбывают двое – со съемками можно распрощаться, так что в итоге улетели все телевизионщики. Когда мы их провожали, бедный Тиана был так огорчен расставанием, что залился потоком слез, и все, как могли, утешали его.

Когда телегруппа уехала, лагерь опустел и выглядел безжизненным. Это были чудесные люди, с которыми так хорошо работалось. Вот если бы еще поездка была чуть удачливее… Правда, Профессор Нет Проблем выручил нас, предоставив в наше распоряжение Верити, а то мы бы полностью прогорели на этой поездке. Мы печально сели за ужин. Становилось темно, и в чашках с песком, мерцая, догорали огарки свечей. Потом они находили свой вечный покой на маленьком кладбище окурков.

Семь белых цапель, гнездившихся недалеко от нашего лагеря и улетавших за несколько миль на рыбалку к морю, возвращались обратно к своему гнезду. Изысканно белые, они мягко взмахивали крыльями, сияя как звезды над темнеющей рекой и деревьями.